Старая дева.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Магдалина.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Старая дева. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Магдалина. (старая орфография)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
Магдалина.

В одно июньское утро улица Бонд-стрит была особенно оживлена, так как сезон был в полном разгаре. Окна магазинов, пренебрегая ухищрениями Оксфордской улицы, были убраны просто, но тем не менее отличались разнообразием цветов и предметов. Там и сям проскальзывали полосы роскошного шелка или яркия драпировки, но большая часть витрин были непритязательны и отличались лишь солидностью.

Тенистая и прохладная улица оживлялась на одном конце витриною цветущих растений, а на другом - магазином известного парфюмера. Между этими усладами зрения и обоняния заключено было множество других произведений искусства и культуры.

Многочисленная публика стеклась к одной из галлерей для осмотра картин, составлявших последнее слово художественной моды. Сени были задрапированы пурпуром, на фоне которого выделялись копии нескольких замечательных картин.

Два великолепных господина во фраках стояли за порогом. Один держал складку занавеса, закрывавшого вход в галлерею, а другой занят был единственно поддержанием собственного достоинства. Спиною к ним стоял посетитель, привлеченный одним из этюдов. Господин с занавесью нетерпеливо поглядывал на него время от времени, но молчал, так как незнакомец казался не из тех, кого можно торопить. Это был высокий, постаревший от забот человек, одетый с храбрым пренебрежением к господствующей моде. Подбородок его не подпирался барьером из накрахмаленного полотна, сюртук не скрывал своих швов и изгибов; в петлице не торчала орхидея; башмаки были не из лакированной кожи; а тем не менее это был джентльмен. Лицо его производило впечатление; взгляд печальных глаз был прикован к картине, на которую он смотрел.

Уже полчаса, как он не отходил от "Магдалины" Россети. Прелестный изгиб её шеи привлек его взоры; её легкия драпировки задержали его на пути; её чудные волосы пленили его. Он смотрел, захваченный силою и пафосом, вложенными в эту картину.

Веселая толпа, дом Симона, легкомысленная женщина после пира и глаза Христа, влекущие ее, пленительную куртизанку, все это мало по малу получило для него такое значение, о котором и не знал писавший картину художник. Силою его таланта навеяны были на Бевана грезы, благодаря которым возникла перед ним другая картина.

Эта женщина была Христина. Она отталкивала от себя полное соблазнов прошлое и стремилась вперед, влекомая любовным и безстрастным взором чистоты.

Он же, Амос Беван, не поддержал ее, а напротив, оттолкнул ее назад, в ту пропасть греха, откуда вызывал ее Христос.

О! как хорошо бы понять это во время! Чувствовать себя невиновным в гибели этого ребенка!

Да, он виновен был в её падении, он, кому на радость распустился белый цветок её любви. Она обвиняла его перед Христом,-- восклицая, что не общество, не обстоятельства, а он, Амос Беван, поклонник чистоты, толкнул ее обратно в тот мрак, откуда она была взята.

Он, грешник, произнес приговор, которого не решилась произнести воплощенная непорочность, сказавшая: "И я не осуждаю тебя".

И все это время он любил ее. О, Боже! Как любил!

Со всею почтительностью, верностью и нежностью, на какие был способен!

Она преобразила для него весь мир, внушивши ему мужество и охоту жить. Она обновила его впечатлительность, воодушевила его высокими стремлениями, научила его понимать оттенки жизни. Вся природа прониклась её духом веселья, счастья, и никогда весна не бывала так прекрасна, как в то время, когда Христина улыбалась среди цветов и смеялась в лучах солнца.

Он и теперь любил ее, и она продолжала влиять на него: горе об её утрате стало для него орудием выработки нового мировоззрения. Его любовь дошла до высшей точки, когда стала побуждать его стремиться к идеальной чистоте в себе самом, ради восполнения недостатка этой чистоты в ней. В глазах Христа на картине выражалось не более страстного желания вырвать Магдалину из порочной среды, чем заключалось его в сердце Бевана при мысли о Христине.

- Если отыщу ее,-- думал он,-- стану на колени и буду просить стать моей женой. Но надежды нет. Эта жизнь, вероятно, уже извела ее.

Томясь угрызениями совести, он отвернулся от картины и очутился лицом к лицу с Христиною и Джоанною.

