А жизнь идёт....
Глава X

X

Удивительно, что Сегельфосс не процветает, что торговля не развивается и люди не загребают деньги лопатами, что на улицах нет оживления. Поглядите, например, на Гордона Тидемана, консула: он как будто бы достаточно быстр и ловок и много у него всяких дел.

Он в банке и разговаривает с нотариусом и директором банка Петерсеном, с "Головою-трубой". Конто перегружено, правда совсем немного, так ерунда.

- Но мне нужен кредит.

Голова-трубой с удовольствием предоставит ему кредит, с величайшим удовольствием. Потому что Голова-трубой знает, что у консула в крайнем случае останется земельная рента, даже если всё остальное поколеблется. И к тому же у него по деревням разбросано целое состояние, и Голова-трубой радуется, что он когда-нибудь приберёт всё это к рукам.

- Итак, предоставьте мне кредит, скажем, на десять тысяч. У меня много рабочих, и я жду автомобиль.

Голова-трубой записывает десять тысяч.

Это дело улажено.

Консул обращается к На-все-руки, и тот опять - весь жизнь, весь энергия. На-все-руки с головой ушёл в работу, - он цементирует пол в гараже для автомобиля. Это до того к спеху, что ему пришлось передать надзор за дорогой Адольфу, потому что относительно автомобиля уже была послана телеграмма, и может быть, он уже в пути, - ну, как тут не торопиться? Ну, а дорога, по которой покатится автомобиль, когда семейство консула поедет на дачу в охотничью хижину, - разве эта дорога не к спеху? На-все-руки разрывается на части. У него нет возможности взять себе на помощь кого-нибудь из строящих дорогу, он должен довольствоваться Александером и Стеффеном, дворовым работником, хотя и эти двое тоже разрываются на части, - один занят ловлей лососей, а другой, полет картошку и сажает свёклу. Жажда деятельности консула сбивает всех с ног.

- Послушай, На-все-руки, вот что пришло мне в голову, - говорит он. - Этот мой шкипер Ольсен никогда ни за чем не смотрит. Он занят разведением картофеля на своём клочке земли, изредка ходит в кино с женой и детьми, но тут ни за чем не следит. Я не знаю даже, в каком виде оставил он яхту.

На-все-руки молчит.

- Я боюсь, что он бросил всё открытым и туда могут забраться посторонние. Мне кажется, яхту надо запереть.

На-все-руки молчит.

- Так сделай это, На-все-руки. Запри яхту с кормы и носа. Ведь оттуда может пропасть и постельное бельё, и многое другое. Замки возьми из лавки.

На-все-руки: - Будет сделано.

Консул глядит на работу:

- А вы уже много сделали.

- Нам приходится спешить, чтобы вовремя успеть. Ведь у нас ещё гараж.

Консул сначала опешил:

- А я было забыл!

- Консулу столько всего надо помнить! - говорит На-все-руки.

помещений сделать гараж.

- Разве надо, чтобы он был такой большой?

- Да, - отвечает На-все-руки, - Чтобы было куда поместить бидоны с бензином, запасные шины, масло и чехол для автомобиля на случай мороза.

- Да! Конечно! А ты управляешь автомобилем?

На-все-руки: - У меня нет удостоверения.

- У меня оно есть, только на английском языке. Надо будет выхлопотать нам обоим норвежские удостоверения. Мне бы хотелось, чтобы ты в случае надобности мог заменять меня.

Консул кивнул головой и ушёл. И вероятно, он опять подумал, что это очень удачно, что у него есть человек вроде На-все-руки, который знает каждую вещь и каждое дело, такой чудодей, мастер на все руки. И как он умеет держаться! Например, пришло ли На-все-руки в голову поздравить его с консульством? Он просто назвал его консулом. Может быть, некоторые вздумали бы трясти руку и поздравлять его. Так, вероятно, сделал бы шкипер Ольсен.

