Отъявленный плут
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Отъявленный плут

Дорогой читатель! Я встретилъ этого человека на кладбище. Я и пальцемъ не пошевельнулъ, чтобы войти съ нимъ въ какiя-нибудь отношенiя, но онъ тотчасъ же завладелъ мной. Я только селъ на скамью, на которой онъ уже сиделъ до меня, и спросилъ:

- Не помешаю ли я вамъ?

И онъ сейчасъ же началъ:

- Нетъ, вы нисколько мне не мешаете! - сказалъ онъ и подвинулся, чтобы датъ мне место. - Я вотъ сижу здесь и смотрю на все эти мертвыя богатства.

И онъ движенiемъ руки указалъ на могилы. Мы находились на кладбище Христа.

Чемъ ближе подвигалось время къ полдню, темъ оживленнее становилось тамъ: каменщики и другiе рабочiе прошли одинъ за другимъ, старый сторожъ сиделъ уже въ своей будке и читалъ газету. То тамъ, то здесь появлялись женщины въ трауре; оне сажали цветы, поливали ихъ или подрезали слишкомъ высокую траву. И птицы громко чирикали среди ветвей огромныхъ каштановыхъ деревьевъ.

Мой соседъ былъ мне совершенно незнакомъ; онъ былъ еще довольно молодъ, широкоплечъ, плохо выбритъ и въ сильно поношенномъ костюме. Морщины на лбу, громкiй, полный особенной важности голосъ, привычка какъ-то вдумчиво щуриться во время разговора - все это вместе взятое делало его темъ, что обыкновенно называютъ опытнымъ и видавшимъ виды человекомъ.

- Вы здесь чужой?

- Я провелъ девять летъ вдали отъ этой местности.

Онъ откинулся на спинку скамьи, вытянулъ ноги и продолжалъ смотреть на могилы. Изъ кармана его пальто торчали немецкiя и французскiя газеты.

- Какъ грустно на такомъ кладбище! Сколько мертвыхъ собрано тутъ въ одномъ месте! Сколько убитыхъ силъ, и какъ мало оне достигли!

- Что вы хотите этимъ сказать? - спросилъ я.

- Да ведь это место погребенiя солдатъ.

"А, вотъ что. Значитъ - это вечный миръ!" - подумалъ я про себя. Онъ же продолжалъ:

- Но постыднее всего - это культъ, который воздаютъ мертвымъ, этотъ современный способъ оплакиванiя умершихъ...

- Ну, да ведь это можно назвать просто набожною безцельностью.

Онъ быстро выпрямился.

покойниковъ. Воздвигаютъ какiе-то мраморные кумиры, знаете, изъ техъ мраморныхъ каменоломенъ, которыя находятся тамъ наверху, въ Грейфенберге, - однимъ словомъ, здесь целое окаменелое состоянiе. Кладбище - это самое богатое и менее всего подвергающееся банкротству место въ городе... Не правда ли, это даетъ пищу уму, тутъ есть надъ чемъ подумать! Однажды вложенное сюда состоянiе остается здесь, оно неприкосновенно, потому что оно мертвое. Оно только требуетъ управленiя, т.-е. надзора за собой, требуетъ слезъ, цветовъ, которые лежатъ и вянутъ на песчаныхъ холмахъ, венковъ, доходящихъ до пятидесяти кронъ за штуку...

"Соцiалистъ, - подумалъ я, - какой-нибудь странствующiй ремесленникъ, побывавшiй за границей и научившiйся тамъ кричать о капитале и капиталистахъ".

- Вы, кажется, тоже чужой въ этомъ городе? - спросилъ онъ.

- Да.

Онъ опять откинулся назадъ, прислонился къ спинке скамьи и сталъ думать и щуриться, щуриться и думать.

Двое стариковъ медленно прошли мимо насъ. Оба шли, опираясь на палки, сгорбленные, грустнопокорные, шопотомъ говоря другъ съ другомъ, - быть можетъ, родители, идущiе навестить могилы детей. Порывъ ветра пронесся по кладбищу, поднимая и крутя пыль, остатки увядшихъ цветовъ и шелестя упавшей и уже высушенной солнцемъ листвой, покрывавшей дорожки.

- Смотрите, - вдругъ заговорилъ онъ, не меяяя своей позы, только слегка указывая глазами на дорожку. - Видите вы эту даму, которая идетъ прямо на насъ? Обратите на нее вниманiе, когда она пройдетъ совсемъ близко.

Ничего не могло быть легче этого: она почти коснулась насъ своимъ чернымъ платьемъ, и ея длинная траурная вуаль задела наши шляпы.

Маленькая девочка следовала за ней, неся цветы, а совсемъ позади шла женщина, держа въ рукахъ грабли и лейку. Затемъ оне исчезли изъ вида на повороте къ нижней части кладбища.

- Ну? - спросилъ онъ.

- Ну? - ответилъ я.

