Оливия Латам.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ГЛАВА II

II

Мистер Латам справедливо предполагал, что многое изменится с приездом Оливии домой, но перемена оказалась не в таком роде, как он надеялся, и мистер Латам страдал от тяжелого разочарования. ^ Нельзя сказать, чтобы Оливия была жестка; напротив, она отличалась неизменно мягким, веселым характером, но в ее отношении к людям был оттенок чего-то профессионального, что леденило сердце одинокого человека. Как он ждал ее приезда! Как он старался сдерживать свое нетерпение! Как он уверял себя месяц за месяцем, год за годом, что Оливия вернется домой, что Оливия поймет его! Вот теперь она вернулась, но он по- прежнему одинок.

Он почти не пытался сблизиться с ней; он с самого качала увидел, что это бесполезно. На третий день после ее приезда он поехал кататься с ней в шарабане. И, оставшись наедине, среди цветущих изгородей, он несмело и бессвязно, как человек сдержанный и давно привыкший мечтать, стал говорить ей в общих чертах о своем тайном горе. Она не оскорбила его бестактным словом; она слушала его с серьезным вниманием, с почтительным сочувствием, короче - с превосходно выдержанной, безлично благодушной манерой опытной сиделки. На следующее утро, садясь за завтрак, он нашел около своего прибора небольшие лепешечки пепсина, И на этом кончилась его попытка установить с ней тесно дружеские отношения.

Викарий в костюме доктора Иегера, с своей стороны, Ж"посвящал себя физическому воспитанию дереветежх мальчишек и жил надеждой на лучшее будущее. Он давно понял, что сердце Оливии Латам не легко приобрести. Он затаил на время на- д&кду на личное счастье и решил действовать не спеша, сначала заинтересовать ее, потом внушить ей уважение, затем дружбу. Удастся ли ему завоевать ее любовь, он не знал, но дружбы он во всяком случае добился.

Приехав в Суссекс, он решил не портить дружеских отношений никаким намеком на личные чувства и надежды. В прежнее время в Бермондсее он попытался один раз высказать свои чувства, но так же, как ее отец, наткнулся на непроницаемую стену. Она отнеслась к нему очень дружелюбно; Оливия ко всем относилась дружелюбно; но она никак не могла догадаться, что его неловкое, робкое признание касалось чего-то иного, кроме уверения в братской любви и в сочувствии ее делу. Она заявила, что находит совершенно лишним повторять то, в чем она ни мало не сомневалась. Оливия вообще не любила, когда ее заставляли говорить о том, что и без того всем известно. Затем она вспомнила, что он провел большую часть ночи в одной несчастной семье, защищая испуганных детей от побоев пьяного отца, и решила, что он, должно быть, сильно утомился, оттого он говорит таким взволнованным голосом и бледнеет без всякой причины. Она поспешила уверить его своим ровным успокоительным тоном, что вполне ценит его дружбу и платит ему взаимностью, что она охотно будет его называть "Дик", если ему это нравится; и потом, все тем же тоном спросила, не забыл ли он переменить носки, если они мокры.

Он не повторял больше своих нескромных признаний. "Об'ясняться в любви с ней все равно, что об'яснягься со стеной", - говорил он самому себе, подсмеиваясь над своим отчаянием. И, действительно, ее непонимание этого чувства было непобедимою крепостью, о которую разбивались все усилия.

Когда появилась эпидемия оспы, он выпросил для себя временное назначение в пораженный город и с удовольствием явился заместителем одного трусливого викария, который был очень рад возможности уехать. Тяжелая работа и борьба с заразой были ему но душе, но, главное, ему хотелось оставаться поближе к Оливии в это опасное время. Теперь когда опасность миновала, он тоже почувствовал потребность отдохнуть и перейти к менее утомительной работе. При этом он убеждал себя, что для него вполне достаточно видеть ее ободряющие слова, -что он ни за что не нарушит ее величественного и в то же время нелепого непонимания ecтественных чувств. Повидимому, ничто на свете н могло навести ее на мысль, что есть человек, который хотел бы жениться на ней; а если бы oна поняла, наконец, его желание, она, вероятно, сочла бы это оскорблением или признаком прогрессии ного паралича мозга.

