Ён Тру

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ён Тру (старая орфография)

Один из наших товарищей рассказывает: В пять часов вечера в сочельник запер я свою дверь и отправился к Кьюслингу. На улице было порядком холодно, а я знал, что у Кьюслинга топили, и кто знает, быть может, у него даже найдется, что поесть. Хотя, в сущности, у него не было никаких средств к жизни, но он все же ухитрялся как-то жить изо дня в день и, собственно говоря, никогда не сидел без гроша. Неделю тому назад он даже купил себе новые калоши, несмотря на то, что его кошелек казался совершенно тощим.

Я вошел и в полутьме разглядел Кьюслинга, сидящого у стола.

- Садись,-- сказал он лаконически.

Это была его обычная манера. Он никогда не говорил: "пожалуйста, садись" или "сядь, прошу тебя", а только коротко и ясно: "садись".

- Желаю тебе веселых праздников,-- сказал я. - У тебя хорошо, тепло, я же сегодня совсем не топил, в моей печке прескверная тяга, так что ее совершенно безполезно топить.

Кьюслинг не возразил ни слова. Он встал и достал откуда-то кусочек колбасы и большой кусок хлеба.

Я сидел и старался глядеть в другую сторону в то время, как он занимался своей колбасой. Когда же он предложил и мне поесть и даже придвинул для меня стул к столу, я притворился очень удивленным.

- Право, милейший, у тебя все какие-то неожиданности. Как, у тебя даже есть, что поесть! Ну, что же, большое тебе спасибо! Стоит, право, немыого попрсбовать, в особенности, когда это такая вкусная вещь!

И я принялся есть церемонно, маленькими кусочками.

- Ах, пожалуйста, не корчи из себя дурака, съешь все это,-- сказал Кьюслинг.

И я съел колбасу и хлеб, потому что он желал этого.

- Тебе бы следовало теперь выпить рюмочку водки, но у меня нет дома водки... Что ты скажешь, если мы возьмем да пойдем к Ёну Тру.

- Ах,-- ответил я, уже наевшись,-- ну что мы станем делать там у него? А впрочем, если ты хочешь...

Да, Кьюслинг хотел непременно итти к Ёну Тру и уже надел для этого свои новые калоши.

Ён Тру был преоригинальный человек - сын крестьянина, студент-теолог, а практичен как кузнец. Он был до того скуп, что с трудом уплачивал аккуратно за квартиру. Занимал он самое невозможное помещение, хуже которого нельзя было и придумать для человека,-- какую-то конурку, в которой не было ни одного порядочного стула, ни даже занавесок у окна. Но никому не могло притти в голову, встречая Ёна Тру на улице, что он живет хуже других. Насколько я могу судить, он был всегда прекрасно одет и даже в дождливую погоду имел при себе дождевой зонтик.

- Вряд ли он теперь дома,-- сказал Кьюслинг и постучал в дверь. Но он был дома.

- Веселых праздников.

Мы сели, на чем попало, и принялись болтать. Я оглянулся кругом. Пол весь покосился, потолок совершенно покатый и где-то в самом ушу, чуть ли не под самой крышей, маленькое оконце. На стене против нас висели цилиндр и соломенная шляпа - больше ничего. Все голо и пусто,-- только эти две шляпы. А на кровати даже не видно признаков постели.

Вдруг Кьюслинг сказал:

- Ты, в сущности, удивительный человек, Ён Тру, так что ничего не будет удивительного в том, если ты мне одолжишь пять крон, когда я тебя попрошу об этом.

- Хм... нет, этого я не могу сделать,-- ответил Ён. - Да, положительно я не в состоянии этого сделать! Я должен был получить из дому немного денег, но оне еще не пришли.

- Ну, я также должен на-днях получить деньги,-- продолжал Кьюслинг,-- я сегодня получил известие, оне уже высланы, так что тебе нечего бояться, что я не отдам, если ты мне дашь взаймы пять крон.

