День долог был, и вчетвером,
Мы вчетвером
Давно проверенным путем
На север выбирались,
От ноши, от жары устав,
Вдоль седжмурских полей, канав,
Передыхая у застав,
Где пошлины взимались.
Мы двадцать миль пешком прошли,
Пешком прошли
Я, милый мой, мамаша Ли
И пересмешник Джонни.
Мы поднялись на косогор.
Внизу, средь пустошей, озер
О чудо! - постоялый двор
Лежал как на ладони.
И дни, и год,
Где тихий Блэкмур воды льет
И Паррет быстро-хладный,
По кручам, где, как из ружья,
Бьет ветер, в тучах комарья
Болотного - скитались я
И друг мой ненаглядный.
Нам нравились уют и тень,
Уют и тень
Дворов заезжих: «Царь-олень»,
«Лихая кобылица»,
«Свист ветра», «Хижина». Порой
Мы рады были и пивной,
Чтоб только отдохнуть душой,
Наесться и напиться.
О, лучше б дню тому не быть,
Вовек не быть!
Желая друга подразнить,
С улыбкою веселой
К себе я Джона призвала,
На милого была я зла.
О этот день тяжелый!
Итак, продолжу мой рассказ,
Да, мой рассказ…
В заезжий двор «Маршалов вяз»
Пришли мы к самой ночи.
В окне - вершины гор и луг,
И слышен волн протяжный звук,
И столько красоты вокруг
Не надивятся очи.
Мы на скамье уселись в ряд,
Все вместе в ряд.
Я - с Джоном: и пускай твердят,
Что он меня добился!
«Сядь на колени! - крикнул Джон,
Сегодня я в тебя влюблен.
А твой дружок - уж лучше б он
С мамашей Ли забылся!»
Тут мой желанный, дорогой,
Мой дорогой
«Друг мой! Ангел мой!»
И замер голос в стоне,
Дитя, которое ты ждешь…
Мы столько лет близки - так что ж?
Отец-то кто? - и я как нож
В него вонзила: «Джонни!»
И вот, его рукой сражен,
Увы, сражен,
Свалился со скамейки Джон,
И первый луч закатный,
Проникший в окна, золотил
Взор Джонни, что навек застыл,
И Ли, упавшую без сил,
И крови алой пятна.
Повешен был любимый мой,
Любимый мой
За Ивел-Честерской тюрьмой,
Хоть правду молвил кто-то,
Что честь свою он не пятнал,
Лишь в жизни раз коня угнал,
И то у Джимми - сам украл
Одна брожу я много лет,
Уж много лет…
Ребенок родился на свет
В день самый приговора,
Под деревом я родила,
Но в тельце не было тепла…
И Ли недавно умерла,
Последняя опора.
Когда лежала я без сил,
Совсем без сил,
На высохшую щеку.
И молвил мне, явясь, мертвец,
За чью любовь теперь конец
Я приняла б: «Так кто отец?
»
И я ему клялась тогда,
Клялась тогда,
Что все минувшие года
Ему принадлежала.
Лишь пел, раскачиваясь, лес.
А ныне я одна как перст
Бреду вперед устало.
Перевод А. Шараповой
Гарди считал «Трагедию бродяжки» самым удачным из своих стихотворений. Оно написано в форме баллады и основывается на местных преданиях. Многочисленные географические названия, упоминаемые в тексте, - типичный для Гарди прием, придающий повествованию правдоподобие и достоверность.