Царица Савская

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Царица Савская (старая орфография)

Скитаясь повсюду, переезжая с места на место, снова встречаешься волею судеб с людьми, которых уже видел когда-то, встречаешься с ними там, где не ожидаешь, и так внезапно, что от удивления забываешь даже снять шляпу, чтобы поклониться.

Это случается со мной часто, да, очень часто. С этим уж ничего не поделаешь!

То, что случилось со мной в 1888 году, странным образом связано с приключением, которое произошло очень недавно, всего какую-нибудь неделю назад, во время небольшого путешествия, которое я предпринял по Швеции.

Это совсем простая, вполне понятная история, в которой все произошло очень просто. Может быть, она и не стоит того, чтобы о ней рассказывать, но я все-таки попытаюсь это сделать, как сумею...

При нашем последнем свидании ты спрашивал... Впрочем, ты, вероятно, отлично помнишь, о чем ты спрашивал, и мне незачем напомигать тебе об этом... Тогда я ответил, что это мне никогда не удавалось, как я ни старался, - вечно являлась какая-нибудь помеха, меня отвергали, выставляли, так сказать, за дверь. И я не лгу, я могу доказать, что это правда: никогда я не был так близок к помолвке, как на этот раз - и, однако, опять очутился за дверью. С этим уж ничего не поделаешь.

* * *

В 1888 году я достал денег на поездку... Разсказываю, как было. Я отправился в Швецию и бодро шагал вдоль полотна железной дороги, в то время как поезд за поездом проносился мимо меня. Мне попадались навстречу люди, и все они кланялись мне и говорили: "здравствуйте", и я также говорил им: "здравствуйте", так как не знал, что еще отвечать. Когда я пришел в Гётеборг, мои сапоги были в плачевном виде, но об этом не стоит говорить.

Еще прежде, чем я добрался до Гётеборга, случилось со мной то, о чем я хочу рассказать.

Какого ты мнения о следующем? Если женщина из окна бросит на тебя мимолетный взгляд, а потом совершенно тебя не замечает, то ты считаешь это в порядке вещей и не основываешь на этом никаких надежд. Ты был бы глупцом, если б вообразил себе что-нибудь по одному случайному взгляду Но если женщина не только смотрит на тебя с большим интересом, а даже уступает тебе свою комнату и свою постель на шведской почтовой станции, - разве тогда у тебя нет достаточных оснований, чтобы подозревать в ней серьезные намерения и самому начать питать некоторые надежды?

Я был именно такого мнения, я надеялся до самого последняго времени. Неделю тому назад я даже предпринял из-за этого мою печальную поездку до Кальмара...

Итак, я дошел до почтовой станции Бёрби. Был уже поздний вечер, а я шагал с самого утра; поэтому я решил здесь отдохнуть. Я вошел в комнату для приезжих и потребовал ужин и ночлег.

Да, ужин можно получить, но переночевать негде: все комнаты заняты, весь дом битком набит.

Это сказала мне молодая девушка - дочь хозяина, как потом оказалось. Я посмотрел на нее и сделал вид, что не понимаю. Не хотела ли она дать мне почувствовать, что я норвежец, а поэтому и политический противник?

- Как здесь много телег! - говорю я равнодушным тоном.

- Да, это рыночные торговцы остановились здесь ночевать, - отвечает она, - поэтому-то у нас и нет больше ни одной свободной кровати.

После этого она выходит и заказывает мне ужин, затем возвращается и снова заводит речь о том, как много приезжих. Она говорит:

- Вы могли бы или дойти до следующей станции Оттераа или же вернуться с поездом назад. Здесь, как я вам уже сказала, все полно.

- Безподобная погода, - сказал я.

- Да, - ответила она, - поэтому даже приятно пройтись до Оттераа. Это недалеко, с добрую милю, не больше.

Но это уж было слишком, и я сказал серьезно и внушительно:

- Я нисколько не сомневаюсь, что вы меня устроите на ночь, я не желаю итти дальше, я устал.

- Но если все кровати заняты!.. - возразила она.

- Это не мое дело.

Говоря это, я поудобнее уселся на стул.

Впрочем, мне стало жаль девушку: она не из таких, чтобы из одного только недоброжелательства отказывать мне в ночлеге. У нея было открытое, честное лицо, и её ненависть к нам, норвежцам, казалась мне очень умеренной.

- Вы могли бы меня поместить где угодно, пожалуй хоть здесь, на диване, - сказал я.

Но оказывается, что и диван уже занят.

Мне становится немного жутко.

Не поздоровится мне, если придется еще пройти "Добрую" шведскую милю. "Добрая" миля в Швеции бесконечна, - это я уже знал по опыту.

