Оливия Латам.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ГЛАВА IV

IV

На следующий день мистер Латам, вернувшись из банка, нашел в гостиной жену, которая вместе с Диком и Дженни обсуждала приготовления к школьному празднику.

- Папа, - тотчас же об'явила Дженни, - он опять был здесь.

- Знакомый Оливии?

- Да, и она ушла с ним вместе.

- Я не понимаю, почему он вам так не нравится. Я встретил его сегодня на дороге из Гетбриджа, и мы разговорились. Это первый человек, который выяснил мне вопрос о биметаллизме.

- Вы с ним об этом разговаривали?

И об этом, и о рабочих союзах, и о праве убежища, и о низших животных, и о подоходном налоге, и о деревенских клубах для игры в мяч. Он, во всяком случае, очень умный человек.

Дженни с удивлением посмотрела на него. Ей и в голову не приходило, что кому-нибудь может быть интересно разговаривать с Каролем, Миссис Латам промолчала; но, оставшись наедине с мужем, она заметила ему:

- Альфред, я уверена, что этот человек знает, отчего так изменилась Оливия.

- Очень может быть.

- Он, в сущности, кажется, порядочный человек. Он может рассказать тебе...

Я не думаю, чтобы он стал что-нибудь рассказывать без ее разрешения, и я, конечно, не стал бы его слушать.

- Альфред, ведь я не прошу тебя сделать что- нибудь нечестное, но надобно же, наконец, раз'яс- нить тайну эту. Ведь это прямо неестественно, что молодая девушка так скрытна с собственными родителями. Он возвращается в Лондон сегодня вечером. Я надеюсь, что ты выведаешь у него что- нибудь, пока он здесь.

Он ушел к себе в кабинет, с давно знакомым безнадежным чувством отчуждения и жалости, смешанной с некоторым отвращением. Бедная женщина, как она терпелива и самоотверженна, как часто мучитея угрызениями совести и в то же время с полною невинностью советует ему выведать тайну дочери от гостя, в своем собственном доме! Бесполезно об'яснягь ей, что самая мысль об этом претит ему; она никогда этого не поймет. Дженни - добрая девочка, но чувство чести в мелочах так же мало присуще ей, как и ее матери. Один раз, когда она была еще ребенком, он заметил, что она плутует играя в крокет. Впоследствии это не повторялось, но этот факт вспомнился ему теперь. Из всех близких к нему женщин одна только Оливия была чиста от этих мелких, незначительных, но страшных проступков. Оливия с своей тайной замкнулась от него, и ничто не заставит его проникнуть за ту преграду, какую она поставила между ними.

Он облокотился на стол и закрыл лицо руками, В дверь раздался стук, он выпрямился с досадой и проговорил:

- Войдите.

Вошел Кароль.

-  Не можете ли вы мне уделить несколько минут? Мне хотелось бы поговорить с вами перед от'ездом в Лондон.

- Сделайте одолжение! - с холодною вежливостью отвечал мистер Латам. - В чем дело?

- Кароль взял стул с своей обычной непринужденностью,

- Я сейчас разговаривал с мисс Латам о ее делах, и она хочет, чтобы я об'яснил их вам. Прежде всего мне надо рассказать вам, что с нею случилось.

Мистер Латам поднял руку,

- Позвольте! Должен ли я понять, что вы пришли ко мне по ясно выраженному желанию моей дочери? Я не любопытствую узнавать ее тайны, если она сама не желает открыть мне их, но в таком случае мне было бы приятнее услышать все от нее лично,

упоминать о них никогда в разговорах с ней.

Мистер Латам слушал, закрыв лицо рукой, историю дочери, которую гость излагал ему в самых кратких чертах.

- Теперь, - продолжал Кароль,- - является вопрос о ее будущей жизни. Физически она, как видите, почти здорова, в умственном отношении она тоже поправляется, хотя более медленно. У меня было несколько пациентов с такою же формой, и я убежден, что чем скорей она уедет из дома и примется за работу, тем лучше. Она взялась ухаживать за одной моей пациенткой в Лондоне, потом я найду ей и еще больных. Если вы доверите ее мне на несколько месяцев, я надеюсь, что вылечу ее. Но я попрошу первое время оставить ее исключительно на моем попечении,

- То есть, вы хотите сказать, что мы совсем не должны видеться с ней?

