Стихотворения

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Стихотворения (старая орфография)

СТИХОТВОРЕНИЯ
ГPЕЯ,
с аглинского языка
переведенные
ПАВЛОМ ГОЛЕНИЩЕВЫМ-КУТУЗОВЫМ;
с присовокуплением
краткого известия о жизни и творениях Грея, и многих Исторических и баснословных примечаний.

Благодеяния, излиянные ВАШИМ ИМПЕРАТОРСКИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ на меня и мое семейство, налагают на меня священный долг, изъявить ВАМ, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ, соразмерную силам моим всеподданнейшую благодарность, посвящением Имяни ВАШЕМУ сего перевода славного Аглинского Стихотворца Грея. Покровительство, даруемое ВАМИ Наукам и всем в оных упражняющимся, удостоверяет меня, что ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО удостоиme сей труд мой ВАШЕГО воззрения; тем паче, что совершенное познание, каковое ВЫ имеете Аглинского языка, оценит сего перевода достоинство, со свойственным ВАМ благоснисхождением, могущим ободрить меня к продолжению упражнений моихх на поприще словесности и стихотворства.

Приимите сей малый труд мой, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ, яко усердную жертву от сердца, исполненного благоговейные к ВАМ преданности, с каковою к освященным стопам ВАШИМ и себя и труд свои повергает

Никогда не имел я намерения издавать сего несовершенного преложения славного Грея как по ненадеянию на мои силы и способности, так и потому, что никогда не уповал удостоиться имяни Писателя, и отличиться на многотрудном поприще словесности. Служба, обстоятельства, заботливая и суетливая жизнь, всегда лишали меня спокойствия, потребного для собеседования с Музами; нужды же мои не так были велики, чтобы побудить меня доставать хлеб вздорными ли творениями, или дельными. По всем сим причинам почитаю я себя обязанным объяснить все то, что меня убедило к изданию сего перевода.

Из многих читанных мною Аглинских Стихотворцев ни один не был так близок к моему сердцу, как Грей. Я восхищался Дрейденом, удивлялся Мильтону; но Грей производил во мне некия тихия приятные чувствования; оставлял впечатления толь сладостные, что не знаю от чего вскоре он сделался моим любимым Стихотворцем. Что нам нравится, то мы легко и скоро удерживаем в памяти; от сего самого я Грея уже почти всего знал наизусть, прежде нежели начал его переводить.

К сему предприятию, а паче к преложению на Руские стихи творца, уважаемого в Англии равно с Оссияном, Дрейденом и Мильтоном, никогда бы не осмелился я приступить, зная слабость моих сил и недостаточество моих дарований, ежели бы нечаянно не был к тому ободрен, и почти насильно привлечем одним добрым моим приятелем {Сей добрый приятель, коего безценною дружбою я горжуся, есть Г. А, А. М. П., человеке редкий, почтенный, и безчисленное множество сведений и дарований в себе соединяющий. Он известен в ученом Свете, не токмо в России, но и в чужих краях, глубокими познаниями в Химии, Физике и Натуральной Истории; многие его опыты и открытия в сих Науках и сочинения к оным относящияся сделали, что знаменитые Писатели на него ссылаются. Все вышесказанное известно всей ученой Европе; но вот что может быть по скромности его не всем известно, и что я, платя должную дружбе дань, обязанным себя почитаю сказать: Г. А. А. М. П. имеет обширные познания о Французской, Аглинской и Немецкой словесности, изящный вкус, тонкую разборчивость; сам пишет прекрасно, стихами и на сих трех языках и на своем отечественном, но по крайней своей скромности посветя лиру своим друзьям, ничего печатать не хочет. Все сии безценные дарования укращаются лучшею нравственностию, кротостию, смирением, любезностию и приятностию в обращении, чувствительностию, неутомимым стремлением ко благу общему и благотворению, Вот истинное и безпристрастное изображение того, который был виновником и перевода сего и издания: оного. Но при всем том недостанет выражений перу моему к точному начертанию всех безпримерных качестве сего в нашем веке редкого человека, который, будучи друге человечества, друге и любимец Муз, есть, по всем отношениям, честь и украшение нашего Отечества.}. Разговаривая с ним об Аглицкой словесности, и упоминая разных писателей, дошло дело и до любезного моего Грея. Я начале моему приятелю читать наизусть несколько стихов из Грея, и говорил ему выше сего сказанное о приятном ощущении, коим я бываю исполнен читая Грея. Приятель мой сказал мне: хорошо бы, ежели бы его перевесть по-Руски. - Так, отвечал я: перевесть можно, но перевесть хорошо весьма трудно; а посредственно, есть то же, что исказить Автора, и отнять его всю цену в глазах, не могущих читать его в подлиннике. - Мой приятель, может быть от слепова ко мне пристрастия, и имея к моим малым способностям большую доверенность, нежели каковой я достоин, сказал вдруг: ты можешь перевесть Грея. - Ты конечно издеваешься; это предприятие дерзновенное и силы мои превосходящее. - Да испытай их; - ты сам говоришь, что ты пленяешься Греем; верь же мне, что все то, что нам очень нравится, то легко переводится. Хотя для меня примись; а там увидим, каково будет. Но не откладывай, садись, пиши сей часе!--

Словом сказать: почти не дав мне опомниться, сей добрый друге заставил меня переводить первую Грееву Оду Весну, которая была окончена в тот же день в его доме. - Сей переводе ему полюбился; оне просил меня усильно продолжать. Дружба моя к нему, теснейшая связь от детских лет, желание ему угодить, и чем-либо заплатить за безчисленные его мне одолжения, все сие вкупе напрягало мои силы, усугубляло их, и наконец 6 Од были переведены в два месяца после нашего разговора; при всем томе, что служба и домашния дела, очень часто меня от работы отвлекали. По прочтении сих Од моему приятелю, к немалому моему изумлению услышал я неожидаемое от него восклицание: право прекрасно! - переводе очень близкий, - теперь не много осталось перевесть; ибо и всех сочинений Греевых не много; - утешь меня, мой друг! доверши перевод целого Автора тобою любимого; ты окажешь услугу нашей словесности, а паче тем, кои Аглинского языка не знают. - Я не знал, что мне сказать; - но наконец решился повиноваться повелениям дружбы: докончил Грея в течении года.