- Но, Боже мой, разве вы не видите, что в дороге мои сапоги развалились! - воскликнул я. - Не выгоните же вы человека в такой обуви!

- Но, ведь, сапоги не станут лучше и завтра, - заметила она, улыбаясь.

Да, она, конечно, совершенно права, и я не знал, что мне делать. В эту минуту отворилась дверь, и в комнату вбежала другая молодая девушка. Она смеялась чему-то, что с ней приключилось, и казалось, была готова рассказать это. Заметив меня, она нисколько не смутилась, но посмотрела на меня пристально и даже кивнула мне головой. Потом тихо спросила:

- В чем дело, Лотта?

Лотта ответила ей что-то, чего я не разслышал, но я понял, что оне шепчутся обо мне. И я сидел и слушал с таким чувством, словно оне решали мою судьбу. Вот оне кинули украдкой взгляд на мои сапоги, и я слышал, как оне тихонько пересмеивались.

Вторая девушка покачала головой и собралась уходить.

Уже подойдя к двери, она внезапно обернулась, как будто ей что-то пришло в голову, и сказала:

- Нет, - возразила Лотта, - это невозможно, фрёкен!

- Нет, очень возможно.

Наступила пауза. Лотта размышляла.

- Да, если вы так хотите, фрёкен...

Затем, обернувшись ко мне, Лотта продолжала:

- Ну, вот, фрёкен уступает вам свою комнату.

Я вскочил и поклонился. Полагаю, поклон вышел довольно изящным. И я на словах выразил свою благодарность фрёкен, сказав, что она оказывает мне любезность, подобно которой я не встречал в моей жизни, и в заключение объявил, что её сердце так же великодушно, как прекрасны её глаза.

При этом я вторично поклонился, не менее изящно. Да, я все это выполнил превосходно. Она покраснела и с громким смехом побежала к двери. Лотта последовала за ней.

Я остался один и стал раздумывать над происшедшим. Все шло хорошо: она смеялась, краснела, опять смеялась; нельзя было ожидать лучшого начала. Господи, какая же она юная! Не старше восемнадцати лет, - с ямочками на щеках и на подбородке, с открытой шеей, без платка, даже без кружева у ворота платья, только продернутая лента для вздержки. И при этом серьезный, глубокий взгляд и такое милое лицо... Ничего подобного я еще не встречал. И она оглядывала меня с интересом. Прекрасно! Час спустя я увидал ее во дворе; она сидела в пустой коляске и пощелкивала кнутом, как будто погоняла лошадей. Какой юной и веселой казалась она при этом! Я подошел, у меня мелькнула мысль впрячься в коляску и повезти ее. Я приподнял шляпу, собираясь заговорить. Но она вдруг встала, высокая и гордая, как владетельная принцесса, с минуту поглядела на меня и вышла из коляски. Я этого никогда не забуду. Хотя у нея не было никакого основания принимать это так дурно, но она действительно была величественна. Я надел шляпу и удалился смущенный и растерянный. Чорт бы побрал мою выдумку прокатить ее! Но, с другой стороны, в чем же я провинился? Разве не уступила она мне только что свою комнату? К чему же теперь эта чопорность?

- Это притворство, - говорил я себе, - она притворяется, знаю я эту уловку, она хочет меня поймать на удочку. Ну, хорошо, покорюсь и буду барахтаться на крючке!

Я сел на лестнице и закурил трубку. Кругом болтали рыночные торговцы, по временам из дома доносился звук откупориваемых бутылок и звон стаканов. Фрёкен я больше не видал. Единственное печатное произведение, которое было со мной, была карта Швеции. Итак, я сидел, курил, злился и, в конце концов, вынул свою карту из кармана и принялся ее изучать. Так прошло несколько минут. Но вот в дверях показалась Лотта и предложила, если я желаю, проводить меня в мою комнату. Было уже десять часов, я встал и пошел за мей. В коридоре мы встретились с фрёкен.

Тут случилось нечто, что я помню до мельчайтих подробностей: стена в коридоре была свеже-выкрашена, но я этого не знал. При встрече с фрёкен я посторонился, и тут-то и случилось несчастье.

Фрёкен испуганно крикнула:

- Вы испачкаетесь масляной краской!

Но было слишком поздно. Я уже прислонился к стене левым плечом.

Она посмотрела на меня растерянно, взглянула потом на Лотту и сказала:

- Что же нам теперь делать?

Лотта ответила:

- Вычистим чем-нибудь! - и обе нокатились со смеху.

Я сажусь, и мы начинаем болтать.