- Вы ничего не заметили?

- Ничего необыкновеннаго! Она только взглянула на насъ.

- Прошу извиненiя, - она посмотрела на меня. Вы улыбаетесь и собираетесь убеждать меня, что изъ-за этого между нами не возгорится ссоры? Дело въ томъ, что несколько дней тому назадъ она вотъ точно такъ же прошла здесь. Я тутъ сиделъ съ могильщикомъ и старался привить ему немного презренiя къ его ремеслу.

- Но скажите, пожалуйста, зачемъ?

- Да потому, что онъ безполезно роетъ землю къ великому вреду живущихъ, которые должны жить землей.

"А, значитъ, это несчастный заблуждающiйся вольнодумецъ, - подумалъ я про себя. - Да где же можно найти въ священномъ писанiи, что умершихъ не следуетъ погребать въ земле? Ну, ты становишься уже скучнымъ".

- Я сиделъ здесь, - началъ онъ опять, - и разговаривалъ съ могильщикомъ. "Это ведь несправедливость и заблужденiе", - говорилъ я ему. Въ это время эта дама проходила мимо насъ; она слышала мои слова и посмотрела на меня. Какъ это я могу говорить о несправедливости и заблужденiи въ такомъ священномъ месте?! Да, кстати, обратили вы вниманiе на старуху, несшую грабли и лейку въ огрубелыхъ отъ работы рукахъ? А на ея спину? Видели вы, до чего она согнута? Это человеческое существо утратило здоровье, постоянно перерывая землю, этотъ источникъ жизни, чтобы затемъ оставить ее, такъ сказать, лежать подъ паромъ. Да, хорошо ли вы видели это? Она шла на три, на четыре шага позади этой важной дамы, которая направляется къ какой-то могиле, чтобы выставить тамъ напоказъ свое горе и свой трауръ. А видели вы, что несла маленькая девочка?

- Цветы.

- Да, камелiи и розы. Вы хорошо ихъ видели? Цветы по кроне за штуку. Нежные цветы, очень чувствительные ко всему: стоитъ яркому солнцу коснуться ихъ своими лучами, и они умираютъ. Черезъ четыре дня ихъ выкинутъ туда, за решетку, и на ихъ место положатъ другiе.

Тогда я решилъ хорошенько ответить вольподумцу и сказалъ:

Эти слова, однако, не произвели того действiя, какого я ожидалъ. Онъ, повидимому, уже раньше слышалъ это возраженiе.

- Въ то время не царила бедность, - ответилъ онъ. - Кроме того, Египетъ былъ житницей, снабжавшей хлебомъ всю Римскую имперiю, да и светъ не былъ тогда такъ тесенъ, какъ теперь. Я могу по опыту сказать, до чего светъ сталъ тесенъ. Впрочемъ, не я лично производилъ этотъ опытъ, а другой. Но я знаю только то, что пирамида среди пустыни - одно, а хорошо содержимая современная могила среди густо населеннаго города - совсемъ другое. Оглянитесь-ка кругомъ: сотни могилъ, памятники на огромную сумму, гранитныя облицовки изъ Грейфенберга по три кроны шестьдесятъ эръ за локоть. Я уже не говорю о надписяхъ, объ изысканной роскоши въ выборе каменныхъ колоннъ, полированныхъ или не полированныхъ, высеченныхъ или отлитыхъ, белыхъ, красныхъ или зеленыхъ... Посмотрите, какое количество дерна здесь употреблено. Я говорилъ объ этомъ съ могильщикомъ; торговля этимъ предметомъ приняла такiе размеры, что теперь съ большимъ трудомъ и съ большими затратами достаютъ дернъ и торфяные кирпичи.

На это я позволилъ себе заметить, что не следуетъ лишать жизнь известной степени идеальности; эта идеальность должна иметь и имеетъ право на существованiе. Есть известная доля и этическаго значенiя въ томъ, что люди хотятъ иметь для своихъ дорогихъ умершихъ несколько лишнихъ кусковъ дерна или несколько штукъ торфяныхъ кирпичей. Я, впрочемъ, остался и до сего дня при этомъ мненiи.

- Видите ли, - сказалъ онъ резко и отрывисто, - на те суммы, которыя здесь безполезно тратятся или просто выбрасываются, могли бы существовать целыя семьи, восинтываться многiя дети, а сколько можно было бы поддержатъ надломленныхъ существованiй. Теперь вонъ тамъ сидитъ эта молодая женщина и вкапываетъ въ песокъ камелiи, ценность которыхъ равняется стоимости двухъ детскихъ костюмовъ. Когда горе имеетъ средства на такiе расходы, оно становится постепенно очень прихотливой лакомкой.