Тут от моего друга настали новые приступы о напечатании моего слабого и несовершенного перевода. Долго я на сие не соглашался; наконец, сила дружбы, безпредельная доверенность к его сведениям и вкусу, решили меня, прощаясь с ним при отъезде его в Грузию, дать ему честное слово, издать в свете сей перевод, произведением коего я более обязан его ободрению, нежели собственным моим дарованиям. И так, повинуяся священному гласу дружбы, отдал я мой труде в печать. Он паче меры вознагражден будет, ежели знающие Аглйнский языке и умеющие ценить сего рода произведения, удостоят сего одобрения, и ежели оне принесет некоторое удовольствие тем из моих соотечественников, кои, не зная Аглинского языка, будут читать безсмертного Грея в слабом и несовершенном моем преложении. Трудность предприятия в переводе целого Автора, стихами, стремление мое сколько возможно сохранить его смысле и силу, да будут за меня ходатаями, и да преклонят читателей ко извинению моих недостатков и неисправностей.

Томас Грей родился в Лондоне 26 Декабря 1716 года. Первое свое учение начале оне в Итонской Коллегии, поде присмотром и руководством родного его дяди Антроба, человека, по его добродетелям и сведениям, достойного быть наставником юношества. В 1754 году Грей вступил в Кембриджский университет. По четырехлетнем в сем знаменитом училище пребывании, он приехал в Лондоне, дабы обучаться законам; но так как Гораций Вальполь пригласил его с собою путешествовать, то он непринужденно оставил сей роде учения, ни мало не согласный ни с его нравом, ни с его вкусом.

Сие путешествие, в течении коего он проехал Францию и Италию, много ему способствовало к приобретению обширнейших познаний; но оно неприятным образом прекратилось от несогласия, между им и Вальполем возникшого до такой степени, что они почли за нужное разстаться. Сие несогласие, коего причины никогда сведать не могли, не должно однакожь оставлять никакого сомнительного облака над любезным и кротким свойством Грея, поелику сам Вальполь признал себя во всем виновным.

Возвратясь в Лондон, по долгой нерешимости о расположении своего образа жизни, Грей предался совершенно словесным наукам. Он упражнялся в них с величайшим жаром, как вдруг имел нещастие лишиться своего друга Веста, который умер 1 го Июня 1749 года.

В самое сие время написал он свою Оду, называемую Весна; и кажется, что приятная задумчивость, в оной распростертая, произведена была сим предчувствием, которое часто бывает долею чувствительных душ. Дружба его с Вестом началась от самого времени общого их учения в Итонской Коллегии; оная возрастала и утверждалась в последовании от сходства их склонностей и вкусов; ибо Вест также упражнялся в Поэзии. От него остались письма, некоторые Латинские стихи, а лучшее произведение его есть Ода на месяц Май, посвященная им Грею, могущая и о дружестве их и о даровании его свидетельствовать. Здесь прилагается Сонет, в коем Грей, оплакивая смерть своего друга, изъявил свою горесть и соболезнование.

СОНЕТ

Вскоре по смерти Вестовой, Грей издал свою Оду на Итонскую Коллегию, и другую к превратности судьбы. Без сомнения печаль, обладавшая его душею, великое имела влияние на сии два его произведения, и читатель большее к ним обратит внимание, вспомня, в каком обстоятельстве Грей их написал.

Около 1747 года написал он в Кембридже небольшую Оду: на смерть любимой кошки, принадлежавшей Вальполю. В следующем годе начале он свою дидактическую Поэму: о воспитании и просвещении; оставшийся оной отрывок почитается редким произведением Автора и Аглинской Поэзии.

Он докончил свою славную Элегию на сельское кладбище, около 1750 года. Сие прекрасное сочинение, обнародованное Вальполем, с коим он уже давно был паки в согласии, утвердило его славу.

В тож же год написал он в шутливом роде Баллад, который назван: длинная повесть. Сие странное произведение разделило весь Британский Парнасс: одни почитали его образцом замысловатости и острой шутки, а други нашли в оном недостатки совсем противуположные; спор не решился и доныне.

Тогда приближался Грей к горестнейшему времени его жизни: - в 1753 году он лишился матери, женщины отличных достоинств; он сделал ей Эпитафию, в коей сыновняя любовь нежнейшим образом выражается. Отец его, разстроившийся в делах своих, умер до того за 12 лет.

успехи стихотворства, и Барда; за оные приписуемы ему были великия похвалы и великия критики, чего никогда с посредственными сочинениями не случается.

Состояние его слабого здоровья, и надежда, что движение с переменою воздуха будут ему полезны, побудили -его предприять путешествие в Шотландию, коего он сделал описание весьма приятное и внимания достойное. Потом ездил он к озерам Вестмореландскому и Кумберландскому, изобразил дикия оных красоты, яко Сальватор Роза и Клод Лорень, в письмах к другу его Гну. Мезону, который потом и прочия его сочинения издал. - "Читая сии письма, говорит Ионсон, всякому желается, чтобы он более путешествовал; но не должно забывать, что чрез учение и уединенье приобретаем мы способы путешествовать с благоразумием и плодом.

