Пограничный легион.
Глава IX

Глава IX

Облегченно вздохнув, Джоун тихонько отошла от двери. Над этими людьми только что пролетела тень смерти. Чтобы постоянно жить под этой тенью, быть готовой к любой внезапной вспышке, чтобы не спасовать перед многочисленными ударами, которые неизбежно ожидают ее в будущем, надо стать сильной и выносливой, думала Джоун. Она прислушалась. Из хижины доносились голоса и смех, удары топора - кто-то рубил дрова, слышалось то шлепанье карт о стол, то глухой стук мешочка с золотом. А впереди долгая ночь под гам веселящихся бандитов.

В комнату проникал лишь слабый луч света, но Джоун хорошо различала, где что стоит, и решила первым делом забаррикадировать дверь. Покончив с работой, она почувствовала себя в безопасности, по крайней мере, от непрошеного вторжения. Кто придумал такое заграждение и для чего? Потом ей захотелось еще раз взглянуть в нижнюю хижину.

По комнате плавали голубые клубы табачного дыма. Джим Клив играл с бандитами в карты. Он сидел спиной к Джоун, и все же было ясно видно, что для него игра - совсем не то, что для других. Те с опаской, напряженно и зло, следили за каждой сданной картой. Поза Клива, движение его руки говорили о полном безразличии. Вдруг один из бандитов выругался, с досадой швырнул карты и встал из-за стола.

-- Обчистили молодца! -- радостно возвестил кто-то из зрителей.

-- Не-е, не обчистили, -- возразил другой, -- у него еще есть две жестянки песка. Сам видел... Он просто отполз с дороги, как отравленный койот.

-- А я вот рад, что повезло Кливу, -- может, он вернет мне золотишко, -- со смехом, громко сказал другой игрок.

-- А то. Он уж точно благородный шулер, -- добавил последний из игроков. -- Скажи-ка, Джим, а в любви тебе так же везет, как в картах?

-- В любви?.. А как же, -- отозвался Джим Клив насмешливо, с бесшабашной удалью.

-- Это как же так, ребята?.. Взять хоть хозяина. Келлзу с девками здорово везет, зато вот уж в карты... Хуже некуда.

Келлз рассмеялся вместе со всеми.

-- Чья бы корова мычала... ты-то, мексиканская рожа, моих денег в глаза не видел, -- сказал он.

-- Иди-ка, хозяин, попытай счастья. Погляди, как растает твое золотишко. Этого Джима Клива не унять. Удача прет к нему, как бешеный бык. Он все золото из тебя вынет, да еще уведет твоих коняг, да седла, да шпоры, да кольты... а потом и рубаху сымет, если у тебя хватит духу на нее поставить.

Тут бандит, с восхищением глядя на Клива, шлепнул на стол колоду.

Келлз подошел к игрокам и положил руку Кливу на плечо.

-- Послушай, паренек, -- добродушно начал он, -- ты говорил, тебе так же везет и в любви... А я слышал, будто сюда, на границу, ты сбежал как раз потому, что тебе не повезло с девчонкой.

Келлз шутил, его тон не задел бы даже самого обидчивого из парней, но было в нем и неприкрытое любопытство.

На Клива вопрос не произвел никакого впечатления.

-- Не повезло? С девчонкой? Да пошли они все к чертовой матери.

-- Ну, ты у нас прямо как проповедник говоришь. Оттого и удача, и девки, -- ответил проигравший. -- Дайте сюда виски!

Джим Клив все больше интересовал Келлза, и это не прошло мимо Джоун. Вдоволь насмотревшись на то, что творилось в хижине, она отошла от двери и с щемящей болью в сердце повалилась на кровать.

 Господи, прости меня! -- шептала она про себя. -- Он погиб, погиб безвозвратно!

В щели между бревнами виднелись яркие холодные звезды, внутрь задувал прохладный чистый ветер, неся свежий воздух гор. Вокруг хижины царила глухая тишина. Вдали слышался вой волков, кричали совы да раздавались вопли пумы. А в нижней хижине, от которой Джоун теперь была, слава Богу, отрезана, царили совсем иные звуки, и по контрасту с живыми голосами природы они казались особенно отвратительными. Джоун заткнула уши и в конце концов, измученная своими мыслями и горем, заснула глубоким сном.