А На-все-руки стоит, цементирует пол и ничуть не в восторге от самого себя. Он всё ждёт какие-то деньги, которые не приходят, не потому, чтобы он вовсе был без гроша, - нет, он получает от шефа жалованье, которое распределяет с большой ловкостью, но ему не хватает капитала. Кроме того, он слишком разбрасывается: к нему обращаются со всех сторон, и ему не удаётся каждое дело провести с должным вниманием. То, что ему нужно запереть яхту, обозначает, что столько-то времени будет потеряно для работы: его подручные ничего не могут сделать без него. Одним словом, ему необходимо побывать в Южной деревне, но есть ли у него хоть один свободный час? Он отлично может сходить в Южную деревню по неотложному делу, и это совершенно никого не касается! Но днём у него не хватает времени, а вечером она ложится спать...

- Вам придётся заняться своими делами, пока я пойду замыкать яхту, - говорит он своим помощникам.

- Ладно, - отвечают они. - Но, может быть, нам продолжать без тебя, чтобы поскорее закончить? Что ты сам об этом думаешь, На-все-руки?

- Думаю? Это приказание.

Но Александер каким-то образом заинтересован в другом, он говорит:

- Это глупо - запирать яхту.

На-все-руки пропускает замечание мимо ушей.

- Потому что нет такого замка, который нельзя было бы отомкнуть, - говорит Александер, цыган.

На-все-руки глядит на него:

- Я бы тебе не советовал подыматься на борт яхты, после того как я побываю на ней сегодня.

- Да?

- Да, да, я бы не советовал. Если, конечно, ты не хочешь ввязаться в пренеприятную историю.

- О чём это ты? В какую историю я могу ввязаться?

- Я предупредил тебя, - бормочет На-все-руки и начинает креститься.

- Нет, на что мне яхта! Я сказал это только к тому, чтобы мы скорее окончили эту работу. Не сердись на меня, На-все-рукн.

В воскресенье Август выполнил своё намерение и побывал в Южной деревне. Конечно, время нашлось. Но слыхал ли кто-нибудь о человеке, который встаёт в три часа ночи и бреется, чтобы попасть в Южную деревню в десять часов утра?

Он далеко не так наряден, как мог бы быть, но на нём новая красная, в клетку, рубаха, и он застегнул всего лишь две нижние пуговицы своего жилета, чтобы была видна вся грудь.

Зачем Август пошёл в новый дом Тобиаса? Действительно ли у него там неотложное дело? Это никого не касается. Он - Август. Он старый холостяк, моряк на суше, его специальность - мастер на все руки, его место всюду; смысл жизни для него в данном дне, не спрашивайте его о намерении. Это он может задать вопрос. Август был человеком, как и другие, только более одарённым, с большими возможностями, с жаждой приключений, он умел чувствовать величие и вымысел, строить планы и имел волю выполнить их, имел возможности - и всё-таки...

Это он может спросить: "Куда же в самом деле девалось нечто, на что я имею право в жизни?" Обманщик и лгунишка, преступник, игрок, хвастун, шут, но без всякой злобы, без вины, приветливый, умеющий радоваться, когда всё хорошо, - вот он стоит перед нами, и на старости лет он имеет право на большее...

Август проиграл по всем пунктам, в любви, в счастье; у него нет даже того, на что он имел полнейшее право. При выигрышах судьба каждый раз вычитала у него изрядный куш. Его эксплуатировали; благословение никогда не сопутствовало ему, повсюду после него оставались руины, хотя он и делал всё, что мог. А как он старался! Разве он хоть когда-нибудь боялся работы или хлопот? Он не пользовался жизнью, а он преодолевал её. Теперь его время прошло, и он это знает: он не дождётся никакой перемены, того, что ему следует, он не получит, справедливости он не ждёт, не ждёт также и снисхождения И всё-таки...

И всё-таки Август идёт в Южную деревню к Тобиасу и придумывает, что у него там неотложное дело, что ему надо поглядеть лошадь, которую он уже видел. Но это никого не касается.

Когда Август пришёл, поднялся переполох. Вся семья была одета в воскресные платья, у Корнелии красовалось даже серебряное кольцо на пальце, но нашлось ли у них хоть что-нибудь вполне съедобное, чтобы угостить его? Они ничего не могли предложить.

Хозяйка стояла растерянная, прижав обе руки к груди, и говорила:

- Такой гость! Такой гость!

Корнелия сорвала с головы платок, вытерла им стул и пригласила его сесть.

- Пожалуйста, не беспокойтесь из-за моей персоны, - сказал Август. В глубине души он ничего не имел против того, чтобы им занялись.

