| Автор: | Готье Т. П., год: 1846 |
| Категория: | Повесть |
Не верьте хронометрам
Придя в себя, я увидел, что комната полна людей, одетых в черное. Они печально пожимали друг другу руки, как люди, разделяющие общее горе.
- Время умерло, - говорили они. - Больше уже не будет ни годов, ни месяцев, ни часов. Время умерло, и мы должны его похоронить.
- Правда, оно было уже очень старо, но я не ожидал такой скорой развязки: оно чувствовало себя великолепно для своего возраста, - прибавил господин, в котором я узнал одного художника.
- Вечность уж слишком одряхлела. Должен же был прийти конец, - подхватил третий.
- Господи, - воскликнул я, пораженный внезапной мыслью, - если времени больше не существует, когда же будет одиннадцать часов?
- Никогда, - загремел Давкус Карота, бросая мне в лицо свой фальшивый нос и показываясь наконец в настоящем виде. - Никогда... Теперь навсегда останется девять часов с четвертью. Стрелка будет стоять на той минуте, когда умерло время, и твоя казнь состоит в том, что ты вечно будешь приходить смотреть на нее и не успокоишься, пока тебе будут повиноваться ноги.
И действительно, я раз пятьсот подходил к часам, точно меня толкала какая-то невидимая сила.
Давкус Карота, сидя верхом на часах, делал мне ужасные гримасы.
Стрелка не двигалась.
- Негодяй, это ты остановил маятник, - закричал я, пьяный от бешенства.
- Ничего подобного, он качается, как всегда, но солнца рассыпаются в прах, прежде чем стрелка подвинется хотя бы на одну миллионную миллиметра.
- Однако я вижу, что пора заклясть злых духов, настроение переходит в сплин, - сказал ясновидец. - Нужно еще музыки. На этот раз Давидову арфу заменит рояль Эрара.
И он заиграл веселую мелодию.
Человеку-мандрагоре она показалась не по вкусу, он стал уменьшаться, сплющиваться, обесцветился, испуская невнятные стоны, затем, потеряв человеческий облик, повалился на паркет, превратившись в испанский козелец с раздвоенным корнем.
Чары рассеялись.
Но что это; детские радостные голоса кричали: - Аллилуйя, время воскресло! Посмотри-ка на часы!..
Стрелка показывала ровно одиннадцать часов.
Я тоже легким шагом спустился с лестницы, причинившей мне ночью столько мучений, и через несколько минут был у себя в здравом уме и твердой памяти; последние пары гашиша рассеялись.
Мой рассудок (или то, что я называю этим именем, за неимением другого термина) снова возвратился ко мне, и ясность его была такова, что я мог дать полный отчет о какой-нибудь пантомиме, или водевиле, или же сочинять стихи.