На следующее утро она проснулась рано, а в хижине внизу долго было тихо, никто не двигался. Наконец в дверь постучал Вуд. Он принес ведро воды, таз и полотенце, а потом и завтрак. Джоун поела. Больше делать было нечего, и она стала просто расхаживать по своим двум комнатам. Вторая походила скорее на пустой сарай, которым уже давно не пользовались. Вид из обеих комнат ограничивался зеленым склоном ущелья, который увенчивался голыми желтыми скалами. А над ними господствовало синее небо. Джоун порадовалась, что видит горы и небо, а не хижины бандитов со всем, что там творится.

Около полудня до нее донесся голос Келлза. Он тихо и настойчиво что-то говорил, но кому и что, было не разобрать. Вскоре голоса смолкли, слышно было только, как Келлз ходит по хижине. Через некоторое время раздался топот копыт - кто-то галопом отъехал от дома, и почти сразу - стук в дверь.

-- Джоун, -- позвал Келлз. Занавеска колыхнулась, и он вошел в комнату, чем-то сильно взволнованный.

-- Что случилось? -- быстро спросила Джоун.

-- Утром Гулден застрелил двух ребят. Один уже умер, другой жив, но совсем плох. Сам я не видел, Красный сказал.

-- А... кого? -- еле выговорила Джоун, сразу подумав о Джиме.

-- Тот, что умер, -- Дэн Смолл, второго зовут Дик. Фамилию я ни разу не слышал.

-- Драка?

-- Конечно. Сам же Гулден и затеял. Вздорный человек, не терпит, когда ему возражают. Знаете, он всегда словно на взводе, как будто сильно напился. Жаль, я его вчера не продырявил... Пирс помешал.

У Келлза было плохое настроение, его очень беспокоило положение дел, и разговаривал он с Джоун самым естественным образом, как с товарищем, готовым разделить его заботы. Выходит, подумала Джоун, в повседневных вещах - надеждах, неприятностях, дружбе, отношениях с людьми - бандит такой же человек, как все. Только то, что другие считают злом, составляет часть его жизни и дорого ему.

Джоун изобразила на лице сочувствие, которого у нее не было и быть не могло.

-- Мне с самого начала казалось, что Гулден вам враг.

Келлз сел на один из ящиков, служивших табуретами, кобура с тяжелым револьвером уперлась в пол. Он смотрел на Джоун, как будто забыл, что перед ним женщина, да к тому же его пленница.

-- До сих пор мне это в голову не приходило, -- сказал он, -- мы всегда ладили. Я его понимал, и он легко мне подчинялся. Он нисколько не изменился, он всегда такой, какой он есть. А теперь появилось что-то новое. Я еще в Затерянном Каньоне заметил. Мне кажется, все дело в вас.

-- Что вы, что вы! -- содрогнувшись, воскликнула Джоун.

-- Может, я и ошибаюсь. Но тут что-то не то. У Гулдена никогда не было ни друга, ни напарника. И не надо обманываться насчет его отношения к Бейли. Что ему этот пьяница? Гулден упрям, как осел, никогда ни с кем не соглашается. У него в мозгах шарик заскочил, вот чем он опасен. Я хотел от него избавиться, после вчерашнего совсем уж решил, да только это не так-то просто.

-- Почему? -- с любопытством спросила Джоун.

-- Пирс, Вуд и другие ребята, все, на кого я могу положиться, в один голос говорят, это не пройдет, Гулден сейчас очень силен - и тут, среди моих, и на всей границе. Я разозлился, не поверил ни одному слову. Но все же, пока я не узнаю наверняка, я ничего не могу поделать... Они его боятся, в этом все дело... Да, кажется, и я тоже...

-- Вы! -- удивленно воскликнула Джоун.

-- Вроде бы, да, -- подтвердил он, как бы со стыдом. -- Ведь Гулден не человек. Людей я никогда не боялся. А он... он животное, зверь.

 Мне он напоминает гориллу.

-- Из всех, кого я знаю, только один человек его не боится. Он здесь новичок. Назвался Джимом Кливом. Я его никак не пойму. Похоже, он и черту в глаза плюнет. Конечно, он здесь долго не продержится... Хотя, кто знает. Такие, как он, кто смеется в лицо самой смерти, иной раз подолгу от нее увертываются. Когда-то я сам был таким... Клив все слышал, когда мы с Пирсом говорили о Гулдене. И знаете, что он сказал? "Келлз, я затею с ним ссору и выгоню из лагеря или убью".

