Заложница Карла Великого (Старая орфография). Автор произведения

Автор:	Гауптман Г., год: 1908
Примечание:	Перевод Зинаиды Венгеровой.
Категории:	Пьеса, Историческое произведение
Связанные авторы:	Венгерова З. А. (Переводчик текста)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Заложница Карла Великого

Пишутъ, что король Карлъ, котораго франки назвали Великимъ, и этимъ поставили рядомъ съ Помпеемъ и Александромъ, возгорелся чрезмерно пламенной любовью къ одной деве; она, какъ, по крайней мере, казалось ему, превосходила красотой всехъ другихъ девъ того времени въ франкской земле. Король воспылалъ такой горячей страстью къ ней, сделался такъ пороченъ, и душа его была такъ подкуплена ея нежными ласками, что онъ забылъ о своей славе и о чести, и отвратилъ свои мысли отъ правленiя государствомъ.

(Итальянская новелла Себастьяна Эриццо, XVI века, переведенная на немецкiй Полемъ Эристомъ)

Графъ Рорико, не старше тридцати летъ, красивый человекъ съ благородной осанкой, стоитъ на некоторомъ разстоянiи, выжидая приказовъ короля)

КАРЛЪ. Новая сорочка! Какая белизна! Какъ ткань прохладна и тонка! Въ ней новымъ человекомъ стану. Но очень холодна она... Нетъ, подождите! Пусть не сейчасъ последняя - холодная - сорочка мне белымъ саваномъ покроетъ члены. Повремени, мой добрый другъ. Пусть повиситъ еще въ шкафу сорочка, милый другъ. Оставь мне мое сердце съ копытомъ дьявола. Я не хочу твоей льдяной сорочки... пугала застывшаго, что встретитъ червя могильнаго съ поклономъ деревяннымъ... Повремени - твой новый человекъ пусть подождетъ... Повязи ножныя: одежда франковъ. Я франкъ - кто станетъ спорить? Я свободенъ - кто усумнится? Но все жъ я пленникъ долга - иначе быть не можетъ. Я властенъ - но власть мою безсиленъ доказать. Стяните мне хромую ногу! Где цирульникъ? Скорей! Ну, а теперь, графъ Рорико, - не медля за дела.

РОРИКО (со смехомъ). Не началась еще работа, государь, и слуги королевскiе въ волненьи. Твой канццеръ Эркамбальдъ сегодня поздно всталъ. Онъ рветъ и мечетъ.

КАРЛЪ. Ему минутой дорожить бы, старому ослу, а онъ спитъ долго. Онъ жить не хочетъ, что ли? Такъ пусть ложится въ гробъ. Камзолъ подайте меховой!

КАРЛЪ. Всегда такъ въ жизни: онъ прославлялъ вино и жизнь, прославлялъ любовь - чтобъ все проспать. Нетъ, нужно бодрствовать - зачемъ, я самъ не знаю. Не стойте, выпучивъ глаза. Ходите, двигайтесь! Пусть хоть кажется, что не напрасно вы живете. И мне внушите - хоть обманно - что у меня есть нужныя дела.

РОРИКО (желая его чемъ нибудь занять). Саксонецъ Беннитъ, государь, ужъ давно съ прошеньемъ пристаетъ къ хранителю дверей. Онъ и сегодня тутъ - никакъ его нельзя отвадить.

(Графъ Рорико приказываетъ одному изъ слугъ, шестнадцатилетнему мальчику, позвать Беннита. Мальчикъ послушно удаляется).

КАРЛЪ (продолжая про себя). Опять саксонцы! Все то же неизменно. Что жъ делать! Ведь тридцать летъ и больше я тотъ же завтракъ каждый день съедаю - все тотъ же отъ яйца до яблока. Такъ почему саксонцамъ не являться каждый день? Корову каждый день скребницей чистить нужно - но скучный это трудъ. Клонитъ меня ко сну, какъ за такой работой батрака, иль скотницу, доящую корову. Нарушить слово - вотъ что сверкнуло бы какъ молнiя на летнемъ небе. Нарушить слово!

Вотъ мои дощечки. Вписать бы это слово въ воскъ, сiяньемъ окруживъ.

(Онъ пишетъ на восковой дощечке, забывая все вокругъ себя, видимо съ большимъ трудомъ. Входитъ канцлеръ Эркамбальдъ и подходитъ къ графу Рорико. Канцлеру около восьмидесяти летъ; онъ съ длинными кудрями, какъ король; значительное, фанатическое лицо съ явными следами старческой слабости)

ЭРКАМБАЛЬДЪ (шопотомъ графу Рорико). Какъ онъ сегодня чувствуетъ себя?

РОРИКО. "Хорошо" сказать - было бъ неправдой. Но "плохо" - тоже нетъ. Какой-то странный, тревожный духъ въ него вселился.

КАРЛЪ (громко, говоря самъ съ собой). Эй, где ты голова? Квадривiумъ: свободныхъ семь искусствъ... Тривiумъ: грамматика и дiалектика... безъ музыки! Квадривiумъ и тривiумъ: запомни. (Эркамбальду, точно онъужъ давно здесь). Послушай, вотъ загадка: съ кемъ въ жизни самый трудный бой велъ король Карлъ? Съ кемъ? скажи...

РОРИКО. Благословенна и желанна, государь, такая старость, какъ твоя.

КАРЛЪ. Тривiумъ - квадривiумъ. О, мудрость Соломона! Мне дано понять ее - не вамъ. За трапезой сегодня пусть капелянъ мне притчи Соломона почитаетъ - о томъ, что суета все, суета суетъ; о томъ, что будетъ то, что было, что впредь все будетъ делаться, что делалось; что будутъ, какъ прежде, сеять хлебъ, сажать растенья и жатвы собирать; что будутъ воздвигать дворцы и разрушать; что будутъ земли населять и вновь въ пустыни обращать; что будутъ ранить и раны исцелять; найдя сокровища, ихъ снова утеряютъ и вновь искать начнутъ, потомъ найдутъ - и снова то, что будетъ найдено, утратятъ. И впредь, какъ прежде, будутъ душить, карать - и награждать и целовать!.. Целовать! ты слышишь, Рорико? Музыка - квадривiумъ: небесный звукъ среди земного гула - не такъ ли? Ну, довольно. Принеси мою печать съ изображенiемъ Сераписа. (Смеясь) Мiръ точно воскъ въ моихъ рукахъ: лепить я изъ него могу, что пожелаю.

(Двое слугъ вводятъ Беннита, саксонца геройскаго вида; у него угрюмое, выжидательное выраженiе лица. Карлъ, который ходитъ по комнате, сначала немного прихрамывая, круто остававливается передъ нимъ и окликаетъ его властнымъ голосомъ)

КАРЛЪ. Ты вышелъ изъ народа, который съ самаго начала мiра въ оковахъ дьявольскихъ лежитъ. Такъ говоритъ аббатъ изъ Фульды, Штурмъ.

БЕННИТЪ. Когда аббаты говорятъ, то сильный мужъ молчитъ въ ответъ.

КАРЛЪ. Ты говоришь о правде? Я для васъ суровый властелинъ, - и только. А право - право вы утратили, по собственной вине.

КАРЛЪ (смотритъ на него съ изумленiемъ, потомъ иронически улыбается). Давай прошенiе! Удовольствуйся пока хоть мною.

ПЕРВЫЙ КАПЕЛЯНЪ (выступая впередъ). Этотъ человекъ - саксонецъ Беннитъ, сынъ Гидди; родичъ его Ассигъ, сынъ Амалунга, недавно здесь, въ Аквисграпуме, умеръ, безъ исповеди и причастья. Онъ нарушилъ клятву, нарушилъ миръ совместно съ Беннитомъ и всехъ земель за то лишился, которыми владелъ отъ Верры и до Фульды: лесъ Бохонiя, доставшiйся въ наследство ему и Бенниту, обратно отошелъ въ казну.

БЕННИТЪ. Лжетъ попъ! Верны мы были королю. Мы отступились лишь отъ кропилъ-поповъ.

КАРЛЪ (успокаивая окружающихъ движенiемъ руки). Не мешайте. Пусть говорить!

БЕННИТЪ. Кто бъ ни былъ ты, спаси меня отъ клятвопреступленья! Помоги исполнить мой обетъ. Дай мне предстать предъ королемъ. Къ нему мне укажи дорогу.

КАРЛЪ (опять делаетъ жестъ изумленiя; съ возрастающимъ нетерпенiемъ). Тебе нетъ далее пути. У цели ты.

БЕННИТЪ. О, Ассигъ, братъ любимый, теперь я понялъ всю правду словъ твоихъ!.. Ты говорилъ, что легче чрезъ девять миль густого девственнаго леса безъ топора и безъ меча пробраться, чемъ предстать предъ очи короля, отбившись отъ поповъ и королевскихъ слугъ при аахенскомъ дворе.

БЕННИТЪ. Тремъ писцамъ, о господинъ, была бъ работа, когда бъ записывать такiя обещанiя: столько разъ я слышалъ ихъ!

КАРЛЪ (съ возрастающимъ гневомъ, говорить властно и грозно). Клятва за клятву! Клятва за клятву, говорю тебе! Используй-же свой часъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ (вполголоса Бенниту). Да что съ тобой? Который изъ сотни вашихъ идоловъ затмилъ тебе глаза, что короля не хочешь ты признать?

БЕННИТЪ (узнавъ короля, глядитъ на него бледный и растерянный).

ПЕРВЫЙ КАПЕЛЯНЪ (тономъ доклада). Итакъ, онъ проситъ, чтобы...

КАРЛЪ (капеляну). Молчи! (Бенниту) Скажи мне самъ въ чемъ дело?

БЕННИТЪ (оправившись, твердо). Герзуинда, дочь брата, Ассига, который умеръ здесь - въ Аахене, всего лишившись, въ бедности - была взята заложницей, какъ взяли у Ассига и у меня наследiе отцовъ - по произволу, государь, - а не по праву. О дочери своей отецъ печалился - ты самъ отецъ, и это понимаешь - гораздо больше, чемъ о наследьи отнятомъ и чемъ о тяжкомъ нарушевьи права - гораздо больше! Дочь его въ рукахъ мучителей.

КАРЛЪ (внимательно). Герзуинда? Кто это Герзуинда? Я какъ будто слышалъ это имя. Продолжай. Разсказывай все по порядку. Не падай духомъ! Ты говоришь - верно тебя ль я понялъ? - что Ассигъ домогался здесь, въ Аахене, возстановленiя правъ, а также, чтобы дочь ему вернули. Ни правъ, ни дочери возврата онъ не добился. Но право правомъ остается - все равно, терзаютъ ли его иль нетъ. Такъ будемъ говорить о дочери, томящейся въ мученьяхъ - а то ведь помощь можетъ опоздать. Где она живетъ и кто мученьямъ подвергаетъ дочь Ассигии?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (вмешиваясь). Два слова, господинъ, предъ темъ, какъ будешь продолжать разспросы: Герзуинда, дочь Ассиги, живетъ въ монастыре на Плане. И если была бы правда, а не ложь, что мучаютъ ее - то значитъ, мучители ея - помилуй Господи! - благочестивыя монахини. Кто знаетъ сестеръ почтенныхъ, пойметъ, какъ безразсуденъ, какъ безсмысленъ такой наветъ. Нетъ! Герзуинда - ее я знаю самъ - какъ бы сказать?.. дурного нрава, какъ я слышалъ отъ монахинь. Она... Ну то, что называютъ... Ну да, испорченный червивый плодъ... гнилой, червивый.

БЕННИТЪ. Старикъ этотъ седобородый, государь, надъ родомъ моимъ и брата Ассига глумится. Онъ можетъ безнаказанно злословить: онъ твой канцлеръ - а мы саксонцы!

(Карлъ стоитъ не двигаясь; все остальные въ ужасе отъ дерзости Беннита и выражаютъ это знаками)

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Не я глумлюсь. Глумятся тутъ, но не изъ устъ моихъ идетъ глумленье. Я жъ не только не злословлю, а многое еще прикрасилъ... Довольно намъ ты уши Герзуиндой прожужжалъ и такъ; а къ королю пробравшись, ты вновь теперь скрежещешь то же имя. Намъ некогда возиться съ Герзуиндой! У насъ достаточно другихъ заботъ! Она въ рукахъ надежныхъ, и воспитанье должное дается ей. Оставь же насъ въ покое!

ЭРКАМБАЛЬДЪ, Да, въ благонравiи ее воспитываютъ - какъ христiанскiй велитъ законъ.

БЕННИТЪ. Я не изъ робости стараюсь сдержать свой гневъ. Но знай: во мне вся кровь вскипела. Довольно! О рубцахъ на теле говорю я, а не о воспитаньи. О мучительстве, а не о благонравьи! Ты видишь, государь, я сдерживаю ярость; ты видишь, бешенству я волю не даю. Я кротокъ - есть на то причина. Я молчу, хоть прибежала ко мне племянница съ кровоподтеками на обнаженномъ теле. По христiанскому закону истерзали, замучили несчастнаго ребенка!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Долгъ христiанъ - покорствовать.

БЕННИТЪ. Богу! Не можетъ Богъ, вашъ Богъ хотеть... Не такой онъ Богъ, чтобъ заставлять ребенка съ собачьей благодарностью въ глаза глядеть, когда при немъ глумятся надъ отцомъ и матерью! Нетъ, этого не можетъ требовать ни франкскiй Богъ, ни Богъ саксонцевъ!

ЭРКАМБАЛЬДЪ (невольно прерывая). Но, государь.

КАРЛЪ (продолжая внушительнымъ тономъ). Особенно, я говорю, съ заложницами поступаютъ оне не такъ какъ должно. Оне неосторожно касаются того, чего не следуетъ, хотя не разъ и я, и люди мудрые со мною вместе удерживали ихъ. Глубоко ранена душа у техъ, кого насильно оторвали отъ близкихъ и родныхъ, отъ алтарей ихъ, скажемъ - идоловъ, хотя бъ и для того, чтобъ прiобщить ихъ къ лучшей жизни въ Боге. Такiя раны не скоро заживаютъ - а монахини жестокосердно бередятъ ихъ. Увещанья должны быть мягкими! Терпеливымъ и нежнымъ воспитанье... Безполезны насилье и приказы. Нужно звать, манить сердца на путь спасенья, и потому...

ЭРКАМБАЛЬДЪ (не будучи въ силахъ сдержаться). Какъ собака, что возвращается къ блевотине своей, такъ и отродье языческое ползетъ назадъ къ своимъ бесовскимъ идоламъ; палкой, кулакомъ и розгой путь преграждать имъ должно. И потому...

КАРЛЪ (продолжая говорить съ спокойнымъ упорствомъ). И потому призвать сюда мне настоятельницу и ту, изъ-за которой онъ съ жалобой пришелъ - заложницу!

(Въ эту минуту являются, какъ бы по зову Карла, старая почтенная настоятельница монастыря; она ведетъ за руку Герзуинду; ее сопровождаютъ еще несколько монахинь. Герзуинде около шестнадцати летъ. Ея распущенные светлые волосы доходятъ почти до земли)

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (несколько запыхавшись отъ быстрой ходьбы; она спешила къ королю, чтобы предупредить жалобы Беннита). Государь, мы здесь!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Сестра Варвара прибежала, едва дыша, ее позвали въ Палатинатъ... Она ночь провела у камерарiя... то есть, сказать хотела я, у дочери его, которая - Господь ей помоги! - лежитъ въ горячке. Такъ вотъ, Варвара прибежала, чтобы сказать, что Беннитъ, упорно насъ притесняющiй ужъ много месяцевъ - насъ бедныхъ, беззащитныхъ женщинъ! - теперь пробрался къ трону твоему. Я тотчасъ же позвала Герзуинду. Она еще спала; да и теперь глаза у ней слипаются. "Бодрствуйте!" сказалъ Спаситель, - "ибо несть кознямъ сатаны числа". Вотъ мы пришли къ тебе, о, государь! Пришли, чтобъ защититься отъ наветовъ.

(Герзуинда, заметивъ Беннита, спешитъ къ нему, бросается въ его объятья и целуетъ его, видимо радуясь свиданiю)

КАРЛЪ (долго глядя съ изумленiемъ на Герзуинду). Какъ, ты... Такъ это Герзуинда?

КАРЛЪ (темъ же тономъ). Верно. Герзуиндой ты звалась. (Обращаясь къ настоятельнице) Что все это значитъ? Герзуинда!

