А жизнь идёт....
Глава XIX

XIX

Аптекарь Хольм вошёл однажды к почтмейстерше, поклонился ей и сказал:

- Благодарю вас, я поживаю хорошо. А вы?

Фру со смехом взглянула на него и ответила:

- Вы обезьяна.

Хольм: - Согласен. И сказал-то я так только для того, чтобы отклонить ваше бешенство по поводу моего долгого отсутствия. Впрочем, я вру, что мне хорошо. А вам?

Фру внимательно поглядела на него:

- Вот как? Вы опять заходили в гостиницу к Вендту?

- Немножко, совсем капельку. Но у меня столько неприятностей! Так, например, я никак не могу развязаться с проклятой вдовой Солмунда.

- Вдовой Солмунда? - припоминает почтмейстерша и качает головой.

- Та самая, которую мне пришлось перевести на социальное обеспечение, потому что я не мог дольше кормить её и детей.

- Что с ней такое?

- Да вот иду я один самым невинным образом по Северной деревне, как вдруг появляется вдова. Она подкараулила меня, она ломает руки и утирает слезы: не могу ли я помочь ей? если б я только знал, как она нуждается! С того самого дня я ни разу не был в Северной деревне. Есть что-то мрачное в ней, вы не находите? Что-то обречённое. Насколько приветливее и привольнее в Южной деревне! Не правда ли? Там нет этого мрака и печали.

- Но ведь вы же ходите по новой дороге консула? - говорит фру.

Хольм сразу не знает, что сказать:

- Да, но сейчас я говорю о Южной деревне. Из этих двух деревень я предпочитаю Южную. В Южной деревне я могу гулять спокойно: вдова Солмунда там не живёт, а когда по вечерам возвращаюсь домой, я слышу божественный призыв Гины из Рутена.

- Мне так и не удалось услыхать этот призыв.

- Но сегодня - Господи, помоги мне! - вдова Солмунда вторглась ко мне в аптеку, - продолжал Хольм. - В аптеку! Вот почему я пришёл сюда. Она в ужасном состоянии и не знает, как ей быть, а причина её ужасной бедности и того что у неё ничего нет, - социальное обеспечение. Но и это, пожалуй, не главная беда, а так, обычная; конечно, и она и дети получают слишком мало еды, и мало кофе, и патоки, и соли, и тмина, но особенно плохо дело обстоит с одеждой. Никакой обуви, никакого белья, и очень мало постельного белья. Она подняла платье, чтобы показать мне, что внизу у неё ничего нет, а сверху лишь тоненькое ситцевое тряпьё. Она предлагала мне пойти с ней домой и поглядеть на постельное бельё, но потом застыдилась и сказала, что неловко просить меня об этом. "Да я ничего в этом не понимаю". - "Как же, не понимаете! Конечно, понимаете". Во всяком случае, я должен сопровождать её в социальное обеспечение. На это я согласился. Женщина в своём ситце шла и стучала зубами от холода, потому что сегодня ведь прохладно. Но мы прогулялись напрасно. "Об одежде, белье не может быть и речи". И вообще нужда её так обычна, что чиновник только головой покачал. Хольм остановился и поглядел на фру.

- Ну?

Хольм: - Да, дело в том, что вдова Солмунда принесёт завтра своё постельное бельё в аптеку.

- Да неужели?

- Но, в сущности, какое вы имеете отношение к этому? - спросила фру.

- Никакого. Вот разве то, что я состою членом санитарного надзора или что-то в этом роде.

- Всё это совершенно невероятно.

- Не правда ли? Она обещала, что принесёт всё, завяжет вещи в узел и притащит.

- Над этим и смеяться, и плакать хочется за раз.

- Я не смеялся и не плакал, но я в отчаянии. Первым делом я выпил виски с содовой водой в гостинице у Вендта, а так как это не помогло, то я прибегнул к средству, о котором слыхал давно: я выпил вдвойне. И потом пошёл сюда.

- А что вам здесь надо? - спросила фру.

Хольм: - Вы спрашиваете об этом человека, который положил голову на плаху?!

- Ха-ха-ха! А разве вы не можете послать к вдове лаборанта и запретить ей приносить вам постельное бельё?

Хольм: - Пожалуй, я мог бы это сделать. Но как раз сейчас я засадил лаборанта за пасьянс, который никак не выходил у меня. Это отнимет у него весь день.

