| Автор: | Гамсун К., год: 1905 |
| Примечание: | Перевод Е. В. Кившенко. |
| Категория: | Рассказ |
| Входит в сборник: | Рабы любви |
| Связанные авторы: | Кившенко Е. В. (Переводчик текста), Саблин В. М. (Издатель) |
Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Парижские этюды
Парижскiе этюды.
Кнутъ Гамсунъ.
Переводъ Е. Кившенко.
I.
Красота и сила окружаютъ меня; блестящая бешеная жизнь проносится мимо меня. Это целая нацiя веселыхъ факельщиковъ. Отъ малейшаго пустяка приходятъ они въ праздничное настроенiе, жгутъ ракеты и сыплютъ искрами. Все здесь смешано и перемешано: порокъ, продажность, добродетель, красота и сила. Посреди величественнаго ритма архитектуры и искусства раздается самое фальшивое пенiе, самая наивная музыка, Какiе шарманщики и какiе уличные певцы въ Париже, и ни одного действительно великаго композитора въ исторiи французской музыки! Люди на улице насвистываютъ часто маршъ, но сами при этомъ не маршируютъ въ тактъ. Когда нацiональная гвардiя - версальскiя войска - маршируютъ по городу, то, право, можно плакать съ досады, до того они идутъ не въ ногу. Марсельезу, и ту лучше играютъ за границей, чемъ въ Париже.
Но, вместе взятые, эти люди охотно поютъ и играютъ. Радость и жизнь опьяняютъ ихъ и поднимаютъ высоко надъ землей. На улицахъ громко перекликаюхся между собой, кричатъ на лошадей и щелкаютъ длинными бичами. Съ высокомерiемъ и презренiемъ ко всему чужому, въ нихъ преспокойно уживается наивное любопытство. Встречается имъ по дороге китаецъ или даже арабъ, - они все смотрятъ ему вследъ, оборачиваются назадъ, останавливаются и глазеютъ на него съ разинутыми ртами. Въ Санъ-Франциско никто не повернетъ головы, чтобы посмотреть даже на дикаря съ продетымъ сквозь ноздри кольцомъ.
II.
Точно веселые танцоры проходятъ они, точно самый молодой, самый смелый народъ, и редко, весьма редко совершаютъ они какой-нибудь проступокъ противъ внешнихъ формъ. Культура у нихъ у всехъ въ крови, они избегаютъ быть грубыми и умеютъ сохранять душевное равновесiе. Подобно большинству аристократовъ, они консерваторы. Они и въ наши дни все еще продолжаютъ запечатывать свои письма облатками и употребляютъ спички, отвратительный серный запахъ которыхъ можетъ быть превзойденъ только запахомъ американскихъ спичекъ. Ихъ прошлое велико, и они живутъ имъ. Генералъ въ мундире для нихъ богъ, и они тайно вздыхаютъ о монархической роскоши. Разсыльные при министерствахъ продолжаютъ и по сiе время ходить въ треуголкахъ.
- Monsieur, monsieur!
На крыльце гостиницы, въ которой я живу, уселись какъ-то вечеромъ поваренокъ, занимающiйся перемыванiемъ посуды, и одинъ изъ поваровъ. Они сидятъ рядомъ и болтаютъ, покончивъ съ дневной работой. Спустя некоторое время поваренокъ встаетъ и говоритъ:
- Покойной ночи, monsieur!
И поваръ отвечаетъ:
- Покойной ночи, monsieur!
Внешняя форма никогда не забывается.. Однажды некто получилъ письмо. Это былъ ответъ на просьбу о свиданiи. Молодая дама недавно овдовела, носила еще трауръ по муже и писала на бумаге, окаймленной черной полоской. Но она обещала притти на свиданiе.
Я знаю, что это фактъ, я самъ виделъ письмо съ черной каемкой.
III.