Но молчать среди дикого грохота фабрик и шум грязных улиц, при постоянном, ежедневном cunpi косновении с будничными трагедиями жизни, были гораздо легче, чем молчать среди цветущих изгородей Суссекса. Решение викария держалось три бесконечно длинных недели, по вот в один июльский день он встретился с ней в домике больного крестьянина, и они вместе пошли по залитым солнцем полям. Он оживленно говорил о разных мелких приходских делах и старался не смотреть на нее. Они подошли к турникету на перекрестке двуу дорожек: одна, прямая, белая, шла среди зеленых полей овса, другая вилась в тени около небольшой рощи. Через отверстие в изгороди виднелась зеленая чаща леса, покрытая мхом лощинка, сучковатые остролисты, высокая наперсточная трава с висящим колокольчиками цветов. Викарий протянул руку.

- Прощайте, наши дороги расходятся здесь,

- Вы разве куда-нибудь спешите? Мне хотелось отдохнуть, посидеть немного в лесу. Я сегодня аелый день была на ногах.

Она пролезла через отверстие в изгороди и села а срубленное дерево на краю лощины.

Викарий стоял и смотрел на нее, держась рукой.а турникет.

"Если я подойду к ней, думал он, - я окажусь.слом, и она будет презирать меня".

- Разве вам надобно уходить? - рассеянно заме- ила она, - как жаль!

Она сорвала ветку цветущей жимолости и, за-.рыз глаза, провела розоватыми цветками себе по ищу. Викарий все еще не двигался с места. ,,Я окажусь ослом, - опять подумал он, - ее занимает запах жимолости больше, чем все влюбленные на свете".

- Мне надобно уйти, хриплым голосом проговорил он.

Губы ее раздвинулись в улыбку прн легком прикосновении цветка, и он видел, что она забыла о его существовании. Он отвернулся и стиснул зубы; потом в припадке гнева перескочил через отверстие в изгороди и побежал к ней.

- Оливия! - вскричал он и выхватил ветку из ее рук. - Оливия...

Она подняла голову сначала просто с испугом, а затем с тревожным участием.

- Дик! Что такое? Что с вами?

Он дрожал в бессильной ярости.

- Оставьте на минуту всю эту зеленую дрянь1 Неужели вы думаете, я не вижу, что вам до меня нет никакого дела, зачем же вы нарочно колете мне этим глаза? Любить вас все равно, что любить вот эту наперстянку! Вы какой-то бесполый водяной дух!

- Дик! - повторила она и положила свою холодную руку на его руку. Он сбросил ее.

Он опустился на землю и закрыл лицо дрожащими пальцами.

- Простите меня, Оливия; я знаю, что вы добры; но вы ничего не понимаете; всякая другая женщина догадалась бы, что она делает человеку больно.

Он сорвал другую ветку жимолости и протянул ей, закусив губы.

- Мне очень жаль, что я испортил вам цветок. Это было грубо; но знаете, очень неприятно быть привязанным к хвосту лошади Бритамарты или даже к концам ее передника.

Она отступила на шаг и стояла неподвижно, глядя на него. Его глаза опустились под ее ясным взглядом, и ветка жимолости выпала из его пальцев.

- Дик, отчего же вы мне ничего не говорили? Я и не подозревала.,, право, не подозревала. Отчего вы раньше не говорили мне?

Он рассмеялся.

- Я пытался, дорогая моя, два года тому назад, но вы даже не могли понять, о чем я говорю. Конечно, вы не подозревали. Если бы вы могли подозревать такого

: рода вещи, вы не были бы сами собой. Ну, не глядите так печально. Я знаю, что вы скажете. Вы совер- шенно равнодушны ко мне. Но это ничего не значит. ' Я так сильно люблю вас, что готов ждать, сколько ' хотите, хоть двадцать лет, только бы иметь надежду...

- Но, Дик, у вас не может быть надежды.

- Уверены ли вы в этом? - спросил он упавшим голосом. -Совершенно ли вы уверены? Мы всегда были друзьями; я думал, когда-нибудь...

- Нет, нет, - перебила она его с тоскою, - дело и в том! - Она простояла с минуту, опустив глаза в землю, затем села подле него на обрубок дерева. - Вы не понимаете. Я бы раньше сказала вам, если бы подозревала... Но... я люблю другого...

Он с трудом перевел дух. Бритамарта - и другой...

- Другой... - повторил он. - Вы хотите сказать, что выходите замуж?