Впрочем, они вовсе не в первый раз видели его: и Тобиас и его жена приходили в город, и благодарили и благословляли его за лошадь, но и в этот раз они были здорово смущены. Пожалуй, в этом не было ничего удивительного, - им вдруг совершенно задаром досталась лошадь, и богатый незнакомец отклонил всякие разговоры о долговом обязательстве. Они перечислили все достоинства лошади, рассказали, у кого в соседней деревне они её разыскали и как сразу купили: это кобыла такого-то возраста, гнедая, с чёрной гривой и хвостом, со звёздочкой на лбу, на четырёх ногах, ну, конечно на четырёх ногах, но надо сказать - на крепких ногах, всё равно как столбы, на четырёх столбах, одним словом. Единственный её недостаток - это она, пожалуй, немного пуглива: она прижимает уши, но почти незаметно, совсем немного, хозяйка и Корнелия всегда могут заманить её клочком сена. Они никогда не отблагодарят его за лошадь, во всяком случае, в этой жизни... "Я приду и погляжу лошадь", - сказал Август. И вот он пришёл.

Маленькие братья и сёстры Корнелии стоят в углу и только глядят на него. Платья на них плохие, все они босые, у них серые голодные лица и, семейная черта, длинные ресницы. Один мальчик на вид живой, все остальные вялые; их четверо. С Корнелией, старшим сыном, который остался в Лофотенах, и дочерью, которая служит в аптеке, их всего семеро. Плодовитая семья.

Повсюду разбросаны божественные книжки и брошюрки, они остались после евангелиста. Августу неприятно это напоминание о нём; он с горечью спрашивает, что это был за парень, стоило ли такого пускать к себе в дом.

- Это редкий человек.

- Чем же редкий? Просто вредная обезьяна и бродяга.

- Да, - говорит Тобиас, - особенный человек.

- Он заплатил за постой?

- Как же, как же! Купил целого барана. Мы зарезали его барана.

раз был близок к тому, чтобы оборвать этот разговор и попросить, чтобы ему показали лошадь, но всё спрашивает и спрашивает: это был молодой человек? как он выглядел? Эти вопросы в течение трех недель не давали ему покоя. Может быть, они чистили ему башмаки, может быть, Корнелия пришивала ему пуговицы, они провожали его на пристань. Боже, сколько он натерпелся!

- И потом он подарил мне это серебряное колечко, - говорит Корнелия.

- Как?! - кричит Август на всю комнату. - За что ты получила его?

- Он просто так подарил мне его. Снял с пальца и отдал мне.

- Покажи мне лошадь! - говорит Август и встаёт.

Они выходят из дому, вся семья идёт и показывает ему лошадь. Она бродит на привязи, глядит на них, в волнении прядёт ушами, но продолжает щипать траву.

- Не подходите к ней слишком близко, - предостерегает отец. И он указывает на прекрасные свойства этой кобылы, прежде всего на её замечательное пищеварение. - Сильная и широкая. Взгляните на её ноги: прямо столбы! Я был бы рад, если б вы взглянули на её морду, поглядели бы её зубы...

Но Августу вовсе не хотелось рассматривать её зубы; он сказал, что при первом взгляде убедился, что это отличное животное. Никто не может сказать ему ничего нового о лошади. Он видит её насквозь! И в знак подтверждения он обошёл лошадь со всех сторон, оглядев её через пенсне на носу.

Они не стали загонять кобылу, ласкать её и пробовать, насколько мягки её губы. И хорошо сделали! Животное косилось на них, а когда кто-нибудь подходил ближе, поворачивалось задом.

- У неё есть эта дурная привычка, - сказал Тобиас, - но, впрочем, она кротка, как цветок!

И он опять благодарил и благословлял Августа, и всё повторял, что никогда он не сможет отблагодарить его, во всяком случае на этой земле, и в этой жизни...

Август отвёл Корнелию в сторону и стал вполголоса разговаривать с ней. Он видел её всего лишь один раз; где она была всё время? - Дома. Была дома всё время, у неё много работы, полола картошку, а последнее время резала торф. - Она могла бы побывать в городе и пойти с ним в кино. - Вот было бы дело! Мать честная, совсем как другие люди на свете! - Не хочет ли она пойти с ним сегодня же вечером? - Вот хорошо бы было, если б только она могла! Но у неё на попечении скот, и пора уже доить коров. - А разве мать не может подоить? - Нечего и думать!