Очевидно, это былъ соцiалъ-демократъ, чего добраго даже и анархистъ, которому доставляло удовольствiе опрокидывать и ставить вверхъ ногами самые серьезные вещи и вопросы. Я слушалъ его все съ меньшимъ интересомъ. Онъ продолжалъ:

- А тамъ наверху сидитъ человекъ - сторожъ. Знаете ли вы, въ чемъ состоятъ его обязанности? Во-первыхъ, въ чтенiи по складамъ газеты, а во-вторыхъ - въ присмотре за могилами. Ведь въ этомъ культе мертвыхъ существуетъ определенный и очень строгiй порядокъ. Сегодня, когда я сюда пришелъ, я сказалъ сторожу: "Если я увижу здесь ребенка, крадущаго цветы, чтобъ на вырученныя за нихъ деньги купить себе учебникъ, или маленькую девочку, исхудалую, робкую, которая стащитъ камелiю, чтобы продать ее и купить себе кусокъ хлеба, я не только не донесу на нее, но еще помогу ей въ этомъ". - Это я называю нечестнымъ и несправедливымъ, - сказалъ старикъ-сторожъ. Да, онъ назвалъ это нечестнымъ. Голодный человекъ останавливаетъ васъ на улице и проситъ сказать ему, который часъ. Вы достаете часы, - обратите вниманiе при этомъ на его глаза, - а онъ съ быстротой молнiи вырываетъ ихъ у васъ и убегаетъ, и вамъ представляются тогда только две альтернативы: вы можете донести о покраже и спустя несколько дней получить обратно ваши часы, которые найдутъ у закладчика, а черезъ двадцать четыре часа обыкновенно находятъ и преступника. Или же вамъ предоставляется право сохранить молчанiе о происшедшемъ. Да, эта вторая альтернатива, - вы можете молчать... Въ сущности, я немного усталъ, потому что я всю ночь не спалъ.

- Вотъ какъ! Вы не спали? Но день быстро подвигается впередъ, и мне нужно приниматься за работу.

Говоря это, я всталъ, чтобъ уйти. Онъ указалъ жестомъ на море и на мостъ и опять заговорилъ:

- Я бродилъ тамъ по всемъ этимъ притонамъ, чтобы узнать, какъ спятъ нужда и горе. Прислушайтесь-ка немного къ тому, что я вамъ сейчасъ разскажу. На свете происходятъ такiя странныя вещи! Какъ-то разъ вечеромъ, летъ девять тому назадъ, сиделъ я здесь на этомъ самомъ месте. Я даже помню, что это была та же самая скамья, - ну, вотъ, - и тогда случилось нечто, чего я не могу забыть до сихъ поръ. Было уже поздно. Все посетители кладбища разошлись по домамъ; каменотесъ, лежавшiй животомъ на мраморной доске тутъ невдалеке и высекавшiй надпись, наконецъ окончилъ свою работу, наделъ куртку, разложилъ свои инструменты по разнымъ мешкамъ и ушелъ. Поднимался ветеръ, среди каштановыхъ деревьевъ уже слышался громкiй шелестъ листьевъ, и маленькiй, расшатанный железный крестъ, стоявшiй тутъ, совсемъ поблизости, - конечно, онъ уже не существуетъ, - тихо покачивался отъ порывовъ ветра. Я поплотнее застегнулъ свою куртку и только что собирался уйти, какъ на повороте показался могильщикъ. Проходя мимо меня, онъ спросилъ, не видалъ ли я маленькой девочки въ желтомъ платье со школьнымъ ранцемъ. - Нетъ, не видалъ. Но въ чемъ дело? При чемъ тутъ эта маленькая девочка? - "Она украла цветы", - ответилъ могильщикъ и пошелъ дальше. Я сиделъ здесь совсемъ тихо и ждалъ его возращенiя. - Ну, что, нашли вы ее? - "Нетъ, но я заперъ калитку". - Значитъ, начнется настоящая облава. Маленькая девочка была, наверное, еще здесь, и, конечно, следовало очень строго отнестись къ ея поступку. "Ведь это сегодня уже третья воровка, укравшая цветы. Школьницы, - умненькiя маленькiя девочки, которыя должны были бы знать, что это нечестно... Да, да, оне воруютъ цветы, связываютъ изъ нихъ букетики и продаютъ ихъ. Хорошiя дети, нечего сказать! - Я пошелъ съ могильщикомъ и некоторое время помогалъ ему искать маленькую девочку. Но она хорошо спряталась. Мы захватили съ собой и сторожа, мы искали втроемъ и никого не нашли. Стемнело, и мы прекратили наши поиски.

- Где обворованная могила?

- Тамъ дальше, да къ тому же это могила ребенка. Слыханное ли это дело? Я отправился на указанное место. И оказалось, что я хорошо знаю эту могилу. Я хорошо зналъ маленькую умершую девочку, и мы похоронили ее какъ разъ въ этотъ день. Съ могилы исчезли все цветы, въ томъ числе и мои.

- Мы должны отыскать воровку, - сказалъ я. - Подобный поступокъ просто безобразiе!