Можешь мне верить или нет, но говорю тебе, что когда я разстался в этот вечер с фрёкен, у меня были самые смелые надежды. Мы болтали и смеялись над всевозможными пустяками, и я уверен, что мы просидели с добрую четверть часа на лестнице. А дальше? Дальше ничего не произошло. Я совсем не хочу хвастаться, но все же я никак не думал, чтобы молодая девушка могла провести с молодым человеком Добрую четверть часа почти с глазу на глаз, если бы она не имела при этом никаких намерений. Когда же мы, наконец, разстались, она вдобавок дважды сказала: "покойной ночи". Затем еще раз приотворила дверь своей комнаты, медленно произнесла в третий раз: "покойной ночи" и только тогда захлопнула дверь. Потом я слышал, как оне там с Лоттой принялись весело смеяться. Да, мы все трое были в прекрасном настроении.

Итак, я в своей комнате... в её комнате.

Это была совсем обыкновенная гостинничная комната с голыми, выкрашенными в синий цвет стенами и узкой, низкой кроватью. На столе лежала книга - перевод Инграама: "Царь из дома Давидова". Я начал читать ее. Из комнаты молодых девушек все еще раздавались хихиканье и смех. Что за милая веселая девушка! Этот серьезный взгляд и такое юное лицо!.. Как шаловливо она могла смеяться, хотя выглядела такой гордой! Я погрузился в задумчивость. Мечты о ней безмолвно, но властно царили в моем сердце.

* * *

Утром я проснулся от прикосновения чего-то твердого, - оказалось, что я уснул с "Царем из дома Давидова" в руках, и книга очутилась у меня под боком. Я вскочил, быстро оделся, так как было уже девять часов. Я спустился вниз и стал завтракать. Фрёкен нигде не было видно. Я подождал с полчаса, - она не приходила. Наконец, я политично сдросил Лотту, где же фрёкен.

- Фрёкен уехала, - отвечала Лотта.

- Уехала? Разве фрёкен не живет в этом доме?

- Нет, это фрёкен из помещичьяго дома, вот там наверху. Она уехала рано утром в Стокгольм.

Я остолбенел. Она, понятно, не оставила мне никакого письма, никакой записки. Я так растерялся, что даже не осведомился об её имени.

Но теперь для меня все стало безразличным. Нет, никогда не следует полагаться на женскую верность!

С чувством полного равнодушия и раненым сердцем поплелся я в Гётеборг. Да и кто бы мог это предположить! - она, которая выглядела такой честной и гордой!.. Но пусть! я хотел перенести это, как подобает мужчине. Никто в гостинице не должен видеть, как я страдаю.

* * *

Это было как раз в то время, когда Юлий Кронберг выставил в Гётеборге свою большую картину: "Царица Савская". Я, как и все, пошел посмотреть на картину и был прямо-таки поражен: удивительнее всего было то, что царица Савская сильно напоминала мою фрёкен, не тогда, когда она смеялась и шутила, а именно в то мгновение, когда она, выпрямившись, стояла в пустом экипаже, как бы уничтожая меня грозным взглядом за то, что я хотел изобразить лошадь.

И видит Бог, что я опять почувствовал на себе этот взгляд; картина лишила меня покоя, она слишком чувствительно напомнила мне о потерянном счастье. И в одну прекрасную ночь, вдохновленный этой картиной, я написал мою известную критическую статью о "Царице Савской". В этой статье я писал о "Царице" следующее:

"Она эфиопка, лет девятнадцати, стройная, заманчиво прекрасная, царица и женщина в одно и то же время. Левой рукой приподнимает она покрывало с лица и устремляет взор на царя. Она не смугла, даже её черные волосы совершенно скрыты под её серебристо-светлой короной. У нея вид европеянки, путешествующей по востоку и загоревшей от горячих лучей солнца. Только глаза её темного цвета, цвета её родины, с мрачным, вместе с тем огненным взглядом, который заставляет зрителя содрогаться. Этих глаз не забудешь, их еще долго будешь вспоминать и видеть перед собой даже во сне".

Насчет глаз прекрасно сказано. Нельзя так выразиться, не испытав на себе чего-нибудь подобного. Пусть спросят кого угодно! И с того дня мысленно я всегда называл странную девушку с почтовой станции в Бери "Царицей Савской".

Но это еще не конец. Четыре года спустя она снова появляется на моем горизонте, именно теперь, всего неделю тому назад.

Я поехал из Копенгагена в Мальмё, чтобы повидаться с одним человеком, который меня там ожидал; - я опять рассказываю все просто, как было. Я отправил свои вещи в отель, и мне отвели там комнату. Я вышел, чтобы отправиться к ожидавшему меня человеку, но сначала решил прогуляться к железнодорожному вокзалу, чтобы собраться с мыслями. На вокзале встретил я одного знакомого и разговорился с ним.

