Редактор Люнге.
Глава I

Роман 

Перевод Якова Сегала (1909) 

I

Многое, многое бывает на свете...

Из дома в квартале Гегдегауген выходят два господина. Один из них - сын хозяйки дома, кандидат Илен, одетый в светло-серый костюм, с шёлковой шляпой и тросточкой, другой - его друг и товарищ по гимназии, радикал ^[*] Эндре Бондесен. Они останавливаются на минуту и смотрят вверх, на окно второго этажа, где стоит молодая девушка с рыжеватыми волосами и кивает им головой; они кивают ей тоже, раскланиваются и уходят. Илен кричит своей сестре:

[*] - В 1888 норвежская партия "Левая" (Венстре), представлявшая мелкую и среднюю буржуазию и часть интеллигенции, раскололась на радикалов и умеренных. В 1891--1893 правительство, сформированное радикальными Венстре, провели своё главное требование - создание независимой, национальной консульской службы для Норвегии. Однако выполнение этого решения было сорвано королевским вето.

- До свидания, Шарлотта!

На Бондесене чёрный, плотно облегающий его шевиотовый ^[*] костюм, шёлковая шляпа и шерстяная рубашка со шнурами на груди. Сразу видно, что он спортсмен. Тросточки у него нет.

[*] - Шевиот (англ. cheviot) - одно из распространённых названий шерстяных и полушерстяных костюмных тканей, вырабатываемых саржевым переплетением нитей, вследствие чего на их поверхности получаются диагональные полоски.

- Рукопись у тебя? - говорит он.

Илен отвечает, что рукопись у него.

- Ах, когда такая погода, с таким высоким небом... Хорошо теперь на холме святого Ганса, на поле - с высоким небом и с шумом в листве. Когда я состарюсь, я поселюсь в деревне.

Эндре Бондесен изучал право. Ему было лет двадцать пять - двадцать шесть, у него были красивые усы и редкие, шелковистые волосы под шляпой.

Цвет лица был бледный, почти прозрачный, но раскачивающаяся походка и размахивание руками показывали, какой он смелый. Он не был силён, зато был ловок и вынослив. Впрочем, науками он уж больше не занимался, он ездил на велосипеде и был радикалом. Он мог себе это позволять: каждый месяц он получал деньги из дому, от своего отца, землевладельца в Бергене ^[*], который совсем не отличался скупостью. Эндре тратил не так уж много, но всё же временами у него возникала нужда в деньгах, и он сам часто рассказывал, какими уловками ему удавалось склонять отца к высылке ему небольших сумм сверх установленного месячного содержания. Он, например, однажды написал домой, что должен начать заниматься римским правом, а римское право можно изучать только в Риме, поэтому он надеется получить на поездку ту ничтожную сумму денег, о которой просит. И отец прислал деньги.

[*] -

Илен был одних лет с Бондесеном, но отличался ещё большей худобой, ростом был немного выше, не носил усов, имел длинные белые руки и тонкие ноги. Кожа на его лбу иногда быстро вздрагивала над переносицей.

На улице они раскланиваются с одним знакомым. Бондесен говорит:

- Если бы он только знал, по какому делу мы идём!

Бондесен был в превосходном настроении. Наконец-то ему удалось переубедить своего друга-аристократа, над обращением которого он трудился целых три года!

Это был для него торжественный день, и он даже отказался по случаю такого события от поездки в Эйдсволль. Шарлотта сидела и смотрела ему прямо в глаза, когда он в двадцатый раз убеждал её брата самыми вескими своими доводами. Кто знает, может быть, он на неё тоже немного подействовал.

- Слушай, рукопись у тебя? - повторяет он. - Ты не забыл её на столе?

Илен хлопает себя по боковому карману и снова отвечает, что рукопись у него.

- Впрочем, не так уж опасно, если я её оставил на столе, - добавляет он. - К тому же мне не верится, что он её примет.