- Просто ты не хочешь! - сказал Август. - Ну, нет, так нет, - добавил он обиженно.

Август так хорошо понимал её, и он в раздражении сделал несколько больших шагов, но не мог же он позволить себе дуться и уйти от неё.

Корнелия тоже чувствовала себя нехорошо, она догнала его, подошла к нему сбоку и сказала:

- Если б я могла немножко поговорить с вами?.. Только давайте отойдём к сеновалу.

Август не создавал себе иллюзий: его время прошло больше чем сто лет тому назад; он мог подавить её своею древностью, и у него не было никаких намерений, никакой цели. У него было лишь маленькое, глупое волнение в груди. Старость погрузила его сердце в многолетнюю пустоту, но в один прекрасный день на него были вскинуты глаза, окаймлённые бахромой ресниц, и его охватила жалость, сладкая потребность стать чем-то для неё.

Они шли против ветра, и ей это не мешало, но ему было очень неприятно: его старые глаза слезились, он принуждён был то и дело вытирать щеки, и ещё украдкой от неё. Но чёрт возьми, ведь он все же был Август в красной нарядной рубахе, человек, которому ничего не стоит подарить лошадь!

Сеновал был пуст и гол, без единой соломинки или пучка сена, и сидеть было не на чем; они рядышком уселись на пороге. Они сидели и глядели назад, на лошадь и избу; из соседнего двора вышел парень и зашагал вдоль дороги.

- О чём ты хотела говорить со мной? - спросил Август.

- Ах, нет, так, ничего, - отвечала она. - Не сердитесь на меня.

- Откуда был этот проповедник? - спросил Август.

- Проповедник? Я не знаю.

- Но должен же он быть откуда-нибудь?

- Да, вероятно.

- Ха-ха-ха! Мне делается смешно, когда я подумаю, что он крестил народ?

- Да. Но мы не крестились. Никто из нас.

- Но ему, верно, хотелось?

- Он говорил что-то об этом. Но решил подождать до следующего раза.

- Вот как! Значит, он опять приедет! Но ведь это зависит немного и от консула. Если я скажу ему... - и Август поджал губы.

Молодой парень, размахивая руками, проходил мимо, он был очень бледен и казался взволнованным. Поравнявшись с ними, он проговорил:

- Тебе очень хорошо, как я вижу!

Корнелия тоже побледнела, но Август ничего не заметил, он так был занят собой, что спросил:

- А была у него борода?

- У кого? - переспросила смущённо Корнелия. - У парня?

- Я говорю о проповеднике, о бродяге. Была ли у него борода?

- Ах, так! Да, длинная борода.

- Конечно. Он из таких, которые не бреются, а ходят как свиньи. Мне-то на это наплевать!

- Да, - согласилась и Корнелия и засмеялась.

- Но, может быть, это была очень красивая борода? - иронически спросил Август.

Корнелия снова засмеялась:

- Он молодой?

- Молодой ли он? Нет.

Август почти униженно поглядел на неё и сказал:

- Да, но он, вероятно, всё-таки моложе меня?

- Этот я не знаю. А сколько вам лет?

- О, - уклончиво отвечал Август, - я-то ведь очень стар. Старая посудина.

- Зачем вы так говорите? - ласково заметила она.

- Да, я это так прямо и скажу. Старая посудина!

Его презрение к бродяге вылилось вдруг в новую форму:

- Он даже не был так стар, как я? Тогда я хотел бы знать, чего же это он вертелся тут? Кланяйся ему и передай, что я уважаю его не больше вот этой самой палки. Слыхали ли вы что-нибудь подобное! И даже не сбрить себе бороду! Так, значит, вот кем он был, - мальчишкой, петушком с гребешком...

- Нет, нет. Нет, таким он не был!

- Всё-таки был, насколько я понял. Но этим нечего хвастаться. Мужчина должен быть стар. Таково, по крайней мере, моё мнение.

- Да.

- Но я-то уж сумею его обуздать. Что ты на это скажешь?