- Вы, верно, все пьяные в этой вашей аптеке, - сказала фру.

- Кроме фармацевта. Да и вообще никто не пьян. Но если пасьянс упорно не желает выходить, то приходится его перекладывать и перекладывать без конца. Это настоящее наказание; иногда бывает, что бьёт четыре часа ночи, а вы всё сидите и раскладываете. Вообще этот год был крайне тяжёлый в отношении пасьянсов.

- Пасьянсы! - с презрением сказала фру.

Хольм: - Да, но у меня есть ещё и кошка.

- Кошка? Фу, гадость!

- Нехорошо так говорить, фру. Кошка эта живёт у меня уже несколько лет, и я не нахожу, чтобы она оказывала на меня дурное влияние.

- Вы шут гороховый! А вдова ваша придёт, значит, с постелью завтра?

- Нет, к счастью, она этого не сделает, - ответил Хольм. - Всё это я выдумал, чтобы казаться интересным. И вы этому не верьте. Но вдова Солмунда прямо-таки виснет на мне, была и в аптеке, и я никогда не разделаюсь с ней из-за нехватки платьев у неё и у детей. Это всё правда.

- Поэтому вы и пришли ко мне? У меня тоже немногим больше того, что на мне.

Хольм: - У меня также. Да, но у меня идея, то есть я хочу сказать, что меня осенило свыше: вдова Солмунда и её дети, без сомнения, раздеты, и теперь осенью им слишком холодно в ситцевых платьях. Не устроить ли нам что-нибудь вроде вечера в их пользу?

Хольм развил свою мысль: почтмейстерша будет играть, он сам побренчит на гитаре, Гина из Рутена будет петь, а Карел из Рутена споёт под аккомпанемент гармоники. Впрочем, не так важно, какая будет программа, главное - заполучить публику; а Хольм был уверен, что публика соберётся. Придётся снять, конечно, самое большое и лучшее помещение в городе - кино.

Они стали составлять план. Хольм решил взять на себя все хлопоты по устройству. Теперь публика: прежде всего все консульские, весь дом и лавка, потом семья доктора, семья священника, ленсмана, окружного судьи, почтмейстер с женой, Голова-трубой с женой, телеграфисты, учителя, - сколько всего? Затем торговцы из лавчонок, дорожные рабочие, шкипер Ольсен с семьёй, вся гостиница с обслуживающим персоналом и, может быть, гости, - ну, и все деревенские. "Сегельфосские известия" напечатают шикарное воззвание; билет будет стоить крону, валовой сбор... Сколько у нас вышло?

- Пятьдесят человек, - подсчитала фру.

Хольм: - Сто, тысяча! - Начинает пересчитывать: - Голова-трубой - двое...

Фру умоляющим голосом:

- Не надо!

Молчание.

Они перешли на болтовню о личных делах, и часто нельзя было понять, шутят ли они, или говорят серьёзно. Они оба были одинаково двусмысленны в этом хитросплетении из шуток, полуобманов, остроумия и флирта. Удивительно, что они так долго играли огнём и не доигрались до пожара. Но они даже и не остерегались огня: всё это были лишь одни упражнения, они не загорались.

Хольм: - Вы сказали, горная дорога...

- Не хотите ли стакан портвейна? - спросила она.

- Вы очень заинтересованы в том, что я сейчас открою вам.

- Да, я слыхала, будто вы собираетесь погубить себя.

- Неужели? Я не знаю, собираюсь ли я погубить себя. Но раз уж между вами и мною всё кончено...

- Разве кончено? - спросила фру.

- Да, бедная вы!

- А как же устроилось ваше дело с Марной? - спросила она.

- С Марной? - повторил Хольм и задумался. - Нет, там я не имел успеха.

- Вероятно, вы недостаточно старались.

- Нет, очень старался. Я даже делал пробор на затылке,

- Подумайте! И всё-таки ничего не вышло.

- Из христианской любви.

- Нет, из противоположных побуждений, насколько я слышал.

- А что же противоположно христианской любви?

- Мирская любовь, я думаю. Та самая мирская любовь, которую я испытывал к вам, пока всё между нами не кончилось.

Фру: - Раз кончилось, так уж теперь ничего не поделаешь. Но вы пришли к этому решению без меня, аптекарь Хольм.