- Ни видеться, ни писать ей. Если вы не доверяете моему диагнозу, передайте вашему домашнему врачу то, что я вам сказал: он, наверно, подтвердит вам, что в ее настоящем положении для нее всего вреднее жить среди родных, которые боятся за нее и заботятся о ней.

Мистер Латам несколько минут не говорил ни слова.

- Вы требуете от меня тяжелой жертвы, - сказал он, наконец, - но я не имею права отказать вам.

Мы обязаны вам спасением, если не жизни, то разума нашей дочери.

- Ну, это не совсем верно, - отвечал Кароль. - Она, по всей вероятности, и одна нашла бы дорогу домой, хотя, конечно, потерять душевное равновесие в Петербурге далеко не безопасно, особенно для женщины.

В этот вечер мистер Латам вошел в комнату Оливии.

- Дорогая моя, - сказал он, - я слышал, что ты собираешься в Лондон на будущей неделе. Я обещал твоему другу, что в течение трех месяцев никто из нас не будет видеться с тобой, если ты сама не позовешь нас. Помни только одно, что мы всегда здесь, дома, всегда готовы приехать к тебе и принять тебя, когда ты только захочешь, и... вернись к нам как можно скорее!

Она заговорила шопотом, быстро прерывающимся голосом, то сжимая, то разжимая пальцы.

- Папа... вы были... я знаю, вы были очень терпеливы., Я не могу говорить о некоторых вещах... я не могу... Пожалуйста, не рассказывайте маме. Она только будет плакать, и...

- Не беспокойся, милая. Я никогда не рассказываю ничего такого маме.

Впоследствии она постоянно вспоминала с благодарностью, что он ушел от нее, не делая тех замечаний, каких она боялась, не надоедая ей ласками, не сказав ни одного лишнего слова. Настоящая тесная дружба между ними зародилась именно в эти минуты.

От допросов и слезливых восклицаний миссис Латам и Дженни он не в состоянии был защитить ее, и то, очевидно, вредное влияние, какое они оказывали на Оливию, до некоторой степени примирило его с ее от'ездом. Когда Кароль встретил ее на лондонском вокзале, он сразу заметил, что за эту неделю она изменилась к худшему. Руки ее дрожали больше прежнего, и в глазах было растерянное выражение.

- Лучше прямо скажите мне правду, - заявила она на следующий день. - Мне кажется, я не в полном уме. Ведь это верно? Я должна знать это, прежде чем опять возьмусь за должность сиделки. И, пожалуйста, не бойтесь говорить мне все; во всяком случае, я не сделаю никакого скандала.

Кароль посмотрел на нее мягким взглядом.

- Дорогая моя, вы принадлежите к числу тех пациентов, которым всегда говорят правду. Я думаю, что вы одно время были на границе безумия и могли бы перейти эту границу, не будь у вас такой крепкий организм; но я совершенно уверен, что всякая опасность теперь миновала. Вы больше не будете видеть призраков. Они никогда не являются тем, кто в состоянии свободно говорить о них. А теперь мне бы очень хотелось, чтобы вы обратили все свое внимание на предстоящую вам работу и не думали ни о чем другом. Мы должны поднять на ноги эту женщину, а это далеко не легкая задача.

О ее намерении совершить убийство он ничего не говорил; он знал, что через несколько месяцев она забудет, как оно ее мучило, или будет вспоминать о нем так, как человек, избавившийся от горячки, вспоминает фантастические образы, являвшиеся ему в бреду.

Когда роженица выздоровела, он поручил ухаживать за ребенком, больным корью, потом за человеком, вывихнувшим себе ногу, потом за рабочим, пострадавшим на сахарном заводе. Все пациенты были неимущие иностранцы из самых бедных кварталов, евреи, работавшие на какого-нибудь продавца готового платья, польские или литовские крестьяне, покинувшие родину вследствие экономического гнета или религиозных преследований.

- Как это случилось, что у вас есть практика в Лондоне? - спросила она его один раз. - Я думала, что вы приехали сюда всего на несколько недель.

- У меня нет настоящей практики, я приехал в Лондон по другому делу; но так как эти люди знают, что я был врачом, то они обращаются ко мне в случае надобности.

- А по какому делу вы приехали?

- Значит, вы поселитесь здесь и не скоро уедете туда?

- Мне совсем нельзя туда ехать.

Что-то в его голосе заставило ее быстро повернуть голову.

- Что это значит? Вам нельзя туда ехать? Вы стали эмигрантом?

- Это должно было случиться рано или поздно. Я и то очень долго продержался.