Она не сразу ответила:

- Мы дали слово друг другу. Я не выйду замуж ни за кого другого.

Викарий сидел молча, раскапывая своей тросточкой мох. Через несколько минут он встал и проговорил поспешно:

- Мне, может быть, лучше уйти; прощайте.

Вдруг он заметил, что Оливия плачет. Он никогда не воображал, что она может поддаться слабости, и вид ее слез заставил его забыть собственное горе.

- Не плачьте! - проговорил он умоляющим голосом, - пожалуйста, не плачьте! Я себялюбивый идиот, я вас расстроил. Я...

Он остановился и подыскивал слова, но не мог найти ничего, кроме пошлого: "я желаю вам полного счастья".

Она овладела собой и оправилась от минутной слабости.

я не могу поступить иначе.

Она провела рукой по глазам. Ей было страшно тяжело, она с трудом подыскивала слова.

- Мы дали друг другу слово прошлою осенью. Вы первый человек, которому я об этом говорю. Мои родные узнают позже, я должна скрывать от них как можно дольше. Все так темно и безнадежно, они не поймут, никогда не поймут. Мать станет плакать; я не могу видеть этого теперь. Я сама должна привыкнуть...

Она молча глядела перед собой. Викарий снова сел.

- Нельзя ли чем-нибудь помочь вам? В чем дело? Вы... вы ведь любите его?

- О, конечно, дело не в недостатке любви! Если бы я не любила,..

Она подняла на него глаза.

- Не знаю, поймете ли вы? Я знаю, вы - социалист не только на словах. Ну, видите ли, он русский. Вы знаете, что это значит, раз русский - человек порядочный.

- Русский... - повторил викарий с недоумением. Затем он понял. Он, значит, нигилист?

- Пусть нигилист, если хотите. Это, в сущности, смешное название.

- И он живет в Англии? Он эмигрант?

- Нет, он был здесь в прошлом году, он снимал рисунки английских машин для той фирмы, в которой служит. Он уехал обратно в Петербург, и я даже не знаю... - Она посмотрела на него глазами, в которых он прочел грусть и тревогу. - Он сидел два года в тюрьме и вышел с поседевшими волосами и с болезнью легких. Он всего на шесть лет старше меня. Если его еще раз посадят, это убьет его.

Голос Оливии слегка дрожал, и собеседник ее чувствовал, как что-то подступает ему к горлу. В эту минуту он так сильно сострадал ей, что забыл горевать о своих собственных разбитых надеждах.

- Хорошо, что вы такая мужественная девушка, вы себе выбрали тяжелую долю, - проговорил он мягко.

Она покачала головой.

- Я не так мужественна, как вы думаете, и я не могла выбирать.

- Можно спросить, как его имя?

- Владимир Дамаров. Он не вполне русский, в нем есть частица крови итальянской, а также датской,

- Дамаров? - повторил викарий. - Дамаров? Да, и делает модели машин? Так, так.

Она быстро взглянула на него.

- Вы его знаете?

- Я его видел, но не знаком с ним. Мой старый товарищ Верней, помните, тот Верней, художник, встречал его где-то в Лондоне и непременно хотел сделать рисунок его головы. Он достал билет на промышленную выставку только для того, чтобы еще раз увидать его, и заставил меня итти с собой; он делал вид, будто разговаривает со мной, а в это время рисовал. Вы видели его портрет пастелью? Ах да, ведь вы не были нынче зимой на выставках из-за оспы. Это - одна из лучших вещей Бернея. Он назвал ее: "Голова Люцифера".

Они долго сидели и дружески разговаривали. Первый раз в жизни Оливия забыла свою скрытность, первый раз отдалась она удовольствию прервать тягостное молчание. Она говорила о любимом человеке, о его несчастьях, о его расстроенном здоровье и загубленном таланте, не думая о том, какую боль причиняет своему слушателю. Дик слегка раза два скрежетал зубами, когда она, сама того не замечая, слишком нежно произносила имя Владимира; но вся история была в таком роде, что могла заставить забыть ревность.

он подпал под сильное влияние одного поляка, студента - медика Кароля Славинского. который, хотя был всего на два года старше Владимира, но уже принимал деятельное участие в революционном движении, также, как и его сестра Ванда.