-- А вы что? -- стараясь унять дрожь в голосе, не глядя, на Келлза, спросила Джоун.

-- Я сказал: "Джим, это было бы здорово. Только я не хочу, чтобы тебя самого прикончили". Молодец парень. Так это сказал, будто предложил подтянуть подпругу на моей лошади. А ведь Гулден один справится с целой кучей людей. Такое бывало. А уж насчет убийств - ни на ком столько не висит.

-- Потому вы его и боитесь?

-- Нет, не поэтому, -- горячо возразил Келлз, словно задели его честь. -- А потому, что Гулден это Гулден. В нем есть что-то противоестественное... Он ведь людоед!

-- Это правда. Вся граница знает. Гулден не болтлив, но кое-кто слышал, как он сам рассказывал. Он был моряк - пират. Однажды он потерпел кораблекрушение, ну и, чтобы не умереть голодной смертью, ему пришлось стать людоедом. Он сам говорил об этом в лагерях - и в Калифорнии, и в Неваде. Правда, тогда ему не слишком поверили. А потом, несколько лет назад, приключилась еще одна история. Как-то он с двумя парнями попал в горах недалеко от Льюистона в снежный завал. Еды не было, они умирали с голода. Надо было во что бы то ни стало оттуда выбраться. Они стали пробиваться через снега. Было очень трудно, они совсем обессилели. По словам Гулдена, товарищи его не выдержали и погибли. Только на самом деле это он их убил. Еще раз спас свою шкуру людоедством. Об этом узнали, ну, тогда-то и поверили его прежним рассказам. Еще о нем и такое говорят: ой как-то увез в горы одну девчонку, а весной вернулся один. Сказал, что она замерзла насмерть - он ее связал да держал голую в пещере.

-- Какой ужас, -- как стон вырвалось из груди Джоун.

-- Не знаю, сколько во всем этом правды, но вполне могу поверить. Гулден не человек. Ведь даже у самых прожженных из нас все-таки еще остается совесть, мы как-то можем отличить добро от зла. А вот Гулден - нет. Он - по ту сторону морали. У него нет ни малейшего представления о долге, даже такого, что встречается среди последних отбросов общества. Вот и та история с девушкой в пещере - она его с головой выдает. Ему бы жить в каменном веке. Он - вроде как неодушевленный предмет. А здесь, на границе, именно такие качества и могут сделать его всесильным.

-- Келлз, пожалуйста, сделайте так, чтобы он меня больше не видел, -- взмолилась Джоун.

 -- и немного погодя ушел, озабоченный и мрачный.

Три дня Джоун видела его лишь мельком, из-за занавески. Вход в комнату оставался забаррикадированным, впускала она одного Вуда, который приносил ей поесть. Целыми днями она, как зверь в клетке, ходила взад и вперед по своей комнате. За это время у Келлза почти никто не бывал, а те, что приходили, подолгу не задерживались: Келлз тоже не всегда был дома. Очевидно, у него уже хватало сил садиться на лошадь. На четвертый день он постучался и вошел снова, спокойный, непринужденный, веселый, снова сильный и властный.

-- Добрый день, Джоун. Вы не очень скучали по своему... невнимательному супругу?

Он рассмеялся, словно сам над собой пошутил, однако лицо его ясно показало, что он рад ее видеть, а в тоне невольно прозвучало ненаигранное уважение.

-- Я по вас не скучала, -- ответила Джоун. И все-таки почувствовала облегчение от того, что он здесь.

 Охотно верю, -- ответил он сдержанно. -- Я был очень занят - планы, люди... Все идет, как надо. Красный разобрался с Гулденом. Раскола не произошло. Да потом Гулден вообще уехал. Говорят, отправился за той девчушкой Брэндера. Будем надеяться, его там ухлопают... Джоун, мы тоже скоро, отсюда тронемся. Я только жду вестей. Оставить вас здесь одну нельзя. Вам придется ехать со мной, а дорога будет очень тяжелой. Вам нужна подходящая одежда, ваша совсем никуда не годится.

-- Еще бы, -- ответила Джоун, потрогав изношенное, грязное, рваное платье. -- Первый же куст тропы сдерет с меня это тряпье.