- Да, да, знаю, но... Нет, к сожалению, не могу в данный момент. Я ведь даже не мог сегодня, в сочельник, надеть чистой рубашки, потому что нечем было заплатить прачке,-- говорит Ён, показывая на свою грязную рубашку.

Пауза.

- Так вот как! Значит, и у тебя не густо! - как бы нехотя замечает Кьюслинг,-- а мы-то, по правде сказать, оба на тебя разсчитывали.

Ён, улыбаясь, качает головой. Я молчу, потому что сыт и совершенно доволен. Но я не могу удержаться от улыбки, услыхав от Кьюслинга, что он на-днях ожидает денег. Хотелось бы мне знать, откуда он их ждет.

- Да, Рождество бывает только раз в году, и ты, Ён, чорт меня возьми, должен сегодня сделать что-нибудь для нас, угостить нас, что ли,-- говорит уже прямо Кьюслинг. - Да, да, тебе не отвертеться от нас.

- Как, я?-- возражает Ён испуганным голосом. - Но что могу я сделать для вас, ведь у меня нет денег!

Тогда Кьюслинг указывает на стену, где висят шляпы, и говорит:

- Если у тебя нет денег, то позволь нам заложить твой цилиндр.

- Цилиндр?! - Ён привскакивает на месте.-- Нет, нет, я ведь еще не сошел с ума.

- Хорошо, ты можешь взять соломенную шляпу!

- А, соломенную шляпу? Нет, благодарю покорно. Как ты полагаешь, много ли дадут в это время года за соломенную шляпу?

- Нет, нет, ни за что!

Пауза.

Кьюслинг повторяет свою просьбу.

- Никогда в жизни я не слыхал ничего подобного! - кричит Ён Тру. - Может быть, ты желал бы видеть меня идущим в это время года по улице в соломенной шляпе?

Я попрежнему не говорю ни слова, потому что я сыт и сижу так уютно. Но у меня в голове мелькает мысль: что, если бы пришить к этой соломенной шляпе наушники? И я начинаю думать о красных фланелевых наушниках, потому что незадолго до этого я мечтал о теплых, очень теплых фланелевых рубашках.

А те двое продолжают спорить о цилиндре.

- Если на то уж пошло, то ведь ты сидишь в новешенъких калошах,-- говорит Ён Тру,-- почему же ты их не заложишь?

Вместо ответа Кьюслинг сбрасывает одну калошу и поднимает кверху ногу. Сапог его - сплошная зияющая дыра, и мы все трое чувствуем ужас подобного положения.

- Ну что, находишь ли ты, что я могу обойтись без калош? - спрашивает он.

- Нет, нет, но скажи, Бога ради, мне-то что за дело до всего этого?

Кьюслинг встает и протягивает руку к цилиндру. Все это дело одной секунды, но Ён все же успевает предупредить его: он схватывает цилиндр и крепко держит его на далеком разстоянии от себя, чтобы как-нибудь не помять.

- Встань же,-- кричит мне Кьюслинг,-- чорт возьми, да отними же у него цилиндр!

Я поднимаюсь с места, но Ён грозно произносит:

- Говорю вам, не подходите, вы испортите мой цилиндр!

Но ему все же пришлось отдать его. Нам не стоило ни малейшого труда осилить его. Практический инстинкт крестьянина подсказал ему, что цилиндр утратит всякую ценность как для нас, так и для него, если будет помят, а поэтому он предоставил его нам. И Кьюслинг решил его заложить и на вырученные деньги купить чего-нибудь съестного. Только бы ссудные кассы не были закрыты. Выходя из комнаты, он все еще продолжаль бормотать обижеиным тоном:

- Ну, видана ли подобная свинья! У меня, можно сказать, деньги уже на почте лежат, а он все же не хочет мне...

- Сам свинья,-- передразнил его Ён. Затем открыл дверь и крикнул ему вслед:

- Смотри ты у меня, не потеряй квитанцию!

