В сказочной стране.
Глава XVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В сказочной стране. Глава XVII. (старая орфография)

XVII.

Мы никак не можем получить денег по своему аккредитиву, тому французскому документу, на котором значится благословенная Богом крупная сумма. Даже филиальное отделение нашего Тифлисского банка в Баку, которое никогда раньше не видывало подобной бумаги, не осмелилось уплатить нам по ней деньги, а отослало нас обратно в Тифлис.

Таким образом, нам ничего более не остается, как снова отправиться в Тифлис.

Но деньги нужны нам были теперь же, счет в гостинице требовал уплаты, да кроме того хотелось кое-что купить в городе. По совету инженера обратился я к доверенному нобелевской фирмы, который был, помимо этого, и шведско-норвежским консулом в Баку, и попросил у него взаймы сто рублей. Деньги получил я по первому слову, и с меня даже не захотели взять расписки. Господин Хагелин - светский, любезный человек, который дал нам кроме того рекомендательное письмо к одному видному лицу в Тифлисе. Во всем его существе не было ничего поспешного; он дал себе срок выслушать мое маленькое объяснение, что я нуждаюсь в деньгах и вышлю ему их в Тифлиса. Хорошо, сказал он, и вынул ассигнации из своего стола. Я хотел показать ему свой аккредитив, но он заявил, что этого не нужно, и только когда я развернул перед его глазами бумагу, бросил он на нее мимолетный взгляд. Не отрицаю, что я испытывал весьма приятное чувство, видя, что ко мне относятся с полным доверием, вместо того, чтобы сразу осведомиться об аккредитиве. И все-таки мне и в голову не пришло, хоть на мгновение усомниться, что я нахожусь лицом к лицу с крупным дельцом. Взор, брошенный им на бумагу, попал как раз на приведенную в ней сумму, punctum salieus. 

* * *

На обратном пути в Тифлис в нашем купэ сидели два замечательно одетых человека, то были желто-коричневые азиаты; у одного сверх шелкового исподняго платья надет был белый, а у другого серый кафтан. Шаровары были так широки, как юбки, на ногах были сапоги из красного сафьяна, голенища которых закрывали часть шаровар, а сзади на пятках были вышиты. Вокруг талии пояс, но без оружия. У обоих шапки вроде чалмы, а пальцы унизаны были кольцами с бирюзой.

Господин татарского типа, но в европейском костюме разговаривает с обоими. Он умеет также немножко говорить по-немецки и рассказывает нам, что это два паломника из Бухары, направляющиеся в Медину. Паломники, едущие во втором классе по железной дороге! Это богатые купцы, они могут себе это позволить.

Оба купца ведут себя странно; вследствие жары они стаскивают сапоги и сидят с босыми ногами. Впрочем, ноги у них опрятны и очень красивы.

Когда проходил русский кондуктор, то приказал им коротко и ясно надеть сапоги, что они послушно и сделали. Послушно, но без смущения. Естественно, они должны были подчиняться обычаям чуждой страны, но обычаи в Бухаре все же были лучше. Они гордились Бухарой, ничто на свете не могло сравниться с ней. Они вытащили из двух бумажных пакетов свой обед, состоявший из твердых, как камень, пшеничных сухарей с небольшими дырочками и сухого изюма. Они предложили поесть и нам, говоря: покушайте, ведь это из Бухары! Их чайник был красивой формы и, наверно, драгоценный сосуд, покрытый эмалью и украшенный каменьями.

Татарин, также и сам магометанин, дает нам объяснения относительно некоторых вещей, интересующих нас.

Зачем эти богатые люди едут так далеко? Ведь у них и в Бухаре есть священная гробница?

Татарин спрашивает у купцов и получает в ответ, что у них, разумеется, есть в Бухаре священная гробница, но это не гробница пророка. Зато нет у них Мекки и нет горы Арарата.

Какой дорогой поедут они?

Через Константинополь и Дамаск, где они примкнуть к каравану.

Правда ли, что было бы более заслуги ехать сухим путем? Это я где-то читал.

Пророк не запретил ехать также и водою.

Откуда же вы сами? - спросил я татарина.

Я из Тифлиса.

Где же научились вы говорить по-бухарски?

Я никогда не был в Бухаре.

Где же вы, в таком случае, выучились по-бухарски?

Да ведь я не учился по-бухарски, я из Тифлиса.

Однако, вы говорите на языке обоих этих купцов.

Нет, они говорят на моем языке. Они купцы, а потому выучились ему. И тут же прибавляет с большим презрением: я не учился по-бухарски.

Но по-немецки вы учились же? - спрашиваю я, так как течение его мыслей неясно мне.

Я умею говорить также по-английски и по-русски, возражает он гордо. И, действительно, оказалось, что он знает по-английски несколько заученных фраз.

То был перед нами, наверно, современный татарин.