Наконец Грей достиг высочайшого степени славы в поприще словесных наук. Хотя состояние его было весьма ограниченное, но он никогда не помышлял о приумножении своих доходов, которые, при всей их малости, разделял он с нещастными. От самых юных лете обнаруживалась в нем к меланхолии природная склонность, которая от слабости его здоровья еще усилилась.

К чести Грея еще должно сказать, что к его пиитическим дарованиям присовокуплял он обширную ученость, распространяющуюся равно и на все отрасли словесности, и на приятные познания, и на глубокия исследования. Но паче всего почтения он достоин потому, что был человеке добродетельный, кроткий, исполненный любви и сострадания к ближним. Он скончался в Лондоне 31 Июля 1771 года.

ОДА I.

ВЕСНА.

Уже являются румяные часы,
Сопровождающи всегда любви Царицу;
Отверзли на цветах пестреющи красы,
И будят спящий год, одетый в багряницу;
Уже звучащий соловей,
Гремя гортанию своей,
С кукушкой песни съединяет;
Уже зефиров свежий хор,
Неся с собой утех собор,
Благоуханье изливает.

И тени ветвями вокруг простер широки;
Где суковатый вяз, от лет покрытый мхом,
Кудрявоио главой венчает вод потоки:
Там с Музой вместе сяду я
При бреге светлого ручья;
Она, простершись нерадиво,
Начнет беседовать со мной:
Сколь беден мир с его тщетой,
Сколь в нем все суетно и лживо.
Пресеклися труды, и шум забот умолк;
Стада на мураве уставши отдыхают,
Но в воздухе жужжит животных разных полк,
Они толпятся в нем, теснятся и порхают;
Пчела, направя свой полет,
Летит сбирать сладчайший мед,
По тверди плавая горящей;
Резвясь другия над водой,
Являют свой убор златой,
От солнечных лучей блестящей.

Так точно смертные в сем мире суетятся;
Один ползет на низ, другой на верх парит,
Но к общему концу при всех трудах стремятся.
Веселый, скучный, на-равне
Летают в жизненной стране,
Лишь платьем щастья различенные
Когда же вдруг судеб устав
Прервет их жизнь среди забав,
Падут во прах и будут тленны.
Но мнится слышать мне на все мои слова
От сей толпы ответ мне тихо изреченный г
О бедный моралист, пустая голова!
Ты насекомое, ты червь уединенный;
В теченье дней твоих ты сердца не встречал,
С которым бы ты скорбь и радость разделял;
Ты в скуке век проводишь краткий.
Весна твоя уже прошла,
Цветуща младость протекла,
А нам сияет Май пресладкий?

На смерть любимой кошки (*).

У скользких, круглых, берегов.
Китайской чаши изпещренной,
На коей в красоте смешенной
И птиц и множество цветов,
Зелима кошечька сидела
И в воду пристально глядела,
Хвост гибкой, рыльце и усы,
От радости в ней всё играет;
Шерсть черепахиной красы,
Ушки, и, лапки, всё блистает;
Глазами светлыми вертит
Похвальну песенку мурчит.
Но вдруг её встречает взор
В воде две рыбки золотые,
Которых так блестит убор,
Как камни самые драгия;
Оне, как Гении сих вод,
Мрачат собой весь рыбий род.

Ус, после лапку протягает;
Но следуя златым хребтам,
До них она не досягает.--
Как злата женщине не чтить?
Как рыбы кошке не любить?
Нещастна, взор простерши свой,
Тянулась, больше нагибалась,
Не видя бездны под собой;
А злобная судьба смеялась.
Зелима, силу потеряв,
Упала в бездну вод стремглав!
Поднявши шею из воды,
Звала шесть раз Наяд, Тритонов,
Чтобы спасли от сей беды;
Никто не слышал тяжких стонов!
Не внемлют Марья ни Андрей:
В нещастье где найти друзей?
Девицы! видя по сему
Сколь трудно ложный шаг исправить,

Оно вам сети может ставить.
Не все то истинна, что льстит;
Не все то злато, что блестит.

(*) Сия Ода есть ничто иное, как шутка, сделанная на смерть кошки, которую очень любил Г. Вальполь, друге Грея.

ОДА III

На отдаленный вид Итонской Коллегии (*).

О зданье древнее почтенно,
Венчающе зеленый луг,
Где имя Гейнриха (**) священно
За то, что был он Музам друг!
Виндзорски горы возвышенны,
Над тихим долом наклоненны,
Где, зелень мягкая цвегпет,
Где, брег приятный орошая,
Тамиза странствует седая
И свой сребристый ток лиет.
Леса тенистые, прохладны!
Поля, луга, любезны мне,
Где лета юности отрадны

От вас ветр легкий повевает,
Меня на время услаждает,
И с крыл прохладу мне лиет;
Покоит душу утомленну,
И младостию обновленну,
Вторую мне весну дает.
Скажи, Тамиза, что за племя?
Какой веселый юный род,
В забавах провождает время,
К брегам твоих сбираясь вод?
Кто ныне гибкими руками
Плывет играя межь струями?
Кто ловит чижиков силком?
Какая куча молодая
Толпится, обручь погоняя (***)?
Кто забавляется мячом?
Иные в строгом прилежанье
Урок стараются твердишь,
Чтоб скучно время испытанья

