Старинные характеры

Из сборника «Старинные характеры»

СТАРИННЫЕ ХАРАКТЕРЫ

Перевод Р. Бобровой 

Время действия - осень с ее золотом и синевой, вторая половина субботнего дня, место действия - главная улица городка, известного своим базаром. На квадратном дворе перед гостиницей «Белый олень» стоит большой фургон, крытый брезентом, на котором виднеется вылинявшая от непогоды надпись: «Бэртен, перевозки до Лонгпаддла». Фургоны эти, каких здесь много, несмотря на их неуклюжесть, считаются вполне приличным средством передвижения и пользуются большой популярностью у людей почтенных, но не обремененных излишними деньгами; те из фургонов, что оборудованы получше, не уступают, пожалуй, старинным французским дилижансам.

Фургон, о котором идет речь, отправляется ровно в четыре, а сейчас, как показывают часы на башенке в конце улицы, половина четвертого. Вот уже начинают появляться посыльные из магазинов со свертками в руках, они забрасывают свертки в фургон и уходят, насвистывая, не заботясь об их дальнейшей судьбе. Без двадцати четыре приходит пожилая женщина, ставит свою корзинку в фургон, не спеша забирается туда сама, усаживается, складывает руки и поджимает губы. Пускай еще и лошадей не думают запрягать, да и самого возчика не видно, а она уже заняла себе уголок. Без четверти четыре появляются еще две женщины, в которых она узнает жену почтмейстера Верхнего Лонгпаддла и жену приходского писаря, а они узнают в ней владелицу бакалейной лавочки из этой же деревни. За пять минут до назначенного срока прибывают учитель мистер Профитт в мягкой фетровой шляпе и кровельщик Кристофер Туинк, большой искусник по части сооружения соломенных крыш; а когда часы уже бьют четыре, во двор торопливо входят церковный причетник с женой, торговец семенами со своим престарелым отцом и приходский писарь, а также мистер Дэй, не признанный миром художник-пейзажист, человек уже в летах, проживший всю жизнь в родной деревне и не продавший ни единой картины за ее пределами; однако надо сказать, что его посягательства на искусство пользуются неизменной поддержкой односельчан, чья вера в его гениальность столь же примечательна, как и пренебрежение к нему со стороны всего остального человечества; эти добрые люди так усердно приобретают его картины (правда, всего за несколько шиллингов каждую), что на стенах любого дома в приходе красуется по три-четыре этих великолепных творения.

А Бэртен, хозяин фургона, уже хлопочет вокруг, вот и лошади запряжены, Бэртен разбирает вожжи и ловко вспрыгивает на козлы - видно, это ему дело привычное.

- Все, что ли, тут? - спрашивает он через плечо разместившихся в фургоне пассажиров.

Поскольку те, кого там не было, не могли заявить о своем отсутствии, он, естественно, заключил, что все в сборе, и после нескольких толчков и рывков фургон со своим живым грузом выехал со двора. Легкой рысцой лошади побежали по дороге, но немного не доезжая до моста, за которым кончался городок, Бэртен вдруг круто натянул вожжи.

- А, черт! - воскликнул он. - Я же забыл пастора!

Сидевшие поблизости от маленького оконца в задней стенке фургона посмотрели, не видно ли пастора на дороге, но там его не оказалось.

- И куда он запропастился, хотел бы я знать, - продолжал возчик.

- Ему, бедняге, в его годы, давно уже пора бы иметь самостоятельный приход.

- И пора бы научиться не опаздывать, - добавил возчик. - Я же сказал ему «ровно в четыре». «В четыре так в четыре», говорит, а теперь вот его и нет. Такой солидный человек, старый священнослужитель, а слову своему не хозяин. Может, вы, мистер Флакстон, знаете, в чем дело, - вы ведь с ним часто встречаетесь, - обратился он к причетнику.

- Я с ним и правда разговаривал всего полчаса назад, - отвечал сей достойный муж, всем своим видом показывая, что он и в самом деле на короткой ноге со своим духовным начальством. - Но он не сказал, что задержится.

Вопрос разрешился сам собой - в эту минуту из-за угла фургона вырвался сноп лучей, отраженных очками пастора, а следом появилось его раскрасневшееся от спешки лицо, реденькие седые бакенбарды и развевающиеся полы длинного узкого пальто. Никто не стал его укорять, видя, что он и сам огорчен, и пастор, запыхавшись, вскарабкался в фургон.