-- Да, очень досадно, -- раздраженно, сердясь на самого себя, сказал Келлз. -- Только где тут, к черту, взять платье? Вокруг на двести миль глушь, ни одного поселка... Послушайте, а вы когда-нибудь носили мужскую одежду?

-- Да-а... когда мы с дядей искали золото или охотились, -- неохотно ответила она.

Лицо у Келлза внезапно осветилось удалой, торжествующей улыбкой, совершенно его преобразившей. Он потер руки и засмеялся, будто над чем-то донельзя забавным, потом оценивающим взглядом окинул Джоун с головы до ног.

 Подождите немного, я сейчас, -- сказал он и вышел.

-- Эти вещи Дэнди Дейла, -- живо пояснил он. -- Дэнди был красавчик и одевался под стать. Да только раз он захотел остановить почтовую карету, а какой-то недогадливый пассажир его застрелил. Но не совсем, ему удалось уползти. Мои ребята нашли его в лесу уже мертвого и забрали одежду. Эти вещи стоят целого состояния, только никому из наших не впору.

На кровати лежало черное сомбреро с тяжелой серебряной лентой, темно-синяя рубаха и расшитый жилет из оленьей кожи, пояс с патронами и револьвер с перламутровой рукояткой, вельветовые брюки и высокие кожаные сапоги с позолоченными шпорами - все из лучшего материала, все превосходной работы.

-- Джоун, я вырежу вам из фетровой шляпы черную маску, и вы будете просто загляденье! Келлз говорил возбужденно и весело, как мальчишка.

 Вы что, хотите, чтобы я это надела? -- не веря своим ушам, переспросила Джоун.

-- Конечно! А почему бы нет? Это как раз то, что нужно. Украшений, правда, многовато, так ведь на то вы и девушка. Этого не скроешь. Да я и не хочу.

-- Я эти вещи не надену, -- решительно объявила Джоун.

-- Прошу прощения, -- спокойно и весело ответил Келлз, -- непременно наденете.

-- Ни за что! -- крикнула Джоун, не в силах сдержаться.

 Послушайте-ка, Джоун. Вам придется помногу со мной ездить, часто даже ночью. Иногда скакать сломя голову, спасаться от погони. Бывать со мной в лагерях. Вам нужна удобная, прочная одежда. Кроме того, вам надо будет носить маску. Ну, посмотрите же: все это как по заказу на вас сшито. Это же такая удача. Все добротное, прочное, будет хорошо носиться и для девушки вполне подходит... Ну-ка, примерьте!

-- Я уже сказала - не надену, -- мотнула головой Джоун.

-- Но почему же? Ведь тот, кому эти вещи принадлежали, умер... Вот, смотрите: видите дырку в рубашке? Это от пули. Оставьте свою щепетильность. Вам же лучше будет.

-- Мистер Келлз, вы, кажется, совсем забыли, что я... девушка.

Келлз посмотрел на нее в полном недоумении.

 Может быть... Теперь буду помнить. Но вы же сами говорили, что носили мужскую одежду.

-- Я надевала рабочие брюки и куртку брата... я в них тонула...

Келлз что-то напряженно соображал. И вдруг расхохотался.

-- А! Вот в чем дело! Вы боитесь, что эти вещи обтянут вас, как перчатка пальцы! Так это же прекрасно! Сгораю от нетерпения вас в них увидеть!

-- Этого никогда не будет! Келлз посерьезнел, глаза У него сверкнули.

 Вы шуток не понимаете. Я ненадолго выйду. К моему приходу извольте переодеться. -- Голос прозвучал жестко, так Келлз отдавал распоряжения своим людям.

Джоун упрямо тряхнула головой.

-- Если вы не переоденетесь, я сам сорву с вас ваше рванье. Поверьте, мне это ничего не стоит. Конечно, вы сильный чертенок, а я, может, еще слабоват, чтобы натянуть на вас эти тряпки. Только я могу и на помощь кого позвать. А если вы уж совсем меня разозлите, я и самого Гулдена дождусь.

в нем живет то один человек, то, буквально через минуту, совсем другой. И этот другой - подсказала ей интуиция - и есть ее злейший враг. И ей остается только одно - собрать воедино все свои силы, ум, хитроумие, все свое женское очарование и во что бы то ни стало подчинить себе это другое его "я". Иначе катастрофа.