КАРЛЪ. Меня ведь знаешь ты. (Герзуинда утвердительно качаетъ головой и Карлъ продолжаетъ) Я разскажу тебе, что было, Рорико. Недавно, я разрешилъ себе короткiй отдыхъ, уставъ грамматику твердить. И для того, чтобы проверить усвоенныя званья, я въ монастырской школе вздумалъ на время стать учителемъ. Пришелъ всезнающимъ я въ школу къ ученицамъ. И вдругъ... Печально изъ огня да въ полымя попасть! Моя гордыня была посрамлена, Герзуинда знала многимъ больше, чемъ тогда я зналъ, чемъ знаю теперь и буду знать во веки. Не ослепи меня сiянье ярче, чемъ блескъ серповъ въ день жатвы, чемъ блескъ мечей въ сраженьи, мной легко бы гневъ и зависть овладели. Ну а теперь скажите: что произошло?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Она бежала! Свершила неслыханную дерзость, государь, и убежала - въ награду за любовь, за терпеливыя заботы наши, за мольбы о ней, что горячо мы возносили къ небу ежечасно. За это все въ отплату она бежала. Ты видишь, государь, стою я предъ тобой, ломая руки. Горе, которое она намъ причинила, разбило сердце мне. Чемъ я это заслужила? Не слушала она, когда Спаситель звалъ ее - а первому призыву дьявола сейчасъ взяла.

КАРЛЪ. Успокойтесь! Разскажите, какъ и почему она бежала?

(Настоятельница не можетъ удержать рыданiй которыя мешаютъ ей говорить; тогда первая сестра, монастырская ключница, выступаетъ и говоритъ за нее)

СЕСТРА КЛЮЧНИЦА. Позвольте мне вамъ разсказать. Она спустилась ночью по стене, заросшей виноградомъ, на грядку мальвъ въ саду - ужъ лучше умолчу, въ какой одежде; дворъ пробежала, перелезла черезъ заборъ, по стволу дерева внизъ соскользнула. Ее увиделъ и окликнулъ сторожъ. Но она, оскаливъ зубы, какъ онъ говоритъ, такъ крикнула, какъ мышь летучая изъ преисподней. Отъ страха онъ ее не задержалъ. Прости его Господь!

жила на свете женщина одна и зачала въ пятнадцать летъ отъ Асмодея - а зачавъ ребенка, обрекла его отцу. Та женщина - мать Герзуинды. Взгляните на нее. Иль лучше, не глядите. Въ ея глазахъ есть что-то, отъ чего тускнеетъ зеркало. Подумайте, за что нашъ государь, великiй Карлъ, ее хвалилъ: за мудрость, за то, что не по-детски умна она. Испугала она его, властителя народовъ! Теперь вы образумились, мать настоятельница, но прежде были во власти ея бесовскихъ чаръ. Отъ васъ я знаю многое про дикiй нравъ ея, въ которомъ видна власть дьявола. Ведь мы ужъ тридцать летъ съ саксонцами воюемъ - такъ неужель предположить возможно, что праздны ихъ злые боги, что денно и нощно не думаютъ они о томъ, какъ сокрушить Господне царство и Его святую церковь?

БЕННИТЪ. Смотрите - похожа разве она на дьяволицу? О, государь, верни свободу ей! Коль соловья илъ зяблика лишить свободы, конечно крыльями начнутъ они неистово о прутья клетки биться - чему тутъ удивляться? Такъ и она душой къ своимъ, ко мне и къ братьямъ рвется - ко всей родне далекой. Дудочки ей хочется по-прежнему срезать съ бузиннаго куста, вдвоемъ съ гусятникомъ, иль мчаться, волосы по ветру распустивъ, на быстрой лошади чрезъ рытвины и камни, вдыхая вольный воздухъ. Вотъ, что ей любо! Приручайте, монахини, зверей, въ плену рожденныхъ. Они привыкли къ рабству. А кто рожденъ свободнымъ - тотъ не покорится!

КAРЛЪ (поглядевъ твердо и пристально на Беннита и на Герзуинду, говоритъ Бенниту съ полнымъ спокойствiемъ). Откажись отъ Герзуинды!

КАРЛЪ (спокойно, но съ властной твердостью, не допускающей возраженiя). Герзуинда останется на вашемъ попеченiи, монахини почтенныя. Но вы должны мне поручиться, что строже, чемъ до сихъ поръ, за нею будете следить. Беннитъ оставитъ городъ. Ты, жалобщикъ, иль будешь за чертою Аахена до завтрашней зари, иль голову тебе отрубитъ мечъ палача. Что жъ касается владенiй, о которыхъ ты споришь тутъ съ моими судьями, то обещаю строгiй и правый судъ тебе. Иди домой и мирно жди решенья!

БЕННИТЪ. Прощай, племянница! Иди! Иди по доброй воде. Еще видны на нежной коже следы жестокихъ кулаковъ, недавно силой вырвавшихъ тебя изъ рукъ моихъ. Ступай!.. Безсиленъ я и всякую надежду потерялъ. Оставь меня! Сама неси, какъ можешь, свою судьбу. Помочь тебе не въ силахъ я!

(Онъ отталкиваетъ Герзуинду, которая съ тихимъ плачемъ прижалась къ нему, и быстро выбегаетъ. Монахини окружаютъ Герзуинду. По знаку Карла, Рориво быстро выводитъ женщинъ; вместе съ ними уходитъ капелянъ и остальные слуги)

ЭРКАМБАЛЬДЪ (взявъ восковую дощечку, висящую у пояса). Теперь, когда поконченъ ничтожный споръ решеньемъ твердымъ мудрости испытанной твоей, о многомъ иномъ мне долгъ велитъ тебе напомнить. Много не свершеннаго еще решенья ждетъ и делъ. Во-первыхъ, ты хотелъ на римлянъ ополчиться, чтобъ прекратить позорный торгъ, чтобъ больше христiанъ не продавали въ рабство сарацинамъ. Хотелъ ты также въ Брюле побывать. И вотъ еще: изъ королевскихъ фермъ привезенъ сборъ яблокъ. Ты хотелъ самъ посмотреть и съ фермерами потолковать. Изъ Штейгервальда...

КАРЛЪ. Довольно! Удержи все это въ памяти. Потомъ напомнишь мне.

КАРЛЪ. Потомъ! Оставь меня теперь. (Эркамбальдъ, изумленный, тихо отступаетъ, едва заметно покачавъ головой и удаляется; Карлъ, погруженный въ раздумье, стоятъ несколько времени неподвижно у окна, затемъ говоритъ, повысивъ голосъ) Рорико!

КАРЛЪ. Что я хотелъ сказать?.. Ахъ да, призвать хотелъ я дочерей... Иль нетъ, хочу вдвоемъ съ тобой охотиться; потомъ пойдемъ въ источнике горячемъ искупаться. День сегодня, какъ видно, будетъ пасмурный.

РОРИКО. Нетъ, государь. День солнечный и ясный.

КАРЛЪ (задумчиво). Светла какъ месяцъ, и лицо святой! Ты раньше не видалъ ее?

РОРИКО. Я?.. Право, мне трудно въ точности сказать... И наконецъ, я ошибаюсь; можетъ быть, я никогда ее не виделъ.

КАРЛЪ. Послушай, Рорико: когда мой взоръ, уже уставшiй - я слишкомъ много гляделъ вотъ этими двумя глазами, что съ юности и до сихъ поръ безъ отдыха служили мне, и ночью, когда другiе спали, а я светъ снова зажигалъ... Что я хотелъ сказать? Ахъ да: когда мой взоръ встречаетъ такую, какъ у этой девочки, головку, ему отрадно: онъ таетъ, молодеетъ, блуждая по светлой ниве, и сердце старое въ груди мне молодитъ. Ты понимаешь это?

КАРЛЪ. Тотъ колпака дурацкаго достоинъ, кто равнодушенъ, какъ вотъ канцлеръ Эркамбальдъ, при виде красоты и юности и, ротъ раскрывъ, слюною брызжетъ, ругаясь и ворча! Ведь это, я думаю, хотелъ сказать ты? Отъ подобной разслабленности старческой храни меня Господь! Что новаго?

РОРИКО. Приходили ко мне старейшины евреевъ: они хотятъ построить синагогу, и Эркамбальдъ все медлитъ дать ответъ о месте для постройки.

РОРИКО (испуганно). Кто? Господи помилуй! Ни о какой красотке я не знаю.

КАРЛЪ. Ни о какой? Ты ничего не знаешь объ Эсфири, ветрогонъ?

РОРИКО. Когда она узнаетъ, что милостиво вспомнилъ о ней великiй государь - она отъ радости вся загорится.

КАРЛЪ. И тебе пожаръ тушить придется. Ахъ, Рорико! Когда бъ я могъ стать снова молодымъ, я бы за это отдалъ - мои седины. Послушай! Я замыслилъ... попробуй угадать! Не о Гримуальде и не о Видукинде я думаю теперь, который, говорятъ, отраву сыплетъ въ мои колодцы. Нетъ! Решилъ я...

РОРИКЕ. Устроить школу для детей еврейскихъ?

КАРЛЪ. Не угадалъ. Вотъ въ чемъ мое решенье... Не думай, что мне непременно нуженъ молчаливый канцлеръ - я и съ болтливымъ справлюсь. Но сегодня его мне видеть не охота. Тебе я порученье тайное даю - и вотъ какое: решенье принялъ я вмешаться въ жизнь Герзуинды. Мне жаль ее; она широкими глазами, съ такимъ отчаяньемъ и такъ безпомощно на горькую глядитъ судьбу свою. Пусть это прихоть - все равно: хочу я дать свободу ей. Хочу открыть ей клетку. Но я боюсь, чтобъ коршунъ не налетелъ, когда голубка выпорхнетъ изъ клетки - и потому решилъ не открывать пока. Хочу поговорить я съ глазу на глазъ съ нею. Теперь ты понялъ?

КАРЛЪ. Вотъ въ чемъ: или и приведи сюда мне Герзуинду - одну. Будь только ты при ней - никто другой пусть не приходитъ. Сделай это безъ шума. какъ ты умеешь... Затемъ, едою подкрепившись и душу освеживъ, пойду я на охоту.

(Слуги приносятъ на серебряномъ столике завтракъ Карлу; другiе вносятъ воду для омовенiя рукъ въ серебряномъ кувшине и серебряный тазъ. Капелянъ, не прежнiй, а другой, вноситъ фолiантъ, который ставитъ на пюпитръ и открываетъ. Рорико уходитъ съ поклономъ. Ученикъ придворной школы, мальчикъ летъ шестнадцати, становится возле Карла, державъ рукахъ дощечки для писанiя. Карлъ садится на кресло; ему пододвигаютъ столикъ, льютъ воду на руки и капелянъ откашливается, намереваясь начать чтенiе)

КАРЛЪ (делая знакъ рукою капеляну). Нетъ, сегодня читать не будемъ Августина.

датчанинъ Готфридъ? Что шепчутъ прорицатели? Что сочтены дни короля? Конечно, сочтены - какъ ваши, какъ сочтенъ и волосъ каждый на глупой голове твоей. Запиши: король нашъ Карлъ, въ теченьи долгой жизни своей, разъ десять становился старымъ и снова молодымъ. А умретъ онъ, когда на то Господня воля будетъ - а не тогда, когда въ дворце трескъ потолка услышатъ.

(Рорико вводитъ снова Герзуинду, разговаривая съ ней. Въ противоположность своему первому появленiю, она теперь по-детски оживленна и весела. Услышавъ голосъ Карла, она внимательно прислушивается)

КАРЛЪ (слегка смущенный). Вотъ это хорошо! Хвалю! Я вижу, ты пришла открыть мне одному - и даже Рорико, я думаю, тутъ лишнiй - твои желанья и тревоги, чтобъ мы вдвоемъ решили, какъ къ лучшему все изменить. (По его знаку все, кроме Герзуинды, удаляются. Оставшись съ нею наедине, онъ продолжаетъ) Говори безъ всякаго стесненья, Герзуинда.

ГЕРЗУИНДА (съ серьезнымъ, несколько выжидательнымъ, лукавымъ выраженiемъ лица). Хочу свободной быть!

КАРЛЪ. Ну да, ты хочешь... Тянетъ тебя на родину, въ леса, где на стволахъ старинныхъ буковъ висятъ еще изображенья языческой богини Фреи, а не Марiи, матери Господней. Вернуться къ дяде дикарю ты хочешь...

ГЕРЗУИНДА. О, нетъ! Хочу я быть свободной и отъ дяди.

КАРЛЪ. Что? Ведь ты рыдала тутъ въ его объятьяхъ.

ГЕРЗУИНДА (пожимая плечами). Я плакала, чтобъ онъ не огорчался. Къ тому же...

ГЕРЗУИНДА. Къ тому же, когда плачутъ старики, готова я рыдать... чтобъ не расхохотаться.

КАРЛЪ (отталкивая отъ себя столикъ). Что ты сказала?

КАРЛЪ (опять спокойнымъ тономъ). Дитя... Но если вникнуть въ то, что ты сказала - и какъ сказала... Отвернувъ лицо, чтобы не видеть, кто предо мной стоитъ, я слышу голосъ - совсемъ не детскiй. Повтори, чтобъ понялъ я, чего ты хочешь.

ГЕРЗУИНДА (взглянувъ на него значительно). Я и молчать могу.

КАРЛЪ (сначала изумленно, потомъ быстро) Нетъ, говори. Открой мне душу, не робея.

ГЕРЗУИНДА (очень непринужденно). Я робости не знаю. Что сталось бы со мной, будь я пуглива? Что унесла бы изъ краткой жизни, во всемъ враждебной мне, которой завтра, можетъ быть, конецъ наступитъ, когда бъ я знала страхъ?

ГЕРЗУИНДА. Конечно. Ты старикъ, я знаю - и жизнь твоя ужъ позади. А я - что въ прошломъ у меня? Почти что ничего. Что впереди? Быть можетъ, тоже пустота. Ты сытъ и потому меня понять не можешь.

КАРЛЪ. Откуда знаешь ты, что старикамъ неведомъ голодъ?

ГЕРЗУИНДА. О да, ты голоденъ, я вижу ясно. Вижу по твоимъ глазамъ. Больно отъ взглядовъ старика. Въ нихъ светится мольба, какъ у собаки, которую прибили. Взглядъ старика - взглядъ утопающаго.

Больно - я знаю - отъ взгляда короля, когда онъ гневно смотритъ; но только потому, что взглядъ его сверкаетъ, какъ молнiя на потемневшемъ небе. Послушай. Скажи мне ясно и коротко: что сделать для тебя?

ГЕРЗУИНДА. Идти моимъ путемъ, чтобы никто не спрашивалъ меня, куда иду, чтобъ никому я не была обязана сказать, откуда я пришла.

КАРЛЪ. Странное желанье для летъ твоихъ, дитя. Ты сама не понимаешь, вижу я, чего ты просишь. Ты не знаешь, какъ много бедъ таится вокругъ тебя. Не знаешь, что стоитъ бабочке, такой какъ ты, разъ или два надъ лужей пролететь - особенно здесь, въ Аахене, - и горихвостка, или синица сейчасъ ее поймаетъ и проглотитъ. Я не хочу твоей погибели. Я добра тебе желаю, Герзуинда. Проси того, что будетъ благомъ для тебя.

КАРЛЪ. Хорошо. Исполню твою просьбу я. Но скажи - мне одному и никому другому - что ты съ свободой сделаешь?

ГЕРЗУИНДА. Ничего. Я буду делать то, что мне прiятно.

(Карлъ поднимается и ударяетъ кулакомъ о металлическую доску, висящую между колоннами. На этотъ звукъ является Рорико)

КАРЛЪ. Послушай, Рорико. Вотъ эта светловолосая упрямица свободна. Она пойдетъ куда захочетъ. Не заложница она, никто ее не опекаетъ и не воспитываетъ въ монастыре. Никто ее не держитъ. Куда бы ни пошла она, никто ей путь не преграждаетъ - хотя бъ она стояла въ двухъ шагахъ отъ пропасти слепая, никемъ не защищенная. Не первая она съ небесной силой юности свершитъ глубокое паденье въ адъ.

(Онъ уходитъ, не оборачиваясь. Герзуинда глядитъ ему вследъ подобострастнымъ взглядомъ, пока онъ ие всчезаетъ. Оставшись съ нею наедине, Рорико подходитъ къ ней и говоритъ твердо, почти сурово)

ГЕРЗУИНДА (страстнымъ шопотомъ). Возьми меня съ собой, красавецъ!