И мы втроемъ опять принялись за поиски. Вдругъ внизу, на повороте какой-то дорожки, я увидалъ меленькое человеческое существо - девочку, которая притаилась за огромной полированной колонной, поставленной на могиле бригаднаго фогта Витте. Девочка прижалась къ земле и пристально смотрела на меня. Она такъ съежилась, что ея шея, казалось, вросла въ спину. Но я узналъ эту девочку, - это была сестра умершей.

- Милое дитя мое, зачемъ ты такъ долго остаешься на кладбище? - спросилъ я.

Она ничего не ответила и даже не шевельнулась. Я поднялъ ее, взялъ ранецъ и сказалъ, что она должна пойти со мной и вернуться домой.

- Маленькая Ганна наверное была бы недовольна, если бъ узнала, что ради нея ты сидишь здесь такъ поздно.

И девочка пошла со мной, а я продолжалъ:

- Знаешь ли ты, что какая-то злая девочка украла цветы съ могилы Ганны? Да, маленькая девочка въ желтомъ платье. Не встречалась ли она тебе? Ну, да ничего, мы ее скоро поймаемъ.

Моя маленькая спутница спокойно шла рядомъ со мной и молчала.

- Да вы ее поймали! - крикнулъ мне вдругъ могильщикъ. - Вотъ мы и нашли воровку!

- Где? Да ведь вы же держите ее за руку.

Но тутъ я невольно усмехнулся.

- Нетъ, вы ошибаетесь, она не воровка - это сестренка той девочки, которую мы сегодня хоронили. Ее зовутъ Элиной, и я ее давно знаю.

Но могильщикъ настаивалъ на своемъ, да и сторожъ узналъ ее по красному рубцу на подбородке. Она украла цветы съ могилы сестры, и бедняжка не могла привести ни одного довода въ оправданiе своего поступка. Теперь я обращаю ваше вниманiе на следующее: я давно зналъ обеихъ сестеръ, мы долго жили на одномъ и томъ же заднемъ дворе, и оне обе часто играли подъ моимъ окномъ. Сестры иногда ссорились, даже дрались, но это не мешало имъ быть очень милыми детками, всегда заступавшимися другъ за друга, когда на нихъ нападали другiе. Ну, а этому имъ не у кого было научиться. Ихъ мать - очень дурная особа - редко бывала дома, а отецъ, - насколько мне помнится, у каждой былъ свой отецъ, - да, отца оне никогда не видали. Обе девочки жили въ какой-то дыре, немногимъ разве больше вотъ этой могильной плиты, а такъ какъ моя комната находилась какъ разъ напротивъ, то я часто стоялъ у окна и следилъ за ними. Ганна въ большинстве случаевъ одерживала верхъ; она, впрочемъ, была старше на несколько летъ и часто бывала такъ благоразумна, какъ взрослая. Она всегда доставала жестянку съ хлебомъ, когда имъ хотелось есть, а летомъ, когда на дворе становилось невыносимо жарко, Ганна прикрепляла къ окну старую газету, чтобы защитить себя и сестру отъ слишкомъ яркихъ солнечныхъ лучей. Часто слыхалъ я, какъ она спрашивала уроки у сестры передъ темъ, какъ отправиться въ школу. Ганна была маленькое, горбатенькое созданьице съ серьезнымъ недетскимъ лицомъ, и жизнь ея на земле была недолга.

- Обыщемъ-ка ранецъ! - сказалъ могильщикъ.

И что же? Въ ранце, действительно, лежали цветы; я узналъ даже свои собственные. Что могъ я сказать? А маленькая грешница стояла молча, съ самымъ закоренелымъ видомъ. Я встряхнулъ ее и принялся допрашивать, но она все такъ же упорно молчала. Тогда могильщикъ сказалъ, что обратится къ полицiи, и повелъ девочку. У калитки она, казалось, поняла, наконецъ, что должно затемъ последовать, и спросила:

- Куда вы меня ведете?

- Въ полицейскiй участокъ, - ответилъ могильщикъ.

- Я ихъ не украла, - сказала она.

- Какъ, ты ихъ не украла? Да ведь они же лежали въ твоемъ ранце, мы все ихъ видели, а ты говоришь, что не крала цветовъ.

У калитки рукавъ платья Элины зацепился за ручку замка; рукавъ почти вырвался, и сквозь прореху виднелась теперь худенькая, маленькая ручка.

Мы пришли въ участокъ. Произошло непрiятное объясненiе, но, насколько мне помнится, маленькую Элину отпустили безъ всякаго наказанiя. Я вскоре потерялъ ее изъ виду, такъ какъ уехалъ и находился девять летъ въ отсутствiи.