И вот как раз в ту минуту, когда стоял и разговаривал, я внезапно увидал одно лицо в поезде, уже готовом к отходу. Лицо это обернулось в мою сторону, и два глаза пристально устремились на меня. Боже, да ведь это "Царица Савская!"

Моментально вскакиваю я в поезд, и через месколько секунд мы отъезжаем. Это судьба! Разве это не судьба, что я очутился в этом месте, снова увидел ее по прошествии четырех лет и вскочил в отходящий поезд, тогда как все мои вещи остались в отеле? В судьбе своей никто не властен! Я даже и свой плащ отослал в гостиницу.

Я огляделся кругом. Это было купэ первого класса, и там сидело только двое пассажиров; я сел рядом и устроился поуютнее с сигарой и книгой. Куда теперь приведет меня судьба? Я хотел ехать туда, куда ехала "Царица Савская"; нужно было только внимательно следить за нею: где она сойдет, там сойду и я; вся моя задача состояла в том, чтобы встретиться с ней. Когда пришел кондуктор и спросил билет, у меня, конечно, его не оказалось.

Но куда же я собственно еду?

Этого я и сам не знаю хорошенько, но...

Ну, тогда мне придется заплатить до Арлефа с доплатой в сорок ёр. В Арлефе я должен взять билет дальше.

Я сделал так, как сказал кондуктор, и с радостью доплатил. Потом в Арлефе я взял билет до Лунда: "Царица Савская", может быть, ехала в Лунд, и я не хотел упускать ее из виду.

Но она не сошла в Лунде. Теперь мне снова пришлось уплатить кондуктору - на этот раз до Лакаленга и, сверх того, снова 40 ёр доплаты - это составляло уже восемьдесят ёр. В Лакаленге я решил взять билет прямо до Хецлехольма, для большей верности, и потом снова уселся в купэ, приведенный в нервное состояние усложнявшейся поездкой.

Кроме того, меня раздражала болтливость пассажиров. Какое мне, чорт возьми, дело, что в Гамбурге появилась эпизоотия. Мои спутники были, наверное, шведские торговцы скотом, так как битых два с половиною часа говорили только об эпизоотии в Гамбурге. Да, это поистине необыкновенно интересно! А, кроме того, разве меня не ждут в Мальмё? О, Господи, пусть ждут!

Но "Царица Савская" не вышла и в Хецлехолме.

Я взбесился, я уплатил котщуктору до Балинглофа, опять с доплатой 40 ёр - это уже составило одну крону и двадцать ёр - и в Валинглофе взял со стиснутыми от ярости зубами билет прямо до Стокгольма. Это стоило 118 крон - чорт побери, порядочная сумма! Теперь ясно, что "Царица Савская", точь в точь как тогда, ехала в Стокгольм.

Проходил час за часом, и мы все ехали; я наблюдал на каждой станции, но она не сходила. Я видел ее в окно, и она тоже внимательно смотрела на меня. Ах, её чувства ко мне остались те же - это было мне ясно. Но она была чуточку смущена и опускала глаза, когда я проходил мимо. Я не кланялся, - всякий раз я забывал об этом. Не сиди она, как привязанная, в дамском купэ, я бы давно уже, конечно, засвидетельствовал ей свое почтение, напомнил бы ей о нашем старом знакомстве и о том, что я когда-то спал на её кровати; я бы мог порадовать ее тем, что превосходно проспал вплоть до девяти часов.

Как похорошела она в эти четыре года! Теперь она стала еще более величественной, чем тогда.

Снова проходил час за часом; не случилось ничего особенного, кроме того, что около пяти часов поезд переехал корову; мы слышали, как захрустели кости, и остановились на минуту, чтобы изследовать рельсы, а потом снова поехали дальше. Мои спутники стали говорить о поездке на пароходе в Орезунд, что тоже было необыкновенно интересно. Как я страдал, как страдал! А ведь этот человек все ждал меня! Чорт бы побрал этого молодца в Мальмё!

Дальше, все дальше: мы проехали Эльмгут, Лиаторп, Висланд. В Висланде "Царица Савская" сходит, - я ни на минуту не выпускаю ее из виду, - но она возвращается. Хорошо, едем дальше. Приехали в Альфвесту. - "Пересадка в Кальмар!" Здесь "Царица Савская" опять сходит, но на этот раз она пересаживается в поезд, идущий в Кальмар. Этого я не ждал и был крайне смущен, так что чуть не прозевал поезд. Сломя голову влетел я в вагон, как раз в момент отхода. В купэ был один единственный пассажир; он даже не взглянул на меня, так как читал. Я бросаюсь на место и также начинаю читать. Минуту спустя слышу:

- Ваш билет!

Другой кондуктор!

- Билет? хорошо, - отвечаю я и протягиваю билет.

- Это не годится, - говорит он, - это Кальмарская линия.