РОРИКО (сначала испуганно отступаетъ, потомъ громкимъ голосомъ). Да, я возьму тебя какъ змейку желтую и защемлю раздвоеннымъ сучкомъ, чтобъ не могла ни языкомъ вертеть, ни жалить. Идемъ плутовка, демонъ! Уходи изъ дома короля.

(Онъ держитъ ее двумя пальцами за воротъ платья и, отталкивая ее отъ себя, уходитъ)

(Поместье короля Карла въ окрестностяхъ Аахена. Открытая колоннада съ дверью въ домъ изъ сада. Широкiя ступени спускаются въ садъ; старыя деревья покрыты осенней пожелтевшей листвой. На заднемъ плане освещенный солнцемъ скатъ, обросшiй виноградомъ. Ясное осеннее утро несколько дней после перваго действiя)

(Канцлеръ Эркамбальдъ ходитъ между колоннами, сильно возбужденный. Графъ Рорико выходитъ изъ дома)

ЭРКАМБАЛЬДЪ (взволнованно). Ну что, графъ Рорико?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Не хочетъ меня принять? Опять не хочетъ? Делъ скопилась целая гора, а онъ меня къ себе не допускаетъ. Я милости его лишился? Хорошо. Нетъ, - плохо, я хотелъ сказать. Но это изменить нельзя. Его доверiя не обманулъ я, и на другiя плечи съ спокойной совестью могу взвалить я бремя. Кто-нибудь ведь долженъ его нести - не то весь мiръ въ смятенiе придетъ. Что тутъ происходитъ? Скажи мне правду безъ утайки.

РОРИКО. Я ничего другого не могу сказать, какъ то, что нечего сказать мне. Король сюда почти бежалъ; онъ никого не хочетъ видеть, не хочетъ говорить ни съ кемъ и самъ почти ни слова не произноситъ. Ища уединенья, собакъ онъ гладитъ, приноситъ свежую траву оленямъ молодымъ и ловитъ ящерицъ. Когда ему недавно говорилъ я, что мiръ съ узды сорвался, какъ лошадь дикая - онъ мне ответилъ: пусть убежитъ. Что за беда!

ЭРКАМВАЛЬДЪ. Нетъ, графъ, мне мало того, чемъ ты считаешь нужнымъ мою тревогу успокоить... Не могу я этимъ удовольствоваться. Если ты мне другъ и доказать желаешь дружбу, то скажи открыто: когда, въ какую несчастную минуту, въ беседе съ королемъ разгневалъ я его?

РОРИКО. Быть можетъ-тогда, когда заложницу...

ЭРКАМБАЛЬДЪ. А, вотъ что! Заложница, ты говоришь? Заложница!.. Такъ помоги мне.

РОРИКО. Пустое это, благородный канцлеръ, совсемъ пустое. Тотъ, кто великихъ замысловъ исполненъ на малое не долженъ вниманья обращать. Но все же сказать тебе я долженъ: въ душе великаго вождя и повелителя, въ главе, где большее таится за челомъ высокимъ, чемъ - прости! - у всехъ насъ здесь... въ главе державной Карла внедрилось это глубоко, и все застлало какъ сорная трава.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Объясни точнее - ты разве думаешь..?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (внезапно догадываясь). Я такъ и думалъ; накажи меня Господь! Но вотъ минута, когда ты можешь просветить меня, графъ Рорико... Назвалъ ты имя Герзуинды. Что жъ дальше?

РОРИКО. Да только то, что мысли короля всецело ею заняты.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Въ какомъ же смысле мысли короля всецело ею заняты?

РОРИКО. Объ этомъ ты спроси другого - кто мудрей меня. Спроси британскаго магистра - онъ въ каждомъ смысле дастъ тебе ответъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Ты yклониться хочешь отъ ответа, графъ? Но вотъ что ты наверное знать долженъ: скажи мне, почему заложнице саксонской, съ которой такъ милостиво говорилъ король, собрать велели вещи и съ узелкомъ уйти? Почему не допустилъ король къ себе монахинь, приходившихъ за нее просить? Почему король, съ жестокостью, къ которой я непричастенъ, прогналъ ребенка беззащитнаго въ глухую ночь?

РОРИКО. Властитель мiра порой бываетъ милостивъ. И если отсюда онъ ее изгналъ, отдавъ на растерзанье дикимъ зверямъ, то этимъ лишь ея исполнилъ волю. Но слышу я его шаги. Прости...

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Тотъ, кто на первомъ месте после короля стоитъ, съ душой обремененной заботами страны и короля - какъ воръ накрытый принужденъ бежать!

(Онъ поспешно уходить. Вскоре после того входитъ изъ тенистой аллеи сада король Карлъ, въ деревенской одежде, съ садовымъ ножемъ въ руке. Онъ ходитъ выпрямившись, съ гордой властной осанкой. У него видъ укрывающагося благороднаго зверя. Узнавъ Рорико, онъ медленно приближается, не глядя на него. Рорико стоитъ въ выжидательной позе)

КАРЛЪ (подходя вплотную къ Рорико и протягивая ему листья каштановаго дерева). Ты любишь горькiй запахъ пожелтелыхъ листьевъ?

РОРИКО. Люблю - но не тогда, когда первинки желтыя въ поляхъ растутъ.

КАРЛЪ. Да, къ другимъ въ прибавку: повеса ты и ветрогонъ!

РОРИКО. И эти титулы, хотя не заслужилъ я ихъ, - какъ и другiе - охотно принимаю. Но более всего подходитъ первый мне за то, что я въ лицо глядеть дерзаю господину мiра.

КАРЛЪ. Почтительность не повредила бы тебе, мой сынъ - да и мне тоже. Но только не хочу чрезмернаго благоговенья. Не то меня вы прикуете къ трону, къ короне голову мне припаявъ. Не нужно меня молитвами упитывать, какъ идоловъ восточныхъ. Не Богъ я! Я созданъ Бога почитать, какъ всякiй изъ подданныхъ моихъ. Какъ всякiй среди нихъ, я устаю, бываю голоденъ, и пить хочу, когда приходитъ время. И грешенъ я, совсемъ какъ ты. Вотъ отгадай загадку! Что это такое: глаза откроешь - при тебе оно и вместе съ темъ не при тебе. Прогонишь - оно бежитъ, тебя же за собою увлекая. Поймать захочешь - въ руки не дается. Хочешь отряхнуть - оно все глубже въ душу проникаетъ. Сжигаешь - темъ сильнее жжетъ тебя оно. Въ море ледовитомъ захочешь утопитъ - но, глядь, и море закипаетъ. Ледъ шестидесяти зимъ трещитъ и таетъ, испаряется отъ зноя. Нетъ, не загадка это, а болезнь, мой другъ.

РОРИКО (после долгаго молчанья). Отъ франковъ, столь много бедствiй пережившихъ, да отвратитъ Господь такое горе, тягчайшее изъ всехъ! Да сохранитъ Онъ твой духъ и плоть твою на радость намъ. Но долгъ повелеваетъ мне призвать врача, хотя бъ и легкимъ было недомоганiе твое. Вели, и Винтера, врача придворнаго, я позову...

КАРЛЪ. Чтобъ о недуге говорить, ужели нужно больнымъ быть самому? И даже будь я боленъ, - не тому, чье имя зиму означаетъ, отъ этого недуга исцелить меня. Снегъ, опушившiй голову мою, свидетель, что не зиме уврачевать мою горячку. Довольно говорить загадками. Что новаго тамъ, въ Аахене?

РОРИКО. Не достаетъ главы, и члены тела стали безголовы.

КАРЛЪ. Пускай попрыгаютъ, давъ отдыхъ голове.

РОРИКО. Ждутъ посланные, говорятъ они. Приходятъ вести грозныя изъ Данiи, отъ короля. Забывъ о пораженьи при Блейденфледе, опять онъ нападаетъ - такъ говорятъ - на насъ съ огромнымъ флотомъ. Канцлеръ умоляетъ принять его съ докладомъ.

КАРЛЪ. Пускай хвастливый грозитъ датчанинъ - снимать темъ временемъ я буду виноградъ поспевшiй, ни мало не тревожась. Грозилъ ведь также вождь аваровъ, что чрезъ меня перешагнетъ въ доспехахъ. И многiе другiе грозили вместе съ нимъ - и проползали межъ ногъ моихъ потомъ, когда я разставлялъ ихъ широко. Только стать на ноги мне нужно было, чтобъ черезъ нихъ перешагнуть... Не радостно царить - не радость и победа! Не стоитъ и противъ слабыхъ воевать и слабыхъ защищать.. Тебя прошу - о томъ заботься лишь, чтобы никто сквозь стражу не пробрался. А теперь скажи - потомъ тебя я отпущу; хочу одинъ остаться - скажи, не помнишь ли, что сталось съ той заложницей - ты знаешь - которую къ себе я призывалъ дней пять иль шесть тому назадъ. Дочь она была строптиваго саксонца. Она вернулась въ монастырь?

РОРИКО (после короткаго колебанiя). Нетъ, государь.

РОРИКО. Твой приказъ былъ въ точности исполненъ. Ей дали узелокъ, вложивъ туда вина и хлеба, а также золота, и много разъ ей повторили, что ждутъ ее обратно, и потому не запираютъ воротъ монастыря.

КАРЛЪ. Такъ значитъ, уходя - вотъ главное - она наверно знала, что въ каждый часъ и дня и ночи ея приходу будутъ рады чрезвычайно?

КАРЛЪ. Прощай, безумная, миръ праху твоему!.. Ахъ да, чтобъ не забыть! Вели мне принести копье. Мы будемъ въ цель метать. Мне тесенъ мой камзолъ и давитъ грудь. Ей нуженъ панцырь. Ты видишь, Рорико: рука моя тверда и силу прежнюю не потеряла. Есть на лице морщины, правда, но взоръ не потускнелъ. (По знаку Рорико изъ кустовъ выходятъ охотники съ копьями. Карлъ, взявши у одного изъ нихъ копье, продолжаетъ) Дай мне копье, и въ самую средину я попаду. Въ этомъ тебе не уступлю я... Вотъ только то, что льнутъ къ тебе красотки юныя - меня же навещаетъ лишь призракъ старости. Онъ ходитъ рядомъ и кашляетъ по-стариковски. Ночью приползаетъ ко мне въ постель, и холодно его прикосновенье. Насмешливо грозитъ онъ въ камень превратить меня, съ ногъ начиная и все выше и выше. Ты слышишь, Рорико? Живого въ камень превратить... Ну да что тамъ! Не сможетъ призракъ Карла устрашить. Окаменела, правда, левая нога - но живо сердце, и правая рука жива. Умри, распутная старуха! (Съ большой силой бросаетъ копье) Вотъ лозунгъ мой.

РОРИКО (стоя у мишени, которую темъ временемъ поставили, и въ центре которой торчитъ копье Карла). Мастерски метнулъ. Въ самую средину копье вонзилось и славитъ, трепеща, искуснаго стрелка..

КАРЛЪ. Та, о которой я говорю. Погубить ее внушилъ мне дьяволъ - затемъ, что разрушать великое блаженство.

РОРИКО. Да. Но, увы, святой назвать ее нельзя.

КАРЛЪ. Мой Рорико, тутъ место, какъ будто созданное для школьниковъ, какъ мы, сбежавшихъ, чтобъ на свободе позабавиться. Скажи, разсказывай: жива она? где, какъ она живетъ? Пришла въ лохмотьяхъ, растрепавшись? Пала духомъ?

КАРЛЪ. Повытряхни суму. Дай все, что есть. Ведь я твой гость, не заставляй меня просить. И спрашивать не заставляй. Легкимъ и светлымъ облачкомъ окутала мне душу радость. Теплый, благодатный дождь мне сердце освежилъ, и отъ него текутъ ручьи и нивы зеленеютъ; въ кустахъ дрозды ликуютъ молодые. Она жива! Значенье, правда, небольшое такая жизнь имеетъ. Изъ года въ годъ серпы моихъ жнецовъ срезаютъ жатвы многимъ покрупней. Но въ душе упрямой разверзлось небо отъ радости, что бьется сердце беднаго ребенка и что ее не погубила моя жестокость.

РОРИКО. Позволь открыто говорить. Я вижу, что милость небывалую мой государь на небывало недостойную пролилъ... И потому открыть я долженъ правду. Герзуинда, заложница саксовская, которую безумной, правда, ветренной, но все жъ невинной ты считаешь - она безумна, легкомысленна, конечно, но более того - преступна! Правда, никогда обмана власть подобную я не видалъ, а также столь лживаго подобья чистоты. Подумать можно, что если хлебъ причастья ей въ чистыя вложить уста, то расцвететъ онъ и сохранится въ святилище нетлевнымъ тысячи годовъ. Съ чела ея какъ будто струи очищенiя текутъ - и все жъ ея дыханье ядъ, погибель, ужасъ, государь!

КАРЛЪ. Подожди. Не сразу все, а постепенно, каждое отдельно разскажи. Слишкомъ новымъ, тернистымъ ты идешь путемъ. Замедли шаги твои. Если грешница она и бесомъ одержима, какъ убеждалъ насъ канцлеръ, то чемъ, скажи, грешна она?.. Чтобъ въ этомъ ее мы покарали! Въ чемъ наибольшiй грехъ ея?

РОРИКО. Въ чемъ? Возьми ты чистоту, настолько присущую ея годамъ, что за нее ребенка нельзя хвалить. И тотъ порокъ возьми, что на могиле невинности живетъ, безстыдно его утучняясь; ихъ сравни - и будешь знать.

РОРИКО. Почти во всемъ она сама призналась мне.

знаю. Она за мною побежала - говорю открыто - и ухватилась за меня, хотя сурово и оттолкнулъ ее. Она не отставала, а мною овладело - хотя я не святой - къ ней омерзенье... большее, чемъ страхъ. Все въ ней мне было непонятно, все чары казались порожденьемъ чуждой силы. Отвращенье наполнило мне душу - и не взялъ я того, что въ руки мне давалось.

КАРЛЪ (бледнея). Взгляни мне, Рорико, въ глаза!

РОРИКО (безстрашно и открыто глядя ему въ глаха). Что, король Карлъ?

РОРИКО. Я признаю, что странно такъ поступать, какъ я, и все-жъ... Приступомъ я бралъ и менее прекрасныхъ девъ. Я не святой, а также не трусливъ. Однако, хотя щадить тутъ было нечего и завоевывать лишь собственную шею приходилось, ее изъ рукъ сплетенныхъ девушки освобождая, я оказался - что вовсе не почетно въ подобныхъ случаяхъ - героемъ стойкимъ.

РОРИКО. Вотъ что случилось съ нею не дальше чемъ вчера. Ночью, ты знаешь, выпалъ иней, и утро все лежалъ, пока на солнце не растаялъ... Ну, словомъ, вечеромъ вчера ее я снова подобралъ - или, вернее, она меня подстерегла, окликнула и побежала за много вследъ до самой калитки сада, где съ лошади сошелъ я.

РОРИКО. Да. Три мили пробежала. она за мной. Я пустилъ галопомъ лошадь, и она летела вследъ.

РОРИКО. Быстрей она бежитъ, чемъ зверь лесной, спасаясь отъ собакъ: ловка на редкость и легка какъ пухъ. Я сжалился надъ нею, наконецъ, и крикнулъ: - За кемъ ты мчишься? Ответъ былъ: - За тобой! Опять ей крикнулъ я: - За дьяволомъ, а не за мною! - нетъ, за тобой! - За падалью ты, какъ собака, гонишься, ей крикнулъ я, сильней пришпоривъ лошадь. - Остановись, ты упадешь, опять сказалъ я. - Сердце не выдержитъ и разорвется. Передохни, не то умрешь ты, не покаявшись въ грехахъ.

РОРИКО. Пронзительно и дико захохотала. - Убирайся въ свой монастырь! я крикнулъ въ бешенстве - иль уползи обратно въ аахенскiй притонъ, куда меня домчалъ мой конь, отъ страха ноздри раздувая, и где, на горе мне, тебя я подобралъ!

РОРИКО. Не благородно, знаю - не только съ нею, но и съ собой. Все жъ не хотелъ ее ударить и не решался оставить въ поле. Все бешенство свое изливъ, я вспомнилъ притчу о добромъ самарянине, и, завернувъ ее въ мой плащъ, повезъ къ себе домой. Старикъ привратникъ перекрестился, увидевъ насъ: меня за повода держащимъ лошадь, ее закутанной въ седле.