- Это чёрт знает что! - сказал аптекарь. - Неужели я поступил опрометчиво?

- Уж не знаю, - отвечала фру.

- Вы сказали однажды, что вы предпочитаете мне вашего мужа.

- Ещё бы, конечно, предпочитаю!

- Вот видите! И потом, на что бы мы стали существовать?

- А разве аптеки не хватает?

- Нет, - сказал Хольм и покачал головой.

- На что же вы живёте теперь?

Хольм вынул из жилетного кармана чек, повертел им в воздухе и сказал:

- На что я живу теперь? Отчасти на такие бумажки. Иными словами - на подкрепления из отчего дома.

- Которые прекратятся, когда вы женитесь?

- Дорогая моя, может быть, и не прекратятся, а наоборот, увеличатся. Но с моей стороны несколько подло продолжать принимать их. Вы не находите?

- Да, но на что будете вы жить с... я хочу сказать: когда вы женитесь на...

- О, с ней это совсем другое дело! Мы уже говорили об этом. Она молодец. Во-первых, у неё опыт, а во-вторых, она такая от рождения. Чудесный человек, скажу я вам.

- Вы влюблены?

- Она согласна?

- Да.

После непродолжительного молчания фру говорит осторожно:

- Но всё-таки, подумали ли вы обо всём, вместе взятом? По-моему, вы всё-таки губите себя.

- О чём - вместе взятом, фру?

- Если вы не рассердитесь на меня, то я скажу, пожалуй. Об её отношениях. Вы поняли меня?

Хольм сделал руками отстраняющий жест:

- У меня нет буржуазных предрассудков, если вы целитесь в этом направлении.

- Я не целюсь ни в каком направлении, - отвечает фру. - Мне вы не нужны. Но ваш случай является для меня загадкой. Каким образом вообще началась вся эта ваша история с ней?

- Судьба! - сказал Хольм.

- А разве она не слишком... я хочу сказать...

- Нет, - отвечал Хольм, - мы одних лет.

- Сколько же ей лет, по её словам?

- Семьдесят. Но помимо моложавости у неё есть нечто, выгодно отличающее её от женщин, которым ужасно хочется быть возможно моложе.

- Благодарю вас!

- Это - её полнейшая естественность и человечность, как внутренняя, так и внешняя, свежесть, чувственность, нежность, которых она не скрывает. Я не видал ничего подобного. Вы её знаете?

- Чуть-чуть.

- Я-то её знаю, - сказал Хольм. - Нос немножко с горбинкой, глаза зеленоватые и становятся маленькими и влажными, когда она смеётся, большой, но тонко очерченный рот, чудесный, губы коричневые и полные...

- Я же говорю вам, что почти не знаю её.

- Высокая грудь, полные губы...

- Жадный рот, волосы, - совершенно не к чему столько волос одному человеку, - но рот...

- Так, так! Знаете, что я вам скажу, - говорит вдруг фру деланно оживлённым тоном. - Карел из Рутена здорово выучился играть на вашей гитаре.

Хольм даже привскочил:

- Неужели? Карел из Рутена? Ну да, весь дом у них музыкален. Вы предложили мне стакан портвейна, фру?

- Простите меня, но только в шутку. На самом деле у нас нет средств иметь портвейн. А вы поверили?

- Пожалуй, что нет. Простите. Это хорошо, что я оставил у него свою гитару. У Карела, я хочу сказать. Как же вы узнали, что он выучился играть?

- Мы с мужем ходили в Рутен.

- Без меня! - сказал Хольм.

- Да, но без всякого дурного умысла. У моего мужа было там дело. Он помог Карелу получить какие-то деньги из общественной помощи, чтобы осушить на них пруд.

- Ваш муж это сделал?

- Да. И Карел был так этим доволен, что бросил работу и сыграл нам на гитаре.

- Чёрт знает что за молодчина этот ваш муж, раз ему так легко дают деньги!

- Да, и ему пришлось идти не дальше, как в земельное управление, в самой деревне. Конечно, муж мой умный и дельный человек. А вы в этом сомневались?

Хольм улыбнулся.

- Если б между нами было всё как прежде, я сказал бы что я тоже умный и дельный человек.

Фру тоже улыбнулась.

- А я, если б между нами было всё как прежде, из страха потерять вас согласилась бы с вами.

- А теперь?

- Ну, а теперь я могу только сказать, что вы человек, способный лишь к замысловатой болтовне.