Но тут ему приходит в голову, что он также имеет право принять участие в ужине и, таким образом, но мере возможности, попользоваться вырученными за его цилиндр деньгами. Он присел на кровати и принялся высчитывать, сколько могут дать за цилиндр. При этом к нему вернулось его обычное спокойствие, гнев исчез, и он даже обратился ко мне с вопросом, как я думаю, дадут ли под цилиндр пять крон! Я опять удобно сидел на полу, прислонясь спиной к стене,-- еще немного, и я бы заснул.

Но Ён стал тревожиться. Почему Кьюслинг не идет, куда это он запропастился? Не сбежал же он с деньгами! Ён открыл свое оконце и, не обращая внимания на мороз, высунул голову, чтобы посмотреть, не видать ли Кьюслинга.-- Хорошо, если он будет так догадлив и принесет немного чайной колбасы...

Наконец, Кьюслинг вернулся. Нет, он не принес колбасы. Ему дали всего две кроны, и он все израсходовал на коньяк. И Кьюслинг с шумом поставил бутылку на пол.

- Нечего сказать, хороший сорт цилиндров ты носишь! - ворчал он.-- Хе-хе, вот так цилиндр,-- две кроны!

- А где у тебя квитанция? - крикнул снова взбешенный Ён.

Получив квитанцию, он зажет свечу и стал подозрительно разглядывать, не выдали ли Кьюслингу больше денег, чем он сказал.

Минуту спустя мы все подошли к столу и пропустили по рюмке. Я пил с большой жадностью. Ён также много пил,-- казалось, он основательно хотел попользоваться своей частью. Только Кьюслинг пил очень осторожно, каждый раз наполняя свою рюмку только до половины.

- Просто безсовестно, до чего вы наливаетесь! - сказал он.

Коньяк сильно оживил и приободрил меня. Я не захотел пропустить этого замечания без возражения, я чувствовал себя сильным и энергичным и ответил:

- Завидно тебе, что ли? Ты слышишь, мы не должны так безсовестно наливаться!..

Кьюслинг взглянул на меня.

- Что с тобой? - спросил он с удивлением.

Ён становился все веселее. Он выпил еще рюмку в знак того, что коньяк принадлежит, собственно, ему. Он делался все развязнее и, наконец, просто стал ликовать. Еще через минуту он снова затеял разговор о чайной колбасе. Кьюслинг наполнил мою рюмку и принес ее мне, так как я снова сел на пол, но я не взял её.

- Не обиделся же ты в самом деле? - сказал Кьюслинг и внимательно поглядел на меня. Я ответил, что напрасно он так заботится обо мне,-- я-то уж ни в каком случае не стану пить его коньяк. И если он ничего не имеет против этого, то я, так и быть, останусь сидеть там, где сижу. Но могу и уйти.

Пауза.

Кьюслинг продолжал смотреть на меня с изумлением.

- Будь ты в здравом уме, я закатил бы тебе хорошую затрещину, но ты, бедняга, теперь невменяем! - произнес он и отошел от меня.

- Ты, кажется, воображаешь, что я пьян?

- Нет, не пьян, но пока с тебя совершенно достаточно.

Я продолжаю сидеть, обдумывая его слова, а тем временем Ён все приглядывается к коньяку, который, повидимому, уже порядком подействовал на него. Он начинает нет и болтать сам с собой.

без колбасы. Вдруг он предлагает нам всем вместе спеть что-нибудь. И они оба поют: "Когда вечером солнце сияет". Я внимательно слушаю, но едва они пропели первую строфу, как я поднимаюсь с пола и подхожу к Кьюслингу.

Какое-то трогательное чувство к нему охватило меня, я схватываю его за руку и что-то бормочу.

- Ну, хорошо, хорошо! - говорит Кьюслинг, и я опять сажусь на свое место. Ён поет новую песню, шведскую десню о "Бианке".

- Послушайте, ступайте-ка, купите колбасы! - вспоминает он еще раз.

- Сейчас, только дай денег! - возражает Кьюслинг.-- Я знаю, у тебя есть деньги, ты ведь меня не проведешь.-- Настроение Ена сразу изменилось, он сел на свою кровать и постарался, насколько это было возможно, овладеть собой. Упоминание о деньгах пробудило в нем опять инстинкт крестьянина. Осторожно дотронулся он до кармана на груди и сказал с хитрым лукавством пьяного человека:

- Вот как? Ты знаешь, что у меня есть деньги? Кто тебе рассказал об этом? Ты можешь меня всего обыскать, я ведь сегодня не мог даже прачке заплатить.