РОРИКО. У сенешаля стараго, близъ входа въ садъ.

КАРЛЪ (поднимается, долго смотритъ въ лицо Pорико и затемъ разражается несколько искусственнымъ смехомъ). Такъ вотъ какимъ разсказомъ, Рорико, прикрыть ты захотелъ на редкость смелую, безумную проделку? Зачемъ такъ много словъ? Ты мастеръ сети разставлять. И неужели я для того на волю птичку отпустилъ, чтобы стрела твоя попала ей въ нежный пухъ? Боюсь, не хватитъ, безумный графъ, на этотъ разъ, терпенья моего и дочери моей Ротрауты. Она, ты знаешь, следитъ за благонравьемъ при дворе.

РОРИКО. Мне больно, что ты дурно судишь о своемъ слуге.

КАРЛЪ. А мне, что соблазнилъ ты девочку, и дерзко на нее жъ клевещешь. Довольно! Въ томъ, что случилось, я виновенъ. Но для того, чтобы не умножать вины, решилъ я зову внять Господню; орудiемъ тебя избралъ Онъ, чтобъ снова ко мне приблизить Герзуинду. Хочу я снова повидать ее и снова попытаться, не сможетъ ли советъ разумный, соединенный съ властью, исправить то, что злого сотворила чрезмерная поспешность. Ты вздрогнулъ? Не знаешь разве, что милость короля не долговечна... Вотъ мой приказъ: пусть, ничего не говоря ей, Герзуинду приведутъ сюда, чтобъ погулять среди кустовъ и грядъ. Затемъ, пусть все ее оставятъ, и я ее какъ бы случайно встречу.

(Рорико удаляется съ поклономъ. Карлъ стоитъ задумавшись. Потомъ онъ оглядывается, чтобъ убедиться, что онъ одинъ, и замечаетъ двухъ ратниковъ, которые, стоя въ отдаленiи, ждутъ его приказанiй)

КАРЛЪ. Унесите копья. (Они вынимаютъ копье Карла изъ мишени и уносятъ самую мишень) Скажи, охотникъ, кто тамъ надъ бузиной склонился у домика, въ которомъ живетъ садовникъ?

1-ЫЙ ОХОТНИКЪ. Быть можетъ и она. Но нетъ; волосы черны какъ смоль у той - у этой золотые.

КАРЛЪ. Узнай, кто эта девушка. Иль нетъ - уйдите.

(Охотники удаляются, слышенъ громкiй смехъ Герзуинды. Король бледнеетъ, стоитъ не двигаясь и пристально смотритъ въ направленiи, откуда появляется, наконецъ, Герзуинда; она, запыхавшись, гонттся за бабочкой и подходитъ совсемъ близко къ Карлу, не замечая его)

ГЕРЗУИНДА (слегка вскрикнувъ). Я бабочекъ ловлю.

ГЕРЗУИНДА. Хозяинъ здесь графъ мэнскiй, Рорико.

КАРЛЪ. Ты думаешь, что здесь поместье графа Рорико?

ГЕРЗУИНДА. Не знаю право. Быть можетъ, Ротрауте принадлежитъ оно. Мне все равно, она ль, дочь короля, или возлюбленный ея здесь грядки полетъ и овощи роститъ. Наврядъ ли бабочкамъ капустнымъ счетъ они ведутъ, иль мертвымъ головамъ. Никого не опечалитъ пропажа ящерицы маленькой.

КАРЛЪ. Плохо пришлось тебе бы, Герзуинда, когда бы думалъ я какъ ты. Но обрати свой взглядъ и на меня: сегодня въ третiй разъ меня ты видишь. Подумай, вспомни! Я тотъ старикъ со взоромъ утопающаго, который тебе свободу далъ. Ты видишь: дышитъ онъ, не утонулъ и снова на твоемъ пути стоитъ. Быть можетъ, взглядъ его сегодня не будетъ тягостенъ тебе; быть можетъ, сильная рука теперь тебе нужнее, чемъ тогда - теперь, когда узнала ты свободу?

ГЕРЗУИНДА. Помолчи! Ты видишь, какую ящерицу я прелестную поймала!

и зналъ, что гибель и позоръ грозятъ тебе на дне, что копошатся гады тамъ. Я тебя толкнулъ, и собственной рукою спасу тебя изъ глубины паденiя и горя. Ты поняла меня?

ГЕРЗУИНДА (со смехомъ). Колонной Ирмина клянусь, что нетъ.

КАРЛЪ. Какая дерзость! Языческое племя, къ которому принадлежишь и ты съ твоимъ безумьемъ, хотя обречено на мракъ, все жъ, чистоту блюдя, одно лишь знаетъ для тебя и всехъ тебе подобныхъ: веревку! Когда себя не соблюдаетъ дева, даютъ ей выборъ: иль самое себя веревкой задушить, или чтобъ женщины кнутами гнали ее по городу изъ дома въ домъ, пока, не вынеся позора, не умретъ она.

ГЕРЗУИНДА. (съ некрасивой резкостью). А сами тоже самое съ мужьями делаютъ, за что казнятъ другихъ, волчицы злыя! Имъ слаще кровь проливать, чемъ страстью любовной упиваться!

ГЕРЗУИНДА (удивленно). На твоемъ ведь языке я говорю.

ГЕРЗУИНДА. Кто мне сказалъ, что женщины собаки, и что оне безмозглы? Это знаетъ и самый глупый изъ мужчинъ.

КАРЛЪ. Кто ты, Герзуинда? Глаза мои ушамъ не верятъ, а уши глазамъ не могутъ доверять. Глаза мне говорятъ, что ты ребенокъ и рада будешь кукле. Но уши думаютъ иное: женщина она, мне говорятъ они, - и тяжесть женской доли изведала она до дна. Скажи, поверить ли ушамъ, иль взору?

ГЕРЗУИНДА (смеясь). Подари мне куколку! Пожалуйста. Но все жъ не думай, что молодыхъ пятнадцать летъ подобны днямъ пятнадцати слепыхъ котятъ.

КАРЛЪ. Что жъ предпринять? Я вижу, правда, что поступаешь ты не слепо и не ветренно; ты смело и съ решимостью упорной идешь на зло. Правъ, быть можетъ, Эркамбалъдъ. Быть можетъ, правда, что въ тебя вселился демонъ, и живетъ въ дворце, слоновой костью изукрашенномъ и золотомъ, въ дворце, что Герзуиндою зовется, изгнавъ оттуда Бога. Но, слушая тебя, не понимаю, почему въ столь чистомъ и красивомъ доме не живетъ прекрасная душа, почему въ немъ зло и ужасы таятся?

ГЕРЗУИНДА. Странно. Вы все, мужчины, таковы. Всякiй, кто бралъ меня, мне тоже говорилъ, что ты, - и обвинялъ меня за то, что я ему давала. (Внезапно обвивая ему шею руками) Не будь строптивъ, старикъ.

КАРЛЪ (не двигаясь). Будь я Рорико, графъ Мэнскiй, я бъ оттолкнулъ тебя; но я король, я Карлъ - и следовать его примеру не могу.

ГЕРЗУИНДА (стоя на подножьи статуи и все еще не снимая рукъ съ шеи Карла). Вы все напрасно тратите такъ много словъ! Молчите, и съ благодарностью, безъ словъ, берите то, что вамъ даютъ.

КАРЛЪ. Молчи, дитя греха, прижитое святой, во сне сатиромъ оскверненной! Уйди. Уйди изъ жалости! Стынетъ разумъ, бледнеетъ власти сила передъ тобой, передъ улыбкой тонкихъ устъ. Что мне мешаетъ пальцами, вотъ такъ, нажать на шею белую - чтобы не стало твоей недоброй силы, саламандра, и чтобъ въ моихъ рукахъ осталась чистая и благостная плоть, не искаженная душой бесовской?

(Отвернувъ отъ нея лицо, Карлъ тяжело переводитъ дыханiе, стараясь успокоиться. Герзуинда отходитъ отъ него, следитъ за нимъ исподлобья и третъ руки. Вскоре Карлъ снова начинаетъ)

КАРЛЪ. Когда безплодны наставленья, приходится прибегнуть къ власти, - отеческой, но непреклонной. Не постигнетъ кара тебя, - тебе я волю словомъ королевскимъ далъ все, хотя бъ и самое безстыдное, свершать. Но не было согласья моего зло надъ тобой творить другимъ: будетъ теперь работа сыщикамъ моимъ, и будетъ палачамъ кого на воздухъ вздернуть! Скорее назови мне имена. Скорей! Вотъ грифель; вотъ дощечки изъ воска свежаго. Напиши скорее имена гулякъ распутныхъ, дерзнувшихъ подъ сенью моихъ соборовъ палатинскихъ безстыдно согрешить съ тобой. Скажи мне, Герзуинда, имена, и я ихъ твердою рукою въ воскъ впишу, и къ каждому прибавлю: смерть, смерть, смерть!

ГЕРЗУИНДА (вне себя, но твердо, несмотря на свой ужасъ). Нетъ, не сделаешь ты этого. Нетъ! Не сделаешь. Не назову тебе я никого, кто исполнялъ мою лишь волю.

ГЕРЗУИНДА (спокойно). Впиши его. Жалеть не стану, когда слепой ударъ сразитъ слепого.

КАРЛЪ. Ну, хорошо. Когда спущу я свору, сама она сумеетъ дичь выследить. Если не хочешь всехъ назвать, то назови мне одного, кто былъ тебе дороже всехъ.

ГЕРЗУИНДА. Зачемъ? Чтобъ на кресте его ты распялъ?

КАРЛЪ. Съ тобою повенчать - ужель такое наказанье?

ГЕРЗУИНДА (быстро, испуганно). Нетъ, не хочу я вместо всехъ лишь одного!

КАРЛЪ (съ облегченiемъ). Ну, значитъ, ты не знаешь, Герзуинда, ни многихъ, ни даже одного. Теперь впервые на месте кажется мне легкiй пушокъ твой на вискахъ. Наконецъ разсеялись слегка туманы злые съ бедной твоей души, (все более величественно и отечески). Не проникъ еще ко мне твой взоръ изъ глубины. Еще душа твоя едва проснулась, и въ полусвете ты ощупью идешь. Пусть возсiяетъ свободно лучъ грядущей юности твоей во всей красе и ясности; тогда, въ прозрачномъ сiяньи утреннемъ, весна твоя распустится. Имей терпенье, Герзуинда. Кто ждать не хочетъ, пока на виноградной лозе нальются грозди, тотъ кислое вино лишь вкуситъ. Поверь мне, ты сама не знаешь кто ты - кто я: я жъ знаю и тебя и самого себя. Знаю, и все-жъ - подумай только! - все-жъ руку помощи не отвращаю отъ тебя. Ты спросишь, почему? Магистръ Алькуинъ считаетъ муравьевъ достойными раздумья долгаго и бережно несетъ ихъ на соломинке издалека домой. Вотъ такъ и я. Страшусь я, что ли? Страшны мне муравьи? Ногой ступалъ я на целыя селенья муравьевъ. Всехъ родичей твоихъ, весь твой народъ осилилъ я. Такъ не спасаться жъ бегствомъ мне отъ тебя. Послушай, Герзуинда: считай своимъ поместье это. Здесь, въ саду, ты, отъ земли оторванная, снова корни пустишь. Здесь медленно расти ты будешь, здесь расцветешь, созреешь на попеченьи у садовниковъ искусныхъ. Здесь, подъ защитой стенъ твоихъ, живи привольно. Будь госпожей; прислужницы тебя въ убранства пышныя оденутъ, носить ты будешь золото. И всякое веселье по твоему приказу здесь устроятъ. Одно лишь...

ГЕРЗУИНДА (поспешно). Должна я какъ цветокъ любимый короля въ гряде стоять недвижно?

КАРЛЪ. Ты знаешь разве цветокъ любимый короля?

ГЕРЗУИНДА. Конечно. Ребенкомъ летъ семи сама сажала я съ благоговеньемъ мальвы короля.

КАРЛЪ (все более благороднымъ, чисто отеческимъ тономъ). Теперь благоговенье чуждо твоей душе. Не будь оно такъ чуждо, ты почитала бы съ благоговеньемъ - самую себя, согнала бы позоръ съ царицы неба, отраженной въ тебе какъ въ зеркале. И трепетно бъ хранила чистый ликъ небесной матери отъ грешныхъ рукъ и отъ прикосновенья нечестивыхъ. Въ этомъ доме, Герзуинда, кипятъ горячiе источники; изъ плоти грешной извлекаютъ они отраву и очищаютъ кровь. И здесь, въ груди моей, горячiй родился источникъ. Струи любви отцовской текутъ во мне неудержимо. Торопись. Очисти душу отъ греховъ, омой все пятна, Хотя покрыта ты была бъ теперь грехами, все жъ будетъ день, когда тебе скажу я - покорствуй только чистой воле моей, скажу: - пойди и покажись священникамъ. Въ тотъ день предстанешь светлой ты предъ мiромъ, подобно безгрешному небесному цветку, подобно лилiи въ рукахъ Марiи.

(Онъ кладетъ правую руку на голову Герзуинды; она целуетъ его опущенную левую руку)

(Снова въ поместьи короля вблизи Аахена; покой внутри дома съ колоннами подъ куполомъ; стены и куполъ украшены византiйской мозаикой; полъ изъ цветного мрамора; открытыя и закрытыя двери ведутъ во внутрь дома; одна дверь ведетъ въ садъ, магистръ Алькуинъ и графъ Рорико поднимаются по несколькимъ ступенькамъ на колоннаду изъ покоя, расположеннаго ниже. Maгистръ Алькуинъ, высокiй старикъ съ благородной осанкой, у него видъ ученаго и въ то же время поэта и светскаго человека; онъ въ длинной священнической одежде)

РОРИКО. До сюда - и не дальше могу я довести тебя. По знаку жъ первому, который дастъ привратникъ, я долженъ буду, господинъ магистръ, удалить тебя изъ дома и изъ сада - хотя бы даже короля и не успелъ ты повидать.

АЛЬКУИНЪ. Какъ? Даже если призванъ я посланiемъ собственноручнымъ короля?

АЛЬКУИНЪ. Конечно, графъ. Не то сиделъ бы мирно я за книгами моими и, чуждый любопытства, не сталъ бы слухамъ я внимать, поверь - какъ не внималъ и до сихъ поръ. (Слегка насмешливо) Что тутъ у васъ за тайны? Зачемъ могучiй Карлъ въ засаде спрятался? Опасенъ путь сюда по узенькимъ дорожкамъ, черезъ трясины, кольцомъ замкнувшiя вашъ островокъ и этотъ домъ. Говорятъ, усилился разбой на всехъ дорогахъ, и потому нашъ Геркулесъ беде помочь бы долженъ былъ и шкуру львиную надеть на плечи, а не сидеть у прялки... Не знаю для чего.

РОРИКО. Тутъ, въ подземельи замка, горячiй бьетъ источникъ - ключъ юности, какъ называетъ его король. Для пользованiя водами прiехалъ Карлъ.

АЛЬКУИНЪ. Ну да, конечно. Я понялъ, милый графъ, - и знаю хорошо я патрiарха нашего. Къ тому же, виделъ я, какъ пастухи - не пастыри народа, а пастухи ягнятъ - свои отъ старости похолодевшiя и коченеющiя ноги купали, чтобъ согреть, во внутренностяхъ молодыхъ ягнятъ. И Зевсъ, верховный пастырь и всехъ боговъ и всехъ людей, отъ холода порой дрожалъ, хоть вечной молодостью одаренъ былъ. Боялся онъ состариться и - какъ ни странно - почувствовалъ себя опять онъ юнымъ въ образе быка. И я въ спине сталъ холодъ ощущать. Ключъ юности!.. Но если въ прокъ идетъ леченье первейшему изъ всехъ людей... Пусть выберетъ онъ, нашъ Зевсъ земной, любую изъ своихъ овечекъ... Хотелъ сказать я, пусть купается въ какихъ желаетъ водахъ.