- Чёрт знает что! - сказал Хольм. - К замысловатой болтовне?

Хольм: - После этого мне не остаётся ничего другого, как...

Фру оборвала его:

- Боже мой, избавьте меня от дальнейшего! Я не хочу больше слушать эту болтовню.

- Может, вы хотите, чтобы я молчал? Прикажите.

- Вы могли бы наклонить голову и сказать, что теперь вы понимаете, почему и вам предпочитаю своего мужа.

Хольм внимательно поглядел на неё.

- А в этом нет немного ревности?

- Не знаю, - отвечала фру.

Хольм встал, чтобы идти.

- Будем немного более снисходительны к самим себе, фру. Никто не может быть иным, чем он есть. Аптекарь Хольм ничто, но он таков, он - на иной манер, чем почтмейстер Гаген. И он прощает себе это. Мы говорили о вас и о другой даме, - болтали, если хотите. Вы и она непохожи друг на друга, но обе вы кое-что.

Фру вскочила.

- Я вовсе не хочу, чтобы меня сравнивали с ней!

Хольм побледнел, глаза его стали жёсткими, и он сказал:

- Будьте снисходительны к самой себе, фру Гаген. Простите себе, что вы значите меньше, чем кто-то другой.

Аптекарь Хольм отправился со своим чеком в банк. Там стоял консул и разговаривал с директором банка, нотариусом Петерсеном. Они вели серьёзный разговор и изредка упоминали о шестидесяти тысячах. Вначале консул воспринял это как шутку, но он не улыбнулся шутке, наоборот, нахмуренный лоб его посадил "Голову-трубой" на место. Никто не должен был шутить, разговаривая с ним, - это была особенность его характера.

- Шестьдесят тысяч.

Тут было что-то неладное, в корне неправильное, и консул сказал:

- Я попрошу вас извинить меня, но мы с вами не можем тратить время на такие шутки.

- Это не шутка, - сказал Петерсен.

Консула Гордона Тидемана учили когда-то, что джентльмену не годится поступать опрометчиво и что он должен дать противнику время опомниться. Он помолчал немного, но поджал губы и глаза его стали колючими.

от вашего имени.

- Извините, - прервал его консул, - но мне кажется, что вы перешли границы дела.

- И кроме того, у вас есть ещё столько всего другого, - продолжал Петерсен. - Я желал бы быть на вашем месте! - Он решительно протянул руку, чтобы взять у аптекаря чек и оплатить его.

Но тут терпение консула лопнуло, его глаза стали острыми, как буравчики, и он сказал:

- Извините, но сначала кончите дело со мной.

- Хорошо, - сказал Петерсен, - хорошо. Но вы могли бы просмотреть книги и здесь.

- Вы очень любезны. Но мне нужна выписка. Когда я смогу получить её?

- Я потороплю кассира.

- Спасибо. За все годы со смерти моего отца.

- Что?! - вздрогнув, спросил нотариус.

- С того момента, как я принял дело.

- Это же колоссальная работа! Вы не можете этого требовать. Я даже не знаю, обязан ли банковский персонал выполнять такую работу.

- Может быть, вы предпочитаете, чтобы счета были пересмотрены судебным порядком?

- Судебным порядком? - улыбнулся нотариус. - Это сложная история.

- И мне вовсе не весело упоминать об этом.

- Вы же получали ваши конто из года в год. И вдруг они неправильно составлены! Самое лучшее - созвать правление банка.

- Против этого я ничего не имею.

Нотариус опять улыбнулся:

- Даже если б вы были против, господин консул.

- Вот как, вы хотите разговаривать в таком тоне? - спросил Гордон Тидеман.

- Теперь вам тон не нравится! Вы такой важный, вы приходите к старому нотариусу и говорите ему о судебном порядке.

- Говорите, сколько вам угодно! - грубо сказал нотариус. - Вы получали ваши конто каждый год, счета просмотрены; тоже за каждый год.

Консул кивнул головой:

- Да, я знаю, что вы проверяли счета ещё прежде, чем стали директором банка. Был ли у вас знающий помощник за все эти годы?

- Я сам достаточно сведущ.

- Я надеюсь. Но вот вы заявляете вдруг о никогда неслыханном доселе долге моего отца, то есть о чём-то, чего ваша ревизия не обнаруживала до сих пор.