Владимир мало-по-малу стал их близким другом и пособником, а в двадцать два года женихом Ванды. В это самое время, только-что Кароль успел выдержать лекарский экзамен, полиция нагрянула к ним и арестовала всех троих. После двух лет одиночного заключения Владимир был выпущен, так как против него не оказалось никаких улик; но ему дали понять, что он отделался так счастливо только потому, что его друзья - опытные люди, которые не забывают сжигать некоторые бумаги. Кароль Сла- винский, против которого оказались сильные улики, находился в это время на дороге в Сибирь, в Ака- туй, приговоренный к четырем годам каторги. О Ванде не было ни слуху, ни духу. Первые полтора года она от времени до времени писала домой потом прекратила всякую переписку, и друзья ее не знали, жива она или нет.

В течение четырех месяцев Владимир употреблял все усилия, чтобы добиться истины; он подкупал мелких чиновников, умолял полицейских, подавал прошения высокопоставленным лицам, но отовсюду получал уклончивые или противоречивые ответы.

Лишь постепенно узнал он всю историю, которую старались заглушить. Ванда была красивая девушка, а новый смотритель тюрьмы, назначенный на второй год ее заключения, был неравнодушен к красивым женщинам. Он еще не нанес ей оскорбления; но девушка не решалась спать ночью, и нервы ее не выдержали бессонницы и постоянного страха. Ей удалось, очевидно, с большим трудом и после нескольких неудачных попыток, перерезать себе горло осколком стекла. С тех пор Владимир жил с больными легкими и расшатанными нервами. Он зарабатывал себе пропитание тем, что рисовал модели машин, оставаясь все время под надзором полиции.

- А брат девушки? - спросил Дик,

- Он получил амнистию, отбыв половину срока каторги, и теперь живет в русской Польше, как практикующий врач. Считается особенною милостью, что ему было разрешено вернуться из Сибири, но у него есть родственники в высших сферах. Он редко может добиться позволения приехать в Петербург; кроме того, и он и Володя оба люди бедные, так что им не часто удается встречаться; но они все-таки близкие друзья.

Па церковной колокольне пробили часы. Оливия вздрогнула и вернулась к повседневной жизни.

- Уже шесть! Мне надо скорей к матери.

- А я опоздаю к спевке хора. Ваша мать обе шала дать нам книгу старых гимнов, я пройду с вами и возьму ее.

Около калитки сада они встретили почтальона с письмом в руках.

- Это вам, мисс Оливия.

Лицо ее просияло при виде конверта; и прежде чем Дик заметил двуглавого орла на почтовой марке, он догадался, откуда пришло письмо. Его вдруг охватило чувство бешеного негодования: так ужасно было думать, что она готова бросить свою блестящую юность в эту бездонную пропасть.

- Я пойду за книгой, - сказал он и вошел в дом, предоставив ей читать письмо без свидетелей.

Вернувшись с книгой в руках, он быстро направился к воротам и, не остана!!ливаясь, прошел мимо большого орешника. Оливия стояла под деревом, держа в руках открытое письмо, но не читала его. Она не шевельнулась при шуме его шагов на дорожке, и он пошел еще быстрее.

- Любовное письмо, - подумал он, - к чему же мешать ей?

В следующую минуту она бежала за ним по дороге.

- Дик! Остановитесь! Мне надобно поговорить с вами.

Он взглянул на нее и сразу понял, что письмо принесло ей дурные вести.

- Дорогая моя, что случилось? Он не...

- Нет, нет, не арестован. Но он сильно заболел; у него плеврит. Письмо не от него, а от одного его приятеля, который нашел нужным известить меня. Я должна как можно скорее ехать к нему.

- В Петербург?

- Да, чтобы ухаживать за ним. Пожалуйста, снесите телеграмму в почтовое отделение. Вот адрес. Ах, нет, это по-русски; я сейчас напишу вам. В телеграмме напишите: "Выезжаю с первым поездом", можно по-французски. Отцу придется взять для меня денег из банка. Паспорт у меня есть, я на всякий случай добыла себе.

- Но какую пользу можете вы там принести, не зная языка?

- Как, все?

- Нет, ничего. Я не могу теперь говорить с ними об этом. Я скажу только, что меня вызывают в Россию, чтобы ухаживать за одним заболевшим другом, и что я должна ехать как можно скорее. Вот адрес телеграммы. Прощайте, милый Дик, я иду домой.

Он схватил ее руку, быстро поцеловал ее и ушел, не договорив фразы.