- Примет, примет! - отвечает Бондесен. - Люнге немедленно же примет её. Ты не знаешь редактора Люнге. В нашей стране немного людей, перед которыми я так преклоняюсь, как перед ним; он меня многому научил, когда я ещё был мальчиком и жил дома, и меня всегда охватывает чувство тёплой признательности, лишь только я его вижу на улице. Странное чувство, знаешь! Разве тебе приходилось когда-нибудь видеть подобный талант? Три-четыре строчки в его газете выражают столько же, сколько целый столбец в других. Он бьёт больно, да, но так и надо, они этого заслуживают. Ты читал маленькую заметку о министерстве в последнем номере? Первые шесть строчек кроткие, мирные, без всякой скрытой злобы, но зато седьмая, единственная строчка - меткий удар, закончивший заметку, оставив после себя прекрасный кровавый след. Да, да, он способен на такие вещи!.. Когда ты придёшь к нему, скажи, мол, так и так, писал уже раньше, кое-что послал за границу, и ещё больше находится у тебя в голове. С этими словами ты положишь перед ним рукопись. Если бы только мне надо было за чем-нибудь тоже к нему сходить! Но когда я сам кое-что напишу, я думаю - впоследствии, может быть, на будущий год, так ты уж мне должен будешь оказать услугу и отнести это к нему. Да, тебе, видно, придётся это сделать, у меня самого не хватит смелости, я знаю, - ведь он имел на меня сильное влияние.

- Ты говоришь так, как будто я уже окончательно пристроился в "Газете".

- Между мною и тобою большая разница. Ты явишься к нему со старинным известным именем, ведь не всякого зовут Илен; кроме того, ты пишешь научные статьи.

- Как ты спешишь! - восклицает Илен. - Не могу же я явиться к нему, обливаясь потом.

- Да, ты прав! Ты должен войти к нему совершенно спокойным. А я подожду внизу, пока ты не выйдешь... Этот медведь Гойбро сказал, что он не читает больше "Газеты". Да это вполне и соответствует степени его образованности, он, разумеется, ничего не читает...

- Нет, он читает много, - говорит Илен.

- Гойбро? Гойбро читает много? Но если хочешь следить за прогрессом и быть передовым человеком, так ведь надо читать "Газету", я думаю. Гойбро засмеялся, когда я сказал, что "Газета" - радикальный орган. Уж слишком он важничает. Я - радикал и говорю, что "Газета" тоже радикальна. Да, она рекламирует и расхваливает себя, - но, откровенно говоря. почему и нет? Разве у неё нет оснований чувствовать своё превосходство? Все газеты ей подражают, даже подыскиванию заголовков для своих статей им надо учиться у "Газеты". Разве это не правда? Впрочем, пусть говорят что угодно, но "Газета" - единственный орган, пользующийся известным влиянием. Ведь Люнге - можно почти буквально сказать - вручил портфели нашим министрам, а теперь не задумается перед тем, чтобы их снова свергнуть. Конечно, он таким образом разрушает результаты своей собственной работы, но разве в этом вина Люнге? Разве министерство не изменяет своему старому знамени? Надо прекратить такой позор! И Люнге уж об этом позаботится.

- С тех пор, как ты упомянул про заголовки, я всё время думаю, уж не найти ли мне какое-нибудь другое заглавие для своей статьи?

- И как она теперь озаглавлена?

- Теперь она называется просто: "Нечто о сортах наших ягод".

- Вот что, пойдём в "Гранд" ^[*] и придумаем другое заглавие.

[*] - "Гранд" - гостиница в Христиании, в ресторане которой собирались деятели искусства и литературы.