-- Ну, что ж, раз вы меня принуждаете силой, мне ничего не остается.

Джоун сняла грязное, рваное платье, стоптанные сапоги и быстро, пока не вернулся Келлз, переоделась в костюм убитого мальчишки. Дэнди Дейл, наверно, был ее двойником - костюм пришелся совсем впору. Однако Джоун было в нем настолько не по себе, что она едва осмелилась посмотреться в зеркало. А когда все-таки взглянула, то и совсем смутилась. Если бы не лицо, она бы себя просто не узнала. Что сталось с ее рослой, стройной фигурой? Она походила теперь на дерзкую девчонку в лихом маскарадном костюме мальчишки. Джоун стало очень стыдно: ведь увидев себя в зеркале, она не в силах была подавить охвативший ее восторг. Костюм как ничто и никогда подчеркивал каждую линию, каждый изгиб ее тела, обнажал его женскую сущность.

Постучался Келлз.

-- Джоун, вы одеты?

-- Да, -- сама того не ожидая, ответила она.

Совершенно непроизвольно, чисто инстинктивным движением Джоун схватила одеяло и завернулась в него. Краска стыда залила ей щеки, она дрожала с головы до пят и молча, широко раскрытыми глазами смотрела на Келлза, который вошел с обычной насмешливой улыбкой. Но улыбка тут же пропала. Он недоуменно уставился на лицо Джоун, перевел взгляд на одеяло. Потом, похоже, понял, что ее терзает. И ему стало ее жаль.

-- Зачем вы... Какая же вы дурочка! -- воскликнул он горячо, поддавшись мгновенной острой жалости. И тотчас на себя за это рассердился.

Отвернувшись, он стал смотреть в щель между бревнами. Казалось, снова, как уже не раз, мысли его обратились к прошлому - смутному, туманному, о котором не хотелось вспоминать.

Как ни взволнована была Джоун, она не могла не почувствовать, какое впечатление произвело на него ее неожиданное, бессознательное, чисто девическое стыдливое движение. Об этом доложил зреющий в ней женский ум: в Джоун, как и в Келлзе, сосуществовали две личности.

 Я стараюсь быть с вами порядочным, -- продолжал Келлз, не оборачиваясь, -- я хочу помочь вам как можно легче перенести трудности положения, в какое вы попали. Но вы еще совсем ребенок, девушка!.. А я бандит, человек, для которого нет ничего святого... и который вас добивается.

-- Не говорите, что для вас нет ничего святого, -- серьезно ответила Джоун, -- не знаю, как объяснить, что я чувствую, только я знаю, что будь на вашем месте Гулден, я бы не стала прятаться, кутаться в одеяло. Я вас больше не боюсь... Вот я и спряталась, как... как девочка, которую застигли... господи, неужели вы не понимаете?

-- Нет, не понимаю, -- ответил Келлз. -- Зря я вас сюда затащил. Лучше бы ничего этого не было. Только теперь уже поздно.

-- Совсем не поздно... Вы ведь не сделали мне ничего дурного.

-- Я люблю вас, -- воскликнул он. -- Не так, как бывало раньше. Я понял... что никогда еще не любил ни одну женщину. Я попался. У меня словно петля на шее, как тогда, когда меня хотели повесить.

чревато, собралась с духом.

Келлз долго молчал, глядя на зеленый склон за хижиной. Потом, как бы про себя, сказал:

-- Тасуя колоду, я передернул и ненароком сдал себе... проигрышную карту... А теперь хочешь не хочешь - играй.

И он обернулся к Джоун. Его холодный пронизывающий взгляд заставил ее вспомнить о роли, какую ей предстояло играть. Она выпустила из рук одеяло. И тотчас всю суровость Келлза как рукой сняло. Он улыбнулся - такой улыбки она у него еще ни разу не видела. В этой улыбке, в его безмолвном восхищенном взгляде она прочитала, как потрясло его то, что он увидел. И, хотя костюм был такой неженственный, хотя Келлз пользовался вполне определенной славой, Джоун поняла, что такого комплимента еще никогда не получала. Наконец Келлз обрел голос.

-- Джоун, я в жизни не видел никого красивее вас!