- Да, потому что на этот раз я считал с большей вдумчивостью, в чём не откажет мне никакой суд. А ревизией занимался не я один, и может быть, я несколько слепо доверял своему помощнику.

Гордон Тидеман только плечами пожал.

- И всё-таки вы только что ссылались на ревизию? Вы сами не замечаете, что запутались вконец, господин нотариус.

- Я? Никогда, ничего подобного...

- А я боюсь, что да, - сказал консул.

Непродолжительное молчание. Нотариус думал, моргал под очками глазами и думал. Он здорово присмирел и сказал:

- Разве стоит придавать этому такое значение? Если мы сделали ошибку, то мы, конечно, её исправим.

Консул кратко:

- Да, вы её исправите. Мне кажется, здесь только что был аптекарь?

- Он вышел, вот я вижу его прогуливающимся снаружи.

Консул открыл дверь, пригласил аптекаря войти и усиленно перед ним извинился.

Аптекарь: - Ах, дорогой мой, какие пустяки! У меня-то ведь крошечное дело. Речь идёт не о таких суммах, о которых только что разговаривали господа! - И он передал свой чек для оплаты.

- Итак, господин директор банка, вы поторопитесь передать мне мой контокоррент? - спросил консул и собрался уйти.

- Поторопитесь, говорите вы? Но если созывать правление, то на это уйдёт время. Зато годовой контокоррент вы можете получить хоть завтра.

- Моё конто записано в немногих отделах на каждый год, поэтому выписать его недолго. Я должен видеть, с какого года вы начали присчитывать эту фиктивную сумму в шестьдесят тысяч.

- Благодарю вас. В таком случае пока мне нужен только годовой контокоррент. И я буду иметь его завтра?

- Да.

Консул Гордон Тидеман поклонился обоим господам и вышел.

Нотариус Петерсен слишком поздно сообразил, что аптекаря позвали, пожалуй, в качестве свидетеля.

- Да, теперь вам плохо придётся! - сказал Хольм.

- Нет, это ему плохо придётся, - отвечал нотариус.

- Я всегда слыхал про этого человека, что если он силён в чем-нибудь, то это в счёте.

- Считать-то я тоже умею.

- Вам придётся напрячь все свои силы, - сказал Хольм. Он подошёл к кассе и получил деньги. - Да, кстати, вы ведь председатель киноправления? Не одолжите ли вы нам как-нибудь на вечер ваше здание?

- Выбирайте любой вечер, кроме субботы.

- Тридцать крон, - сказал нотариус. - Какой же вечер вы хотите? - спросил он и схватился за календарь.

Xольм: - Вы меня не так поняли. Это делается с благотворительной целью, и мы не можем платить.

- С благотворительной или нет, это безразлично. У нас только что были крупные расходы по починке пола в зале, нам надо спасать, что ещё можно спасти. Тридцать крон - это очень дёшево. Какой же вечер?

- Воскресенье, - ответил Хольм. С бледным лицом он заплатил тридцать крон и. попросил дать ему квитанцию.

- Это на тот случай, если вас застрелят в течение недели, и с меня потребуют уплаты опять.

Хольм получил квитанцию и ушёл.

Он направился в "Сегельфосские известия" и поговорил с редактором Давидсеном об афишах, - красивые афиши для расклейки на домах и столбах, штук пятнадцать-двадцать; текст следующий: "Вечер развлечений, место, время. Билеты и программы продаются при входе".

Они поговорил об участниках вечера, об артистах и о заметке редактора, которую он поместит завтра в газете. Всё обсудили заранее: лаборант придёт за афишами, как только они подсохнут, чтобы расклеить их по городу, он разыщет также и гармониста; чтобы не печатать отдельных билетов можно воспользоваться обычным штампом кино. Программу Хольм составит потом, в течение недели, вместе с Вендтом из гостиницы.

- Ничего. Это же благотворительность! - сказал Давидсен.

Хольм вытащил целую пачку денег, чтобы показать свою обеспеченность, и повторил:

- Сколько?

- Если уж вы хотите непременно дать мне что-нибудь, - сказал с неохотой Давидсен, - то пусть это будет две-три кроны.

Давидсен ощупал все карманы:

- Я не могу дать вам сдачи: у меня совсем нет мелочи.

Хольм, делая большие шаги, поспешил в Рутен, к Гине и Карелу.