Но когда они пришли в "Гранд" и взяли себе по кружке пива, Бондесен переменил своё решение. Правда, "Нечто о сортах наших ягод" - совсем не подходящее название статьи для "Газеты", оно некрасиво, кажется каким-то деланным и к тому же не уместится в одной строчке. Но всё же это заглавие вполне соответствует скромной работе дебютанта, которую предстоит положить на стол выдающегося редактора. Они предоставят самому Люнге придумать название, ведь нет равного ему в деле изобретения пикантных заголовков. "Нечто о сортах наших ягод" - пока хорошо и так, не надо прибавлять ни одного слова больше.

Молодые люди снова вышли на улицу. Подходя к дому, где помещалась редакция "Газеты", они оба невольно замедлили шаги. Бондесен казался сильно смущённым. Название "Газеты" красовалось над воротами, на фасаде дома, на оконных ставнях, на дверях - всюду, где только можно было его поместить. Из типографии доносилось жужжание ремней и колёс.

- Видишь, - сказал Бондесен, - дело ведётся в больших размерах!

Он говорил сдавленным голосом, несмотря на весь шум.

- Да, одному Богу известно, как всё сложится! - сказал Илен, улыбаясь. - Но ведь хуже, чем "нет", я не услышу.

- Иди к нему и поступай, как я сказал, - подбадривал его друг. - Ты кое-что послал в один заграничный журнал, а ещё больше у тебя в голове. "Вот, пожалуйста, тут нечто о наших ягодах, о сортах наших ягод..." Я буду ожидать тебя здесь.

Илен вошёл в переднюю редактора. Здесь сидели два господина, писали и резали ножницами, и ему показалось, что в ходу, по крайней мере, пять ножниц; дело, видно, велось в больших размерах. Он спросил редактора, и один из этих господ жестом указал ему на дверь в кабинет редактора, которую он открыл.

Там было много народу, даже две дамы; посредине комнаты, у стола, приставленного к стене, сидел сам редактор, Александр Люнге, выдающийся журналист, которого знал весь город. Он - мужчина лет сорока, с выразительным, живым лицом и жизнерадостными молодыми глазами. Его светлые волосы коротко подстрижены, борода тщательно выхолена, костюм и ботинки - новые. В общем, он производит впечатление любезного и симпатичного господина. Обе дамы улыбаются тому, что он сказал, а сам он сидит и распечатывает телеграммы, затем снабжает их надписями, которые подчёркивает по нескольку раз; когда он наклоняется над столом, показывается его двойной подбородок, а жилет собирается на животе в толстые складки.

Он кивает Илену, не отрываясь от работы и продолжая в то же время говорить направо и налево.

Илен осматривается. На стенах висят картины и вырезанные из журналов иллюстрации, газеты и журналы лежат везде, на стульях, на окнах, на полу; руководства и лексиконы в беспорядке нагромождены на полке над головою редактора, а его письменный стол до того завален бумагами и рукописями, что редактор почти не в состоянии свободно двинуть рукой. В каждом углу комнаты чувствовалась деятельность этого человека. Груды печатных произведений, беспорядок повсюду, непролазные топи газет и книг давали представление о том, какая могучая, неустанная работа здесь кипит. Нигде не было покоя, телефон звонил, не переставая, люди входили и выходили, из типографии слышался шум машин, а почтальон приносил всё новые и новые кипы писем и газет. Казалось, что руководитель газеты рисковал каждую минуту утонуть в целом море работы и трудностей, что целая вселенная в миниатюре устремлялась к нему и ждала его указаний во всём.

А сам он сидит посреди этой сутолоки в величественном спокойствии и сосредоточивает в своих руках все нити управления, делает надписи на телеграммах, выслушивает важные сообщения, пишет заметки на отдельных листах, разговаривает с находящимися в комнате людьми, открывает время от времени дверь, чтобы спросить о чём-нибудь или отдать приказание своим подчинённым в конторе. И всё это для него словно игра, он иногда даже отпускает шутки, которые вызывают смех у дам. Входит бедная женщина, Люнге знает её и знает, зачем она пришла; она, очевидно, постоянно приходит в определённые дни; он подаёт ей через стол крону, кивает головой и продолжает писать. Его сети раскинуты повсюду, и над головой каждого сверкает меч "Газеты": редактор обладает большой властью в государстве, а у Люнге власти больше, чем у всякого другого. Он смотрит на часы, встаёт и кричит секретарю в другую комнату:

- Что, министерство ещё не прислало нам никаких объяснений?