 Все равно я к нему никогда не привыкну. Я не могу... В таком виде я ни за что не выйду из комнаты.

-- Обязательно выйдете. Посмотрите-ка, может быть, вот это все изменит. Какая вы стеснительная! Келлз протянул ей широкую полосу черного фетра, отрезанную от сомбреро. Прикинув ленту ей по голове, он ножом вырезал нужную форму и отверстия для глаз, а потом приделал кожаную тесьму.

-- Примерьте-ка!.. Передвиньте ниже, по глазам. Вот так! А теперь посмотритесь в зеркало!

Джоун повернулась к зеркалу и вместо себя увидела какого-то незнакомого человека в маске. От Джоун Рэндел ничего не осталось!

-- Никому... никому из знакомых меня теперь не узнать! -- пробормотала она, но, конечно, эта успокоительная мысль относилась только к Джиму Кливу.

 Я-то не об этом заботился, -- заметил Келлз, -- но вы правы. Знаете, Джоун, вы скоро станете притчей во языцех во всех старательских поселках, у каждого костра.

Это замечание еще раз показало, как дорожил и гордился Келлз своей славой, подтвердило и всяческие невероятные истории о бандитах и об их отчаянных спутницах, наводивших страх по всей границе. Раньше Джоун этим россказням просто не верила. Они были как бы неотъемлемой частью жизни этих глухих, неустроенных мест. Какой-нибудь забредший на огонек старатель расскажет ночью одну-две страшные истории, а утром уйдет, и больше никто никогда его не увидит. А разве может быть, думала Джоун, что-нибудь невероятнее той жизни, что ей, похоже, придется вести? В голове у нее стремительно проносились мысли: о Келлзе, его банде, диких тропах, лагерях и поселках, золоте, почтовых каретах, ограблениях, драках, убийствах, безумных налетах под покровом темноты; потом о Джиме Кливе и его гибели.

Вдруг Келлз, подойдя к ней сзади, крепко обхватил ее руками. Джоун оцепенела. Как это. она потеряла бдительность! И вот она в его объятьях и не может даже повернуться к нему лицом.

-- Джоун, поцелуйте меня, -- прошептал он глухим, проникновенным голосом.

-- Нет! -- что было сил крикнула Джоун.

-- Тогда я вас заставлю, -- процедил Келлз.

Голос был совсем другим, словно бы вовсе не его.

Келлз наклонил ее назад и, высвободив руку, взял под подбородок, стараясь приподнять ей голову.

Джоун отчаянно сопротивлялась. Она понимала, что обречена, но это только прибавляло ей сил и злости. И, пригнув голову, напрягая что есть мочи руки, не давая расслабиться телу, выворачиваясь, брыкаясь, она металась по комнате, натыкаясь на ящики, стол, налетала на стены, пока наконец они оба не упали на кровать и она не вырвалась. Она тут же вскочила - задыхающаяся, растрепанная - и отбежала подальше. Она боролась, как безумная; не на жизнь, а на смерть, и оказалась сильнее.

В схватке Джоун, похоже, что-то ему повредила, возможно, снова открылась рана.

-- Вы что, пырнули меня ножом? Откуда эта боль? -- задыхаясь, спросил он. Руки у него дрожали.

-- Нет, я ничего... я только... защищалась, -- тоже задыхаясь, крикнула Джоун.

-- Вы же, черт возьми, опять меня ранили! Мне и так от боли деться некуда, а теперь еще хуже!.. А я трус... собака... калека!.. Не справиться с девчонкой!

Все в нем вдруг переменилось. Горькая гордость вытеснила слабость и растерянность. Он схватил с кровати пояс Дэнди Дейла, вытащил из кобуры револьвер и, удостоверившись, что он заряжен, бросил к ногам Джоун.

-- Вот! Берите и стреляйте, только получше, чем в тот раз! -- приказал он.

-- Что... что вы хотите сказать? -- вся дрожа, еле пролепетала она.

-- Застрелите меня. Избавьте от боли, от страданий. Мне тошно от всего этого. Я хочу, чтобы вы меня убили.

 Келлз! -- только и могла чуть слышно произнести Джоун.

-- Пользуйтесь случаем... Сейчас, когда у меня нет сил заставить вас... Цельтесь получше... Убейте меня!..

Голос звучал так проникновенно, так настойчиво, что Джоун едва не поддалась его гипнотической силе, едва не выполнила требование.