Она узнала его, и с минуту они глядели друг на друга. Беван сделал шаг вперед, потом остановился. Христина прижалась к руке Джоанны, потом овладела собою и, ничем не показывая, что его узнала, прошла в галлерею. Занавес упал и разделил их. Беван неподвижно и молча смотрел на его пурпуровые складки. Если бы в этот день он встретил Христину на улице, в грязи, он взял бы ее за руку, высказал бы свою любовь и предложил бы вступить с ним в новую жизнь. Но при виде этой девушки, бледной, холодной, гордой, вся душа его застыла. Он не осмелился заговорить с нею, не решался войти за нею в галлерею. Он даже усомнился, в самом ли деле это - Христина. Но её волнение при встрече с ним подтверждало её тождество с тою Магдалиною, о которой он думал, а присутствие Джоанны устраняло последния сомнения.

она такая же, какую он оставил, в чью чистоту он верил,-- и, однако, какая перемена! Нежная детская фигурка была все та же, равно как и прекрасные глаза, овал лица и мягкие светлые волосы. Но все остальное было новое.

Губы были как-то трагически опущены; щеки, так похожия на щечки ребенка, сохранили свою округлость и ямочки, но исчезли прелестный цвет лица, веселость, лукавство.

Она была бледна, холодна и тиха - точно мраморная; но вся её наружность проникнута была благородством, достоинством и силою. Беван понял, что беззаботный ребенок превратился в женщину с умом и волею.

Его сердце стремилось к свиданию с ней. Но теперь он решил, что уйдет, что не станет их ждать и провожать из галлереи. Он путешествовал целый год, и платье его было потерто и старо. Нужно было побывать у портного, прежде чем явиться к ней, да еще у Боаса, чтобы узнать о случившемся в его отсутствие. Однако, он не отходил от двери, не будучи в силах покинуть то место, где находилась она. И, наконец, она вышла.

Джоанна, очевидно, разсчитывала на его уход, потому что непритворно удивилась, увидя его вновь. Она прямо посмотрела на него, а он приподнял шляпу и сделал шаг вперед, навстречу ей, конфузливо и робко. Она подала ему руку. Рука Христины также на минуту очутилась в его руке.

- Давно вы вернулись?-- спросила Джоанна.

- Сегодня.

Они пошли рядом. Глаза Бевана бегали из стороны в сторону, и он с трудом владел собою.

- Я намерен был явиться в Хатч сегодня,-- выговорил он с усилием.

Джоанна быстро подняла глаза.

- Вы бы никого там не застали. Мы с Христиною живем в городе, в Попларе, в одном из новых "поселений". Гостей мы не принимаем.

- Но я... Вы не лишите меня удовольствия... засвидетельствовать почтение?..

- У нас так много дела. Приемы и посещения утром, школа вечером... Христина, милая, есть у нас свободное время после обеда для г. Бевана?

- Боюсь, что нет,-- ответила девушка твердо.

- Видите... А, впрочем, со временем.-- Джоанна кивнула ему ободрительно.-- Теперь простимтесь: вот наша конка - зеленая. Благодарю вас.

Она пропустила Христину вперед и любезно помахала рукою. Беван посмотрел им в след, не понимая значения ободрительных жестов Джоанны.

Отказ Христины видеться с ним он счел естественним и не особенно им огорчился. Лицом своим она владела превосходно; но её рука дрожала, когда он коснулся её. Он кликнул извозчика и, забыв о портном, поехал в Вестминстер.

Боас был у себя в конторе. Он поднял голову, до тех пор наклоненную, потому что писал.

- Ах, это - вы!-- сказал он так спокойно, как будто видел Бевана вчерашний день.-- Вы зачем вернулись?

- Выпустить в свет книгу и жениться на Христине.

- В самом деле? Садитесь. Ну, а представьте себе, что я скажу вам о ней самое дурное.

- Гм! В том то и загвоздка. Девять месяцев назад она отказала жениху получше вас.

Беван закусил усы.

- Я знаю, что её не стою,-- ответил он просто,-- но никто не может любить и уважать ее больше, чем я.

- Вы? Да вы её не знаете. Никто не знает, что это за девушка. Вы сделали все, чтобы сгубить ее, а она продолжала жить как следует и наделала дивных дел в Попларе вместе с мисс Трэль. После этого испытания она стала одною из первых женщин в Лондоне. Она слишком хороша для такого малодушного существа, как вы.

- Знаю. Я ее видел.

- Чорта вы видели! Говорили с ней?

- Да.

- Ну?