- Нет.

И Люнге спокойно садится снова на своё место. Он знает, что министерству волей-неволей придётся дать требуемые им объяснения, иначе он нанесёт ему ещё один удар, быть может, роковой.

- Боже, как вы жестоко обращаетесь с бедными министрами! - говорит одна из дам. - Ведь вы их совсем убиваете.

Люнге отвечает серьёзно и горячо:

- Так надо поступать в Норвегии с каждым изменником!

Налево от него, у окна, сидит одна очень важная для редактора "Газеты" личность, худощавый, седой старик, в очках и парике, - господин Оле Бреде. Этот человек - журналист без места, который никогда ничего не пишет - является другом Люнге и его незаменимым руководителем; злые языки дали ему прозвище Лепорелло, потому что он неразлучно находится при Люнге^[*]. В газете он не сотрудничает, единственное его занятие - сидеть на стуле и занимать место. Он ничего не говорит, если только его о чём-нибудь не спрашивают, и даже в этом случае он с трудом подыскивает самые простые слова. Этот человек - поразительная смесь глупости и добродушия, он хладнокровен от лени и любезен от нужды. Редактор подшучивает над ним, называя его поэтом, и Лепорелло улыбается, словно речь идёт совсем не о нём. Когда дамы встают и уходят, редактор тоже встаёт, но Лепорелло продолжает сидеть.

[*] - "Наказанный распутник, или Дон Жуан" (1787).

^[*]. До свидания.

[*] - Фрёкен - почтительное обращение к девушке из знатной или чиновничьей семьи (в отличие от йомфру - обращения к девушке из простонародья).

- Что вам угодно?

Илен подходит к нему.

- У меня есть статья о сортах наших ягод; мне хотелось бы знать, пригодится ли она вам.

- О наших?..

Редактор берёт в руки рукопись и, рассматривая её, говорит:

- Вы раньше что-нибудь писали?

- Я послал небольшую статью о грибах в "Letterstedtska Tidskrift" и много различных работ у меня задумано. Но...

Илен умолкает.

- Да, - отвечает Илен.

- Ваше имя?

- Илен, кандидат Илен.

Редактор слегка изумляется, услышав это старое консервативное имя. Теперь даже один из Иленов обращается в "Газету"! Ему стало приятно от сознания, что его могущество начало принимать внушительные размеры. Он бросил взгляд на молодого человека: тот был хорошо одет и, казалось, не очень-то нуждался, но Бог знает, может быть, дома не хватало средств на его расходы, может быть, он написал это только с целью заработать немного денег. Однако почему же он не обратился к газетам правых ^[*]"Газеты"? Как бы то ни было, ягоды - предмет нейтральный, и, во всяком случае, тут никакой правой политики быть не может.

[*] - "Правая" (Хёйре) - консервативная партия в Норвегии, представляющая крупную промышленную и финансовую буржуазию, высшее чиновничество. С 1884 попеременно делила правительственную власть с партией Венстре ("Левая").

Илен догадывается, что аудиенция кончена, и раскланивается.

с каждым из них.

- Изменники, ловко? Разве это не меткое выражение? - спрашивал он в восторге. - Изменники, великолепно, я это запишу на память. Ну, теперь уж ясно видно, что он её примет, это равносильно тому, что он её примет. Как ты думаешь, зачем же ему, в противном случае, оставлять её у себя?

И оба друга отправились домой в прекрасном настроении. Но по дороге они встретились с несколькими знакомыми, и Бондесен решил в честь событие заказать что-нибудь в "Гранде".