Теперь я несколько иными глазами смотрю на все это происшествiе. То, что мы тогда сделали, было большой несправедливостью. Она, конечно, не украла цветовъ. Но если бъ она даже и сделала это? Я теперь говорю себе: а почему бы ей было не сделать этого? Да, можетъ ли быть что-нибудь несправедливее нашего поступка тогда? А между темъ, ни одинъ судья не можетъ насъ осудить за это: мы просто задержали ее и отдали въ руки правосудiя, вотъ и все. Я вамъ еще вотъ что скажу: я недавно виделъ Элину и могу васъ свести къ ней.

Онъ сделалъ паузу.

- Если хотите понять, что я теперь разскажу вамъ, то вы должны слушать съ большимъ вниманiемъ! "Да, - сказала Ганна своей сестре, - когда я умру, я получу цветы, можетъ быть, даже много цветовъ, такъ какъ учительница принесетъ букетъ да и фрау Бендишъ расщедрится на венокъ"...

Но маленькая больная была умна и практична, точно старуха. Калека и слабенькая, она была не пригодна къ жизни и не жизнеспособна, но болезнь какъ бы обострила ея наблюдательность и сообразительность. Когда она говоритъ, другая - та младшая сестренка - молчитъ и старается понять ее. Оне всегда одне, матери не бываетъ дома, и только время отъ времени фрау Бендишъ присылаетъ имъ какую-нибудь еду, и оне не умираютъ съ голоду. Теперь сестры не ссорятся; много уже времени прошло съ ихъ последней ссоры, и все прежнiе раздоры, бывавшiе во время игръ, давно позабыты.

- Но цветы, - продолжала больная, - не представляютъ ничего особеннаго; они такъ быстро вянутъ. А ведь увядшiе цветы на могиле куда какъ некрасивы. И когда я буду тамъ лежать мертвой, я все равно ихъ не увижу, да и согреть меня они не могутъ. А помнишь ли, Элина, те туфли, которыя мы разъ видели на базаре? Вотъ те такъ греютъ.

Да, Элина хорошо помнила туфли. И чтобы доказать сестре, какая она умница, она принялась очень подробно описывать эти туфли.

- Теперь уже недалеко до зимы, - говоритъ больная, - и въ окно такъ страшно дуетъ, что мохнатая тряпка, которая виситъ тамъ на гвозде и которою оне обе моются, совсемъ промерзаетъ и становится жесткою. Элина могла бы купить пару такихъ теплыхъ туфель.

И обе сестры взглянули другъ на друга. О, Элина совсемъ не такъ глупа.

петличке, да, какъ часто проезжаютъ мимо нихъ въ экипажахъ мужчины съ цветами въ петлице! Наверное, они покупаютъ эти цветы.

Элина спрашиваетъ, не можетъ ли она купить также и котенка?

Да, если у ней останутся лишнiя деньги. Но, прежде всего, она должна купить теплыя туфли.

Такъ порешили оне между собой, и никому не было никакого дела до того, что эти дети порешили между собою.

Только Элина должна была помнить, что цветы надо взять въ тотъ же день, пока они еще не завяли.

- Какихъ летъ была больная девочка? - прервалъ я разсказчика.

- Полагаю, летъ двенадцати-тринадцати. Ну, да ведь тутъ годы не при чемъ: у меня была сестренка, она училась греческому языку еще совсемъ крошкой. Но Элина, какъ вамъ известно, потерпела неудачу. Собственно говоря, наказана она не была. Полицiя только постаралась нагнать на нее спасительный страхъ, и можно сказать, что девочка сравнительно дешево отделалась. А затемъ школьная учительница "занялась" ею. Знаете ли вы, что значитъ "заняться" ребенкомъ? Это значитъ - чемъ-нибудь отличать его отъ другихъ, постоянно испытывать его и тайно наблюдать за нимъ. Элину вызывали во время перемены:

- Милая Элина, подожди минутку, мне надо съ тобой поговорить. - И ее начинаютъ усовещевать, дружески, но решительно, въ самые неподходящiе моменты напоминая ей объ ея "проступке" и убеждая въ необходимости испросить у Бога прощенiе.

И въ девочке что-то надламывается - разбивается!

Элина становится апатичной ко всему, она приходитъ въ школу неумытой, забываетъ дома книги. Находясь постоянно подъ подозренiемъ, вечно преследуемая наблюдающими и испытующими взорами, она прiобретаетъ привычку прятаться отъ глазъ учительницы и вообще избегаетъ смотреть людямъ прямо въ глаза. У ней мало-помалу является тотъ непрiятный взглядъ исподлобья, который придаетъ ей трусливый и жалкiй видъ. Когда, наконецъ, наступаетъ день ея конфирмацiи, пасторъ пишетъ ей въ назиданiе на заглавномъ листе ея молитвенника изреченiе, въ которомъ упоминаетъ объ известной заповеди, и все люди размышляютъ надъ этимъ изреченiемъ и надъ ея прошлымъ. Тогда она уходитъ изъ церкви и покидаетъ свою каморку. Солнце озаряетъ золотистымъ блескомъ городъ, люди снуютъ по улицамъ съ цветами въ петлице, - и она сама едетъ на прогулку за городъ - въ экипаже... И вотъ сегодня ночью я ее опять встретилъ. Она живетъ вонъ тамъ внизу. Она стояла подъ какими-то воротами и шопотомъ заговорила со мной. Я не могъ ошибиться. Я сейчасъ же узналъ ея голосъ и узналъ красный рубецъ на подбородке. Но, великiй Боже, до чего она выросла и пополнела!