Некто разсказываетъ:
- Около пяти часовъ утра. Я уже всталъ, потому что всю ночь не спалъ. Я чувствую себя несчастнымъ и покинутымъ. У меня ничего не болитъ, но я получилъ письмо, и оно-то погрузило меня въ такую глубокую печаль. Я выхожу изъ дому, брожу по улицамъ и захожу въ извозчичiй трактирчикъ. Я требую кофе и коньяку. Тамъ сидятъ извозчики за первымъ завтракомъ, - пять извозчиковъ. Они едятъ и громко разговариваютъ.
Я сижу и держу въ руке фотографическую карточку: я разглядываю ее и перечитываю безконечное число разъ несколько словъ, написанныхъ на обороте.
Меня просили сжечь эту фотографiю, но я ея и до сего дня не сжегъ. Я протягиваю ее сидящему рядомъ со мной извозчику; онъ разсматриваетъ ее, улыбается и говоритъ, что у меня недурной вкусъ.
- Вы, кажется, ошибаетесь, - возражаю я, - это моя невеста.
Онъ еще больше хвалитъ мой вкусъ и передаетъ карточку своему товарищу, говоря, что это моя невеста. Все любуются фотографiей и все радуются, и все смеются, и все громко говорятъ.
- Видите ли, она теперь уже не моя невеста, - признаюсь я, - вчера я получилъ отъ нея последнее письмо. Да, вотъ тутъ у меня ея письмо, где она прощается со мной!
Я показываю письмо и разсказываю все, что произошло, и что она не хочетъ выходить за меня замужъ. Извозчики не умеютъ читать на томъ языке, на которомъ написано письмо, но такъ какъ я показываю имъ то именно место въ письме, где написано все непрiятное, то они киваютъ головами и изъ сочувствiя ко мне становятся все печальными и серьезными.
Теперь уже больше пяти часовъ. Целое общество мужчинъ и женщинъ входитъ съ громкимъ смехомъ въ комнату, где мы сидимъ. Эти новые посетители, должно быть, возвращаются съ какого-нибудь праздника, такъ какъ они въ бальныхъ туалетахъ и фракахъ. У всехъ усталый видъ людей, проведшихъ безсонную ночь, и все бледны, но безконечно веселы. Имъ тоже пришло въ голову завернуть въ этотъ трактирчикъ для фiакровъ. Они также требуютъ кофе и коньяку. И извозчики передаютъ вновь пришедшимъ фотографiю и объясняютъ, какъ обстоитъ дело между мной и оригиналомъ карточки. Все смотрятъ на меня съ участiемъ, а высокая молодая девушка кидаетъ мне мечтательный взглядъ. Я выпиваю еще чашку кофе ради коньяку, и извозчики выпиваютъ по рюмочке заодно со мной, и все общество принимаетъ въ этомъ участiе, киваетъ головами и приподнимаетъ рюмки.
Вдругъ высокая молодая девушка подходитъ ко мне, вынимаетъ изъ-за кушака две розы и протягиваетъ ихъ мне. Все остальные сидятъ и смотрятъ на насъ. Я встаю смущенный и благодарю. Она обнимаетъ меня за шею, целуетъ меня въ губы и возвращается на свое место. Все громко высказываютъ одобренiе ея поступку.
Она всю ночь проносила эти розы, и поэтому оне уже слегка поблекли, но оне большiя и темнокрасныя. Я хотелъ прикрепитъ ихъ къ сюртуку и сталъ искать булавки. Все хотятъ помочь мне и оказать мне услугу. Чувствительное настроенiе охватило всехъ. Одинъ изъ извозчиковъ спрашиваетъ меня, где я живу, и предлагаетъ даромъ довезти меня до дому. Когда я хочу расплатиться за всехъ, все протестуютъ, энергично машутъ руками, провожаютъ меня до дверей и посылаютъ мне прощальныя приветствiя до техъ поръ, пока я не скрываюсь изъ вида.
- Добраго yrpa, monsieur. Благодарю васъ, monsieur!
IV.