- Знать меня не хочет.

- По делом! А мисс Трэль?

- Приветлива и добра по старому.

- Я так и думал! Что-ж вы будете делать?

- Выпрошу у Христины прощения и умолю ее выслушать меня.

- Когда?

- Пошел бы и сегодня, да она не хочет меня видеть.

- Ничего. Это - по-женски. Смотрите же: вы вели себя дураком в этом деле, но я помогу вам его поправить. Она горевала о вас все время, с самого вашего отъезда, мошенник вы этакий!

Лицо Бевана прояснилось.

- Как вы меня только не выругали с тех пор, как я здесь?

- Да разве не за дело?

- Я мучился целый год, полагая, что она погибла. Вы могли бы меня уведомить.

К четыре часа они поехали вместе. "Поселение" было большое кирпичное здание в густо населенном квартале.

Они вошли без звонками Боас поглядел на указатель в сенях.

- Оне дома. Ну, леземте. У нас еще нет подъемной машины. Четвертый этаж.

Беван пошел за ним, все выше и выше, пока они не остановились перед дверью с медной дощечкой, на которой написано было имя Джоанны.

Спокойная на вид женщина отворила на звонок и провела их через маленькую залу в приемную.

- Я сам о себе доложу,-- сказал Боас и направился к отворенной двери. Он вошел, а Беван за ним. Боас обернулся, приложив палец к губам в знак молчания.

Христина была в комнате одна: она спала на диване.

- Подождите меня здесь,-- прошептал Боас.-- Я взгляну, у себя ли в кабинете мисс Трэль.

Беван сел на ближайший стул; сердце его громко билось, расширенные зрачки почти ничего не различали. Вдруг туман перед ним как бы разсеялся, и он отчетливо увидал девушку.

Она была еще бледнее, чем утром, а из её груди повременам вырывались вздохи, почти рыдания. Он стал присматриваться к каждой черточке её лица и увидал, во что превратилась за эти месяцы её красота. Но каждая линия, проведенная страданием, была дорога ему; каждый след горя был рубцом от раны, полученной в благородном бою.

Его сердце томилось по ней. Между ними не могло быть воспоминаний о зле. Его собственное горе научило его различать луч света, пробивающийся из тьмы. Он стад перед нею на колени и нежно тронул её руку.

- Христина!

Она открыла глаза, и лицо её выразило, что она его узнала. Он не мог взглянуть на нее. Им овладела чрезвычайная робость, и он нагнул голову к её руке.

- Христина, можете-ли вы простить меня? Я вернулся, чтобы услышать от вас слова прощения.

Христина села и пристально посмотрела на него.

- Можете ли вы простить меня?-- спросид он снова.

- Мне нечего прощать. Вы были правы.

Он страстно прижал к губам её руку.

- Нет! Я был неправ, слеп и малодушен. Мне следовало быть умнее. Я не достоин касаться вас, смотреть на вас; но я люблю вас. Я не могу от вас отказаться. Я не смею просить, чтобы вы стали моею женою; но под вашим влиянием я стану лучше.

Он еще раз поцеловал её руку; но она отдернула ее, встала и печально покачала головою:

Её спокойный, безнадежный голос лишил его всякого мужества. Он взглянул на нее сквозь слезы. Неужели эта грустная и хладнокровная женщина - та своевольная, порывистая девушка, которую он знал? Как спокойно и твердо отвергала она его любовь! Однако Боас, который знал ее, говорил, что она его еще любит. Он не находил слов для выражения своего чувства, а вместе с тем не решался разстаться с нею так.

- В прошедшем нет ничего, кроме горя и обиды, которые причинил вам я,-- сказал он, и голос его задрожал от упреков совести.-- Один я виноват. Я не был достаточно хорош, чтобы понять, как вы хороши. А все-таки я чувствовал все время, что вы - чисты и невинны. На одну минуту я ослеп и - глядел глазами света. Теперь я у ваших ног. Вы научите меня добру.

- Поздно,-- повторила она.-- Хороший человек не может жениться на мне.

- Это неправда,-- сказал он.-- Да и к вам теперь сватается человек вовсе не хороший, а такой, которого вам придется еще возвысить до себя. Христина, не отворачивайтесь так. Вы не хотите сказать... Неужели вы хотите сказать... что не будете меня слушать?

- Я не могу слушать вас,-- сказала она.-- Вы не любили меня; иначе вы все поняли бы еще тогда. Я не могу этого простить. Я всегда буду помнить.