-- Вы с ума сошли, -- тут же взяв себя в руки, возразила она, -- я совсем не хочу вас убивать. Я никогда не смогла бы... Я только хочу, чтобы вы... обращались со мной прилично.

-- Это я и делал, как мог. Когда я вас... схватил... это была всего лишь шутка. Но, Боже, что я почувствовал! Я больше не могу себя сдерживать. Теперь это ясно. Джоун Рэнд ел, убейте меня или уступите мне!

Пальцы Джоун безвольно разжались, револьвер выпал.

-- Это ответ? -- хрипло спросил Келлз.

-- Я не могу вас убить.

-- Боитесь моих людей? Гулдена? Оттого не можете? Боитесь остаться здесь с ними одна? Боитесь, что вам от них не уйти?

 Я о них не думала.

-- Тогда выбирайте - моя жизнь или ваша душа!

Он подобрался к ней и наклонился так низко, что ей пришлось протянуть вперед дрожащие руки. После напряженной схватки Джоун стала быстро терять силы - начиналась реакция, и она совсем забыла о своем плане.

-- Если вы так безжалостны... то пусть это будет моя душа... -- прошептала она еле слышно. -- Убить вас я не могу. А вы могли бы взять револьвер, прижать его вот сюда и убить меня?

-- Нет. Потому что я вас люблю.

 Вы вовсе меня не любите. Убить душу страшнее, чем тело.

Что-то мелькнувшее в его странных глазах вдруг вдохновило Джоун. В глубине сознания волной поднялось безотчетное стремление женщины завлечь, покорить, переделать на свой лад. Она быстро подошла к Келлзу, протянула руки. На одной была кровоточащая ссадина - во время схватки Джоун ударилась о стену. Там, где пальцы Келлза сжимали ей руки, кисти опухли и покраснели.

-- Вот, посмотрите, что вы сделали. Вы же вели себя, как животное, и меня превратили в животное - у меня выросли когти, тело стало пружиной из мускулов. И вы не сумели меня ни удержать, ни поцеловать. Может быть, в другой раз вам это удастся. Только обнимать и целовать вы будете не женщину, а лишь оболочку женщины. Вместо меня будет холодная, бесчувственная, изломанная вещь; вы принудите меня уступить, но я все равно не покорюсь... А все то, что есть "я", -- девушка, женщина, которую вы, по вашим словам, любите, останется внутри, затаится, исполнится ненависти, отвращения, смертной тоски. Вы будете обнимать и целовать существо, которое сами же унизили. Все тепло, нежность, трепет страсти, сама жизнь - все, что заключено в женской душе, что вызывает любовь - все будет убито.

Тут она подошла поближе к Келлзу и со всей удивительной нежностью, на которую способна женщина в критический миг, когда жизнь и душа висят на волоске, одним усилием воли превратилась в полную противоположность тому повергнутому в ужас, дикому, непокорному существу, которое только что так отчаянно защищалось от него.

 Сейчас я покажу вам, разницу, -- шепнула она, склоняясь к нему - взволнованная, нежная, искренняя, пугающе прекрасная в ореоле своего женского очарования.

 Что-то мне говорит... дает мне силы.... О том, что может быть... если вы станете человеком, хорошим человеком, не бандитом... И... если б это было возможно... увидели разницу между женщиной... Я покажу вам... чтобы спасти душу! Она взяла остолбеневшего Келлза за руки, скользнула ему в объятья, на миг прижалась к нему всем трепещущим, податливым телом и, подняв бледное сияющее лицо - искреннее, потому что она честно стремилась к своей цели, -- чтобы он на миг увидел красоту, нежность и саму душу любви, она прижала теплые дрожащие губы к его губам... И тут же в испуге отпрянула. А Келлз остался на месте, ошеломленный, словно случилось что-то сверхъестественное; с лица исчезло злое выражение, жесткие черты разгладились.

-- Боже мой! -- еле слышно выдохнул он. Потом вдруг, словно очнулся от сна, бросился вниз по лестнице, рванул занавес и исчез.

Джоун упала на постель и излила остатки сил в успокоительных, слепящих слезах. Она победила. Теперь ей нечего бояться Келлза. В этот единственный миг она так возвысила его в его собственных глазах! Но какой ценой!