- Я? Мне дела нет до этого человека.

- Как?! - удивился вдруг Август.

- Что вы думаете? Я не собираюсь выходить замуж за проповедника.

Август удивился ещё больше.

- Ха-ха-ха! А я думал...

- Ха-ха-ха! - засмеялась и Корнелия, откинув голову назад.

- Но в таком случае ты можешь пойти со мной в кино?

Она отрицательно покачала головой и сказала:

- Вы видели, кто сейчас прошёл мимо? Молодого парня?

- Парня? Да. Так, может быть, это он, твой парень?

Она встала со своего места и, убедившись, что юноша ушёл далеко, снова села и стала общительней. Ах, он так за ней бегает! Она никуда не может пойти, ни потанцевать, ни на собрание, он тотчас же приходит в ярость. Сейчас он так рассердился на неё, и всё потому только, что она сидела с другим. Она прямо не знает, как ей быть с ним.

Август глубоко погрузился в мысли о разнообразии и запутанности жизни.

- Но, - сказал он, - раз проповедник тебе безразличен, чего же это я так страдал из-за него?

Корнелия засмеялась и сказала, что и она этого не знает.

Август проиграл в этой игре, на которую поставил так много. Так это досадно; он чувствовал себя, словно его поставили кверху ногами. И серебряное кольцо, значит, тоже не имело значения. Мы остались с длинным носом, Август, остались в дураках, как много раз прежде. Мы ничего не понимаем в любви, это наша слабость, и с кислой рожей можем сами посмеяться над собой, над своим вечным поражением...

- Ну, если ты выйдешь замуж за молодого, красивого парня, Корнелия, то это, чёрт возьми, разница. Тогда я ничего не скажу.

Теперь настала её очередь, и кажется, именно об этом-то она и хотела говорить с Августом.

- Дело в том, что у нас всё ещё очень неопределённо.

- Вот как! Может быть, он вовсе тебе не так уж сильно нравится?

На этот вопрос она не ответила. Потом покачала половой. Потом заплакала.

О, многообразие и запутанность жизни! Дело в том, что у неё был ещё другой парень.

Август онемел.

И вышло так, что с другим всё было гораздо определённее, но только Гендрик не оставляет её в покое. Теперь она совсем не знает, как ей быть. Сегодня днём он приходил и сказал, что застрелит их обоих.

- Тише, тише, подожди немного! Кто сказал, что он застрелит?

- Гендрик. Тот самый, который прошёл мимо.

- А как зовут другого?

- О, как бы не так! - фыркнул Август.

- С него станется. Он ходил и спрашивал Осе.

- Осе? Это ерунда!

- Осе дала ему много советов, потому что она сердита на нас и хочет наказать нас. А это происходит оттого, что была одна ночь, когда мы не могли приютить её; с того времени она непременно хочет проучить нас. Она такая злопамятная. И всё вместе это так тяжело!

- Не стоит на это обращать внимания, - пробовал Август утешить её. - Он не посмеет стрелять. А потом я устрою так, что Осе посадят под арест. Это я сумею сделать. Я давно уже думал об этом.

- Благослови вас бог! - сказала, всхлипывая, Корнелия. - Я так и знала, что мне надо было поговорить с вами...

Август почувствовал себя польщённым и стал ещё больше утешать её:

- И как только ты могла вообразить, что Гендрик посмеет стрелять! Сколько ему лет?

- Двадцать два. А Беньямину двадцать четыре.

- Тогда возьми лучше Беньямина, - порешил Август. Ему ужасно хотелось, чтобы теперь она поглядела на него, ему хотелось открыться ей, час наступил. - Не плачь, ведь ты ещё такая молодая! Разве я плачу? Я-то ведь старая посудина, - да, это так, и ты, пожалуйста, не спорь, - я живой образчик старой посудины, всё равно как падучая звезда, которая сверкнёт по небу и исчезнет, - и ты не протестуй против этого. Но моё время было, и это было замечательное время! Да, побьюсь об заклад, что это именно так было. Будь уверена, - начал он хвастаться. - Боже мой, в молодости не было мне равного, такой я был молодчина! И один раз трое хотели меня, а у тебя их только двое. А в другой раз девушки побежали за мной и прямо по льду. Меня-то лёд держал, но их было пятеро, и они все провалились. Я никогда этого не забуду. Две из них были замечательно красивы...