- Что такое, не годится?

- Это не та линия.

- Да вы куда едете?

- Конечно, в Стокгольм, - отвечаю я, - куда же еще?

- Ну, а это кальмарский поезд; слышите, этот поезд идет в Кальмар, - говорит он сердито.

Гм... этого я не знал, - но, во всяком случае, это несносный педантизм с его стороны так придираться. Наверное, он это делает потому, что я норвежец, из политической ненависти. Я его не забуду.

- Ну, так что же нам теперь делать? - спрашиваю я,

- Это уже ваше дело... Так куда же вы теперь едете? По этой дороге вы не попадете в Стокгольм!

- Ну, ладно, тогда я еду в Кальмар. Я, собственно, в Кальмар и хотел ехать, - возражаю я. - Ведь Стокгольм никогда и не привлекал меня особенно.

Итак, эта проклятая царица едет в Кальмар. Наконец-то окончатся мои мучения!

- Ну, так заплатите до Гемлы и сорок ёр доплаты, - говорит кондуктор, - а в Гемле вы должны взять билет до Кальмара.

- Но я только что уплатил 118 крон, - протестую я. Но мне все-таки пришлось уплатить и даже 40 ёр доплаты, - это составило одну крону и 60 ёр. Но мое терпение истощается. В Гемле я бросаюсь к окошку кассы и кричу кассиру:

- Далеко могу я проехать по этой линии?

- Далеко? До Кальмара, - отвечает он мне.

- Но, быть может, можно проехать и дальше?

- Совершенно невозможно, потому что там начинается уже море.

- Хорошо, так билет до Кальмара!

- Какого класса?

Вот! Он еще спрашивает, какого класса! Очевидно, этот человек совсем меня не знает, совершенно не читал того, что мною написано. Я ответил, как он заслуживал:

- Само собой разумеется - первого класса!

Я заплатил и занял свое место. Наступила ночь; мой необщительный спутник растянулся на своем сиденье и закрыл глаза, молча, не взглянув на меня ни разу. Чем бы наполнить время? Я не мог спать, я вставал каждую минуту, изследовал двери, открывал и закрывал окна, мерз и зевал. Да, кроме того, каждый раз, как поезд останавливался, я должен был стоять у окна и наблюдать - все это из-за моей царицы. И постепенно, дойдя до крайняго раздражения, я стал даже проклинать ее.

и свистал, чтобы ему досадить. Он ни на что не обращал внимания. В глубине души я пожалел о своих прежних спутниках в виду этой напыщенности.

Наконец я не вытерпел и спросил:

- Позвольте узнать, куда вы едете?

- Ах! - ответил он, - мне еще только одну станцию.

Это было все.

- Вчера мы переехали корову.

- Что?

- Вчера мы переехали корову.

- А-а! - и он снова погрузился в чтение.

- Не продадите ли вы мне эту книгу? - сказал я вне себя.

- Книгу? Нет, - ответил он.

- Не продадите?

- Нет.

Тем дело и кончилось, Он ни разу не оторвался от книги. В противоположность его стойкости у меня совершенно подкашивались ноги. Ведь, собственно, по вине этой злосчастной "царицы" я попал в компанию с таким человеком.

Правда, она причинила мне уже много неприятностей, но все это забудется при встрече с ней. Ах! я так хотел описать ей все свои неудачи, рассказать ей о моей художественной критической статье, о человеке, который ждал меня в Мальмё, и которого я оставил на произвол судьбы, о своем путешествии - сначала по стокгольмской линии, а потом по кальмарской. Да, я, конечно, опять произведу на нее впечатление. И ни слова о жалких нескольких ёрах доплаты и о 118 кронах.

А поезд все несется.

От скуки я начинаю смотреть в окно.

Все одно и то же: лес, поле, пашни, мелькающие дома, телеграфные столбы вдоль пути и у каждой станции обычные пустые товарные вагоны и на каждом вагоне надпись: "Гольфита".

Что это за "Гольфита"? Это не может быть ни номером, ни человеческим именем. Что такое "Гольфита"? большая река в Шоаене, или фабричное клеймо, или даже религиозная секта? Ну, теперь я вспомнил: "Гольфита" - это известный вес. В одной "Гольфите", насколько я помню, содержится 132 фунта, и притом это добрые старые фунты. Как же, значит, тяжела эта "Гольфита", если на одну идут 132 таких фунта!..

А поезд все мчится.

переходит, наконец, все границы; я не могу этого дольше выносить. Я вытягиваю голову, смотрю на него и говорю:

- Что вы сказали?

Он поднимает глаза и смотрит на меня, точно свалился с неба.

- Что вам угодно? - спрашивает он.

- Что? - Он не понимает.