Он обращался с обоими паломниками с сознанием своего превосходства и смеялся, когда им пришлось снова надеть свои сапоги. Нечто, несказанно нас удивившее, был цилиндрический револьвер новейшого образца, который он носил в кармане. Он вынул револьвер и показал его паломникам; но нам казалось, что он сделал это ради нас. Интересно встретиться с таким человеком.

на груди руки. Татарин пояснял нам, что эмир, хан Бухары, ехал в том же поезде, и что они выделывають свои странные телодвижения перед ним.

Как? Сам Бухарский эмир?

Да.

Он также едет в Медину?

Нет, в Константинополь, к султану.

Мы разговорились об этом. Таким образом, мы едем в отборном обществе. Эмир сидит в купэ первого класса, в самом хвосте поезда, объяснил татарин, а вся его громадная свита едет, смотря по чину, кто во втором, а кто и в третьем классе. Тут мы перестали удивляться, что поезд был так длинен. Замечательно, однако, что не произошло в Баку большого оживления, в виду присутствия самого эмира Бухарского.

Татарин находит это вполне естественным: эмир бухарский ведь не царь. Однако, он все-таки, господствует над большой, известной страной с миллионами жителей, сказали мы. Да, но царь господствует и над ним, царь властелин многих земель и ста двадцати миллионов людей.

Я безкорыстнейшим образом защищал эмира бухарского, но татарин твердо держался за царя.

Мы сгорали от желания как-нибудь взглянуть на этого настоящого восточного владыку и совершили путешествие к единственному вагону первого класса, чтобы, если возможно, хоть на миг увидеть его; но нам не посчастливилось. Наконец, мы были уже недалеко от Тифлиса, а все еще не удалось увидеть эмира бухарского. Я решился поэтому войти в первый класс, чтобы добиться своего.

У дверей нет стражи, а так как все вагоны проходные, то я безпрепятственно дохожу туда. Я заглядываю во все купэ первого класса, но не нахожу ни одного человека, похожого на эмира. Только европейцы в белых шемизетках сидят там и сям по диванам. Тогда я иду дальше, вхожу в третий класс; там также сидит множество мужчин, женщин и детей на деревянных скамьях, но ни один не выглядит принадлежащим к свите эмира.

Татарин надул меня!

Я пробираюсь назад через все вагоны; на длинном своем пути я слышу вдруг, как поезд свистит, въезжая в Тифлис. Я дохожу до своего вагона, в ту самую минуту, как поезд останавливается. Оба паломника складывают свои матрацы и мешки; татарин исчез.

Без всякого сомнения татарин выдумал всю историю с эмиром бухарским. Таким образом, пропала для нас возможность видеть и второго восточного властелина, если считать также и хана в Баку.

Теперь стало нам также ясно, почему оба паломника бегали постоянно с переднему вагону: они хотели свершить свой молитвенный обряд и избирали для этой цели самый малолюдный из вагонов, где не смотрели из окон люди.

Паломники? Кто знает, были ли то паломники; может быть, проклятый татарин выдумал и это. Еслиб мне только поймать этого молодца, я бы собственноручно разделался с ним! Я желал бы только знать, к чему устроил он с нами такую проделку? Вероятно, лишь для того, чтобы часок-другой потешить собя самого. Я читал, что жители востока любят устраивать самые дурацкия шутки с путешествующими "англичанами" и катаются потом со смеха, когда оне им удаются. Говоря откровенно, вовсе не так и страшно, что жители востока несколько безжалостно относятся к любопытству и навязчивости северян. Сами они считают ниже своего достоинства чему-либо хоть мало-мальски удивляться, а мы глазеем на каждую замечательную вещь, показываем ее друг друг и испускаем крики изумления. Я видел раз в Париже араба. Он шел по улицам в своей белой, развевающейся одежде, а парижане, этот смешной, взбалмошный народ, были, натурально, в конец поражены его странным видом. Но араб спокойно шел своей дорогой.

Татарин, ты был прав, давши нам этот маленький урок!

Медина?

Этого он не понимает.

Я ищу в своем словаре и нахожу имя на арабском языке. Тогда лицо его проясняется, человек в сером кафтане подходит также, и оба, указывая на себя, кивают, показывают на юг и говорят:

Medinet el Nabi, Om el Kora, Medina и Mekka.

* * *

Я отправляюсь один в Тифлисский банк получить деньги и обещаюсь вернуться, как можно скорее. Но в банке мне говорят, что еще слишком рано, и занимающийся этими делами чиновник приходит не ранее десяти часов; мне нужно подождать. Таким образом, я брожу по городу, разглядывая людей и выставки на окнах, покупаю фотографические снимки. Между прочим, покупаю я и эмира бухарского, снятого вместе со своим первым министром. Солнце быстро поднимается на небе, и скоро становится жарко; утро прекрасное, птички громко распевают в парке. Когда часы мои показывают десять, я снова отправляюсь в банк, разыскиваю нужное мне отделение и нужного чиновника и подаю ему свой аккредитив. Я стою у прилавка, сдвинув от жары шляпу на затылок.