РОРИКО. Тебя призвалъ король - и потому садись, почтеннейшiй магистръ. Призвалъ онъ также для доклада и Эркамбальда, канцлера. Я вижу въ этомъ знакъ хорошiй. Иначе... врача не достаетъ, чтобъ правильно вести леченье. Я не смею ничего сказать - и не могу, и не хочу. Не въ силахъ я понять его могучiй духъ и направлять его. При взгляде на него, я только - повинуюсь. Но не помолоделъ на видъ онъ отъ купанiй. Самъ посмотри. Я слышу на террасе шаги его.

(Онъ быстро отходитъ вглубь. Алькуинъ еще разъ оглядываетъ свою одежду и становится направо; чернокожiй слуга открываетъ извне садовую дверь и пропускаетъ мимо себя Карла. Король несколько бледнее чемъ прежде, взглядъ его менее спокойный и твердый. Онъ выступаетъ изъ полосы дневного света, которыя бросаетъ длинную тень, замечаетъ Алькуина и вглядывается въ него, держа руку видъ глазами)

АЛЬКУИНЪ. А я сейчасъ призналъ того, кого не могъ бы мы признать - Давида.

АЛЬКУИНЪ. Да, я слабый Флаккъ, который въ руки попался воиновъ твоихъ суровыхъ. Они, въ лесу разсыпавшись, стоятъ на страже Цезаря, какъ будто въ стане вражескомъ живетъ онъ. Къ счастью, пощадили они меня.

КАРЛЪ. Для человека и для всехъ людей то место - станъ враговъ, где человекъ живетъ и люди! (Хлопаетъ въ ладоши) Садись! По знаку калифа Гаруна-аль-Рашида изъ ничего блаженство рая возникаетъ. Я жъ магiи не знаю. Я грубый франкъ и предложить могу я только вино любимое твое; къ вину жъ варенаго и жаренаго. Вотъ все, чемъ после труднаго пути ты можешь подкрепиться въ жилище бедномъ поселянина.

АЛЬКУИНЪ (смеясь). Я скроменъ - большаго не требую.

(Двое сарацинскихъ слугъ въ пестрыхъ тюрбанахъ появляются и съ низкимъ поклономъ Карлу целуютъ землю)

АЛЬКУИНЪ (взглянувъ на слугъ, шутливо). И съ бедностью Давида я мирюсь.

(Слуги, которые поднялись, снова падаютъ ницъ, целуютъ землю, потомъ встаютъ и уходятъ)

КАРЛЪ. Увы - не магъ я! Отъ калифа Гаруна-аль-Рашида четырехъ я получилъ еще другихъ рабовъ въ подарокъ - совсемъ такихъ какъ эти; а также - какъ знаешь ты и долженъ знать, невольницъ темнокожихъ такое же число. Совсемъ забывъ о нихъ вначале, теперь сюда я вздумалъ ихъ призвать - и лишь тогда подарокъ оценилъ калифа. Они купанье такъ приготовляютъ, такъ въ простыни укутываютъ, такъ тело разомнутъ, не дожидаясь приказанiй, что ими нахвалиться я не могу. Ты думаешь изнежить могутъ рабы угодливые? Нетъ: изнеженный, такимъ уже родился. У меня нетъ этого въ крови - не сделаюсь изнеженнымъ я никогда, мой Флаккъ. Теперь узнай, зачемъ тебя призвалъ я. Ты родился въ Нортумбрiи, и ты саксонской крови?

КАРЛЪ. Такъ скоро ты услышишь и увидишь въ моемъ доме нечто тебе сродни. Объ этомъ, впрочемъ, потомъ поговоримъ. Теперь мне нуженъ не саксонецъ - а братъ по разуму и по значенью мне равный. Ты, Флаккъ, таковъ. Владеешь ты мечомъ духовнымъ, что на земле Господь оставилъ. Его ты поднялъ - какъ поднялъ я мечъ светскiй. Ты Петръ для меня - гораздо более чемъ римскiй Петръ - меча хранитель и ключей. Въ божественномъ Господь тобой руководитъ, и въ человеческомъ не менее того отъ Бога и только отъ Него твои сужденья. Вотъ почему я человека въ тебе приветствую, который понимаетъ, а не судитъ, который хочетъ жизнь прославить, а не умертвить. Когда бъ отбросить я хотелъ то, что душою овладело, какъ дядя мой Пиппинъ, ушедшiй въ монастырь, то мне нужна была бы только пустая келья - я не искалъ бы друга. Ты мой другъ и преданъ мне, мой Флаккъ. Послушай: приключилось со мною чудо. Люди говорятъ, быть можетъ... Не знаю, что люди говорятъ, но чувствую, какъ будто изъ земли въ меня вливаются по тысяче каналамъ, какъ въ молодое дерево, живые соки. Смешно это, быть можетъ, и странной кажется насмешкой надъ собственнымъ моимъ разсудкомъ деревенскимъ и надъ законами календаря крестьянскаго. Давно ужъ высохшiй, годами отмеченный стволъ, отдавшiй соки растеньямъ чужеяднымъ, на немъ живущимъ, опорой имъ служащiй, чтобы по-прежнему тянуться прямо къ солнцу они могли, хотя онъ самъ ужъ мертвый... Вотъ этотъ старый стволъ вдругъ ожилъ! Въ листочкахъ шумъ поднялся: Какъ! Старый Карлъ, масличное дерево засохшее, вновь жить задумалъ! - и не для насъ... шипятъ... а для себя! Ну да. Быть можетъ, стыдиться следуетъ предъ вами Карлу, лишнему на свете старику, въ томъ, что онъ живъ еще. Но хочетъ жить онъ - это правда.

АЛЬКУИНЪ. Государь! Давидъ великiй въ братстве вашемъ рыцарскомъ! Оно, семью дарами пламенея святаго духа и высясь надо всемъ земнымъ, тебя собою окружаетъ какъ драгоценный камень оправа золотая... Что мы безъ тебя? Ты плугомъ владеешь такъ же какъ мечемъ и такъ же хорошо писать умеешь. На светъ ты вызываешь живущее въ земле, а мирно на ней живущихъ питаешь ты и охраняешь. Чтя небо, ты сеятель Христовой жатвы. Дитя лепечетъ имя Карла, еще не зная имени отца. Карлъ - не простое слово, а силы великой знакъ. Повздорятъ ли между собой соседи - произнеси лишь слово Карлъ - и распря кончена. Воюютъ ли народы - Карлъ! скажи - и возстановленъ миръ. Царитъ ли миръ - раздастся слово Карлъ! и потемнеетъ небо, задрожитъ земля, и слово Карлъ! звучитъ угрозой тишине, войну обозначая. Вотъ въ Византiи императоръ - кумиръ народа; произнеси лишь слово Карлъ! - и любовь къ нему развеется какъ прахъ по ветру. Кто жъ дерзнулъ бы наставникомъ стать Карла и возвеличиться надъ нимъ?

ли даже кожу мне заденетъ. Но иногда я обнажаю душу, доверчиво покровы снявъ... и уязвимъ тогда суровый Карлъ въ томъ, что онъ нежнаго въ душе таитъ. (Сарацинскiе слуги вносятъ накрытый столъ и устанавливаютъ его; другiе держатъ золотые тазы и кувшины для омовенiя) Я былъ здесь одинокъ. Садись къ столу! (Онъ и Алькуинъ садятся у стола; имъ льютъ воду на руки) Мне мило и желанно одиночество, но все жъ не доставало мне друга одного. (Онъ поднимаетъ кубокъ и пьетъ, чокаясь съ Алькуиномъ; наступаетъ короткая пауза, затемъ Карлъ снова говорить) Желаешь? Я могу прiятное составить за трапезой намъ общество.

АЛЬКУИНЪ (съ изысканной любезностью). Когда Горацiя зоветь къ себе Анакреонъ, то жду я многихъ наслажденiй: вина и песенъ и - сверхъ того, красотку.

КАРЛЪ. Хвалю, язычникъ старый! Но постарайся решеткой плотной сердце оградить.

(Онъ ударяетъ о металлическую доску, которую держитъ въ рукахъ одинъ изъ слугъ; едва затихаетъ звукъ, какъ прибегаетъ Герзуинда и подходитъ къ сидящимъ за столомъ; она въ легкомъ фантастическомъ одеянiи, волосы распущены)

ГЕРЗУИНДА (удивленно смотритъ на сидящихъ за столомъ). Едите вы? Зачемъ?

КАРЛЪ. Зачемъ? Не долженъ разве человекъ питаться?

ГЕРЗУИНДА. Противно мне глядеть, какъ люди пищу принимаютъ!

АЛЬКУИНЪ. Про одного изъ насъ (указывая на Карла) неверно судишь ты.

КАРЛЪ. Все для нея мужчины только люди - и къ сожаленью, все люди для вся мужчины.

ГЕРЗУИНДА. Что жъ большее они? Я не люблю людей.

АЛЬКУИНЪ. За исключенiемъ, надеюсь, короля? За исключенiемъ, надеюсь, Карла, любимаго и чтимаго всемъ мiромъ.

КАРЛЪ. Нетъ исключенiй для нея, клянусь! Будь птицей я, умей красиво петь, тогда другое дело... или котенкомъ еще слепымъ мяукалъ бы, тогда, быть можетъ, на любовь надеяться я могъ и на вниманье нежное!

ГЕРЗУИНДА (оглядывая столъ съ желаньемъ полакомиться). А для меня нетъ ничего у васъ?

КАРЛЪ. Водой она питается, на апельсинныхъ настоенной цветахъ, и - самое большое - настоемъ лепестковъ отъ розы, замороженнымъ въ снегу. Напитокъ этотъ ей готовятъ темнокожiе. Мы для нея откармливаемъ также ангорскихъ козъ. Пьетъ какъ младенецъ козье молоко она.

АЛЬКУИНЪ. Амброзiей и нектаромъ питаешь ты юность чистую свою? Богамъ Олимпа хочешь быть подобной. И, точно, ты какъ будто не земная.

ГЕРЗУИНДА. Конечно. Почитайте меня за что хотите - только не за святую. Мне все милей, чемъ святость. Я пью и емъ и делаю все то, чего хочу сама, а не другiе. За то пусть и другiе, какъ и я, свои желанья исполняютъ, а не чужiя.

КАРЛЪ. А если захотятъ другiе отъ тебя... того, что справедливо и хорошо?

КАРЛЪ. Мой мудрый Флаккъ, попробуй, поможетъ ли твой долгiй опытъ и знанье, прилежно скопленное, и мудрость, обретенная тобою, ненасытнымъ въ работе и въ исканьи света... Попробуй, помогутъ ли свободныхъ семь искусствъ, которыми владеешь ты, хотя бъ настолько, чтобы не быть безпомощнымъ какъ школьникъ передъ ребенкомъ Герзуиндой? Мне безпомощность мою она давно ужъ показала.

АЛЬКУИНЪ. Что можетъ сделать Флаккъ, когда самъ Августъ, хотя онъ лаврами увенчанъ Геркулеса, себя безсильнымъ почитаетъ. Но все же готовъ я попытаться.

КАРЛЪ. Поговори съ ней. Пусть скажетъ, напримеръ, тебе: что называетъ она грехомъ?

КАРЛЪ. Ну, а стыдливость? Спроси ее объ этомъ.

АЛЬКУИНЪ. Скажи мне, дева, что стыдливостью ты называешь?

ГЕРЗУИНДА (смеется про себя, потомъ смело). Я не веду свой родъ отъ вашей Евы и вашего Адама. Прапрародители мои съ запретной яблони плодовъ не ели - и я не знаю, въ чемъ добро, въ чемъ зло.

АЛЬКУИНЪ. Такъ, значитъ, не богоподобна ты въ познанiи добра и зла!.. и все же изъ рая изгнана. Какъ же туда вернешься ты?

ГЕРЗУИНДА. Заботься только о себе, старикъ! На что нужна стыдливость? По вашему стыдиться тела я должна - и потому гордиться только одеждою, руками сшитой. Ужели шерсть, ткань шелковичнаго червя, волокна льна прекраснее меня, прекрасней того, чемъ я дышу, чемъ вижу, слышу и ощущаю вкусъ? Когда тяжелой поступью проходятъ дочери твои, подобно башнямъ изъ золота, изъ драгоценныхъ камней - я драгоценныхъ украшенiй не люблю - то неужели сами оне не лучше, чемъ ихъ золото и камни? Не создалъ разве Богъ нагимъ мне тело? Но вамъ дороже платье? Скажите, я готова снять его и вамъ оставить взаменъ себя!

КАРЛЪ. Стой! Стой! Она способна, другъ мой, это сделать.

ГЕРЗУИНДА (сбросивъ длинное прозрачное покрывало, въ которое она задрапировалась). Не спросите ль еще мой легкiй плащъ? Быть можетъ, его ответъ вамъ будетъ больше по душе, чемъ мой. (Бросаетъ плащъ на полъ и со смехомъ убегаетъ)

АЛЬКУИНЪ. Однажды я подсмотрелъ въ Ютландiи, какъ приносили жертвы они богамъ своимъ. То было въ страшную глухую ночь. Какъ легiоны демоновъ изъ преисподней, шипелъ костеръ въ лесу. Привели они лисицу съ длинной гривой, двухлетнюю - не более. На закланье ее вели, и шла она, хвостъ волоча. Вблизи засады, изъ которой мы глядели, стоялъ недвижно голый жрецъ, держа на привязи лисицу обреченную. Разгорелся жертвенный костеръ; когда жъ ея коснулось пламя, лисица ноздри подняла и зарычала. Не могу я передать тотъ звукъ. Въ немъ слышался и дикiй смехъ, и точно плачъ.

КАРЛЪ. Ты верно понялъ, Флаккъ. Смехъ Герзуинды къ печали ближе, чемъ къ радости; онъ скрытымъ ужасомъ объятъ... Но что же ты не ешь, не пьешь, мой Алькуинъ?

АЛЬКУИНЪ. Благодарю! Ужъ более шестидесяти летъ я емъ и пью, уверенный, что этимъ зла не совершаю никакого. Теперь впервые одолело сомненiе меня. Я думаю, не лучше ль было бы поститься? И многое другое въ моихъ мысляхъ словами вызвала она своими и существомъ своимъ.

КАРЛЪ. Вотъ видишь! Этого я и хотелъ, мой Флаккъ. Не мало переловилъ зверей я разныхъ, и лукомъ и силками, какъ ты знаешь - но никогда такой не попадался мне. Вотъ почему о немъ забочусь и дорожу имъ. Конечно, не зверь она, и потому моя задача не укротителя. Мой долгъ почти отцовскiй. Отцомъ благочестивымъ я о душе ея пекусь. Мне радостно - я это не скрываю - на этотъ разъ единою душою управлять, а не народомъ целымъ, какъ всегда, и такъ же, какъ я иногда пустыни въ земли превращалъ цветущiя, такъ семена добра хотелъ бы я посеять здесь и возрастить.

КАРЛЪ. Конечно, сеетъ. Борьба за душу опасней многимъ, чемъ бой съ мечемъ въ рукахъ. Не дремлетъ врагъ добра, врагъ Господа, тотъ, кто пустыни сушитъ и посылаетъ всепожирающее пламя даже въ рай. Я это знаю, и все жъ мне бой съ нимъ радостенъ; хочу я одолеть врага. Къ тому же, самъ виновенъ я...

АЛЬКУИНЪ. Ты, государь, разбилъ и покорилъ саксонцевъ, гунновъ, лангобардовъ, аваровъ и баварцевъ... Разбилъ норманновъ, басковъ. Кто бъ ни противился тебе, тобой былъ побежденъ. Но всякая победа легка въ сравненьи съ той, которую теперь ты хочешь одержать державной волей.

АЛЬКУИНЪ. Не подобаетъ мне сомневаться. Но все же Карлъ останется самимъ собой, когда бъ онъ даже на этотъ разъ разбитъ былъ.

КАРЛЪ (поднимается, съ мрачнымъ видомъ). Ты полагаешь, что изъ одной лохани я стану есть съ собаками паршивыми?

АЛЬКУИНЪ (испуганно). Срази меня небесный громъ, когда такая мысль могла бъ мне бъ голову прiйти?

(Карлъ ходитъ несколько разъ по комнате взадъ и впередъ, вспышка гнева улеглась, снова входитъ Рорико),

КАРЛЪ. Не спешно это. Можетъ подождать старикъ безмозглый!

КАРЛЪ (Алькуину). Ну, такъ тебя я попрошу - такъ какъ прервали нашу трапезу - избавь себя отъ встречи съ ворчуномъ.

же игрушка для меня, какъ эта. Такая же - не меньше, правда, но и не больше.