- Что вам нужно? - спрашивает он с досадой.

- Что мне нужно? что вам нужно?

- Мне?... Ничего!

- Ну, и мне ничего.

- Зачем же вы со мной заговариваете?

- Я! Разве я с вами разговаривал?

- А то нет! - говорит он и с бешенством отворачивается. И опять наступает молчание. Проходит час за часом. Наконец, поезд дает свисток, подходя к Кальмару.

Наступает решительная минута. Я дотронулся до своих щек, - так и есть, я не брит! Вечная история! Но, однако, это большой недостаток, что на такой длинной линии нет станции, где бы можно было выбриться, чтобы походить на человека в такой важный момент. Я ведь не требую, чтобы на каждой станции был парикмахер, но вы должны согласиться со мной, что было бы не лишним, если бы можно было найти парикмахера через каждые четыре станции, - по крайней мере, таково мое мнение.

Но вот поезд останавливается...

Я сейчас же выхожу, останавливаюсь и вижу, что "Царица Савская" тоже сходит. Но ее вдруг так окружают, что совершенно невозможно пробраться к ней. Один молодой человек даже целует ее. - Итак, здесь живет её брат, у него здесь дела, и она приехала проведать его. Минуту спустя подъезжает экипаж, она входит в него, за ней еще двое-трое, и они уезжают.

Я остаюсь. Она, нисколько не задумываясь, уехала у меня, так сказать, из-под носа.

Ну, нечего делать! Впрочем, если хорошенько подумать, так я еще должен быть ей благодарен за то, что она дает мне время выбриться и прифрантиться, прежде чем показаться ей. Надо пользоваться временем.

Ко мне подходит носильщик и предлагает снести мой багаж.

- Нет, у меня нет багажа.

- Разве у меня нет никакого багажа?

Понял он меня тедерь? Но этим я не отделался, он хотел знать, не еду ли я дальше.

- Нет! Я не еду дальше.

- Так, значит, я здесь хочу поселиться?

- Может быть, на некоторое время! Есть ли по близости гостиница?

- Но что же мне, собственно, здесь нужно? Moжет быть, я агент или контролер?

Еще один человек, который не читал моих произведений.

- Нет! Я не контролер.

Но что же я такое?

- Прощайте! - кричу я ему в лицо и ухожу.

Какая назойливость! Я отлично могу и сам найти гостиницу, если на то пошло.

Но я должен был придумать себе положение, выдумать цель своего приезда, которою я мог бы воспользоваться, как предлогом, так как было очевидно, что если даже голодный носильщик так любопытен, то хозяин гостиницы будет много хуже.

Итак, что же бы я мог официально, для отвода глаз, делать в Кальмаре? Я должен был и для того еще выдумать себе подходящее дело, чтобы не скомпрометировать мою царицу.

И я выходил из себя, придумывая, что бы такое я "мог делать" в Кальмаре. Этот вопрос не давал мне покоя даже в то время, когда я находился во власти бритвы парикмахера. Одно было очевидно, - я не мог показаться в гостинице, прежде чем не выясню моего официального положения.

- У вас есть телефон? - спрашиваю я. Нет, в парикмахерской не было телефона.

- Но не можете ли вы послать в ближайшую гостиницу, чтобы заказать мне комнату? Мне некогда самому итти, у меня пропасть дел!

- С удовольствием!

С этим поручением отправляется ученик. Я же отправился гулять по улицам, осмотрел церкви, гавань, при чем шел довольно быстро, из боязни, чтобы кто-нибудь не остановил меня и не спросил о цели моего прибытия в Кальмар. Наконец, я дошел до парка, кинулся на скамью и погрузился в размышления. Я был один. Кальмар! Что нужно мне в Кальмаре? Название казалось мне знакомым: где-нибудь я читал о нем. Бог ведаеть, не из области ли политики... какой-нибудь необычный риксдаг, мирный договор? Я произносил - "кальмарский мир", "перемирие при Кальмаре" - не слыхал ли я когда-нибудь о таком событии? Не было ли кальмарского договора? Но, поразмыслив немного, я сказал себе, что никогда не слыхал о договоре при Кальмаре. Вдруг я подпрыгнул: мне кажется, я нашел - была кальмарская битва, сражение при Кальмаре, как битва Ворте или Дюппеле. Да, теперь я вспомнил. Я опрометью бросился в гостиницу: раз была битва при Кальмаре, так я хочу познакомиться с историческими местностями - вот и цель моего приезда. Вот здесь стоял корабль Нила Иуля, там вражеская бомба пронеслась высоко над землей и взорвала землю в огороде, там Густав Адольф упал на палубу военного корабля, тут Кольбейн Сильный спросил: "Что там разрушается?" - Норвегия ускользает из твоих рук! - ответил Эйнар.

