Актея.
Часть III.
ГЛАВА XXIV

XXIV

Тит сделался героем дня в Риме. Простонародье в цирюльнях, банях, на улицах прославляло его силу. Молодые аристократы насмешливо называли его современным геркулесом и осыпали насмешливыми комплиментами.

Но в домах нескольких старых сенаторов он получил другое прозвище. Эти неисправимые мечтатели радовались, что в Риме еще остался человек, воин, способный сражаться. Они восхваляли его доблесть и называли его современным Брутом. Римлянки обсуждали его наружность, фигуру, силу, мужество, но осуждали его вкус, Большинство из них сожалели, что такой прекрасный молодой человек мог рисковать жизнью ради какой-то еврейки, а те, чья репутация была слишком известна, осуждали безнравственность молодых людей, связывающихся с иностранками.

Тит вернулся к своей дворцовой службе. Первая скорбь скоро прошла, и он принялся за обычные занятия. Он тщетно старался открыть виновников заговора, погубившего Иакова и его дочь. Сначала он заподозрил Нерона, но император так искренне сожалел о смерти его возлюбленной, что Тит не мог не поверить в его чистосердие.

Нерон догадался, чьих рук это дело; и при первом удобном случае послал за Тигеллином и обвинил его в убийстве Иакова и Юдифи. Испуганный любимец сознался во всем, и в первую минуту Нерон хотел отдать его на съедение львам по закону возмездия. Но добрые намерения императора всегда были слабы и мимолетны. Он подумал, что Тигеллин очень полезный негодяй, и изменил свое решение, объявив, что сообщит обо всем Титу.

-- И разумеется, -- подытожил он, -- через пять минут после этого солдат перережет тебе глотку.

Это предположение показалось Тигеллину весьма правдоподобным; он умолял Цезаря о пощаде, и тот, чувствуя, что благоразумие требует временного удаления префекта, сослал его на несколько месяцев в Байи.

Тит и не думал подозревать Тигеллина, а Поппея окончательно сбила его с толку.

Через день или два после сцены в амфитеатре она позвала его к себе.

-- Сядь подле меня, -- сказала она, -- и поговори со мной.

Тит уселся, но молчал, частью от замешательства, частью от презрения.

-- Так-то ты занимаешь женщину? -- воскликнула она и прибавила с лукавой усмешкой: - Ты тоскуешь о черноокой девушке.

-- Я тоскую о своих друзьях, -- отвечал он просто.

Поппея широко, открыла глаза, заблиставшие детским лукавством, и воскликнула:

-- Я отдала ее на съедение львам!

-- Ты? -- отвечал Тит, вскакивая. -- Зачем?

-- Затем, что мне так хотелось, -- отвечала она нежным голоском. И, глядя на него из-под своих длинный ресниц, прибавила: - Ты очень храбр и хорош собой.

Тит повернулся и ушел, а Поппея откинулась на ложе, заливаясь смехом.

-- Очень хорошее начало, -- подумала она, приветствуя жестом Нерона, появившегося на террасе.

Здравый смысл центуриона указал, как ему быть с этим случаем. Если бы даже память о Юдифи угасла в его сердце, он все-таки поступил бы благоразумно. Поппея всегда возбуждала в нем отвращение. Притом же он знал, что она не посовестится оклеветать его перед Нероном, лишь только он ей надоест.

Он серьезно подумывал оставить дворец и вернуться в преторианский лагерь, но гордость заставила его отказаться от этого намерения, тем более что в случае его бегства Поппея могла погубить его из оскорбленного тщеславия.

В конце концов Тит избрал самый лучший, как ему казалось, путь. Он продолжал исполнять свои обязанности, по возможности избегая Поппеи и относясь к ней с равнодушием. Но он не мог бы придумать ничего лучшего, если бы хотел уколоть тщеславие женщины, привыкшей побеждать с одного взгляда. Она не отставала от него, к великой досаде молодого человека, который каждую минуту ожидал, что Нерон узнает о ее намерениях.

Он находил некоторое утешение в обществе Актеи. Она слышала о смерти Юдифи. Иногда она прогуливалась в уединенных аллеях дворцового сада, где не рисковала встретить Нерона и Поппею. Тит часто сопутствовал ей, и ее сострадание облегчало его скорбь.