- Ну, понятно, это все только шутка! - сказал Кьюслинг,-- тебе так же плохо приходится, как и нам. Да, да, ты совершенно прав. Не найдется никого, кто бы стал подозревать, что человек, живущий в подобной дыре, может быть денежным человеком.

- Ну, что до этого касается, то...

- Нет, об этом не стоит и разговаривать: человек, у которого даже свинья не захотела бы жить, не может быть ничем иным, как только бедняком в роде нас. И понятно, нет никакого стыда в том, что ты носишь цилиндры ценою в две кроны, когда ты вынужден это делать.

- Вынужден! - воскликнул он,-- о, еще совсем неизвестно, вынужден ли я...

- Ну, да ведь это известно, и не захочешь же ты хвастаться перед нами тем, чего нет.

Ён вскочил со стула. Вся природная осторожность покинула его. Он дал волю своему негодованию и, стуча по столу кулаком, повторял, что он сын богатого Тру, да, сын богача Тру. Он поспешно вытащил из бокового кармана бумажник, поднес его к самому носу Кьюслинга и воскликнул:

- Видишь ли ты это? Я спрашиваю тебя - видишь ли ты это?

Кьюслинг казался очень удивленным и отступил от него.

- Да, я сын богатого Тру - продолжал Ён,-- кто бы мог этому поверить? Ты ведь тоже не принимал меня за богача?

- Нет,-- ответил Кьюслинг и покачал головой. Но Ён несся теперь на всех парах. Он наслаждался изумлением Кьюслинга и продолжал все больше хвастаться. Он, казалось, просто надувался тщеславием, он становился на носки, кричал и, наконец, подошел ко мне и также поднес свой бумажник к моему носу.

- Ну, пустым бумажником меня нисколько не удивишь,-- произнес вызывающим тоном Кьюслинг.

- Пустым!.. Ах ты, собака! - и Ён принялся вытаскивать из бумажника кредитки, размахивать ими во все стороны, стал бегать за Кьюслингом по всем углам комнаты и совать ему в лицо пачки бумажек.-- Как, это он называет пустым бумажником? Ха-ха-ха, приходится спрашивать его об этом, если уж он так наивен. Да,-- я только Ён Тру, сын бедняка Тру, и у меня, у бедняка, нет ни гроша в кармане! ха-ха-ха!

Его хвастовству не предвиделось конца. Он присел к столу, опорожнил всю бутылку и продолжал хвастаться. Кьюслинг сказал, наконец:

- Да ведь я же всегда говорил и говорю, что ты удивительный человек, Ён Тру... Ну, какъже теперь обстоит с пятью кронами,-- дашь ты мне их или нет? Хотя мы и выпили коньяк, но рождественский сочельник все еще не прошел.

- Но,-- произнес Ён, точно он продолжал без всякого перерыва свою речь и как бы не слыша слов Кьюслинга,-- но я совсем не с той целью показывал вам мои деньги, чтобы дать вам взаймы, в этом вы жестоко ошибаетесь.

- До тех пор, пока вы мои гости, вам не нужно занимать деньги, чтобы делать какие бы то ни было покупки для моего дома. Об этом уж позаботится сын Тру, да, сын богача Тру, и все расходы по ужину возьмет он на себя!

- Браво! - радостно воскликнул Кьюслинг.

Это одобрение еще сильнее подзадорило Ёна: он встал, порылся в кармане жилета, вытащил оттуда полкроны и кинул ее на стол, говоря:

- Вот это на колбасу!

Кьюслинг был ошеломлен и побежден. Право, это было уже слишком.