Но, подойдя к гостинице, я струсил и отказался от всей своей истории битвы. Никогда не было никакой битвы при Кальмаре, битва была на копенгагенском рейде! И а опять отправился по городу Все представлялось мне в мрачном свете.

Так пробродил я целый день, на ел, не пил и совсем выбился из сил. К тому же было уже слишком поздно, чтобы зайти в книжную лавку и купить путеводитель по Кальмару: все книжные лавки были уже заперты. Наконец, я подошел к фонарщику.

Фонарщик повторяет: "случилось?" и смотрить на меня.

- Да, - говорю я, - я отлично помню, что здесь в Кальмаре когда-то что-то случилось. Это имеет большой исторический интерес, и потому мне так это и хочется знать.

Мы стоим друг против друга.

- Где вы живете? - спрашивает он.

- Я именно и приехал исключительно для того, чтобы изучить это, - неребиваю я, - это стоило мне довольно дорого, да, это обошлось мне даже в одну крону и шестьдесят ёр штрафа помимо ста восемнадцати крон за проезд, о которых я даже и говорить не хочу. Можете спросить у кондукторов, если хотите!

- Вы из Норвегии?

- Да, я из Норвегии!

- Вы агент?

Несмотря на все мое утомление, мне пришлось поспешно обратиться в бегство - ведь это было как раз то, что я хотел от него узнать: кто я такой? Но и в этом опять виновата "царица" во всем она виновата, и я высказал пожелание, хотя и в мягких выражениях, чтобы она провалилась в преисподнюю за свои козни.

Потом я снова вернулся в парк.

Нет, теперь я уже не видел спасения!

Я прислонился к дереву, но прохожие начали на меня посматривать. Я нашел, что не безопасно оставаться здесь дольше, и поплелся далее. Три часа спустя я очутился за городом. Я огляделся, - теперь я один. Передо мной возвышается какойто черный колосс. Я останавливаюсь, чтобы осмотреть этот колосс: он похож на гору с церковью на вершине. В то время, как я так стою, оттуда выходит какой-то человек. Я останавливаю его и спрашиваю:

- Что же это за гора, мне неизвестно её название из географии, хотя я знаю очень много гор?

- Это замок, - отвечает он.

- Замок, кальмарский замок!

Хотелось бы мне знать, не происходило ли в нем все то, что бродило в моей голове.

- Замок, конечно, теперь запущен и в развалинах в сравнение с тем, каким он был, когда в нем происходили великия события? - спросил я.

- О, нет, смотритель содержит все в порядке! - ответил тот.

- Кто живет там в настоящее время? Я хочу спросить, как фамилия того князя, который помещается в южном флигеле? У меня вертится на языке, но...

У меня тотчас является блестящая идея: я мог сюда приехать, чтобы осмотреть древности в замке. Я бы обнял этого человека, если б у него не было мешка на спине, и я отлично помню, что, прежде чем мы разстались, я осведомился о его жене и детях.

В полночь я, наконец, пришел в свою гостиницу. Я тотчас отыскал хозяина и сказал, что хотел бы занять комнату.

- Я хочу здесь изучать древности, - сказал я коротко и резко, - я даже покупаю старинные вещи; было бы вам известно, - это моя профессия.

Хозяин удовлетворился моим объяснением и велел провести меня в комнату.

* * *

Затем следует неделя разочарований, потраченных усилий. Целая неделя! "Царицы Савской" нигде не видно. Я искал ее день за днем, заходил осведомляться к почтмейстеру, беседовал с двумя полицейскими, исходил парк вдоль и поперек в часы гулянья, осматривал каждый день витрины фотографов, чтобы увидеть, не выставлен ли и её портрет, - но все было напрасно. Я нанял двух человек, день и ночь сторожил на железнодорожной станции, чтобы она не могла ускользнуть от меня, и с нетерпением ожидал конца всей этой истории.

Между тем, я ежедневно осматривал замок и собрание древностей. Я исписывал большие листы заметками, считал ржавчины на саблях и сломанных шпорах, отмечал все года и надписи, которые находил на старых шкатулках и картинах, не преминул даже записать мешок с перьями, найденный мною среди древностей и который, как оказалось, принадлежал смотрителю. Я производил свои исследования с мужеством отчаяния; между тем мысли мои были полны горечи; раз уже я принялся отыскивать "Царицу Савскую", я не мог остановиться на полдороге, даже если бы должен был стать для этого настоящим антикварием. Я телеграфировал в Копенгаген относительно своей корреспонденции и вообще начал устраиваться на зиму. Бог знает, чем это еще кончится! Вот уже шесть дней, как я живу в гостинице. В воскресенье я нанял четырех мальчиков, чтобы они утром и вечером караулили у церкви, не пойдет ли туда моя "царица". Но это не помогло.