другие юноши так смелы,
Что царства малого пределы
Прешед, спешат к странам другим;
Бегут и взгляд назад кидают,
Их даже ветры устрашают,
Страх следует повсюду им.
Надежда льстит их вображенье,
Но обладанье есть не то;
Забыты слезы во мгновенье,
Веселье и печаль ничто.
Как розы, здравием прекрасны,
Их разум жив, глаза их ясны
В них бодрость радости родит;
Спокойны днем, среди же ночи
Сон крепкий их смыкает очи,
Который утром прочь летит.
О будущей не мысля части,
Играют резво межь собой:
Не знают то, что есть напасти,

Но только в свет поставят ноги,
Уже их ждут судбины строги,
Их бледный сонм затмит их дни.
Открой, о Муза! сеть сурову,
Опутать их везде готову;
Скажи, что смертные они.
Один страстей невольник бедный,
Всю жизнь в страданье проведет:
Гнев яростный и ужас бледный,
И стыд подкравшись подползет;
Любовь пожжет его огнями,
И ревность, Скрежеща дубами,
В нем будут внутренность терзать:
Яд зависти, и адска злоба;
Отчаянье, востав из гроба,
Его Возникнут поражать.
Иной, гордыней вознесенной,
С высот фортуны полетит;
Ругательств жертвой став презренной,

Сей вкусит лести яд коварный,
Увидит взор неблагодарный,
Имеющийся слезам других,
Грызенье кровью обагренно,
Безумство дико, разъяренно,
И весь собор напастей злых.
Внизу, в долине лет глубокой,
В дали скелетов зрится тьма;
Семейство смерти прежестокой
Страшнейшее, чем смерть сама;
Один недуг крутит составы,
Жжет жилы, в нервы льет отравы,
Другой органы жизни рвет;
Полк грозный бедность замыкает,
На душу хлад распространяет,
А старость в след за ним течет.
Стенать нас жребий осуждает,
Равно подвластны мы Судьбе:
И кто о ближнем сострадает,

На что предузнавать ненастье?
Придет немедленно нещастье,
Блаженство, будет прочь спешить.
Изчезнет рай, и вкупе младость;
И где неведенье есть сладость,
Там буйство есть ученым быть.

(*) Училище, в коем Автор учился; сею Одою воспоминает он о днях своего юношества.

(**) Гейнрих VI, Король Аглинский, был учредитель славной Итонской Коллегии.

(***) В Англии дети забавляются, гоняя напрерыв обруч палочками.

ОДА IV.

К превратности судьбы, или к напасти.

Юпитерова дщерь, неумолима Власть,
Смирительница душ, наставница полезна!
Чрез разны опыты твоя рука железна
Наносит добрым скорбь, а злым сердцам напасть.
Во адамантовых твоих цепях жестоких,
Роскошный познает ничтожество утех;
Вельможа, с почестей низверженный высоких,
Вотще терзается оставленный от всех.

На землю дщерь свою, священну Добродетель:
То вверил Он тебе сей дар Его щедрот,
Чтоб ты произвела спасительный в нем плод.
Наставница! твои суровые советы
Терпению ее учили многи леты;
В печалях и бедах ты ей дала познать,
Что должно, скорбь терпя, нещастным сострадать.
Куда ни обратишь свои ужасны взоры,
Бегут от них пиры и шумные соборы;
Веселость буйная, безмерный дикий смех,
Свободу нам дают в добре искать утех.
Едва пришла напасть, лице свое скрывают
И временны друзья и подлые льстецы,
К чертогам знатным путь поспешно обращают,
Любимцам щастия идут сплетать венцы.
Наука, черною одеждой облеченна
И в размышлениях восторга погруженна,--
Во след тебе рукой задумчивость ведет,
Которая молча, потупя взор идет;

И милосердие, нещастных нежный брат;
Смиренное своих погрешностей Признанье,
Чувствительность в слезах исполненных отрад.
Богиня грозная! смягчи твои законы,
Когда главы моей коснешься ты рукой;
Явись не в образе ужасные Горгоны,
Не окруженная свирепою толпой,
С какой приходишь ты к безбожникам смятенным,
Когда ты голосом громовым их зовешь,
И с воплем, будто бы из гроба извлеченным,
Отчаянье, болезнь и бедность к ним ведешь.
Приди ко мне с лицем спокойным и приятным!
Согрей меня лучем смиренья благодатным;
Ты с сонмом мудрости придти ко мне спеши,
Нe к уязвлению, к смягчению души.
Возжги щедрот во мне ты искру потушенну;
Учи меня любить, болезновать, прощать;
Учи природу знать мою несовершенну;
Что хуже я других, что смертен, дай познать!

Успехи Стихотворства.

ОДА ПИНДАРИЧЕСКАЯ.

О лира громкая! востань из усыпленья,
И струны покори всем силам восхищенья.
Стремись к Пермесу ты, к волшебным тем струям,
Дающим нову жизнь безчисленным ручьям (*),
Где многие цветы в них жажду утоляют,
И запах свой и вид блестящий получают,
Межь них течет ручей Гармонии драгой,
Любезной, сладостной, приятной и златой;
Проходит он луга и царствие Цереры,
Катяся в долы с гор чрез пропасти, пещеры.
Дивимся плещущим льющимся видам,
Которых слышен шум по стогнам и полям.
Царица душ (**), тебе смиренно покоренных,
Мать сладких голосов, согласно съединенных -
Гармония! где твой волшебный слышен звук,
Там страсти все молчат, бежит грызенье скук.
Свирепый бог войны, на грозной колеснице,