На углу бульвара Saint-Michel и Rue de Vaugirard стоитъ человекъ. Онъ разбитъ параличомъ. Онъ продаетъ карандаши. Этотъ человекъ не говоритъ ни слова, онъ не выкрикиваетъ и не навязываетъ свой товаръ, хотя, конечно, ему хочется продать его. Какъ-то разъ утромъ, проходя мимо, я купилъ у него карандашъ; онъ, по обыкновенiю, не сказалъ ни слова, кроме своего обычнаго: "благодарю васъ, monsieur!"
На следующее утро я опять купилъ у него карандашъ.
- Благодарю васъ, monsieur!
Въ теченiе трехъ недель я ежедневно покупалъ у него по карандашу. Этотъ человекъ до того привыкъ ко мне, что протягивалъ мне уже издали карандашъ; да, онъ даже бралъ на себя трудъ отыскивать для меня самые лучшiе изъ своихъ карандашей. Но онъ ничего не говорилъ мне, кроме: "благодарю васъ, monsieur."
Наконецъ, въ одинъ прекрасный день онъ сказалъ:
- Радуюсь, monsieur, что вы именно у меня нашли такой сортъ карандашей, какой вамъ нравится.
А я въ этотъ день купилъ у него уже 21-й карандашъ.
V.
Я сижу какъ-то вечеромъ въ большомъ ресторане и просматриваю иллюстрированные журналы. Отворяется дверь и входитъ дама. Она съ минуту стоитъ посреди залы и осматривается вокругъ. Она необыкновенно красива, да, необыкновенно красива, но ея выкрашенные въ яркiй, рыжiй цветъ волосы обличаютъ въ ней даму полусвета, и манеры ея вызывающи и высокомерны. Она повертывается ко мне и говоритъ:
- Будьте такъ любезны, monsieur, пойти и заплатить моему фiакру.
Я совсемъ не сижу къ ней близко, однако-же она почему-то обратилась ко мне. Я злюсь и кусаю губы, подзываю гарсона и говорю ему:
- Пойдите и заплатите фiакру этой дамы.
При этомъ бросаю на столъ двадцатифранковую монету. Дама поражена и оглядываетъ меня съ большимъ изумленiемъ.
Я усаживаюсь поудобнее на своемъ месте, продолжаю разглядывать, какъ ни въ чемъ не бывало, журналы и радуюсь, что проучилъ эту даму.
Она садится за другой столъ. Гарсонъ возвращается, отдаетъ ей сдачу, получаетъ франкъ на чай, кланяется и уходитъ. Сдача остается лежать передъ ней на столе.
Въ ресторанъ входитъ господинъ, котораго она знаетъ; она подзываетъ его. Она разсказываетъ ему о томъ, какъ я невежливо поступилъ съ ней, пославъ гарсона расплатиться, показываетъ сдачу, лежащую передъ ней, пожимаетъ плечами и качаетъ головой.
Господинъ посылаетъ ко мне гарсона съ 20-тифранковой монетой. Съ невозмутимымъ спокойствiемъ я беру монету и опускаю ее въ карманъ.
Вдругъ дама подходитъ ко мне. Мое хладнокровiе беситъ ее. Она непременно хочетъ, чтобы последнее слово осталось за ней.
- Да, благодарю, - отвечаю я холодно
- Я заняла у этого господина луидоръ, - обращается она къ моему соседу и затемъ объясняетъ ему, какъ я невежливо поступилъ, пославъ гарсона. Она обращается съ темъ же ко всемъ, окружающимъ насъ; я, повидимому, глубоко оскорбилъ ее, и она ищетъ сочувствующихъ людей. Все начинаютъ принимать въ ней участiе и комментировать "происшествiе". Я слышу слово "иностранецъ"; все присутствующiе на стороне дамы.
Пока все это происходитъ, мне приходится сидеть молча и не принимать никакого активнаго участiя. Могу ли я съ моимъ жалкимъ репертуаромъ французскихъ словъ начать оправдываться? Я только подамъ поводъ къ насмешкамъ и рискую, чего добраго, быть выгнаннымъ изъ ресторана. Итакъ, мне ничего больше не остается, какъ выносить все молча.