Во вторник утром пришли, наконец, мои письма; этот вторник чуть не убил меня. Одно письмо было от того человека, который ждал меня в Мальмё: если я не приехал до сих пор, то могу совсем не являться; он прощался со мной навсегда. Я почувствовал глубокую рану в сердце.

Второе распечатанное мною письмо было от друга и содержало известие, что две крупные газеты уличали меня в плагиате и подтверждали это цитатами. Я почувствовал еще более глубокую рану в сердце. В третьем письме был счет - его я вовсе не стал читать - с меня было довольно и этого. Я бросился на диван и уставился глазами в одну точку. Но чаша страданий не была еще выпита мною до дна. В дверь постучали.

- Войдите, - сказал я слабым голосом. Вошел хозяин в сопровождении какой-то старухи; у старухи была в руках корзинка.

- Прошу извинения, - сказал хозяин, - вы ведь покупаете старинные вещи?

Я уставился на него.

- Старинные вещи? Я покупаю старинные вещи?

- Да, вы ведь сами говорили.

И я принужден был выказать интерес к сгаринным вещам.

на эти драгоценности.

И женщина открывает свою корзину.

Я всплескиваю руками от восхищения и объявляю, что желал бы приобрести все, каждую вещь. Какой великолепный ушной шприц! Хотел бы я узнать, какой король пользовался им в последний раз Ну, да это я узнаю, как только загляну в свои бумаги, - пока это не к спеху. А сколько хочет она за эту роговую ложку? А эти три обкуренные трубки Набека! {Набек, известный норвежский радикал, изображением которого украшают трубки.}. Я их не отдам ни за какие деньги, так же как и эту вилку. Итак, сколько же я должен заплатить за все это?

Женщина задумывается.

Двадцать крон, полагает она. И я, не раздумывая, не торгуясь, отдал ей двадцать крон, только чтобы поскорее отделаться от нея. Как только она вышла, я побежал в парк, чтобы перевести дух. Нет, это было уже свыше моих сил!

Я вгляделся и остолбенел: "Царица Савская"!

Наконец-то, наконец-то нашел я ее вновь, мою Савскую царицу!

Ее сопровождал господин, её брат, тот самый, который целовал ее при встрече. Они идут подь руку и тихо разговаривают. Я стоял наготове. Наступала решительная минута - пусть будет, что будет! Я хочу начать с того, что напомню ей, как я когда-то спал на её кровати; тогда она, конечно, вспомнит меня. А когда, таким образом, будет положено начало разговору, брат, конечно, поймет, что ему следует удалиться.

Я выступаю вперед.

Оба глядят на меня с изумлением, и от этого я смущаюсь и забываю, с чего хотел начать.

- Фрёкен, четыре года тому назад... - И умолкаю.

- Что ему нужно? - спрашивает господин и взглядываеть на нее. Потом обращается ко мне и спрашивает то же самое:

- Что вам нужно? - и говорит это довольно высокомерным тоном.

- Я хотел, - отвечаю я, - я хотел только попросить извинения, что позволяю себе приветствовать фрёкен. Но какое вам дело до этого? Мы с фрёкен старые знакомые, я даже на её кровати...

- Идем, идем!

Так она не хочет меня узнавать, она отрекается от меня! Гнев овладевает мною, и я иду следом за быстро удаляющейся парою. Господин внезапно оборачивается. Увидев, что я следую за ними, он преграждает мне дорогу.

Он выглядит, впрочем, не слишком отважным, он даже заметно дрожит. Царица проходит дальше, наконец, начинает почти бежать.

- Что вам нужно, любезнейший? - спрашивает опять господин.

- Ну, так, во-первых, фрёкен, повидимому, не желает видеться с вами, а, во-вторых, фрёкен - не фрёкен, а фру, она вышла замуж, это моя жена. Теперь вы довольны?

- Она... что такое?.. Она... ваша жена?

- Да, она моя жена! - проревел он. - Теперь вы меня понимаете?

Его жена, его жена!

Я просидел несколько часов на скамейке, предаваясь самому мрачному отчаянию.

К полудню я вернулся в гостиницу, заплатил по счету и прокрался незаметным образом на вокзал. Прождав еще с добрый час поезда, я уехал, обобранный и подавленный, убитый горем, терзавшим меня всю дорогу.

Купленную мною корзину с старинными вещами я оставил в Кальмаре. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Видишь, мне не суждено жениться! Еще никогда я не был так близок к этому, как теперь, и вот какой конец! Я не жалею труда, не отступаю перед путешествием, не страшусь расходов, и все-таки - ничто не помогает! Что же делать? - Судьба!