И мечь кидает свой, хоть к брани он кипел.
Сидящий при ногах Юпитера орел,
Очарованиям твоих согласий внемлет,
И крылья опустя, во сне приятном дремлет (***);
Не страшен больше он, взор молний не родит,
Когда твой сладкий звук по воздуху гремит,
Песни, пляски (****), все послушно,
Где лишь твой раздастся глас;
И летит единодушно
Хор Амуров тот же час;
Игры, Смехи, свившись кругом,
Топчут травку под собой;
То гоняясь друг за другом;
То стеснясь опять толпой,
Помнят скорые их ноги
Мер твоих уставы строги*
Вдруг сладкий звук гласит Царицы приближенье,
Ей в стречу Грации спешат на поклоненье.
Поднявши руки вверх, уже она летит,

Являет нежна грудь и вид щеки багряный,
Желаний сладкий огнь, и свет любви румяный.
Коликим человек подвержен злым бедам!
Печалям, бедности, заботам и трудам,
Болезням, горестям, слезам, тоске, стенанью!
Едина смерть творит конец его страданью...
О лира! заглуши звук жалобный сих слов!
Потщися оправдать устав Отца богов,
Скажи: он Муз драгих послал во утешенье;
Он тиху ночь с росой нам дал в успокоенье;
Зловещим птицам он, виденьям и мечтам,
Хоть волю дал летать по синим небесам,
Но те скрываются под мрачными тенями,
Как Гиперьон взойдет с блестящими звездами.
В странах (*****), которых ввек не греет солнца взор,
Где чудны здания стоят из льдистых гор,
Проникла Муза мрак лучем благословенным,
И нову жизнь дала во хладе там рожденным.
Хилийския земли у дальних берегов,

Там слушает она, как дикими певцами
Поется сладка песнь не мерными стопами
В честь смуглых прелестей, пернатых их красот.
Во всех местах, куда направлен Музы ход,
Ей следует восторг, со славой сопряженный,
Непобедимый дух и Фебов огнь священный.
Леса Делфийски дики, мрачны (******)!
Эгейски пышны острова!
Поля, где мягкая трава
Иллиса пьет струи прозрачны,
И где Меандр, виясь дугою,
Гармонию раждал собою!
Замолк гремевший в вас согласных эхов звон;
Вы немы! - слышен там единый вопль и стон,
Где Фебовым огнем всех гор верхи пылали
И вдохновение повсюду изливали;.
Где ветвь тенистая, где каждый водный ключ,
Торжественно шумя, Парнасский лили лучь.
Доколе девять сестр, презревши Греков негу,

Несносна пышность им в роскошных тех странах,
Равно как и порок, томящийся в цепях.
Когда же Лациум не принял их закона,
Прешли оне к брегам приморским Албиона.
От солнца в далек, от легких ветерков,
Где тихий Севон льет свои кристальны воды,
Лежал на мураве любимый сын Природы (*******)
Сия всесильна, мать, поднявши свой покров,
Открыла зрак ему величественный, важный;
К ней руки протянул младенец сей отважный.
Она ему рекла: прими те кисти ты,
Которых яркие и светлые цветы
Должны начерпывать весны красы драгие;
Тебежь принадлежат сии ключи златые:
Сей двери радости возможет отверзать;
Тот чувства возбудит и трепета и страха;
Сей тени мертвые из их воздвигнет праха;
Тот слезы жалости принудит проливать.
Но более его, се новый Дух летит (********),

Прешедши мест, времен, пределы обычайны,
Стремится созерцать небесной бездны тайны,
Где пред Царем Царей сафирный огнь горит,
Где Ангельский собор потупя взор стоит;
Туда он возлетел, но светом утомленный,
Закрыл глаза свои, в мрак ночи погруженный (*********).
Воззрим на Дрейдена! Хотя и ниже он,
Однако вознесясь он славы над полями,
Везется гордыми эфирными конями;
От звука их шагов раздался гром и стон.
Внемли его руки ты в лиру ударенье!
Над головой его блестяще вображенье
Из урны на него льет множество даров
И мыслей дышущих и огнь горящих слов.
Увы! не стало их! умолк их глас священный,
О Муза! что за Дух, толико дерзновенный,
Прервал твой сон? сей Дух о славе не радел,
Ни Фивского орла крыл гордых не имел,
На коих он несясь в пареньях неизвестных"

Но Музой озарен, сей Дух младый сиял,
И несколько картин блестящих начертал.
Не тщась пищать себя чужих умов лучами,
Желает плавными всегда идти путями;
И вышед из границ совсем простых умов,
Хоть ниже славных он, но выше гордецов.

(*) Автор описывает здесь разные источники и отрасли Стихотворства, одушевляющого все то, что к нему приближается.

(**) Могущество Гармонии ко успокоению кипящих страстей. Многия мысли в сей Оде заимствованы от первой Пифической Оды Пиндара.

(***) Сие есть подражание некоторым прекрасным стихам первой Пифической Пиндаровой Оды.

(****) Сила Гармонии над стройными телесными движениями, составляющими прелесть всякой пляски.

(*****) Влияние Стихотворческого духа даже на дальние дикие и необразованные народы, доказывающее, что Стихотворство неразрывно сопряжено с натурой человека, с его страстями и добродетелями. В сем убедиться можно по существующим известным отрывкам стихотворений Эрзов, Норвежцов и Вельхов, и по песням Лапландцов и Американцов.

(******) Стихотворство перешло из Греции в Италию, а из Италии в Англию. Чаусер знал творения Данта и Петрарка. Граф Сурей и Томас Виет путешествовали по Италии для образования своего вкуса. Спенсер много подражал Италианцам, от коих также и Мильтон заимствовал. Но сия школа кончилась, и возникла новая, а именно образцы Французские, коим с того времени постоянно последовали.

(*******) Шакеспир.

(********) Мильтон.

(*********) Всем известно, что Мильтон ослеп.

ОДА VI.

Бард.

ОДА ПИНДАРИЧЕСКАЯ.