- Кароль, - проговорила она после минутного молчания, - мне бы так хотелось, чтобы вы побольше порассказали мне о своем деле. Видите ли: ведь у меня не осталось ничего в жизни, кроме... того дела и тех друзей, которых любил Володя, и мне постоянно кажется, что я совсем одна и окружена толпой, всегда одна и всегда среди толпы. Я думаю, я чувствовала бы себя спокойнее, если бы вы не отстранили меня так усиленно от вашей работы. Я не прошу вас открывать мне какие-нибудь тайны, я только хотела бы знать, чего вы хотите достигнуть.

Он сидел и глядел в окно. При последних словах ее он повернулся к ней.

- Может быть, вы согласитесь немного помогать мне? У меня так много работы, что одному мне с нею не справиться, если бы кто-нибудь взялся иногда читать вместо меня корректуры или делать справки в библиотеке Британского музея, это было бы для меня громадным облегчением. Мне... - он остановился и опять повернул голову к окну, - мне иногда бывает очень трудно ходить и тому подобное.

Она была удивлена. Кароль всегда казался ей одним из самых деятельных людей в свете.

- Я готова делать все, что могу, - отвечала она, - но как это случилось, что вы...

- Что я попал в беду? Вот как. С тех пор, как я получил амнистию и вернулся на родину, я работал как один из организаторов польского рабочего движения. Чтобы действовать в этой области и не попасть в тюрьму, необходимо убедить русских чиновников, что вовсе не интересуешься общественными делами; тогда они перестают наблюдать, и можно делать, что угодно. Благодаря этому, я получил разрешение жить в городах Польши и даже иногда приезжать в Петербург. Там я не видался ни с кем из подозрительных личностей, исключая одного Володи. Полиция была вполне убеждена, что я исправился и превратился в обывателя, увлекающегося исключительно научными вопросами. Вилен- ский губернатор как-то даже сказал мне: "Я был уверен, что Акатуй вылечит вас".

- А теперь они все узнали?

- Да, нынче весной мне пришлось выступить открыто; и теперь я взялся быть представителем нашей партии здесь. Я редактирую газету, я должен заботиться о всех наших, приезжающих сюда, и тому подобное. У нас здесь есть клуб для рабочих, школа и бесплатная библиотека. Со мной вместе работает кружок образованных молодых людей, по большей части студенты польских университетов; кроме того, два-три специалиста, живущие в Лондоне, помогают нам своими профессиональными знаниями; так, например, для юридических дел у нас есть бывший присяжный поверенный из Варшавы, есть и другие лица. Я познакомлю вас с ними, вы узнаете, в чем состоит наша работа, и сами увидите, захочется ли вам принята в ней участие. В таком случае, вам придется выучиться по-польски.

- Отчего, вы сказали, вам трудно ходить?

- Пустяки, немного болят ноги. Это неудобно, когда приходится долго ходить. А что, ваш отец завтра приедет?

Условленные три месяца прошли, и м-р Латам прислал короткую записочку, извещавшую, что он приедет в Лондон один. Очень тяжело ему терпеливо ждать конца этих тринадцати недель, но та перемена, которую он сразу заметил на лице Оливии, показала ему, что лечение ведется правильно. А между тем, никогда еще не было у нее такого выражения страдания, как именно теперь. Тяжело было видеть черты его на этом молодом лице, но в глазах незаметно было прежней растерянности, прежнего страха.

- Потерпите еще немножко, - убеждал его Кароль, - она поправляется быстрее, чем я надеялся, но пройдет еще несколько месяцев прежде, чем она окончательно придет в равновесие.

Мистер Латам вздохнул.

- Бог свидетель, что я готов терпеть! Я вполне понимаю, что вы можете помочь ей, а я не могу. Если бы только она была не так несчастна... у нее вид более страдальческий, чем был в прошлом году.

- Против этого ничего нельзя сделать. Не легко перенести снежную бурю и затем вернуться к жизни, это не может пройти бесследно. Но она прилежно работает и через несколько времени станет работать с интересом.

Он не прибавил, что это время наступит еще не скоро. Сама молодая девушка мужественно старалась сосредоточить все свои мысли на работе. Она добросовестно исполняла всякое дело, за которое бралась; она работала с какою-то упрямою настойчивостью, с приложением всех своих сил, но без надежды на успех, без радости по окончании работы. Она, точно извозчичья лошадь, глядела только на ту дорогу, какую предстояло проехать, и чувствовала благодарность к разумной руке, управлявшей ею, к спасительным наглазникам, скрывавшим от нее страшные призраки, которые выступали из мрака окружавшего дорогу.