Он взглянул ей в лицо и увидел, что для него нет надежды. Оно не выражало ни нежности, ни любви, а только неизменную решимость. Она закалила против него свое сердце. Он встал и остановился перед ней, мрачно глядя вниз.

- Я вернулся,-- сказал он хрипло,-- полагая, что найду вас там, куда мне сказали, будто вы ушли. Еслибы я нашел вас такою... на улице... я бы не стал слушать ваших возражений, а женился бы на вас насильно. Теперь же мне нечего сказать. Вам не нужна моя помощь, чтобы стать хорошею женщиною... Но, дитя мое! Люби я вас меньше, я пожелал бы найти вас униженной, чтобы дать вам убежище в моем сердце, чтобы доказать вам, как я люблю вас.

Христина закрыла лицо руками. Она не могла долее выносить его взгляда и боялась выдать ту тайну, которую скрывала от него. Её любовь не умерла. Она пробудилась и стала живее прежнего при звуках его голоса; она побуждала ее ответить на страстный и возвышенный порыв его души.

Она отвернулась, рыдая, и зарылась лицом в подушки. В эту минуту одного слова было бы достаточно, чтобы победить ее, но у Бевана не хватило догадливости: он молча встал и вышел.

Джоанна встретила его в передней и увела в себе в комнату, где принялась его утешать, между тем как Боас прихлебывал чай и слушал, глядя на нее комически-снисходительным взором.

пока не выдаст ее за вас.

Джоанна взглянула на него с улыбкою. Было так похоже на Боаса, что он приписывал ей свой неуспех. Она привыкла к его слабостям и ничего против них не имела. Оне доказывали ей, что её кумир - тоже человек.

- Вам не надо терять надежды,-- были последния её слова, обращенные к Бевану.-- Приходите опять. Она никогда не полюбит никого другого.

На лестнице Боас взял его под руку.

- Сочувствую!-- сказал он с юмором.-- Сам получил отказ, только ощутив при этом некоторое удовольствие... Да, чорт вас возьми, не вытягивайте так физиономии! Девочка любит вас, а вы - ее. Это только вопрос времени... Женщина - точно табак: уступает лишь терпению. Помните, мне никак не удавалось пустить дым кольцом? Счастье всегда было за вас.

- Может быть счастья, но не судьбы. Такому человеку, как я, вечно суждено напутать и напортить... Даже и этой историей с Христиною вы, Беван, отчасти обязаны моему разгильдяйству. Я думал, что девочка рассказала свою историю мисс Трэль; но мисс Трэль, вероятно, ее не разспрашивала, и поэтому подробности остались ей неизвестными. Конечно, для нея было бы безразлично, еслибы она и знала; но вы-то, вероятно, поступили бы иначе. Я никогда не мог понять вашей жестокости по отношению к Христине; мне кажется, вы сами плохо поняли это дело.

- На что вы намекаете?-- нетерпеливо спросил Беван.-- Говорите толком, если можете.

- Ну, Христина не была так плоха, как вы думаете. Она не добровольно окунулась в эту грязь. Больную и голодную ее взяла в тот дом одна девушка и стала ходить за ней. Поправившись, она очутилась вся в долгах. Расплатиться был только один способ, и ее убедили воспользоваться им. Когда она узнала, в чем он состоит, жизнь ей опостылела, как и всем им, но ей никогда бы оттуда не вырваться, если бы не наткнулся на нее я. Я взял ее, а остальное вы знаете.

В глазах Бевана стояли крупные слезы. Он отвернулся от Боаса.

- Это не ваша вина,-- сказал Боас.-- И когда женщина любит, она все может простить.

Через некоторое время Беван был уже в состоянии заговорить о другом.

- Ваше знакомство с мисс Трэль очень подвинулось вперед за этот год,-- сказал он.

- Что-ж, мы чаще видимся с тех пор, как она в Попларе. Она моя правая рука. Без нея мне бы не справиться. Ах, сколько она работает! А когда я познакомился с нею, она увядала от одного моего взгляда. Сколько у нея энергии, изобретательности, такта! Вот я разскажу вам кое-что о том, что она делает для облегчения людям перехода к лучшей жизни. Например, гильдия фабричных девушек...

- Ступайте вон!-- ответил Боас.-- Не желаю иметь с вами никакого дела. Раз человек влюблен, он уже не филантроп.