- Вонъ его! - крикнулъ вдругъ кто-то передо мной.
- Вонъ его! раздается вокругъ меня.
Я подзываю гарсона и расплачиваюсь. Покончивъ съ этимъ, я продолжаю спокойно сидеть. Вокругъ меня разговоры принимаютъ все более угрожающiй тонъ.
Но въ это время дверь опять открывается и входитъ господинъ, котораго я знаю. Это докторъ Гольдманъ, корреспондентъ "Франкфуртеръ-Цейтунгъ". Онъ присаживается за мой столъ и спрашиваетъ, что здесь происходитъ. Я объясняю ему въ краткихъ словахъ все происшествiе. Онъ мне сообщаетъ, что эта дама - знаменитая mademoiselle G. Онъ идетъ къ ней, почтительно снимаетъ передъ ней шляпу и говоритъ несколько любезныхъ словъ. Шумъ моментально утихаетъ. Докторъ и я выпиваемъ по стакану вина, окружающiе начинаютъ смотреть наменясъ дружелюбiемъ. Какой-то господинъ спрашиваетъ у доктора, и докторъ отвечаетъ:
- Это русскiй.
- Русскiй, русскiй, - проносится шопотомъ по всей зале.
Я спасенъ.
Передъ уходомъ изъ ресторана я получаю отъ mademoiselle G. букетъ фiалокъ.
Несколько недель спустя, въ одномъ кiоске для стрельбы въ цель во мне признаютъ "русскаго". И хотя я стреляю самымъ жалкимъ образомъ, отовсюду раздаются возгласы одобренiя, когда я изредка попадаю въ доску.
VI.
Où est la femme?
Везде, въ исторiи этого народа, въ сердце каждаго мужчины, во всей литературе. Ахъ, эта скучная, старомодная литература, какъ быстро она падаетъ тамъ. Некогда, въ критическую минуту, во главе этого народа встала женщина. Войска повиновались ей, и она победила. И теперь веей нацiей предводительствуетъ женщина. Она сидитъ высоко на коне и властвуетъ надъ всеми, и конь ея взвивается на дыбы и делаетъ шагъ назадъ. И вся нацiя следуетъ за ней и тоже делаетъ шагъ назадъ, назадъ, все назадъ.
не знаетъ ни въ чемъ меры и ничего, решительно ничего не стыдится. Уже во время революцiи изменилась вся нацiя. Законъ запрещалъ казнить беременныхъ женщинъ, а бедныя женщины, такъ же какъ и знатныя дамы, отдавались въ тюрьмахъ первымъ встречнымъ, чтобы только забеременеть.
Во всевозможныхъ пивныхъ и кабачкахъ прислуживаютъ молодыя девушки. Но настоящая профессiя этихъ девушекъ - ходить по улицамъ и заманивать мужчинъ въ эти заведенiя. По воскресеньямъ мать такой молодой девушки является навестить дочь; она гордится и хвастается темъ, что дочь зарабатываетъ столько денегъ, и отправляется съ ней гулять. И братъ девушки, солдатъ, пользуется каждымъ отпускомъ, чтобы посетить сестру. Видя ее въ обществе офицера, лейтенанта или капитана его роты, молодой солдатъ салютуетъ, польщенный вниманiемъ начальства, и думаетъ: "Какой важной дамой стала, однако, моя сестра. Она носитъ шелковыя платья, лакированныя ботанки и знакома съ моимъ лейтенантомъ".
Въ теченiе трехъ летъ наблюдалъ я подобныя псторiи. Въ Quartier latin сплошь и рядомъ въ кабачки и пивныя являются возлюблешнiя студентовъ съ грудными детьми на рукахъ. И никто, положительно никто не возмущается этимъ. Напротивъ, все почтительно разступаются передъ ними и уступаютъ имъ место. Это, быть можетъ, хорошiй обычай и указываетъ на отсутствiе предразсудковъ. Прекрасно! Но, ведь, такимъ образомъ все прежнiя понятiя оказываются, такъ сказать, перевернутыми вверхъ ногами...