- Пойдемъ со мной, это я! - сказала она.

- Да, и я тотъ же, - ответилъ я, - но какъ ты выросла, Элина!

-- Выросла? Это что еще за глуности? У меня нетъ времени для пустой болтовни. Если же мы хочешь подняться ко мне, такъ незачемъ здесь стоять и только отпугивать другихъ и мешать. Я назвалъ ей мое имя, напомнилъ ей о заднемъ дворе, о маленькой Ганне, обо всемъ, что я зналъ.

- Пойдемъ къ вамъ и поболтаемъ немного обо всемъ этомъ, - сказалъ я.

Когда мы пришли къ ней, она спросила, угощу ли я ее какой-нибудь выпивкой. Да, вотъ какой она стала!

- Подумайте-ка, будь тутъ маленькая Ганна, мы могли бы, какъ бывало, посидеть втроемъ и болтать о разныхъ разностяхъ.

- Ну, что вы за вздоръ городите, - возразила она съ резкимъ смехомъ. - Кажется, вы опять впадаете въ детство.

- А вы разве никогда не думаете о Ганне?

Она, взбешенная, плюнула на полъ.

- Ганна и вечно Ганна! Неужели же я воображаю, что она еще дитя? Все, что касается Ганны, осталось далеко позади, и какая же это, въ сущности, пустая болтовня! Не велеть ли принести выпить чего-нибудь?

- О, да, конечно!

выходилъ въ коридоръ, громко звалъ прислугу и отдавалъ какiя-то приказанiя.

Элина вернулась. Она хотела непременно сидеть у меня на коленяхъ и закурила папироску.

- Отчего я не могу сидеть у тебя на коленяхъ? - спросила она.

- Какъ давно вы здесь?

- Не знаю хорошенько, да и не все ли равно? Prosit!

Мы выпили. Она стала напевать совсемъ безъ голоса мелодiю какой-то идiотски-нелепой шансонетки, слышанную ею въ какомъ-нибудь загородномъ кабачке.

- Где вы этому научились, Элина?

- Въ Тиволи.

- Вы тамъ часто бываете?

- Да, когда у меня есть деньги; но теперь у меня ихъ почти никогда не бываетъ. А хозяйка непременно требуетъ денегъ. Она ведь отбираетъ у насъ большую часть, такъ что намъ ничего почти не остается. Не можешь ли ты мне дать немного денегъ?

Къ счастью, у меня еще были деньги, и я ей далъ. Она взяла, не поблагодаривъ даже, не выказавъ ни малейшаго удовольствiя, хотя, быть можетъ, внутренно и испытывала некоторую радость при виде такого количества денегъ. Она потребовала, чтобы я заказалъ еще бутылку вина. Ей хотелось позвать товарокъ и угостить ихъ виномъ.

И эти товарки пришли. У нихъ у всехъ были туго накрахмаленныя юбки, которыя шуршали при малейшемъ движенiи, обнаженныя руки и короткiе завитые волосы. Элина представила имъ меня --она еще помнила мое имя. Она принялась имъ разсказывать высокомернымъ тономъ, что я ей далъ массу денегъ, что я ея добрый старый другъ, и она можетъ у меня брать денегъ, сколько ей угодно.

И это всегда такъ было.

Товарки пили и становились все веселее, состязались въ произношенiи самыхъ недвусмыеленныхъ двусмысленностей и разсказывали другъ про друга разныя вещи. Элина вдругъ принялась ревновать меня къ нимъ и, когда я начиналъ говорить съ другой женщиной, она хмурилась и капризничала. Но я нарочно говорилъ съ другими, чтобы заставить Элину высказаться, такъ какъ я хотелъ поглубже заглянуть въ ея душевный мiръ, Но я не достигъ цели. Напротивъ, она съ презрительнымъ видомъ откинула назадъ голову, совсемъ замолчала и чемъ-то занялась.

А въ конце концовъ она взяла шляпу и кофточку, какъ бы собираясь уйти.

- Какъ, вы хотите уйти? - спросилъ я.

Она ничего не ответила, только стала напевать съ серьезнымъ видомъ какую-то мелодiю и, наконецъ, надела шляпу. Затемъ она вдругъ открыла дверь, ведущую въ коридоръ, и крикнула: "Гина! "

Это была ея мать. И та пришла, тяжело ступая, слегка волоча ноги въ большихъ истоптанныхъ туфляхъ. Она постучалась въ дверь, вошла и остановилась у порога.