- Ну, теперь-то уж все тут? - вторично спросил возчик. Фургон опять тронулся и покатил дальше по дороге, когда они проехали шагов триста и приближались уже ко второму мосту, за которым, как известно каждому уроженцу тех мест, дорога делает поворот и экипаж исчезает из поля зрения провожающих его взглядами городских зевак, почтмейстерша вдруг воскликнула, глядя в заднее оконце:

- Остановитесь!

- Что такое? - спросил возчик.

- Какой-то человек нам машет! Снова толчок, и фургон остановился.

- Да у ж, видно, так!

Все ждали молча. Кто сидел поближе, смотрели в окошко.

- И кто бы это мог быть? - продолжал Бэртен. - Ну посудите сами, как тут поспеть вовремя, когда то и дело застреваешь? Да у нас вроде и все места заняты. Ума не приложу, кто это может быть!

- Одет прилично, - сказал учитель, которому с его места лучше всех было видно.

разница. В левой руке он нес небольшой кожаный саквояж. Подойдя к фургону, он взглянул на выведенную на нем надпись, как бы удостоверяясь, что остановил именно тот экипаж, который ему нужен, и спросил, найдется ли для него место.

Возчик ответил, что, хотя фургон полон, еще один человек, надо полагать, как-нибудь усядется, тогда незнакомец забрался в фургон и сел на место, которое другие пассажиры, потеснившись, ему освободили. И снова лошади тронули, и фургон покатил со своим грузом из четырнадцати душ, больше уже не останавливаясь.

- Вы ведь не здешний, сэр? - спросил возчик. - По вас сразу видно.

- Да нет, я отсюда родом, - ответил незнакомец.

- Да? Гм.

- Я о Лонгпаддле говорю, - упрямо продолжал возчик, - там-то я, кажись, всех в лицо знаю.

- Я родился в Лонгпаддле и мальчиком жил в Лонгпаддле, и мой отец и дед тоже из Лонгпаддла, - спокойно возразил незнакомец.

- Ах ты господи! - воскликнула из глубины фургона лавочница. - Да уж не сын ли это Джона Лэкленда - ну подумать только! Того, что тридцать пять лет тому назад уехал в чужие края с женой и детьми? Быть не может! А все-таки вот слышу я ваш голос - ну точь-в-точь голос Джона!

- Совершенно верно, - подтвердил незнакомец. - Джон Лэкленд мой отец, а я его сын. Тридцать пять лет тому назад, когда мне было одиннадцать лет, мои родители эмигрировали за океан, взяв с собой меня и сестру. В то утро Тони Кайтс отвез нас и наши пожитки в Кэстербридж, и он был последним человеком из Лонгпаддла, которого я видел. На той же неделе мы отплыли в Америку, и там мы жили все это время, и там же остались мои родные - все трое.

- Умерли, - ответил он тихим голосом. - А я вот вернулся на родину, у меня давно уже зародилась мысль - не твердое намерение, а так, мечта, что хорошо бы через годик-другой сюда приехать и провести здесь остаток своих дней.

- Вы женаты, мистер Лэкленд?

- Нет.

- Ну и как, повезло вам в жизни, сэр, или, вернее, Джон, - я ведь знала тебя малышом… Разбогател ты в этих новых странах, - ведь там, говорят, все богатеют?

и не быстрейшим и не сильнейшим. Впрочем, хватит обо мне. Я на ваши вопросы ответил, теперь ответьте вы на мои. Я ведь из Лондона нарочно приехал сюда, чтобы посмотреть, какой стал Лонгпаддл и кто в нем сейчас живет. Поэтому я и решил поехать в вашем фургоне, - обратился он к возчику, - а не нанял экипаж.

- Да что, - ответил возчик, - живем помаленьку, вроде ничего и не изменилось. Из прежних кое-кого уже нет - вынули, так сказать, старые портреты из рам и вставили на их место новые. Вы вот помянули Тони Кайтса, что он отвозил вашу семью и ваше имущество в Кэстербридж. Тони, кажись, еще жив, но из Лонгпаддла уехал. После женитьбы он в Льюгейте поселился, неподалеку от Меллстока. Чудной он был парень, этот Тони!

- Когда я его знал, его характер еще не выявился.

- Да характер-то у него был неплохой, вот только на женщин он был слаб. Никогда не забуду, как он женился, - это, я вам скажу, была история!

Мистер Лэкленд молча ожидал продолжения, и возчик так повел свой рассказ: