Среди животных.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Среди животных. (старая орфография)

КНУТ ГАМСУН. 

Пер. Л. А. Добровой.

СРЕДИ ЖИВОТНЫХ.

Я не знаю другой страны, где было бы так много птиц и зверей, как у нас на родине. Я не буду упоминать морских птиц, тюленей и рыб, я здесь говорю о более редких породах: об орлах, лебедях, горностаях и медведях.

Все это я видел в детстве.

В то время леса на моей родине оглашались громкими разнообразными голосами птиц. Весной и летом чурыкал тетерев, сидя на верхушке дерева. а зимой в лесной чаще так громко кудахтала белая куропатка, что люди соседняго имения не могли разслышать собственных слов.

Вот как было тогда.

Года два тому назад, после двадцатипятилетней отлучки, я возвратился на родину и спросил, есть ли еще тетерева и куропатки. Уже шесть лет, как они перестали водиться в лесу. Казалось, что птицы покинули страну одновременно с отъездом детей. Так как на нашем большом острове никогда не появлялось ни одного англичанина с винтовкой, то, следовательно, птицы не были истреблены, а оне просто переселились в другое место.

В детстве мы целыми днями возились с животными и ухаживали за ними. С некоторыми коровами мы были однолетками. Овцы и козы появились на свет после нас, и мы наблюдали за тем, как оне росли и с каждым годом становились все больше и больше; наконец, оне делались такими большими и старыми, что на них надевали колокольчики. На наши сбережения мы покупали козам и баранам колокольчики. И все эти маленькие колокольчики с разнообразными звуками так дивно звенели летом в лесу, сливаясь со звоном больших колоколов, надетых на коровах.

Я никогда не забуду, как мне пришлось извести нашего старого кота. Нам везло в том, что наши коты жили подолгу, так что у нас в доме постоянно бывал старый кот. От непрерывных драк он ходил обыкновенно весь в ранах и царапинах. Однажды наш кот заболел и запаршивел так, что для нас, детей, он сделался опасным товарищем; мне было поручено его убить. Не потому, что я был старшим среди мальчиков, - я не был даже старшим, - но мать со всеми своими секретами обращалась всегда ко мне, а не к кому-нибудь другому, и поэтому я не мог ей отказать. Все-таки я был самым подходящим для такого дела.

Топить его я не хотел, так как ему там не хватит воздуху, думал я. Я хотел удавить его веревкой. Мне было в то время лет девять-десять, не больше, и кот был приблизительно того же возраста, так что с моей стороны надо было иметь много мужества.

Я понес кота в кладовую. Тут я перекинул веревку через вбитый в стену железный крюк, сделал петлю посредине и сунул в эту петлю шею кота. Затем я стал затягивать петлю. Я никогда не думал, чтобы больной кот мог быть так живуч, как этот. Он ничего не высказывал мне, не просил меня о пощаде, но начал так задыхаться, что страшно было на него смотреть.

Я похолодел от ужаса. Он пытался высвободить свое тело из петли. Он бросался вверх и вниз, кидался во все стороны, один раз он вцепился в меня когтями и порядочно поцарапал меня. Хорошо еще, что веревка была такая длинная. Я решил итти все дальше к концу веревки и потянул ее изо всех сил. Кот извивался в редких конвульсиях: то он лежал, растянувшись вдоль веревки, то он упирался головой в веревку, неестественно высоко вытянув задния лапы.

Я стал уговаривать его, как обыкновенно уговаривают лошадей, я говорил ему, чтобы он был покойней; но он едва ли мог меня слышать. Мы еще минут пять боролись с ним так бешено; наконец, кот сделал последний прыжок через веревку, стал корчиться в воздухе и повис. Теперь он висел спокойно. Но я знал, что кот очень живуч, и потому в продолжение нескольких минут не отпускал веревку. Всякий мог бы меня теперь свободно свалить одним пальцем, так сильно дрожали мои ноги.

Кот был мертв. И я пожинал лавры среди своих товарищей. Не каждому ведь удалось бы сделать то, что я сделал. Я всем говорил, что удавил кота собственными руками. И еслиб кто-нибудь вздумал меня спросить, не оцарапал ли он меня при этом, то я мог бы показать опасную царапину на руке и убедил бы этим всякого в истине своих слов. Для людей и до сих пор осталось тайной, как я отправил кота на тот свет...

В доме у нас не было собак, так что зимой заяц свободно подходил чуть ли не к самой нашей двери. Тогда мы стояли, притаившись, и щелкали языком, чтобы его успокоить. Мы понимали, что он голоден, но нам никогда не удавалось заставить его подойти к нам настолько близко, чтоб накормить его. И нам ничего не оставалось больше делать, как стоять в стороне и молить Бога о сохранении зайца. Этому я научился у своего старшого брата Ганса; но никто не хотел верить, чтоб мы делали что-нибудь подобное.

мы их подзывали, оне не двигались и ложились на землю; никакими силами их нельзя было сдвинуть с места.

В кладовой были только две вещи, которые нам удавалось стянуть. То был пеклеванный хлеб и селедка. И то нам нельзя было брать зараз большого количества, так как старшие могли бы заметить; но у нас была удивительная мать. Когда она заставала нас в кладовой, она уходила и делала вид, что что-то забыла. И селедку и пеклеванный хлеб мы ели частенько в неурочное время, хотя и то и другое получали за обедом. Этим же хлебом и селедкой мы неоднократно спасали от голодной смерти собак, забегавших издалека в нашу сторону. Оне с жадностью пожирали их и затем глотали снег, чтобы утолить жажду. С новыми силами оне бежали дальше.

Однажды зимой мы с Гансом поехали в лес за дровами и увидали оленя. Это была взрослая важенка (самка северного оленя). Она отбилась, вероятно, от своего стала, спасаясь от собак, и заблудилась. Снег был очень глубок, и когда она, завидя нас, шарахнулась в сторону от дороги, то могла пройти едва несколько шагов. По мнению Ганса она была голодна. Тогда мы повернули лошадь и поехали домой, чтобы принести важенке пеклеванного хлеба и селедок. Совершенно неожиданно для нас она съела и то и другое и совсем нас не боялась. Когда мы ехали по лесу, она все время бежала за нами, она стояла около нас, пока мы накладывали дрова и когда мы поехали домой, важенка отправилась с нами вместе. Но дома она не позволяла взрослым гладить себя и начинала бить передними ногами, когда хотела кого-нибудь отогнать от себя.

Наступила ночь. На дворе стоял жестокий мороз.

После долгих споров с отцом, мы получили, наконец, разрешение запереть важенку в сарай и накормить ее. Но утром она не хотела возвращаться в лес. Она осталась у нас не на один, а на много дней, и её пребывание дорого обошлось нам.

большую скотину? Наконец ее решили зарезать.

Мы только и делали целыми днями, что кормили ее. Она охотно ела пеклеванный хлеб, но каша была ей не по вкусу. Она любила жевать мороженные листья репы, которыми мы, к счастью, могли свободно располагать. Кроме того мы с Гансом доили потихоньку корову и давали важенке молока; она пила его неохотно, но за то сама давала нам немного молока.

Со взрослыми она была раздражительна и зла, и подпускала к себе только нас, детей. Иногда она сбрасывала наши фуражки и обнюхивала наши волосы. Быт может она думала, что мы были телята какой-нибудь редкой породы.

Однажды пришел сосед, который должен был заколоть важенку. Но он ничего не смыслил в этом деле и не мог найти надлежащого места, а попал ножом в самую кость. Важенка вырвалась от нас и бросилась бежать по дороге с ножем в затылке.

- Ты увидишь, из этого ничего не выйдет, - сказал мне Гнась, - важенка сама сумеет себе помочь.

- Это также не поможет, - сказал Ганс.

Мы схватились за руки и взвыли от восторга, заранее уверенные в том, что все усилия извести важенку будут напрасны.

Дали знать лесничему. У него было старое заржавленное ружье. Однажды он зимой повесил его над горящим очагом. После этого ружье стало давать осечку. Вероятно, у него не хватало дроби, потому что он наломал безчисленное множество больших гвоздей и зарядил ими ружье. Затем он прошептал над очагом какие-то слова. Это было, вероятно, какое-нибудь заклинание или нечто в этом роде. Он обернулся, бормоча что-то, а затем подошел к нам с искаженным лицом. Предчувствие чего-то сверхъестественного и мрачного наполнило наши души во время этих таинственных приготовлений.

Такой стрелок не мог, конечно, быть мастером своего дела. Это был какой-то мечтатель. Во всех его действиях было что-то мистическое. Нам с трудом удалось поймать важенку.

Лесник взял ружье, целился целую вечность и, наконец, нажал курок.

Кажется, самка северного оленя не маленькое животное, но даже она зашаталась на месте, когда целый заряд дроби и гвоздей угодил ей в голову. Несколько секунд важенка стояла оглушенная, как бы прислушиваясь к чему-то ужасному, происходящему в её собственной голове, затем она упала на колени и грохнулась на бок. Мы видели, как что-то косматое и серое несколько раз вздрогнуло, а потом присмирело. Важенка лежала мертвая. Я написал стихотворение, в котором видно, что она была как бы равна нам, а не околела подобно собаке. Это было очень длинное стихотворение, но я запомнил только один стих:

"Миновали для тебя голод и холод;

Ты почила в гробу, так чиста и светла.

Он даст тебе манны, напоит вином..."

Затем остается сказать еще несколько слов о птицах, приносящих вред. Я подразумеваю птиц, водворяющихся весной, во время посева на полях и пожирающих семена. Это большей частью делают дикие гуси, воробьи и куры.

На нас, детях, лежала обязанность охранять поля от этих птиц, а так как это была действительно трудная работа, и так как она являлась часто помехой в наших интересных играх, то мы от всей души возненавидели этих птиц. Особенно возбуждали нашу ненависть куры. Мы были часто по отношению к ним очень жестоки. Мы доходили до виртуозности. Когда случалось бросать в них камнями и поленьями, они каким-то чудом оставались живы и громко кудахтали. Тогда старшие грозили нам из окна, чтоб мы прекратили свои кровожадные забавы.

Как-то Гансу одолжили на время ружье. Он стрелял из него и сделался ярым охотником. В лесу он обыкновенно промахивался, зато, когда он начал стрелять в кур, которые стояли совершенно спокойно на одном месте, то ему случалось попадать в цель. Конечно, после этого дни ружья были сочтены.