- Сколько разъ говорила я тебе, чтобы ты каждый день вытирала пыль съ комода! - произнесла Элина резкимъ тономъ. - Какое свинство! Смотри, не заставляй меня повторять моихъ приказанiй, - понимаешь? И фотографiи надъ комодомъ обметать тоже каждый день.

Мать ответила: "хорошо" и повернулась къ двери. Безчисленныя морщины покрывали ея лицо съ сильно ввалившимися щеками. Она покорно выслушала замечанiе дочери и пристально смотрела на нее, какъ бы боясь чего-нибудь недослышать.

- И я желаю и требую - понимаешь ли? - чтобы ты помнила это! - повторила еще разъ Элина.

"хорошо" и ушла. Она осторожно притворила за собой дверь, чтобы только какъ-нибудь не нашуметь.

Элина стояла посреди комнаты совсемъ одетая, готовая къ выходу. Она повернулась ко мне и сказала:

- Будетъ лучше всего, если вы теперь заплатите за вино и уйдете.

Я былъ пораженъ.

- Какъ? Я долженъ еще платить за вино? - сказалъ я. - Да постойте-ка, я ведь помню, что далъ вамъ денегъ на вино. Но, можетъ быть, у меня еще немного найдется.

И я началъ рыться въ карманахъ. Товарки ея стали смеяться.

- А, такъ вотъ каковъ онъ, твой богачъ? Ты говорила, Элина, что получила такъ много денегъ отъ него, а теперь, оказывается, онъ не можетъ заплатить даже за вино. Ха-ха-ха!

Но тутъ Элина пришла въ ярость.

- Ступайте вы все вонъ! - крикнула она. - Я не хочу, чтобы вы здесь оставались. У него денегъ куры не клюютъ, - вотъ до чего у него много денегъ! Глядите-ка! Посмотрите, сколько онъ мне далъ денегъ!

И она съ злораднымъ торжествомъ выкинула изъ кармана на столъ горсть бумажекъ и серебра.

- Онъ заплатилъ за вино, заплатилъ и мне. Да, да, смотрите хорошенько, вы еще никогда въ жизни не видали такой кучи денегъ. Я могу заплатить за два месяца хозяйке, - понимаете ли вы это? Я только пошутила, чтобы его немного посердить и подразнить. А вы все убирайтесь вонъ отсюда!

И товарки принуждены были уйти. Элина резко и нервно разсмеялась, когда за ними закрылась дверь.

- Я не хотела, чтобы оне здесь оставались, - сказала она, какъ бы оправдываясь. - Въ сущности, это прескучныя женщины, съ которыми я не схожусь и не имею ничего общаго. Какъ ты находишь? Не правда ли, оне прескучныя?

- Нетъ, я этого не нахожу, - ответилъ я, чтобы ее еще больше пристыдить. - Оне отвечаютъ, когда ихъ спрашиваютъ, разсказываютъ то, что я желаю знать... Право, это милыя девушки!

Но, говоря это, она на всякiй случай поспешила запрятать въ карманъ деньги, которыя разбросала по столу.

- Я хотелъ бы вамъ задать еще одинъ вопросъ, - сказалъ я, - если вы согласитесь спокойно выслушать меня.

- Задать мне вопросъ? - ответила она презрительно. - Я не хочу иметь никакого дела съ тобой. Ты, верно, опять хочешь говорить о Ганне? Это вечное пережевыванiе прошлаго, эти вечные разговоры о Ганне нагоняютъ на меня тошноту, и я становлюсь такой скверной. Нетъ, нетъ, этимъ ведь не проживешь!

- Не хотели ли бы вы переменить образъ жизни... уйти отъ этой жизни? - спросилъ я.

- Уйти отъ этой жизни? - спросила она, внезапно останавливаясь передо мной. - Зачемъ? Къ чему? И куда мне уйти? Кто захочетъ жениться на мне? Кто захочетъ взять такую, какъ я? А служить я не желаю.

- Какая нелепость! Замолчи лучше! Что ты - миссiонеромъ сталъ, что ли? Зачемъ мне уезжать отсюда? Я чувствую себя здесь очень хорошо. Знаешь что? Вели-ка принести еще бутылку вина! Но только для насъ двоихъ, другимъ мы ничего не дадимъ. Гина! - крикнула она въ дверь.

Она заказала вино, принялась пить его и становилась все менее и менее привлекательной. Теперь отъ нея нельзя было добиться разумнаго слова. Она, почти не переставая, мурлыкала какiе-то отрывки уличныхъ песенъ или сидела въ глубокомъ раздумье. А затемъ снова начинала пить, и ея поведенiе становилось все более отталкивающимъ. Она непременно хотела сидеть у меня на коленяхъ, поминутно высовывала языкъ и повторяла при этомъ: - На, вотъ - смотри! - наконецъ, она прямо спросила:

- Нетъ! - ответилъ я.