(Входитъ Эркамбадьдъ. Последнiя слова произнесены при немъ. Алькуинъ кланяется Карлу и уходитъ въ садъ. Рорико тоже уходитъ. Карлъ медленно шагаетъ взадъ и впередъ по комнате, потомъ останавливается и смотритъ вопросительно на Эркамбальда)

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Пришелъ я, повинуясь приказу твоему.

КАРЛЪ. Пришелъ ты... по чьему приказу?.. почему пришелъ?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (очень бледный). Я говорю, что призванъ я тобой.

КАРЛЪ. Ахъ, да. Что съ темъ саксовцемъ-Беннитомъ - такъ, кажется, зовутъ его? Вернули, наконецъ, ему несправедливо отнятыя земли?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вторичное дознанье подтвердило его и Ассига вину. Вотъ протоколъ дознанья - а вотъ решенiе суда. Печати только не достаетъ.

Вотъ такъ! Вы вздумали наперекоръ мне поступать?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Прости. Вотъ это и печалитъ всехъ верныхъ подданныхъ твоихъ.

КАРЛЪ. Печалитъ васъ, что не даю я приказанiй? А сами делать вы не можете, что должно. Творите правое безъ приказанiй. Ужель я долженъ неустанно, пока языкъ не онемеетъ, приказы отдавать? Попробуйте, раскрывъ широко рты ленивые, кричать безъ передышки: вотъ это сделать такъ, вотъ это этакъ! И вотъ еще! И это! Покричите такъ не жизнь целую, а только годъ - тогда поймете, что могъ устать и я. Что жъ приказать я долженъ? Говори!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Безчисленныя письма ждутъ ответа.

КАРЛЪ. Отъ кого? Сначала скажи о самыхъ важныхъ. Назови мне имена.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ письмо отъ сына твоего держаннаго, Людовика, изъ Аквитанiи, вотъ отъ Петра изъ Пизы. Вотъ отъ Штурма, аббата фульдскаго письмо, вотъ письма епископовъ, изъ Кельна, Майнца, Реймса, изъ Страсбурга. Отъ Гильдигерна изъ Базеля. Изъ Безансона отъ Рихвина и множество другихъ. Изъ Рима также письма важныя пришли.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Остановилась жизнь въ государстве, и застой въ делахъ важнейшихъ къ последствiямъ привелъ тяжелымъ, государь. Къ тому же странный, очень странный слухъ распространился по всей стране, проникнувъ и къ врагамъ, къ Альфонсу галицiйскому и къ нашему союзнику въ Астурiю. Онъ хотя ему не веритъ, но въ письме своемъ упоминаетъ о томъ, что слышалъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ это, государь, письмо случайно въ руки мне попало. Оно отъ сына твоего, Пиппина, и вызвано темъ слухомъ темнымъ. Объ этомъ сынъ твой пишетъ герцогу Гельмеру, котораго ты милостями осыпалъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Раскрываетъ письмо коварный заговоръ и, къ сожаленью, видно, что принцъ не отстранился отъ него - хотя и странно это.

КАРЛЪ (прочтя письмо). Сынъ потаскушки! Шутъ презренный! Безмозглый негодяй! Ты пишешь о грязной твари, которая забрала въ руки хромого, разслабленнаго короля, и за носъ его водитъ. И это говоришь ты, Пиппинъ, котораго я прижилъ отъ служанки, ко мне въ палатку прибежавшей, котораго, когда родился онъ, изъ яслей я вынулъ какъ Спасителя, а не втопталъ, какъ нужно было, въ грязь. и вотъ теперь горбатый хочетъ хромого на земь повалить! Изъ-за такого вздора напрасно ты трудился прiезжать. (После короткаго молчанiя, спокойно) Пусть где угодно соръ подметаютъ эти господа - усердствуя, пока метлы не обломаютъ... где угодно, но не здесь, не у моихъ дверей! Не то я самъ метлою замахнусь на нихъ, а сила у меня такая же, какъ прежде. Герзуинда благородной крови, и я решилъ ей дать супруга. Быть можетъ, выберу я молодого Фридугиса, назначивъ его ландграфомъ куда-нибудь въ Саксонiю. Онъ юноша способный.

ЭРКАМБАЛЬДЪ (невольно вскрикнувъ). Помилуй Богъ! Не делай этого!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. На Герзуинде не предлагай ему жениться.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да потому, что онъ убьетъ себя, когда узнаетъ о томъ, что ты задумалъ.

КАРЛЪ. Отъ милостей моихъ онъ въ бегство обратится? И предпочтетъ онъ душу дьяволу предать?

КАРЛЪ. Ответъ короткiй дополняешь ты видомъ хмурымъ. Ужель нетъ ни одной графини, иль маркграфини, которая въ слепомъ угаре юности не совершила бъ ничего столь грешнаго и даже худшаго, чемъ Герзуинда? Къ тому жъ теперь, наветамъ пищи не давая, живетъ уединенно и целомудренно она.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. "Уединенно, целомудренно"! Нетъ, не могу молчать! Но какъ начать? Маркграфиня, хотя бы наиболее изъ всехъ въ дни юности грешившая - такiе случаи бывали, - нетъ въ этомъ столь неслыханнаго, какъ то, въ чемъ согрешила Герзуинда - и страшенъ долгъ мой въ этотъ часъ! Я часто былъ судьей, но не былъ ни разу палачемъ. Мне страшно. Я отъ ужаса дрожу.

КАРЛЪ. Но силенъ я - и не дрожу. Скорей! Есть у тебя, что нужно придушить? - схвати сейчасъ за горло!

КАРЛЪ. Теперь, когда я жду ответа, ты словъ связать не можешь!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да истребитъ Господь всехъ, кто тебя обманетъ!

КАРЛЪ. Нетъ, милосерденъ Богъ и этого не сделаетъ. Онъ съ Ноемъ заключилъ союзъ и обещалъ, чтобъ не было вторичнаго потопа.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Потопъ ужъ близокъ... близокъ! Дрожатъ колени, государь... Вели молчать.

КАРЛЪ. То, отъ чего дрожитъ мой канцлеръ, меня не свалитъ съ ногъ!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Горе! Позоръ! Развратъ и преступленье!

КАРЛЪ. Конечно, есть все это и всегда бывало.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Но никогда такъ близко отъ твоего престола.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Никогда такъ пурпуръ королевскiй не пятнало...

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Никто, отъ женщины рожденный, тебя позоромъ такимъ не окружалъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Какъ Герзуинда, заложница саксонская.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Не радъ доказывать я, верь мне. Господь свидетель...

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ что произошло вчерашней ночью... вотъ что случилось въ грязномъ кабаке, тамъ, у реки... Я, Эркамбальдъ, твой канцлеръ, тайкомъ туда пробрался, въ одежде грубой, въ виду того, что слухи разлились потопомъ и къ мятежу народъ нашъ возбуждали. Надеялся я ничего не видеть - и слишкомъ много увидалъ. Трусливой и беззубой была молва. Герзуинда... Она стояла тамъ, стояла нагая предо мной... Лишь волосы потокомъ огненнымъ струились съ плечъ и покрывали ее густымъ плащомъ. Лился потокъ и разступался; тихо напевая, она приплясывала въ тактъ, и тело обнаженное то открывалось взорамъ, то исчезало подъ волнами волосъ. Вокругъ сидели за стаканами простые рыбаки, мастеровые изъ Санктъ-Марiи, каменьщики, рабочiе, которые сюда везли тотъ памятникъ Теодориха изъ Равенны, который ты все не желаешь осмотреть. Все они неистово ревели и громко называли ее любовницею короля. Она же подымала въ пляске по очереди каждое колено нежное. И вдругъ, призывомъ порожденный бледныхъ устъ ея поднялся дикiй, бесовскiй вихрь - и я съ трудомъ противиться потоку страсти могъ. Передохнуть дозволь!

очутился. Закружилась голова и у меня. Ее, вакханку бешеную, стащили со стола; схватилъ ее одинъ, потомъ другой, потомъ все вместе бросились... Раздался дикiй топотъ, дыханiе прерывистое. Проклятья сотрясали воздухъ. Герзуинду вдругъ на полъ повалили, и пряди рыжiя волосъ вокругъ мужицкихъ обвертелись кулаковъ. Они ее толкали... Потушенъ былъ огонь, и я не виделъ, что съ нею делали они, пока она не очутилась, наконецъ, въ углу безжизненная, съ неузнаваемымъ лицомъ.

КАРЛЪ. Ты утверждаешь не шутя, что все это случилось... съ кемъ? не съ пленницею ведь, которая живетъ здесь, въ моемъ доме?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да, случилось это съ той, что въ доме у тебя живетъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Я былъ оглушенъ... Я не вмешался - да и не могъ я сделать ничего. Когда могила вдругъ разверзлась - я среди тьмы и тишины былъ какъ въ могиле; когда очнулся я - она лежала и казалась холоднымъ неподвижнымъ трупомъ.

КАРЛЪ. Ну, а теперь она жива, спокойно дышитъ, не мертва и, значитъ, въ разсказе не достаетъ твоемъ чего-то. Довольно вздоръ болтать! Говори мне лучше о делахъ! О корабельныхъ мастерахъ, въ которыхъ я нуждаюсь, обо всемъ, за что ты хлебъ и плату получаешь и носишь канцлерское платье, а не о томъ, о чемъ болтаютъ кумушки въ палатинате. Эй, Рорико! Ты жъ уходи. Рорико! (Рорико появляется. Эркамбальдъ отходитъ) Эй, стража! Где вы, негодяи? Нетъ, что ли, стражи у меня. Собаки! Спите, что ли? Одно и знаете, что спать иль объедаться. Собаки негодныя! Есть стража у меня иль нетъ? Иль спите вы, на страже стоя? Конечно, лжетъ онъ. Привести сюда саксонскую заложницу!

РОРИКО. Такъ говоритъ служанка. Она хотела сама нарезать виноградъ въ саду; но едва лишь за работу принялась, какъ тотчасъ же заснула.

КАРЛЬ. Заснула въ винограднике? И что же? Тамъ осталась спать?

РОРИКО. Нетъ. Въ опочивальню ее перенесли, и спитъ она въ постели.

КАРЛЪ. Такъ вытащить ее изъ-подъ перинъ и привести сюда! (Рорико уходитъ. Карлъ, оставшись одинъ, говоритъ, почти обезумевъ) Камни! Щитъ подать! Затмился воздухъ! Мракъ вокругъ! На голову мне камни градомъ сыплются! Ахъ, негодяи! Сколько жъ рукъ у васъ? Попалъ и этотъ камень! И этотъ! Забросать меня каменьями хотите? (Онъ держится, чтобы не упасть. Входитъ Гернуинда, испуганная, но сохраняя самообладанiе. Она умно и зорко глядитъ на короля, который, съ железнымъ упорствомъ держась на ногахъ, смотритъ Гернуинде въ глаза. Наконецъ съ его устъ срывается) Онъ лжетъ!

ГЕРЗУИВДА. Конечно. Кто на меня клевещетъ - лжетъ.

КАРЛЪ. Распутница! Ты говоришь? Кто говорить тебе велелъ и этими словами и звукомъ голоса себя же выдать безпощадно?

КАРЛЪ (къ Рорико). Входную залу запри на ключъ! (Рорико удаляется, чтобы исполнить приказанiе) Ну, а теперь оправдывайся.

ГЕРЗУИНДА. Въ чемъ? Я разве худшее что либо совершила, чемъ то, въ чемъ часто сознавалась?

КАРЛЪ. Да, говорятъ. И если ты не сможешь отъ гнусныхъ всехъ очиститься наветовъ, не сможешь себя омыть отъ грязи, съ собою вместе и меня очистивъ - то я самъ сотру тебя съ лица земли, какъ мерзкое пятно!

ГЕРЗУИНДА (легкомысленно и капризно). Зачемъ? Я исповедоваться не люблю.

платье). Оставь мне жизнь, король Карлъ! Сжалься! Я жить хочу!

ГЕРНУИНДА (съ мольбой). Оставь мне жизнь! Оставь мне жизнь! Въ цепи закуй меня железныя. Пускай никто отныне - кроме тебя - меня не видитъ! Никто какъ ты отныне меня пусть не коснется. Никто какъ ты, отецъ прекрасный, наложишь цепи на меня! И только ты ихъ снимешь, мощный херувимъ! Никто какъ ты! Никто какъ ты! Ты мой богъ!

КАРЛЪ. Другой - вотъ все. Но прежде чемъ его я позову - а онъ всегда готовъ... зови его отцомъ и херувимомъ, и богомъ - какъ захочешь. Онъ все это более чемъ я. Но прежде чемъ позову его, - того, который оковы разбиваетъ, а также новыя куетъ, сознайся, въ чемъ ты провинилась.

ГЕРЗУИНДА (другимъ тономъ. Дерзко). За что, скажи, я умереть должна?

КАРЛЪ. Теперь ты, наконецъ, решилась отрицать? Теперь? Нетъ, слишкомъ поздно! Сначала отрицать, потомъ признаться - такъ бываетъ. Но нельзя съ признанья начинать, распутница, и отрицать потомъ! Какъ сторожей ты обманула?

ГЕРЗУИНДА. Кто говоритъ, что сторожей я обманула?

ГЕРЗУИНДА. Зачемъ мне было сторожей обманывать? Слугъ позови. Пускай придутъ. Спроси ихъ.

КАРЛЪ. Такъ ты негодною своей монетой подкупила ихъ, презренная?

ГЕРЗУИНДА (въ бешенстве). Зачемъ презренную къ себе ты взялъ? Зачемъ меня, презренную, ты не оставилъ тамъ, где я лежала, а поднялъ? Я не просила. Не жаловалась я и не кричала. Тебя я не звала... Не падала къ твоимъ ногамъ и не молила меня поднять изъ праха. А ты схватилъ меня и отъ себя не отпускалъ. Зачемъ, когда меня ты ни во что считаешь и надо мной смеешься? когда меня ты не желаешь никогда? Я не хочу сносить насмешекъ. Мне нестерпимъ твой взоръ, всегда съ укоромъ, съ обвиненьемъ глядящiй на меня - и съ ужасомъ, едва прикрытымъ. Не хочу твоей я клетки, твоей темницы! Не хочу быть въ ней отрезанной отъ жизни, отъ бога - отъ моей святыни, отъ страсти жгучей. Я пламенеть должна, иль я остыну навеки!

КАРЛЪ (угрюмо). А у меня ты коченеешь... и теперь умрешь. Нетерпелива ты!

ГЕРЗУИНДА. Да, кто медлитъ и лишь словами мне отвечаетъ, тогъ меня не любитъ. Кто медлитъ - тотъ жаждою меня томитъ. А тотъ, кто голодомъ меня терзаетъ, тотъ муку тягчайшую готовитъ мне: одинокой и нелюбимой делаетъ меня, чужой и страхомъ одержимой! Меня кошмаромъ давитъ боязнь, что меня покинутъ. Кто медлитъ меня къ груди прижать - тотъ подпускаетъ все отнимающую смерть ко мне!

КАРЛЪ (смотритъ несколько времени молча, на тяжело дышащую Герзуинду, потомъ медленно говоритъ:) Ты убедила и гневъ разсеяла мой, Герзуинда! Довольно той смерти, которой умерла ты въ доме Карла. Второй не нужно мне, чтобы съ тобой покончить. Безъ зова смерть придетъ, какъ ты сама сказала - когда захочетъ. Ну, а теперь иди! (Герзуинда не двигается съ места) Тебя вернутъ въ твою отчизну, къ богу твоему - къ чудовищамъ, что за боговъ ты почитаешь. Валяйся тамъ въ грязи - и обо мне забудь навеки! (Онъ отвернулся отъ нея, она по-прежнему стоитъ неподвижно) Ты все еще стоишь? Такъ хлыстъ...

КАРЛЪ. Я не палачъ. (Кричитъ въ садъ) Флаккъ, иди сюда! (Онъ хлопаетъ въ ладоши. Являются чернокожiе слуги) Уберите скорее со стола. И выметите домъ, чтобъ было всюду чисто! Принесите намъ лучшаго вина и яства лучшiя. (Алькуинъ выходитъ изъ сада) Флаккъ, другъ мой, теперь съ двойною радостью приветствую тебя! Инымъ сталъ воздухъ, грудь свободно дышетъ. Нетъ больше подле насъ нечистыхъ духовъ. Дыханье тлена не будетъ портитъ чистый ароматъ вина. Скорее, Рико! Коней и кречетовъ! Но раньше мы попируемъ и наполнимъ здоровой пищей, какъ косари, желудки франковъ. Затемъ мы, съ Божьей помощью, поедемъ на охоту.