Примечание. В Гальской земле существует общее принятое предание, что Эдуард И, соверша завоевание сей земли, повелел умертвить всех Бардов, в его руки попавшихся. Сие предание подало материю к следующей Оде.

"Погибни, лютый Царь! - ты смертных стал отравой!
"Да трепет, срам, твои постигнут знамена,
"Которые, горбясь победою кровавой,
"Ругаясь воздухом, подъялись как стена.
"Ни светлая броня, ниже твой щит блестящей,
"От ужасов ночных тебя не оградят;
"Внутри тебя вопит глас громкий и разящий,
"Что Камбрия в слезах тебя клянет стократ."
От сих ужасных слов потрясся шлем пернатый
На Эдуардовой гордящейся главе,
Когда высоких гор презрев крутые скаты,
Над бездной войско он отважно вел свое.
Сам Глостер (*), изумлен от страха, стал безгласен,
А храбрый Мортимер (**) всей силой возопил:
К оружию, друзья! - сей час нам всем опасен!--
Он острое копье с сим словом опустил.
На каменной скале, до облак возвышенной,
Котору водопад яряся окроплял,
Пиит, во мрачную одежду, облеченной,
С глазами мутными, горящими, стоял;

(**) Эдмонд Мортимер, Лорд Вигморский, они оба были владельцами границ Гальских, и вероятно, что они сопутствовали Королю в сем походе.

(***) Смотри Оду VIII, где объясняется, что сия ткань значит.

(****) Изабелла Французская, неверная жена Эдуарда II, содействовавшая его смерти.

(*****) Торжество Эдуарда VI, и порабощение Франции.

(******) Смерть сего Короля, который был оставлен от детей своих, и даже в последния свои минуты окраден придворными своими и любовницами.

(*******) Принц Эдуард, известный под именем Принца Черного, и умерший прежде отца своего.

(********) Воспоминание разных пышных праздников и великолепия Рихарда II; смотри Фруасарда и других современных Писателей.

(*********) Многие утверждают, что Рихард II умер от голода и жажды.

(**********) Относится к бедствиям междоусобных браней Домов Иоркского и Ланкастерского.

(***********) Многие утверждают, что Генрих VI, Георгий Герцог Кларанский, Эдуард V, Рихард Герцог Иоркский, и многие другие, тайно умерщвлены в башнях Лондонских.

(************) Маргерита д'Анжу, жена примерного мужества, употреблявшая все силы ко спасению её мужа и сохранению его короны.

(*************) Генрих V.

(**************) Роза белая и роза красная были девизом двух Домов, Иоркского и Ланкастерского, составлявших в Англии две противные факции.

(***************) Кабан серебряный был эмблема Эдуарда III, от чего он известен был под прозванием Кабана-

(****************) Элеонора Кастильская умерла вскоре по завоевании Гальской земли. Всем известен геройский опыт её любви к супругу; и поныне еще в Дортгамптоне и других местах остались памятники горести и соболезнований сего Государя о её смерти.

(*****************) Принято было некое поверье в Гальской земле, будто Царь Артур и поныне живет в стране волшебнице, и что он некогда должен паки вступить на Великобританский престол.

(******************) Мерлин и Талиесин два славные Барда провещали, что Велхи паки получат сей остров во владение; что и казалось быть исполненным в доме Тудорском.

(*******************) Талиессин, глава Бардов, процветал в 6м столетии; творения его и поныне сохраняемы, и память его в великом почтении у его соотечественников,

(*********************) Шакеспир.

(**********************) Мильтон.

(***********************) Последование других Стихотворцев, живших после Мильтона.

ОДА VII.

На вступление Герцога Графтона в должность Канцлера,

управляющого Кембриджским университетом.

NB. Сия Ода, положенная на музыку Донитором Рендалем, была пета в самый- день сего вступления в большой Сенатской зале к Кембридже, Июля 1 дня 1769 года.

Беги отсель с твоим собором,
Бог шумной роскоши, пиров!
Невежество, с потусклым взором,
И леность, тяжкий бичь умов!
Бегите прочь беды суровы,
Рабы лобзающи оковы!
Вам быть не должно в сих местах.
Да в сих пределах правды, чести,
Не слышен будет голосе лести -
Змии, таящейся в цветах!
Да зависть вредным дуновеньем,
Ниже корысти горький яд,

Селенья Муз не осквернят!
Где слышны лирны громки звуки,
Там токмо чистые Науки
С очами светлыми живут:
Оне блестящими лучами,
Имея силу над умами,
Сие Святилище брегут.
Какой глас кроткий и священный
С эфирных стран ко мне летит?
Где мудрый, светом озаренный,
Где Бард божественный седит;
Где малое число избранных,
От Муз дарами увенчанных,
Известных всем странам земным;
Они хоть райский мир вкушают,
Но те места благословляют,
Где свет Наук открылся им;
Где в новы души им вливался
И огнь ума, и лучь доброт!--

От Струн Мильтоновых с высоте.
С ним хор небесный соединился;
Невтон смиренно приклонился,
И в глубине всех дум своих
Главой седою помавает,
И снисходительно внимает,
Что я пою в стихах моих:
"Леса приятные и мрачны,
"Влекущи к мыслям бодрым дух!
"Где Кем (*), лия струи прозрачны,
"Пленяеш кротким шумом слух;
"Где часто я, взошед на гору,
"Встречал всходящую Аврору;
"Где также в тишине ночной
"На лунные лучи сребристы
"Взирал сквозь ветви я тенисты,
"Сидя с Природой и С собой."
Но се грядет соплетши куки
Собор Владык, Царей земных,