 Нельзя так сокрушаться, -- говорила она. -- Странно, что в то время как смерть каждый день уносит новые жертвы, ты не хочешь верить в Спасителя. Как можно выносить скорбь, не имея надежды?

-- Нет, нет, -- воскликнул он, -- моя скорбь никогда не заставит меня поверить в ложь.

И с тех пор Тит старался избегать разговоров на эту тему. Но все-таки его тянуло к Актее, потому что ее теперешняя грустная кротость была так же приятна для него, как шумное веселье прежних дней.

Он поражался происшедшей в ней переменой. Вся ее красота исчезла: лицо осунулось и поблекло, глаза потеряли свой прежний блеск. В золотистых кудрях мелькнули серебристые нити; стройная фигурка утратила прежнюю грацию. И все-таки она производила чарующее впечатление на Тита. Может быть, это зависело от того, что ее голос звучал нежнее и мягче, чем прежде. Как это ни странно, она напоминала Титу его возлюбленную, хотя Юдифь была горда и сильна, а Актея смиренна и слаба. Но в обеих было что-то не от мира сего, вечное стремление к неземным вещам, отличавшее их от всех, кого знал молодой воин. Век состарился, религии пришли в упадок, философские системы возникали и рушились, угрюмое неверие распространилось в мире; умы, постоянно обращенные к земным вещам, огрубели и впадали в спячку, и мудрейшие люди того времени чувствовали необходимость новых принципов и стимулов жизни.

Тит смутно понимал, что Актея обрела надежду. Загробная жизнь была в ее глазах гораздо реальнее здешней, а муки и испытания земного существования исчезали при созерцании вечности. Мысли и дела измерялись не условными правилами традиций, а любовью к Богу и желанием служить Ему. Раздумывая об этом, Тит убеждался, что вера Актеи должна быть великим утешением в жизни; но его размышления всегда кончались презрительным пожиманием плеч:

- Как могут люди верить сказкам?

Однажды он сообщил Актее новости о проповеднике. Этот человек был римский гражданин, и Нерон не мог распять его или бросить львам. Проповедник воспользовался правом апелляции и предстал перед судом императора для защиты от обвинения в мятеже. Его красноречие восхитило судей, которые, с обычной у римлян терпимостью ко всяким сектам и вероучениям, объявили, что обвинение не доказано.

Вторично он предстал перед тем же судом в дни крайне дикого и общего негодования против христиан. Нерон сам вел допрос, и проповедник мужественно обличал пороки императора. Это решило его судьбу; Нерон высказался за обвинение, а большинство судей согласилось с ним, радуясь, что могут угодить и императору и народу. Проповедник был осужден на смерть от меча, а казнь назначена на следующее утро.

Когда Актея узнала об этом, слеза скатилась по ее щеке, но она только сказала:

-- Господь призвал к себе своего слугу.

Ей хотелось повидаться в последний раз со своим другом и учителем, и Тит из сострадания согласился помочь ей.

Рано утром они вышли из дворца и направились по Аппиевой дороге к Большому цирку. Тут свернули направо, миновали Авентинский холм и вышли через Остийские ворота к гробнице некоего Кая Цестия.

и быстрая, решительная походка воинов показали Титу, что приближающийся отряд принадлежит к преторианской гвардии. В середине отряда седой старик со связанными руками старался поспевать за воинами. Впереди шел молодой офицер с нахмуренным лицом, по-видимому, очень недовольный доставшимся на его долю поручением. Тит узнал в нем одного из своих друзей. Когда отряд подошел к могиле Цестия, Актея бросилась к нему, прежде чем Тит успел остановить ее, и хотела подойти к старику, но воины грубо оттолкнули ее. Тит поздоровался с офицером, который Назвал его по имени, и воскликнул:

-- Это просто позор для преторианцев! Нас заставляют исполнять обязанности палачей.

Тит шепнул ему на ухо несколько слов, и офицер велел отряду остановиться. Актея приблизилась к ним, и по знаку начальника ряды воинов раздвинулись. Когда она проходила между ними, офицер с любопытством взглянул на нее, но она была окутана черным покрывалом, которое, впрочем, не вполне закрывало ее золотистые волосы с проглядывавшими уже сединами. Офицер, видавший ее во всем блеске красоты в носилках императора, пробормотал:

-- Боги! Как переменилась! -- И стал расспрашивать Тита об опальной фаворитке.