- На колбасу? Как, так много? Да в уме ли ты! - воскликнул он. А Ён стоял, точно окаменев в своей гордости, и раздумывал, что бы такое еще сделать для нас. Он схватил Кьюслинга за пуговицу и произнес торжеетвенным тоном:

- Я уполномачиваю тебя купить длинную чайную колбасу! Стой, ни шагу: вот тебе пять крон, отдай мне назад полкроны. Я уполномачиваю тебя купить две самые длинные чайные колбасы, какие ты только найдешь, и еще бутылку коньяку! Да, вот тебе пять крон. Если тебе этого мало, скажи только,-- вот тут у меня на груди находится еще много крон, так как ты видишь перед собой сына богача Тру собственной персоной!

Кьюслинг, наконец, высвободил свою пуговицу и поснешно ушел. Ён крикнул ему вслед:

- Смотри, чтоб тебе верно дали сдачу с моих пяти крон, потому что ты должен получить много сдачи. Прошло несколько минут,-- целых десять минут, а Ён продолжал говорить без умолку, и меня от этого опять начало клонить ко сну. Четыре раза присаживался он рядом со мной на пол, но нигде не мог найти себе покоя, поминутно вскакивал и принимался ходить по комнате. В конце коыдов, он начал громко деть.

Мы услыхали шаги на лестнице - медленные, тяжелые шаги. Ён улыбнулся.

- Слышишь ли ты? Да, да, у него не легкая ноша,-- сказал он, высовывая язык от удовольствия.

Но ноша Кьюслинга не была тяжела,-- у него ничего не было в руках: все лавки были уже закрыты, когда он вышел наулицу. Кьюслинг с яростью проклинал всех торговцев города.

Ён был единственный, которого обрадовала эта неудача. Да, не могло быть сомнения,-- он втихомолку радовался этому и сейчас же потребовал свои деньги обратно. Он стал также бранить торговцев, но разве это его вина, ведь он хотел угостить нас. О, да, он хотел еще больше сделать, хотел догнать Кьюслинга и дать ему еще пять крон на угощение для нас - разве несколько лишних грошей играют для него какую-нибудь роль?..

Свеча догорела, было уже поздно. Ён стал зевать и хотел уже ложиться спать. Кьюслинг сидел молча, раздумывая над чем-то. Он ведь всегда находил столько способов и придумывал столько уловок.

- Ну, что же, значит, и мы должны уйти,-- сказал он, обращаясь ко мне. - Да, пойти домой и лечь; тогда, быть может, мы позабудем, что сегодня сочельник.

Он повернулся к Ему Тру и пожелал ему спокойной ночи.

- Нам бы по-настоящему не следовало расходиться, мы должны бы провести весь вечер вместе,-- продолжал он,-- впрочем, ведь Ён никуда не может с нами пойти.

- Как, он-то не может?..

- Да разве же он может выйти на улицу в соломенной шляпе?

О, да, сын богача Тру может себе это позволить. И Ён нахлобучил на голову соломенную шляпу и пошел, пошатываясь, впереди всех по лестнице. Когда мы вышли на улицу, Кьюслинг направился по дороге, ведущей в кафэ Штрих. Желтая соломенная шляпа Ёна светилась точно ореол вокруг его головы, и он должен был придерживать ее обеими руками, чтобы ветер не снес её.

- Катакомбы! - тут он остановился.

- Нет, это право, не годится, Ён Тру,-- сказал он,-- люди таращат на тебя глаза и говорят, что ты шут, изображающий елочного деда. Не можешь же ты допустить, чтобы о тебе так отзывались!

Ён весь вздрогнул.

его соломенную шляпу. Он даже снял ее, несколько раз помахал ею в воздухе, затем надел на затылок, говоря, что он вспотел, до того ему жарко, и что вообще он бы хотел видеть того, кто отважится таращить глаза на сына богача Тру.

После того, как Кьюслинг довел его до этого состояния, уже не стоило ни малейшого труда затащить его в "Катакомбы", где ему пришлось-таки раскошелиться и разстаться со своими пятью кронами.

И тут-то оказалось, что Кьюслинг целый день ничего не ел, хотя сам накормил меня на славу.

Затем другой товарищ начал рассказывать.