У нее не хватало ни силы ни нервной ^норгтц: ни для чего, кроме ежедневных забот и обязательной работы среди гнетущей нищеты окружающих. Так жила она месяц за месяцем, точно слепая, в ежедневных сношениях с Каролем. Она работала с ним вместе, читала с ним, ухаживала за его пациентами, исправляла его корректуры и не замечала на нем печати смерти.

- Когда на будущий год газета будет выходить в увеличенном об'еме, - спросила она его один раз, - вы все-таки останетесь ее редактором?

- А я думала, вы навсегда поселились в Лондоне.

- Я никогда не загадываю на далекое будущее.

ли ее приезд удовольствие родным, это был другой вопрос.

Мать, несомненно, успокоилась, увидев ее. Чужая, жесткая девушка, являвшаяся вместо ее дочери и пугавшая ее своим видом, исчезла, а взамен приехала настоящая Оливия. Она казалась старше своих ле г и не совсем счастлива, но это была настоящая - кроткая, ловкая, не эгоистичная Оливия. Когда она высказала это замечание мужу, он наклонился над своей книгой и не ответил ни слова.

- Я не так довольна его, мама, - сказала Дженни, глубокомысленно наморщив свой хорошенький лобик, - у нее как-то нет ничего молодого. Мне кажется, человек может иногда быть не эгоистом, потому что ничто в жизни не радует его.

Мистер Латам с удивлением посмотрел на нее из-за книги. Положительно Дженни развивается.

- Конечно, мы должны быть очень благодарны, - говорил он на другой день Дику. - Она выздоровела и телом, и душой, она занимается хорошим делом и приносит пользу другим, но все это убило ее молодость. Она стала пожилой женщиной, а между тем - ей всего двадцать девять лет.

что эта любовь постепенно переходила в нежное и грустное воспоминание об Оливии прежних лет, но он считал это вполне естественным, и это не уменьшало его отеческих чувств к Дику. Оливия, думал он, будет до конца жизни принадлежать другому миру, чуждому и неизвестному для Дика. С точки зрения этого мира даже отец должен казаться ей седым ребенком.

Прогостив несколько дней дома, она вернулась к своей лондонской работе. Отец повез ее на станцию. по дороге спросил, когда можно ожидать, что она опять приедет домой. Оливия опустила глаза и ответила не сразу.

- Это с моей стороны большая неблаго ность, все были так добры ко мне; но, каж< будет лучше, если я не стану часто ездить д<

- Дорогая моя, если ты чувствуешь, чт<< тебе вредно...

- Нет, не в том дело; я думала о матери: ей лучше пореже видеть меня.

 - Да, но если она будет часто меня видеть, она разочаруется.

- Ты думаешь, она увидит, какова ты в действительности и как мало между вами общего? Этого тебе нечего бояться, моя милая; узнать, какова ты в действительности, не очень легко.

- Она увидит не меня, а существо, которого она не будет понимать, и это покажется ей мучительным. Они с Дженни так счастливы вместе; если я войду в их жизнь, я тольку испорчу ее. Пережить некоторые вещи - все равно, что иметь в себе несколько капель черной крови: чувствуешь себя отрезанной от других людей.

- От всех других.

- Это очень для меня приятно. Я, как видишь, не принадлежу ни к какому миру.

- Папа... - она просунула свои пальцы в его руку.

Углы его губ задрожали, когда он посмотрел на ее руку. Он подумал, как далеко она отошла от того времени, когда положила на его прибор лепешечки с пепсином,

- Знаешь ли ты, моя дорогая, что ты дочь не- v мка, имеющего достаточно ума, чтобы созна-.. это? Не то, что мы переживаем, отрезывает от других людей, а то, что нам не удается г! кить. Я тоже в свое время мечтал не даром прожить жизнь, а употребить ее с пользой.

После минутного молчания он продолжал:

- Пойми, что ты и твои друзья, посвящающие себя работе, полезной для человечества, вы являетесь в моих глазах представителями не только самого симпатичного мне направления, но и того, чем я сам мог бы быть. Конечно, теперь это мало заметно, но ведь и я родился в Аркадии.

Он замолчал, заметив слезы на ее глазах.

- Вы не должны завидовать нам, папа. Аркадия стала в последнее время далеко не приятным местожительством. Она вся превратилась в мастерския и в кладбища, на которые каждый день льет дождь.