Актея остановилась перед пленником и сказала:

 Отец мой, благослови.

-- Бог благословит, -- отвечал он. -- Кто останавливает меня на пути к Господу?

-- Я, Актея, -- сказала она, откидывая покрывало.

Ей не нужно было рассказывать о своих страданиях, они были написаны на ее поблекших щеках, в ее угасших глазах.

Лицо проповедника дышало состраданием, когда она взглянула на него.

 Я погубила тебя! -- воскликнула она. -- Прости! Прости!

Улыбка, почти веселая мелькнула на губах проповедника.

-- Дочь моя! Дочь моя! -- отвечал он. -- Сокрушайся о несчастных, а не о счастливых. Я окончил мой труд и иду на отдых. А теперь, -- прибавил он, выпрямляясь величественно, как имеющий власть запрещать и разрешать, -- да простит Бог твои грехи, да даст Он тебе терпение и силу ожидать Его прихода.

Он поднял над нею свои связанные руки; отряд двинулся дальше, и, когда Актея оглянулась, он уже миновал ворота и направился по Остиевой дороге к источнику Сильвия, где великий ученый должен был принять смерть.

-- Всякий должен умереть, -- говорил он, -- он был старик, а для старика смерть часто бывает желанным другом. Безумно сокрушаться о том, что не в нашей власти.

Тит вспоминал правила стоической философии, которые когда-то слышал от своего старого учителя. Но тут же вспомнился ему амфитеатр, Юдифь, бледное, спокойное лицо, лежавшее на его плече, и он умолк.

"Ах! -- подумал он, -- легко старикам сочинять мудрые правила; но в конце концов слова не могут облегчить тоску молодого сердца; может быть, оно становится жестче с возрастом".

Новые заботы смущали Актею. Она все еще жила во дворце, и хотя уже потеряла власть над изменчивым сердцем Нерона, но все же ее стол ломился под тонкими блюдами, гардероб полон драгоценных платьев, и рабы до сих пор, хотя, может быть, и неохотно, исполняли ее приказания. Она помнила выражение проповедника: "Утехи разврата", -- и ее обстановка внушала ей ужас. Дорогие яства казались ей отвратительнее объедков, которыми питается население Субуры; шелковые платья - позорнее лохмотьев; мягкое ложе - жестче каменных скамей в Мамертинской тюрьме; "Утехи разврата" огненными буквами отпечатались в ее сознании, и ночью она просыпалась с этими словами. Наконец ей стало невмочь переносить эту унизительную обстановку, и она решилась оставить дворец. У нее не было друзей и приюта, но она верила в помощь Творца, о котором говорил проповедник.

свое намерение и просила Тита сообщить об этом Нерону.

Сначала Тит постарался разыскать убежище для Актеи. В числе его знакомых были две очень достойные женщины, христианки, жившие в небольшом домике по Фламиниевой дороге, за городской стеной. Решив, что Актея может поселиться у них, он сообщил Нерону о ее намерении.

Император терпеливо выслушал его.

-- Бедная крошка Актея, -- сказал он, -- пожалуй, лучше, если уйдет. Я хочу попрощаться с ней.

Он вошел в комнату Актеи, сопровождаемый Титом.

-- Неужели это Актея? -- воскликнул он при виде ее бледного лица и седых волос.

Она стояла перед ним одетая в простое черное платье.

-- Да, -- ответила она, -- я Актея.

Даже в Нероне была искра доброго чувства, только подавленная пороком и безумием. Угрызения совести проснулись в нем; он взял ее за руку и сказал:

 Здравствуй, Актея! Мне очень жаль тебя.

Губы ее задрожали:

-- Здравствуй, я буду молить Бога, чтобы он простил нас обоих.

Час спустя он забыл о своем минутном раскаянии и, болтая с Поппеей, заметил:

 Актея решилась уйти.

 Гречанка, жившая во дворце? -- воскликнула она. -- Пошли за ней; я хочу с ней попрощаться.

Лицо Нерона вспыхнуло гневом.

-- Нет, -- отвечал он резко, -- я не хочу, чтобы ты над ней издевалась.

Поппея стиснула свои белые руки, и в глазах ее сверкнул огонек. Однако она промолчала.