- А... а девушки спаслись? - спросила Корнелия в ужасе.

- Я спас их, - успокоил её Август.

Если он дал маху с проповедником, то теперь он исправил свою оплошность. Он развлёк её, утешил самого себя выдумками, а может быть, и сам поверил им. Рассказав много историй, он выдумал под конец и эту. Это было в жаркой стране, молодая девушка сидела на пороге своего дома и играла на губной гармонике. Было так приятно её слушать, а имя девушки он даже назвать не хочет: такая это была красавица. Вокруг её шеи обвивалось несколько нитей жемчуга, а на теле была лишь вуаль: стояло летнее время и было жарко. На их языке она называлась Синьорой. Как только она его увидала, она тотчас встала, пошла к нему навстречу, улыбнулась ему, попросила его войти и не захотела сесть ни на какое другое место, как только к нему на колени...

- Ах, Корнелия, вот это была любезная! Но дело вышло дрянь, когда мне опять понадобилось вернуться на корабль, потому что я прибыл туда на своём корабле: не помогали никакие уговоры, она во что бы то ни стало хотела ко мне на корабль и ни за что на свете не желала расстаться со мной. И знаешь, что я сделал? Я взял её с собой, я надарил ей всего, дал ей такое множество вещей! Но само собой разумеется, с берега по мне открыли бешеную стрельбу.

- Они стреляли?

- Да, но в те дни это не могло повредить мне. Но самое ужасное было после, когда ей пришлось расстаться со мной, сойти на сушу: она ни за что не хотела и так плакала.

- Почему же вы не остались с ней?

вздохнул.

Вероятно, ему нравилось размазывать эти трогательные истории, они его удовлетворяли, и удовлетворяли вполне. Когда Корнелия его спросила, не был ли он женат, ему хотелось ответить: нет ещё! Но вместо этого он с грустным видом заявил, что, верно это было ему не суждено. О, чего он только не испытывал! Однажды - это было в стране, где растут пальмы и изюм, - он был окончательно помолвлен и должен был жениться, и всё-таки они не стали супругами.

- Она умерла?

Ему стало жалко самого себя, и он несколько раз вздохнул; он был готов попросить Корнелию подуть на него, как будто бы он был ребёнком и набил себе шишку на лбу.

- Да, а нам-то, нам вы подарили целую лошадь! Боже мой! если б только мы могли хоть чем-нибудь отблагодарить вас!

- Пустяки!

- Мы говорили дома, уж не связать ли чулки для вас или что-нибудь в этом роде? Но, верно, и упоминать-то об этом стыдно. У вас, верно, есть всё, так много всего, что и не перечислишь.

Вдруг из-за угла вынырнул Гендрик, он покосился на них и хотел пройти дальше.

- Гендрик, пойди сюда.

Гендрик оглянулся назад и остановился. Он заметил, что Август готовится к чему-то и что у него в руках револьвер.

- Я говорю, пойди сюда.

- Что вы хотите от меня? - спрашивает, бледнея, Гендрик.

Август: - Я слыхал, что ты грозишься стрелять. Этого бы я тебе не советовал. Видишь ли ты вон ту осину?.. А красный лист на ней?

- Но чего же там глядеть?

Август перекрестил лоб и грудь, прицелился и выстрелил.

Красного осинового листка как не бывало, осталась лишь качающаяся веточка. Великолепный выстрел, чертовская удача! Гендрик разинул рот. То, что Август попал, было невероятнейшим чудом, и выстрел произошёл с молниеносной быстротой. Но что он два раза перекрестился, произвело, пожалуй, ещё более сильное впечатление: что-то слишком торжественное, вроде колдовства, словно знак нечистому, чтобы он помог, - тут пожалуй, и сама Осе оказалась бы бессильной.

- Да, со мной шутки плохи!

- Да...

- Теперь ступай к осине, я посажу тебе на ухо отметину.

- Я не хотел, я вовсе не то думал... никогда... Я только сказал...

- Ступай домой! - скомандовал Август.

Корнелия вскочила, повисла на руке юноши и вместе с ним обратилась в бегство.