КАРЛЪ (взявъ кольцо). Тебе игрушка надоела? (Презрительно бросаетъ кольцо, которое подкатывается къ ногамъ Герзуинды) Мне тоже!

ГЕРЗУИНДА (быстро поднимаетъ кольцо и прячетъ его) Пока жива, я не отдамъ его! (Быстро убегаетъ)

(Монастырь на Плане: своды, лестницы, переходы, открытая галлерея. Прошло около недели после третьяго действiя. Около полудня. Герзуинда, полулежа въ кресле, со следами тяжелой болезни на лице. Сестра управительница сидитъ подле нея и одеваетъ куклу; больную поместили такъ, что на все падаетъ теплый светъ осенняго солнца изъ открытой галлереи)

СЕСТРА УПРАВ. И все-жъ ты говоришь, что матери своей не знала?

ГЕРЗУИНДА. А ты поверила, что мать кольцо дала мне?

СЕСТРА УПРАВ. Конечно. Ты сказала; какъ же мне не верить?

СЕСТРА УПРАВ. Которому такъ дурно за доброту ты отплатила?

ГЕРЗУИНДА. А ты опять поверила?.. Какая ты легковерная, сестра!

ГЕРЗУИНДА. Ну, разве былъ бы дорогъ мне подарокъ короля? Не бросила бъ я разве его колечко?

СЕСТРА УПРАВ. Нетъ! Ценить подарокъ короля должна ты, и никогда не разлучаться съ нимъ.

ГЕРЗУИНДА. Ишь ведь, что выдумала! Какая же ты умница! Дай куклу мне, сестра.

СЕСТРА УПРАВ. Нетъ, подожди. Скажи сначала, где и когда ознобъ и страхъ ты вдругъ почувствовала? И по какой причине?

СЕСТРА УПРАВ. Ну и строптивая ты, право! Сама подумай: зачемъ и настоятельница, и врачъ тебя распрашиваютъ, желая знать, когда впервые отъ страха сердце сжалось у тебя, когда почувствовала ужасъ, о которомъ ты говорила намъ? Для того, конечно, чтобы понять твою болезнь и темъ скорее вылечить тебя.

СЕСТРА УПРАВ. Приходится поверить - ежечасно объ этомъ ты твердишь. Но кто тебе зло причинилъ? Вотъ что скажи мне. Кто далъ въ ту пагубную ночь тебе питье зловредное?

ГЕРЗУИНДА. Былъ онъ съ длинными и белыми кудрями - совсемъ какъ король Карлъ. И выпила его питье я - потому, что былъ онъ какъ король.

ГЕРЗУИНДА. Кажется вино - наверное не знаю. Противно было мне оно!

ГЕРЗУИНДА. Все ты спрашиваешь: где, когда и кто? Не знаю!

кубокъ, тебе протянутый рукою Карла самого, наполненный любовью и благословенiемъ?

ГЕРЗУИНДА. Дай куклу мне, сестра! Не слышишь, что ли?

СЕСТРА УПРАВ. Ну, а когда ты проглотила, сжалившись надъ старикомъ, питье, которое тебе онъ далъ?

ГЕРЗУИНДА. То лучшимъ отъ этого не сделалось оно. Такое же противное осталось.

СЕСТРА УПРАВ. А если встретила бъ ты старика того, узнала ли бъ его ты, Герзуинда?

ГЕРЗУИНДА. Я вижу его передъ собою неустанно.

СЕСТРА УПРАВ. И все-жъ не хочешь его назвать, признать не хочешь, когда онъ явится - хотя изъ-за него ты заболела и такъ слаба. Несчастья твоего ведь онъ причина.

ГЕРЗУИНДА. Я не несчастна! Будь я несчастна - повторяю, неправда это! - тогда, конечно, его назвала бъ я. Согрей мне руки! Согрей меня!

(Тревожно глядя ей въ лицо, сестра закутываетъ ей руки толстымъ платкомъ. Тихо входитъ настоятельница, за нею Рорико, не снявшiй верхнюю одежду, въ которой пришелъ съ улицы)

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Нельзя, графъ Рорико. Самъ на нее взгляни. Вотъ видишь - безпомощна она и, какъ младенецъ, нуждается въ уходе. Не выдержитъ она и день въ пути.

РОРИКО. И все же нужно увезти ее. Не терпитъ время, мать почтенная. Я слишкомъ смело и самовольно поступилъ. Въ то утро злополучное, когда свершилась ея судьба, когда великiй Карлъ, прихотью пресытившись, хватившей на краткiй день осеннiй, выбросилъ ее какъ мошку мертвую - въ то утро, правда, иначе я поступить не могъ, какъ поступилъ.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. И ты былъ правъ, графъ Рорико, что вспомнилъ о королевскомъ слове, на бумаге закрепленномъ, что мы хранимъ въ монастыре. Ты поступилъ, какъ рыцарь благородный, когда привелъ обратно заблудшую овечку къ намъ. Простится властелину, когда забудетъ свое онъ слово - слишкомъ много заботъ великихъ у него. Можетъ и ребенокъ забыть про обещанье, данное ему: забывчивы и пользы своей не знаютъ дети. Но если тотъ, кому опека надъ ребенкомъ вверена, забудетъ - достоинъ онъ Господней кары.

РОРИКО. Какъ гласитъ бумага, которую храните вы?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Въ ней обязуетъ насъ король кровъ и защиту ей предоставлять до самой смерти.

РОРИКО. Считалъ я тоже, что место ей въ монастыре. Но Карлъ изгналъ ее изъ Аахена.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Кого тутъ изгонять? Смотрите на нее: страданiй горсточка, едва заметная; метлой неумолимой ее сегодня-завтра правительница наша смерть за двери вымететъ. Останется лишь золотая прядь волосъ, которую, быть можетъ, король снялъ съ головы у ней - и больше ничего. (Плача) Ужель ея страданiй мало, чтобъ искупить вину? Должна я тайну тебе вверить, графъ Рорико. Ей дали выпить яду - нетъ сомненья. О, люди! О, мужчины! Вамъ мало похитить нежные плоды въ саду, что открываетъ въ неведеньи своемъ дитя. Породы волчьей вы и задушить потомъ хотите жертву. Мы безразсудны, и не узнаемъ въ мужчине волка, не видимъ въ улыбке лицемерной врага злорадный смехъ.

утромъ онъ вернулся въ аахенскiй дворецъ. Онъ сильно изменился. На лбу его морщины пролегли - и безъ испуга на нихъ взглянуть нельзя. Онъ мрачно хмуритъ брови и только вдругъ ихъ подымаетъ, освобождая взоръ, чтобъ съ безпощадной угрозой поразить имъ. И если Карлъ узнаетъ, что Герзуинда скрыта здесь, въ монастыре, а не отправлена на родину далекую, то всемъ грозитъ опасность.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Я исполняю свой долгъ и не страшусь.

РОРИКО. Страшитесь Карла! Послушайтесь совета моего. Сегодня къ ночи я приготовлю лошадей и двухъ людей надежныхъ, чтобъ увезли они дитя къ ея роднымъ. Но, можетъ быть, уже мы пропустили время - и сейчасъ, при насъ, ее больную схватятъ палачи, и тутъ же растерзаютъ. Въ народе слухъ уже распространился, что въ городе она, и рыщетъ чернь всюду, чтобы найти ее и забросать каменьями.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ей предстоитъ одинъ лишь путь - последнiй, графъ Рорико. Однажды ее ужъ взяли у меня - однажды отняли заложницу, которую Господь заботамъ нашимъ поручилъ. Какой ее вы увели? Какой она ко мне вернулась? Сегодня воля высшая зоветъ ее - и небу я сохраню ее. Колдуньей называетъ ее толпа - а другъ детей, Спаситель, ребенкомъ назоветъ ее. Но какъ, скажи, твой страхъ согласовать съ темъ, что сказалъ мне нашъ духовникъ: скорбитъ король, онъ говоритъ, и кротостью полна его душа. Поверить если словамъ духовника - то обливается король слезами.

РОРИКО. Господь помилуй франковъ, когда въ слезахъ король! Когда льетъ слезы Карлъ, то дела его быстрее словъ и раньше исполненъ приговоръ, чемъ онъ произнесенъ. Безъ грома, немая молнiя все пожираетъ жадно. Однажды, при Вердене, заплакалъ Карлъ, и вздулись отъ крови человеческой ручьи. И снова плачетъ Карлъ теперь. Рыдаетъ ночью Карлъ - а на площадке за церковью святой Марiи, что строится - плоды видны горючихъ слезъ его. Замедлилась постройка храма въ честь Господа, и много рабочихъ наилучшихъ, справляя праздникъ въ будни, свернувши шею и черный высунувъ языкъ, на воздухе качаются.

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Да, графъ Рорико и настоятельница тутъ.

ГЕРЗУИНДА. А защититъ меня король отъ старика?

ГЕРЗУИНДА. Вотъ отъ того, который тамъ стоить, меня колдуньей называетъ и дьяволицей злой.

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Это она про канцлера почтеннаго, про Эркамбальда говоритъ. Терзаетъ ее воспоминанье объ утре злополучномъ, когда насъ обвинилъ язычникъ Беннитъ, ея дядя - и мы явились съ нею къ королю.

ГЕРЗУИНДА. А тотъ, кто говорилъ, - ведь это Рико, сестра, любимецъ короля?

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Да, здесь графъ Рорико. Открой глаза - и ты его увидишь.

ГЕРЗУИНДА (съ закрытыми глазами). Его я вижу ясно предъ собой. Красивъ онъ - но не такъ, какъ Карлъ - далеко не такъ. Карлъ - богъ, а мы все - люди.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (обращаясь къ Рорико). Поверите-ль: короля такъ тяжко оскорбивъ, все жъ почитаетъ какъ святого она его.

РОРИКО. Творецъ одинъ лишь можетъ понять ее.

ГЕРЗУИНДА. Не хочу глотать противное питье! Брр!.. Гадко! Пусть онъ уйдетъ...

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ей дали ядъ, поверьте. Въ ту ночь, въ трущобе, куда влекла ее власть сатаны, какой-то неведомый старикъ ей далъ въ вине отраву выпить.

и опиралась на собственную слабость; больше ни на что - какъ опирается на мощь свою король. И вотъ теперь она - какъ онъ - окружена врагами. Ненависть и злоба грозятъ ей отовсюду. (Быстро входитъ Эркамбальдъ)

ГЕРЗУИНДА (вздрагиваетъ при звуке голоса Эркамбальда, открываетъ глаза и смотритъ на него широко раскрытыми глазами). Опять!.. Ведь онъ... Чего еще ты хочешь?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (не обращая вниканiя на Герзуинду). Почему вернулся въ Аахенъ такъ неожиданно король?

РОРИКО. Сегодня утромъ только велелъ онъ въ путь собраться. Небо ведаетъ, что онъ затеялъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Спрячьте девушку, мать настоятельница. Король ужъ на пути сюда.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Уведите ее, вамъ говорю я! Народъ волнуется, и Карлъ въ настроеньи дьявольскомъ! Хотя и противъ короля теперь народъ настроенъ, съ техъ поръ какъ слишкомъ горячiе молодчики на воздухе болтаются, все жъ въ ненависти къ этой потаскушке заодно они.

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА (поднимая съ кресла Герзуинду, которая продолжаетъ глядеть съ ужасомъ на Эркамбальда). Обойми мне шею, Герзуинда, и держись покрепче. Грешатъ въ своей заносчивости сильные - но есть у насъ оплотъ въ Спасителе! (Она выноситъ Герзуинду на рукахъ. Рорико ей помогаетъ)

ЭРКАМВАЛЬДЪ (оставшись наедине съ настоятельницей). И смерть сама, какъ видно, не хочетъ ее взять! Какъ твердо въ милости у короля стоите вы, что ваша жалость такимъ путемъ идти дерзаетъ. Я бы иначе съ него поступилъ, хоть и больна она - какъ кошку утопилъ бы я ее!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Ну, такъ и говори о томъ, что знаешь!

(Эркамбальдъ быстро удаляется, съ другой стороны входитъ обычнымъ медлительнымъ шагомъ Алькуинъ)

АЛЬКУИНЪ. Кто это поспешно вышелъ? - канцлеръ Эркамбальдъ?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Благословенъ Господь, тебя пославшiй къ намъ! Скажи, отецъ, скорее дочери твоей, которую со всехъ сторонъ пугаютъ... Скажи, ужели Карлъ такъ бедную заложницу возненавиделъ, что смерть грозитъ тому, кто сжалится надъ ней?

но и себе. И страшенъ, дважды страшенъ, когда онъ любитъ!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Мне драгоценно слово каждое изъ устъ твоихъ, отецъ. Но поспеши, прошу тебя, и многое еще скажи, чтобъ знала я, какъ поступить, какъ встретить короля.

АЛЬКУИНЪ. Предположи, что хочетъ ее онъ снова повидать. Предположи, что къ ней онъ рвется дикою душой - наперекоръ всему, что говоритъ притворно. Вотъ чемъ ужасно его страданье... Будь эта девочка невивна, чиста и преданна - по опыту мы знаемъ, дочь моя, - случилось то же бы, что часто ужъ случалось: еще одинъ сынокъ у короля - и больше ничего. А тутъ иное вышло. Чужой она ему осталась; не подчинилъ ее себе король. Въ то время, какъ страсть влекла его, какъ онъ томился отъ желанiй - его удерживала гордость и непреклоннымъ делала. Потомъ онъ оттолкнулъ ее - ее, которая съ техъ поръ темъ пагубнее воцарилась въ его душе и вспыхнуло такъ долго сдержанное пламя, отъ гнева власти оскорбленной еще сильнее разгораясь, и все кругомъ зажгло... Хочу сказать я, что весь въ огне король.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Такъ, значитъ, правда, что онъ боленъ?

АЛЬКУИНЪ. Она - которую онъ ищетъ. Она - никто другой. Вотъ онъ идетъ сюда. Гремитъ ужъ въ доме его голосъ.

ВТОРАЯ СЕСТРА. Король ступилъ въ нашъ домъ, мать настоятельница.

ВТОРАЯ СЕСТРА. Мать, спрашиваетъ о тебе король.

ПЕРВАЯ СЕСТРА. Мать, Герзуинде тяжко... Умираетъ она!

ВТОРАЯ СЕСТРА. Что мне сказать, когда король о настоятельнице спроситъ?

ПЕРВАЯ СЕСТРА. Она должна сказать предъ смертью тебе тайну, мать. Не можетъ безъ исповеди умереть она.

АЛЬКУИНЪ. Твой путь начертавъ твердо. Иди, не озираясь, мать.

(Hастоятельница идетъ на первой сестрой; несколько монахинь быстро вбегаютъ и приводятъ все въ порядокъ въ комнате. Алькуинъ становится въ выжидательной позе. Слышенъ громкiй голосъ короля, который приближается со своей свитой, извне доходитъ гулъ толпы, которая собралась у дверей монастыря. Наконецъ входитъ Карлъ, съ нимъ Рорико, Эркамбальдъ, несколько придворныхъ и много мовахннь)

КАРЛЪ (монахинямъ). Дарую вамъ поле за прачешной. Будетъ оно вашимъ, съ однимъ условiемъ, чтобъ кроме овощей, салата и капусты, вы мальвы тамъ и розмаринъ растили. (Монахини выражаютъ свою радость, некоторыя целуютъ его руки) А где же мать настоятельница?

ПЯТАЯ МОНАХИНЯ. О, Боже, где она? Пойти ее искать! (Большинство монахинь быстро убегаютъ)

КАРЛЪ. Тутъ, кажется, магистръ Алькуинъ, мы съ школьницами занимались? (Обращаясь къ одной монахине) Сколько теперь воспитанницъ у васъ въ монастыре? Когда въ последнiй разъ я самъ ихъ сосчиталъ, ихъ было тридцать.

ШЕСТАЯ МОНАХИНЯ. Да и теперь ихъ ровно тридцать, государь.

КАРЛЪ. Куда спешите вы съ свечами? (Оне съ испугомъ отступаютъ, идутъ дальше и исчезаютъ за дверью) Вотъ какъ! Мы, кажется, здесь лишнiе. Тутъ холодно и сыро. Дуетъ. Закройте двери. Почему вы такъ бледны? Что происходитъ здесь?