Покровом, сенью были их!
Там Эдуард (**), держащ лилею,
Мария (***) с горестью своею
В день брака ставшая вдовой;
Там вижу Клару (****) знамениту,
Ведет рукою Маргериту (*****)
И Розу Белую (******) с собой;
Там оба Гейнриха за ними (*******),
Один с страдальческим венцем;
Другой стараньями своими
Умевший Римской снять ярем;
Их слава, радости и слезы,
Пиры и пышные трапезы
На век изчезли, будто игла.
Но мир их подвигов свидетель;
Живет за гробом добродетель,
Живут похвальные дела.
Все, вой милость проливали
На Грантски (********) тучные поля,

Чем наша славится земля,
Все с нами вкупе веселятся,
Своим присутствием стремятся
Торжествовать сей день и час;
С эфира песни раздаются,
На крыльях легких к нам несутся,
Я слышу их священный глас:
"Что суть величие, забавы?
"Что пышность, почести, хвала?
"Ничто! - но ввек достойны славы
"Добром сияющи дела!
"Их памятники лучезарны
"Сердца потомства благодарны
"Возвысят к самым небесам.
"Весны дыханье нам приятно,
"Но сладостней его стократно
"Благодаренья фимиян!"
Но се другая Маргерита (*********)
Летит на облаке златом.
"мой сын! сих стран защита!
"Тобой прославится наш дом;
"Ты разумом, душей великой
"Найдешь цветок презренный, дикой,
"Его на пользу обратишь;
"И грубой коркой покровенный,
"Алмаз открывши драгоценный,
"Его в корону водрузишь.."
Ты видишь, Гранта представляет
Тебе цветущий свой собор!
Не робость ею управляет,
Она возводит смело взор;
Гнушаясь лести подлым кликом,
Сердечным, искренним языком
С тобою просто говорит;
И дух твой зная благородным,
Сим гласом твердым и свободным
Она твой слух не оскорбит.
Сия, Святилище, вручает
Тебе венец от чистых Муз,

Священный с ними твой союз.
Ты здесь приемлешь силу власти,
Твоей сорадуются части
И небо вкупе и земля;
Безплотны духи торжествуют,
И человеки ликовствуют,
Твое избрание хваля!
Со бдящим оком, с твердым духом,
Иди стезею дел благих!
Не уважай народным слухом,
Ни грозным шумом волн морских;
В трудах великих, благородных,
Не бойся камней ты подводных;
Звезда Брауншвейгска над тобой!
Глубоки бездны не опасны,
Где чисты все дела и ясны,
Где лучь её блестит златой.

(*) Река Кем, от коей Кембридже получил имя.

(**) Эдуард III, присовокупивший лилии к Аглинскому гербу, и учредивший Коллегию Троицы в Кембриджском университете.

(****) Графиня Клара, учредительница Кларского училища, называемого Clara Hall.

(*****) Маргерита д' Анжу, супруга Гейнриха IV, учредительница Коллегии (Королевиной. Авторе пел её верность в предыидущей Оде.

(******) Елисавета Видвиль, супруга Эдуарда VI, называлась Белою Розою, по произхождению её от Иоркского Дома; она утвердила и усовершила учреждение Маргериты.

(*******) Гейнрих VI и Гейнрих VII; первый учредил Королевскую Коллегию, а вторый оказал отличные благотворения Троицкой Коллегии.

(********) Гранта, древнее имя Кембриджа.

(*********) Маргерита, Графиня Ришмонд, мать Гейнриха VII, учредительница двух Коллегий: Христовой и св. Иоанна.

Автор имел намерение, с помощию приятеля своего, издать Историю Англинского Стихотворства. Он хотел в самом вступлении представить некоторые опыты Стихотворческого слога и вкуса, в древния времена владычествовавших как у соседственных Англии народов, так и завоевавших оную после, и могущих почитаться предками Англичан. Следующия за сим три сочинения составляют часть сего собрания; но он потом отложил сие намерение, а паче узнав, что некто прославившийся как своим вкусом, так и исследованиями древностей, знаменитый ученый Муж предприял таковое точно издание.

Здесь прилагается предание, относящееся к первой из сих Од.

* * *

В первомнадесять столетии, Сигар, Граф Оркадских островов, перешел в Ирландию с флотом и сильным войском для подания помощи Сигтригу, прозванному Шелковою Брадою, имевшему тогда войну с тестем своим Брияном, Королем Дублинским. Сей Граф был побежден, и все войско его разсеяно, и сам Сигтриг был близок к таковой же участи; но неприятель потерял гораздо более смертию Брияна, убитого в сем сражении. В день Рождества, в который оное происходило, житель Кайтнеса в Шотландии усмотрел в некотором разстоянии несколько человек, скачущих на лошадях к горе, в которую, как показалось, они сокрылись. Любопытство побудило его за ними следовать, и он увидел сквозь разселину в пещере двенадцать исполинской величины женщин. Оне все заняты были около стана, и работая на оном некую ткань, воспевали ужасную песнь, за сим следующую. Доверша сию ткань, оне разорвали ее на двенадцать частей, из коих каждая взяла одну; после чего женщины во всю прыть поскакали,шесть к северу, а шесть к югу.

То были Валкириуры, баснословия Готического богини, состоявшия в услужении Одина и Водина. Имя их означает их должность, и изъявляет поставленных для выбора воинов, предопределенных на смерть. Оные богини сидели на быстрых конях, держа в руках обнаженные мечи. В самом жару сражения избирали оне долженствовавших быть убитыми; потом провождали оне их в палаты Одиновы, называемые Валкала, а иначе рай неустрашимых; - там присутствовали оне при пиршестве сих Героев, и в рогах подносили им мед и крепкое пиво.

ОДА VIII.

Сестры злощастия.