Мне посылается приказание от имени директора снять шляпу. Я гляжу в ту сторону, где сидит татарин, отдающий мне такое приказание, - я вижу того самого человека, который так нагло надул меня эмиром бухарским. Когда я обращаю к нему свои взоры, то он дает мне понять посредством отчаянных жестов и гримас, что я должен обнажить голову.

Тут мне вдруг начинает казаться, что надменный татарин не имеет никакого права делать мне дальнейшия замечания, наоборот, во мне с новой силой просыпается желание проучить его. Помимо того, я видел тотчас же при входе в банк множество татар, грузин и русских офицеров, сидевших с покрытой головой; почему же я должен был снять шляпу? Чтобы заставить директора подойти ко мне, я весьма насмешливо снимаю шляпу, низко кланяюсь и затем вновь надеваю ее. Кроме того, я еще раза два отдаю ему поклон чуть не до земли, чтобы отметить мое глубокое почтение. Служащие кругом начинают пересмеиваться и директор стремительно поднялся со своего стула и направился ко мне. Разве я не видел, что у него в кармане есть револьвер? Подобному человеку я осмеливался сопротивляться? Однако, уже подходя ко мне, он понемножку терял свою уверенность, а когда подошел совсем близко, то сказал мне весьма любезно, что здесь заведено снимать шляпу при входе в дом. На это он до известной степени имел право, и раз он ставил вопрос на эту почву, у меня пропадало желание проучить его, а втайне я даже радовался, что могу отказаться от этого. Но я сказал ему, что я вовсе не нуждаюсь в его уроках, здесь он к моим услугам, я оказал ему честь, взявши аккредитив на его дрянной банк. В конце-концов, он совсем смягчился и попросил меня садиться.

"англичанином". Когда же шутка не удалась, он тотчас же сдался на капитуляцию. Он даже не полагался на силу своего револьвера, вещички, которой в Европе платят дань уважения; он сдался безпрекословно. Его чувство собственного превосходства не было, таким образом, врожденным, а только заученным, навязанным; то была просто европейская деморализация. Очень вероятно, что он научился в какой-нибудь европейской банкирской конторе держать себя в банке надменно и чопорно. Банк - не лавка: долой шляпу. Вот весть, откуда первоначально появилась эта важность; вероятнее всего, вследствие преклонения перед золотом и деньгами. Входя в банк, обыкновенно прочитаешь вперед все вывески над окошечками, чтобы знать, куда нужно обратиться. Однако, подойдя к нужному окошку, почти непременно услышишь, что нужно обратиться к окошку "как раз напротив"; тогда-то предстоит задача разыскать между всеми окошками "как раз напротив" именно то, в котором нуждаешься. Отдаешь, наконец, свою милую маленькую бумажку, свой чек, который должен бы вызвать уважение, его заносят в книги и отсылают вас ко второму и третьему окошку, где его снова заносят в книги, что-то записывают, а в конце-концов, клиент должен сам отыскать то отделение, где он будет, наконец, иметь счастье получить свои деньги. Среди всех этих важных особ и сановников клиент чувствует себя, совершенно, как проситель; уже у первого окошечка, откуда его посылают к окошечку "как раз напротив", он замечает по тону, как много он причиняет затруднений. И при всем этом вся эта процедура тянется с такой убийственной медленностью, как ни в одном другом, подобном ему, торговом деле.

предложить подобную вещь! Что, если бы банки хоть немножко поучились бы у почтового ведомства? Почтовое ведомство имеет дело с суммами и ценностями, в тысячу раз большими, чем банки, однако не творит стольких глупостей. Пишешь свое имя на бумажке, отдаешь записочку и получаешь свое денежное письмо.

Я не знаю более приятного и легкого способа получать деньги, как по почте. Деньги эти приходят рано поутру, раньше еще, чем встанешь с постели, оне пробуждают нас от сна, словно сваливаются с неба. И все неприятные ночные сновидения, в роде того, что явились описывать вашу мебель, исчезают, как дым.

Мы целыми часами бродим по Тифлису, идем в азиатский квартал и глазеем на мастеров по металлу, на ковры и на людей в чалмах. Время летит. Когда я наконец, прихожу в почтовую контору, чтобы отослать консулу Хагелину его сто рублей, то уже слишком поздно. Отделение, где принимают денежные письма, закрыто. Мы снова получили таким образом отличный предлог посетить еще раз наш азиатский квартал.

Вечером, однако, мы пришли к убеждению, что еще не можем со спокойным сердцем покинуть Кавказ. Мы были теперь снова в Тифлисе, нужно же было посмотреть также и западные страны: Грузию, Гурию. - На другой день, после полудня, мы уже сидели в поезде, отправлявшемся в Батум, на Черном море.