АЛЬКУИНЪ. 3а минуту предъ темъ, какъ ты вошелъ, мать настоятельницу отозвали къ постели умирающей.

КАРЛЪ. Не добрый знакъ, когда дорогу мне смерть переступаетъ и входитъ первой! (Прислушиваясь къ шуму толпы; Что привело въ смятенье рой пчелиный?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (поспешно). Узнать ты долженъ все равно - такъ знай сейчасъ же: мостъ, который построилъ ты на Майне, созданье дивное рабочихъ чужеземныхъ - погибъ. Унесло его теченье. Объ этомъ здесь съ утра узнали.

АЛЬКУИНЪ. И точно также за каждой ночью утро следуетъ.

КАРЛЪ. Такъ будемъ терпеливо ждать (озираясь). Ждать терпеливо, приходится, какъ видно, также здесь. Пойдите и посмотрите, что происходитъ. (Эркамбальдъ, Рорико и остальные выходятъ исполнить приказъ короля. Остается только Алькуинъ. Карлъ смотритъ на него значительнымъ взглядомъ и продолжаетъ) Вотъ мы въ монастыре. Теперь могу сказать тебе, что привлекло меня сюда. Я самъ не зналъ еще, когда объ этомъ ты спрашивалъ меня: я виделъ сонъ. Здесь, на скамейке, сидела Герзуинда, смеясь и говоря... Но что - забылъ. Нетъ, вспомнилъ: дословно я не помню, но все же вотъ что было: я первый съ ней заговорилъ. - Что сталось съ моимъ кольцомъ? спросилъ ее. Кольцо меня терзаетъ ночь каждую - съ техъ поръ, какъ охватило безумiе меня. - ты знаешь ведь. Зачемъ взяла кольцо ты? я спросилъ. Она ответила: - Приди и посмотри.

АЛЬКУИНЪ. Мне жъ представляется, о, государь, что среди тучи мы стоимъ, таящей сокрытую еще судьбу. Пошли, Господи, намъ силы съ достоинствомъ не нести! (Входитъ настоятельница, плача)

КАРЛЪ (идя ей навстречу). Странно мне сегодня, о, мать почтенная, въ стенахъ монастыря: такъ чуждо необычно и даже жутко - хотя при мне мой мечъ. Мне кажется, какъ будто я - лишь духъ мой, сюда явившiйся, въ то время, какъ другой король здесь правитъ. Но живъ я; ты узнаешь меня?

КАРЛЪ. Опять въ слезахъ? Сегодня, какъ тогда, когда въ последнiй разъ мы виделись въ дворце. Оставь меня наедине съ почтенной матерью.

(Алькуинъ выходитъ. Отъ двери отскакиваютъ бледныя монахини, подслушивавшiя у дверей)

КАРЛЪ. Отъ ложа смерти ты пришла. Что жъ! Кто умеръ, - счеты тотъ покончилъ съ жизнью. А надъ живыми тяготеетъ проклятье Божье за прародительницу нашу Еву. Все еще она порой насъ навещаетъ. Дабы не прекратилась мука нашей жизни - она приноситъ снова яблоко и снова грехъ вноситъ въ мiръ. Какъ давно не виделись мы?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Слишкомъ долго и для слуги твоей и для твоихъ питомцевъ въ стенахъ монастыря. Они сиротами становятся безъ своего отца.

земель, теперь опять владеетъ своимъ поместiемъ въ Саксонiи и снова прiобретенной властью онъ гордится. Но если въ споре онъ победу одержалъ, то все же, мать, тебя вторая Беннита победа более печалитъ. Горько, что отнялъ душу детскую онъ у тебя и у Христа.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Бичемъ Господнимъ стала заложница для всехъ насъ...

КАРЛЪ. Хорошо!.. Пусть станетъ она бичемъ для всехъ. Будь я действительно отецъ, я бъ день и ночь, какъ ты, скорбелъ о томъ, что Герзуинда мы здесь, на попеченiи твоемъ благочестивомъ, а далеко, у очага язычника живетъ вонючаго. Я исповедаться хочу тебе, мать настоятельница. Мать... я... сюда пришелъ... воспитанницей она была твоей. Ну, словомъ: Герзуинда... О томъ, что было съ ней, конечно, знаешь ты; все проникаетъ чрезъ стены моего палатината. Такъ вотъ весь мiръ клянетъ ее. Съ глазъ моихъ я грешницу прогналъ. И вотъ теперь раскаяньемъ терзаюсь горькимъ. Не думай, мать, что разума лишился я. Христофоръ, младенца Іисуса на берегъ пронося чрезъ потокъ бурливый, когда бъ на волю теченья бурнаго отдалъ святую ношу - какъ горько раскаялся бы онъ! Поверь мне, мать, страсть дикая и буря сладострастья - не похоть въ ней распутницы, а иго сатаны и мрачное служенье тьме. Я часто виделъ, какъ ея касался духъ, покорившiй тело нежное себе, какъ къ изступленью страсти страшному ее онъ принуждалъ въ служенiи ему. Когда же я рукой дотрагивался до нея - то мукой искажались черты лица, застывшаго въ безчувствьи, въ то время, какъ извивалось безпомощное тело. Ну, словомъ: невинна ли она иль нетъ - но соблазнила маской святости она меня - сiянiемъ невинности. Если это обманъ, то помоги мне, мать, сiянiе разрушить, не то я божествомъ ее признаю франковъ. Разбей святыню, изъ которой кротко улыбается она!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. О, государь, решенье мудрое Господяе, которому вдвойне я покоряюсь, отъ вины тебя уберегло.

КАРЛЪ. Мать, она влечетъ меня къ себе! Я пленникъ, я свободу потерялъ. Чемъ привязала она меня къ себе, когда ее я выгналъ - чарами какими? Кольцомъ ли, что, быть можетъ, она украла у меня? Я не могу постигнуть, отгадать. Помоги решить загадку! Пойди, найди ее; хочу узнать, кто душу въ ней убилъ - когда ты скажешь, что она мертва; хочу не дать ей умереть - когда ты скажешь, что она жива! И если мне скажешь: ты погубилъ ее, не зная, что она живая, - то сыновей я соберу и королевскихъ слугъ моихъ, имъ волю объявлю последнюю и въ монастырь уйду.

черезъ порогъ ступилъ ты къ намъ въ обитель - она незримо пролетела, тебя минуя; въ ту самую минуту умерла она. Стремительно съ подушки голову поднявъ и голосомъ, отъ звуковъ котораго застыли все, она назвала короля и умерла.

(Карлъ стоитъ безъ словъ, точно окаменевъ въ то время какъ гулъ народа у воротъ усиливается. Въ глубине сцены собираются дети съ зажженными свечами въ рукахъ, очевидно чего-то ожидая)

КАРЛЪ (беззвучнымъ шопотомъ). Магистръ Алькуинъ!

КАРЛЪ. Что это, искры предъ глазами? Нетъ, свечи... свечи близятся ко мне.

(Карлъ остановившимся взглядомъ смотритъ на свечи въ глубине сцены. Теперь видно, что дети образуютъ начало шествiя, которое медленно приближается къ аванъ-сцене)

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Король и милостивый паладинъ - шаги и взоры отврати отъ этого деянья серой смерти!

(Шествiе направляется въ глубине сцены справа налево и показываются носилки, которыя несутъ монахини. Герзуинда лежитъ на нихъ мертвая, лицо ея закрыто)

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Она скончалась, съ Богомъ примиренная - я приняла ея последнiй вздохъ.

КАРЛЪ. Ты приняла ея последнiй вздохъ? Чей? Кто та, которая скончалась? Открой лицо? Умерла по чьей вине она? Чего беснуется толпа передъ воротами? Пусти меня. (Онъ твердо подходитъ къ носилкамъ и самъ поднимаетъ покрывало съ лица Гернуинды) Ты это? Герзуинда? Откуда ты? (Король выпрямляется, но его охватываетъ дрожь. Кажется, точно качается башня во время землетрясенiя. Онъ опускается, потомъ снова сейчасъ же выпрямляется, ищетъ опоры. Его поддерживаютъ Рорико и Алькуинъ. Потомъ онъ снова слабеетъ, затемъ поднимается, отстраняетъ отъ себя Рорико и Алькуина и глядитъ на мертвую) Я опоздалъ!... Какъ странно!.. Вы все поражены, что я спокоенъ. А странно то, что скорбь мне душу успокоила и вместе съ темъ мне показала целый мiръ утратъ. Рука тепла... Не правда ль, соскользнулъ платочекъ розовый вотъ... вотъ отсюда и упалъ, какъ будто опустился къ ея ногамъ. Когда жъ вы стали искать - его не стало. Такъ убегаетъ жизнь. Я часто это виделъ и потому... (Онъ устремляетъ страшный пронизывающiй взглядъ на Эркамбальда) Я знаю: ты доволенъ, Эркамбальдъ. Да, вы довольны - но не я. То, что здесь свершено - убiйство. Приблизься, Эркамбальдъ: убiйство это. Тише! Она какъ будто сейчасъ заговоритъ. Грудь поднялась слегка. Ближе, подойдите ближе, говорю я! Убiйство! Подойдите, чтобъ видеть васъ она могла и обличить убiйцъ. Рико! У всехъ дверей разставить стражу. Двери все закрыть. Въ монастыре здесь убиваютъ.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (бросаясь къ его ногамъ). Быть можетъ, государь, свершилось здесь убiйство. Но если - свидетель всеведущiй Господь! - преступленье свершено и бедное дитя руки - не знаю чьей - злодейской жертва, то подымаю для клятвы обе руки: настигни насъ проклятье вечное! Да будутъ души всехъ насъ лишены спасенья, если хоть зернышко вины здесь нашей: не потревожили ей волоска въ стенахъ монастыря.

КАРЛЪ. Не я виновенъ въ этомъ. То, что здесь видишь, Рико, - убiйство гнусное. Поставьте стражу ко всемъ дверямъ. Кровь за кровь! Убiйство это. Вотъ эта мертвая укажетъ путь намъ. Веди насъ, Герзуинда, и за тобою мы пойдемъ - хотя пришлось бы вступить въ семью моихъ родныхъ. Въ нее войдемъ, и на кого укажешь мертвымъ пальцемъ, того возьмемъ. Хотя бы это былъ мой сынъ, потребую я кровь за кровь!

чемъ склоню я шею - склоню охотно подъ топоромъ на плахе - позволь еще одинъ разъ поднять ее высоко. Не просветленъ теперь, какъ было прежде, ты разумомъ Господнимъ. Тебя окуталъ сонъ. Закрыты уши и глаза; ты ничего не видишь и не слышишь. Не слышишь, какъ толпа бушуетъ? Отчаянье и ужасъ въ ихъ крикахъ бешеныхъ звучитъ! Слышишь - удары кулаками. Крикъ раздается: - Волосы распутница обрезала ему! Все думаютъ, что дьяволица кровь твою сосетъ въ монастыре - въ то время какъ распадается тобою созданное царство. Вотъ что волнуетъ ихъ. Идетъ молва къ тому же, что высадился датчанинъ Годофридъ въ Фрисландiи на двухъ стахъ суднахъ, что онъ напалъ на наши поселенья, снесъ замки укрепленные, а гарнизонъ съ собой увезъ иль перерезалъ. Такой ударъ неслыханъ. Непонятенъ привыкшему къ победамъ народу франковъ. Беснуются они и ножницами потрясаютъ - не сомневаясь, что жрецы саксонскiе тебя заколдовали - какъ обезсилили Самсона филистимляне - пославъ къ нему Далилу; силу его похитила она, обрезавъ волосы ему (Во время всей речи Эркамбальда, Карлъ не сводитъ взора съ Герзуинды. Все более и более привлекаемый ею, онъ приближается къ мертвой, забываетъ все вокругъ себя и только когда Эрканбальдъ кончаетъ, онъ приходитъ въ себя отъ наступающей тишины; тихимъ глубокикъ голосомъ:) Рико! Рико!

КАРЛЪ. Идите. А ты останься. - И ты - и ты. (Онъ указалъ на Настоятельннцу и на Алькуина. Эркамбальдъ и остальные, также и дети, поспешно уходятъ. Король медленно подходитъ къ носилкамъ) Мать, сатана былъ прежде ангеломъ Господнимъ, неправда ли? Хотелъ одъ стать какъ Богъ, но палъ онъ и Господь его отринулъ. О, страшное паденье въ бездну сiяющихъ небесныхъ сонмищъ - детей небесныхъ, которыхъ создали изъ чистаго сiянья, но не насытили!.. Ихъ крикъ - крикъ о любви - пронесся по небу: На помощь, сатана! Хотимъ мы быть какъ Богъ. Видите упрямство на чертахъ лица ея? Разбилась власть Господня объ ангела, Имъ созданнаго - не только человеческая и моя. Теперь она нема. Во сне я виделъ въ сiяньи тело ея нежное. То, что я строго отъ нея скрывалъ, я вамъ открою. Любилъ я Герзуинду! Господь пространство наполняетъ именемъ Своимъ: она молчитъ, безмолвна, и на звуки отклика тутъ нетъ. Скажите то, чего не знаю: почему мiръ раскололся и трещина прошла чрезъ сердце мне? Она теперь передъ судьей своимъ стоитъ. Что скажетъ онъ? что можетъ молчанью гордому противоставить? Спроситъ ли ее: где, где мое кольцо? А если будетъ молчать она въ ответъ, то снова умертвитъ ее? Чтобъ десять разъ упрямо воскресала она для новаго горенья и мученiй старыхъ. Мученье - вотъ для чего она жила! Гордость и страданье. Такая жизнь и моя. Прощай! Быть можетъ, ты лишь искра пламени изъ ада - такъ каково же море пламени, откуда ты явилась? Не мудрено, что духи праведные на пагубу себе туда стремятся - обжигая грудь. Теперь я вашъ. Спитъ Герзуинда - но пробудить ее нельзя, и потому есть время у меня для васъ и датчанъ и Годофрида.

КРИКИ ТОЛПЫ. Волосы ему обрезала она! Волосы распутница ему обрезала!

РОРИКО. Если прикажешь, государь, я съ конницей толпу отброшу.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Ворвалась чернь въ домъ! Съ ней справиться нельзя. Если не выйдешь къ нимъ и не покажешь имъ себя - быть можетъ, скоро ужъ поздно будетъ.

КАРЛЪ. Ну, хорошо, пока не слишкомъ поздно. Ремесленникъ, вернись къ работе! Не взыщите, что пренебрегъ своимъ я долгомъ - его я знаю. Я знаю, что слуга я моихъ вассаловъ. Не осудите. Пожалейте - никому не говорите - теперь вдвойне я буду потъ проливать. Наденьте мне железное ярмо - и вотъ увидите: безсиленъ будетъ быкъ передо мной. Вотъ такъ: возьмите, унесите ее. Я еще учиться долженъ тому, чему она меня учила. Не говорите, что учусь я у детей еще. и слышите? Скажите имъ: не знаетъ король нашъ Карлъ, что значитъ ошибаться. Скажите, что твердъ онъ какъ алмазъ и никогда не плачетъ. Вы видите того, кто взоромъ провожаетъ мертвую. Толпа его не видитъ и не знаетъ. Не выдайте его - пусть онъ исчезнетъ. Чего народъ не знаетъ - того не будетъ недоставать ему. Останется ему старикъ, и тотъ... старикъ стремится скорей попасть на поле брани - туда, где тучъ смятенье надъ головой, смятенье и воинство вокругъ него наполнитъ мiръ. На боевого сесть коня не терпится ему - и ночью спать подъ свистъ въ палатке. Старый воинъ остался имъ - остался король Карлъ. Онъ жаждетъ бури, какъ воды олень. Всю жизнь дышалось ему легко лишь въ битвахъ, подъ звонъ оружья. Войну провозглашаетъ онъ и сильныхъ бой мужей.

(Онъ вошелъ въ открытую галлерею и показываетъ кричащей толпе свой мечъ. На минуту наступаетъ мертвая тишина, потомъ толпа разражается кликами безконечнаго восторга).

КРИКИ ТОЛПЫ. Слава Карлу! Проклятье врагамъ его! Война! Онъ поднялъ мечъ. Слава ему! Онъ поднялъ мечъ!

Заложница Карла Великого(Старая орфография)

Заложница Карла Великого
(Старая орфография)