- Ну, такъ я пойду искать, съ кемъ провести ночь! - сказала она.

Разсказчикъ замолчалъ.

- А что бы вы сделали, будь вамъ представленъ такой выборъ? Остались ли бы вы или ушли? Видите ли, въ томъ-то и весь вопросъ. Ну, и знаете ли, что я выбралъ?

Онъ посмотрелъ на меня.

- Я остался, - сказалъ онъ.

- Вы остались? - спросилъ я. - Вы провели эту ночь тамъ, съ этой девушкой?

- Но, Бога ради, скажите мне, какъ могли вы это сделать? Вы были пьяны, что ли?

- И это было, только подъ конецъ. Но прежде всего, я ведь такъ же подлъ и низокъ, какъ и другiе люди - вотъ въ этомъ-то и все дело. Это была девушка, жизненная повесть которой была мне известна. И вы не можете себе представить, какое сладострастное наслажденiе представлялось для меня въ возможности вести себя съ ней самымъ необузданнымъ образомъ. Способны ли вы понять это? Я поэтому и остался, и если бы вы знали, въ какое море сладострастной необузданности мы погрузились!

И отвратительный циникъ, какъ бы удивляясь самому себе, съ какой-то укоризной покачалъ головой.

- Ну, теперь я пойду къ ней, - продолжалъ онъ. - Думаю, что ее еще можно спасти... Гм... Да, вы полагаете, вероятно, что я не гожусь для такого дела? Но я, быть можетъ, не такъ ужъ скверенъ, какъ кажусь. Ведь вотъ вы теперь все думаете о томъ, что я провелъ съ ней ночь. Но разсудите сами, - что было бы, не останься я съ ней: пришелъ бы кто-нибудь другой, и врядъ ли она бы выиграла отъ такой мены. Если бъ она могла свободно выбирать, она несомненно выбрала бы меня. Я ведь чутокъ, многое могу понять, а главное, я не поддавался ей. И что страннее всего - именно эта черта и привлекла ее, она сама сказала мне это: - Ты такъ умеешь противостоять мне и сопротивляться, - говорила она. Ну, скажите, какъ было устоять противъ такой особы? И при томъ же не следуетъ забывать, что те цветы виноваты въ томъ, что она стала именно такой, а не другой... Они были началомъ и причиной всего дальнейшаго. Будь дозволено брать цветы съ могилъ, Элина была бы теперь порядочной девушкой. Но тогда мы ее поймали, и я самъ помогалъ этому, да, самъ помогалъ.

- Я наверное задержалъ васъ? Да я и самъ чувствую, что усталъ. Имеете ли вы представленiе о томъ, который можетъ быть теперь часъ?

Я хотелъ вынуть часы, но ихъ не оказалось при мне, я ихъ позабылъ дома.

И онъ всталъ, подалъ мне руку и обдернулъ внизъ свои панталоны.

присвоитъ себе эти цветы, чтобы затемъ на вырученныя деньги купить себе пару теплыхъ туфель, то, по-моему, въ этомъ не будетъ ничего дурного или нечестнаго.

И онъ въ теченiе почти целой минуты пристально гляделъ на меня, затемъ подошелъ совсемъ близко ко мне и громко расхохотался.

- Вотъ видите ли, какiя исторiи следуетъ разсказывать, - сказалъ онъ, - для нихъ всегда найдутся добровольные и внимательные слушатели. Приношу вамъ тысячу благодарностей, любезный мой слушатель.

Онъ снялъ шляпу, поклонился и ушелъ.

Я остался въ состоянiи полной растерянности. Онъ какъ-то сразу погрузилъ меня въ водоворотъ какой-то невероятной и странной путаницы и совершенно отуманилъ мой здравый разсудокъ. Какая свинья! Онъ провелъ ночь съ этой девушкой! Да, съ этой девушкой. Какая проклятая и лживая шутка! Онъ просто издевался надо мной, и весь его потрясающiй разсказъ не что иное, какъ сплошная ложь отъ начала до конца.

плохихъ; несомненно, у этого молодца есть талантъ. Ха-ха-ха! Вотъ, можно сказать, ловко провелъ онъ меня. Да, прямо-таки за носъ водилъ меня, да и только. и въ томъ же состоянiи смущенiя и растерянности я отправился домой. Мне понадобились часы, - ихъ не было на моемъ столе. Я ударилъ себя по лбу. - Да ведь часы украдены! Ну, конечно, онъ укралъ мои часы въ то время, какъ сиделъ рядомъ со мной на скамье. Ахъ, онъ негодяй!

Теперь мне оставались две альтернативы: я могъ заявить объ этомъ полицiи и, спустя несколько дней, получить мои часы обратно отъ какого-нибудь закладчика, а затемъ поймали бы и этого молодца. Или же я могъ ничего не заявлять и молчать обо всемъ происшедшемъ. Это была вторая альтернатива.

И я решилъ молчать.