прицепленной къ правому боку. Ахъ, этотъ лейтенантъ! Его возлюбленная, ужинавшая съ нимъ въ ресторане, изъ шалости отрезала все пуговицы у его мундира и прицепила ему саблю съ правой стороны. И вотъ онъ идетъ по улицамъ въ такомъ виде, громко распевая и пошатываясь. Это никого не шокируетъ и никого не возмущаетъ.
Разве не сказалъ кто-то когда-то: "Мы готовы къ войне, во всей французской армiи нельзя найти пуговицы, которая была бы не на месте".
Où est la femme? Повсюду и везде.
Иногда эти люди для того, чтобы иметь возможность среди всего этого женскаго шума и женской суеты спокойно поесть, вынуждены прибегать къ известнымъ охранительнымъ мерамъ. Такъ, напр., во многихъ ресторанахъ, особенно въ такъ называемыхъ "Bouillons", женская прислуга должна, нанимаясь, принести съ собой свидетельство о томъ, что ей уже за 30 летъ, такъ какъ полагаютъ - весьма, впрочемъ, ошибочно, - что въ этомъ возрасте оне оставятъ въ покое посетителей, и те, въ свою очередь, будутъ совершенно спокойно къ нимъ относиться.
VII.
Мать этой девицы - нормандка родомъ - издалека прiехала въ Парижъ съ целью навестить дочь. Та, въ свою очередь, желаетъ оказать вниманiе матери и, вместе съ темъ похвастаться передъ ней своими знатными знакомыми. И вотъ оне устраиваютъ ужинъ и приглашаютъ друзей.
Собирается человекъ 8--10 гостей, между ними и monsieur R., любовникъ mademoiselle F. Онъ слыветъ за очень богатаго человека.
Mademoiselle F. шепчетъ во время ужина своему соседу справа:
- Пожалуйста, займитесь немного моей матерью.
Она постоянно шепчетъ и пересмеивается со своимъ соседомъ, любовникомъ ея дочери. Вскоре вкусныя кушанья и хорошiя вина производятъ свое действiе. Она все больше и больше оживляется и громко высказываетъ свое восхищенiе парижской жизнью. У нея широкiй ротъ и сильно вздернутый носъ - настоящее типичное лицо авантюристки. Она становится все веселее, все предпрiимчивее. Она заигрываетъ съ monsieur R., хлопаетъ его по плечу, опирается на него и громко кричитъ дочери, сидящей на другомъ конце стола:
- Не воображай, пожалуйста, что я уже совсемъ старуха!
На что monsieur R. вежливо возражаетъ:
- О, нетъ, madame, вы право еще можете померяться съ любой молодой!
Можно было заметить, какiя она делаетъ усилiя, чтобы освободить monsieur R. изъ рукъ матери, но это ей не удается, такъ какъ, повидимому, monsieur R. нравится заигрыванiе матери.
Mademoiselle F. приходитъ, наконецъ, въ ярость, бледнеетъ отъ злости и кричитъ матери:
- И какъ тебе не стыдно, мамаша!
Но мамаше совсемъ не стыдно, нетъ, нисколько. Сильная, здоровая крестьянка, прiехавшая изъ Нормандiи, вдругъ молодеетъ здесь, въ Париже.
Дочь уже не въ силахъ владеть собой, она совсемъ побелела отъ ревности и кричитъ:
- Уходите сейчасъ, да, вы оба - маршъ изъ моего дома!
Ужинъ прерванъ.
Но спустя некоторое время monsieur R. и нормандка опять сходятся. Они даже не ждутъ того, чтобы гости разошлись, и потихоньку скрываются изъ гостиной.
Тогда у нашей прелестной хозяйки до того разбаливается голова, что она бросаетъ всехъ и все и едетъ къ доктору!
Все здесь смешано: порокъ, продажность, добродетель, красота и сила.