Подражание языку Норзскому.

Подлинник сего Стихотворения находится в сочинении, называемом Оркады Термода Торфея; напеч. в Копенгагене 1697, in folio; также он есть и в Бартолине.

Гром палящий ударяет!
Адский стань у нас в рудах;
Вождь железный упадает,

Стан из копий съединенных,
Участь будем ткать на нем
Тех героев дерзновенных,
Коих в бездну понесем.
Ткань ужасна возрастает
Из растерзанных частей,
А подножье подкрепляет
Куча собранных костей.
Вместо берд кровавы стрелы
Вдоль по ниткам шум творят;
Царский мечь сии пределы
Над собой грозящий зрят.
Миста черна и ужасна
Не страшится работать;
С Гиддой силится согласно,
Ткань победы соплетать.
Прежде солнца захожденья
Свист от стрел и звук мечей,
Шлемов треск и сокрушенья

Мы докончим ткань кроваву,
Для войны откроем след;
Пусть друзья, сретая славу,
Ищут смерти и побед.
Мы на сей стёзе багровой
По шагам судьбы летим,
И Царя в войне суровой
Мы от смерти защитим.
Кровь, убийство в нашей власти;
Можем также мы щадить.
Се он жив среди напасти!
Время ткань войны свершить.
Кто в стране сухой и дикой
Был сокрыт и заключен,
Тот, став Царь страны великой,
Будет славой облечен.
Пал сей Граф непобедимый,
Кровью землю обагря;
Чтож? - но рок неумолимый

Еирина (*) огорчится,
Потерявши в нем отца;
Долго плачь её продлится,
И возстонут все сердца.
Ужас рощи покрывает,
Пар сраженья солнце тмит;
Время рока наступает,
Ткань готовая стоит.
Слава нам, сей труд свершившим!
Станем громко возвещать:
Радость войскам победившим!
И Царя их прославлять.
Смертный! тайну зрев судьбины
Песни в памяти храни.
Вы, Шотландския долины!
Повторите их в дали.
Мы поспешно удалимся
На крылатым сих конях;
В поле ратно устремимся,

(*) Древнее имя Ирландии.

ОДА IX.

Сошествие Одина.

Взято с Норзского языка.

Подлинник находится в Бартолиновом творении, называемом причины презирать смерть. Печатана в Копенгагене 1689 года, in 4.

  Встает поспешно Царь могущий,
  Седлает черного коня;
  И в мрачный путь, во ад (*) ведущий,
  Пускается в начале дня.
  Лишь мрачный пес (**) его приметил,
  Отверз кровавую гортань;
  Его ужасным ревом встретил,
  И с ним готовился на брань;
  Зубами страшными скрежещет,
  Из глаз горящи угли мещет,
  Его стремяся ужаснуть.
  Героя сердце не трепещет,
 
  Земля колеблется, стенает;
  Но он отважностью своей
  Тех мест ужасных достигает,
  Где адских девять зрит дверей.
  Приходит к двери он восточной;
  Обросшу мхом гробницу зрит,
  Где несколько веков лежит
  Прах тленный девы непорочной,
  Имевшей прорицанья дух.
  Царь взор на север обращает,
  Волшебный круг начертавает,
  И говорит нарочно в слух
  Слова, имеющия силу
  Проникнуть мрачную могилу,
  Нарушить мертвых крепкий сон.
  Вдруг слышит он подземный стон,
  И речь печальную, унылу:
   Прорицательница (***)
 
  Какой волшебный звук чудесный
  Нарушил в гробе мой покой?
  Кто тень печальну огорчает,
  Ее из мрака извлекает?
  Кто сон прервать дерзает мой?
  Уже давно зима снегами,
  И лето знойной теплотой,
  И громы с градом и дождями
  Над сими действуют костями;
  Но не принудили их встать:
  Ктожь смеет тень мою призвать?
   Один.
  Пришлец и Странник незнакомый,
  Сын воина, судьбой влекомый,
  С тобой желает говорить;
  Тебя он может известить
  О всем, что делают живые;
  А ты открой теперь ему
  Деяний преисподних тьму (****).
  На что здесь чаши золотые?
 
  Здесь ложе пышнодрагоценно?
   Прорицательница.
  Чистый сок пчелы кипит
  В сем сосуде сокровенный;
  Щит златый над ним висит;
  Вкусит Балдер дерзновенный,
  Вкусит он питья сего;
  Но близка и смерть его.
  Знают скорбь и неба чада -
  Смерть одна моя отрада.
  Тяжко мне вещать с тобой,
  Дай костям моим покой.
   Один.
  Расторгни слов твоих неясность,
  Востань и дай ответ един;
  Скажи, открой ты мне опасность,
  В какой Одинов будет сын?
   Прорицательница.
  В Годеровой руке его всей жизни мера;
  А брат его во гроб низвергнет и Годера;
 
  Ты дай моим костям покой.
   Один.
  Совершай мое веленье!
  Встань, и паки дай ответ:
  Кто отмстит за преступленье,
  Кто Годера кровь прольет?
   Прорицательница.
  Жена свирепого Одина
  Родит в пещерах мрачных сына,
  Который до своих густых и черных влас
  Рукой не будет прикасаться,
  Водой не будет омываться,
  И к солнцу обращать своих не будет глаз,
  Доколе тот наступит час,
  В который шлем надев блестящий,
  Он узрит на костре Годеров труп горящий.
  Но, ах! язык немеет мой;
  Оставь меня, дай мне покой.
   Один.
  Открой еще свои зеницы;
  Скажи, какие предо мной,
 
  К земле своей склоняют лицы,
  Терзают локоны власов,
  И белый рвут с себя покров?
  Скажи мне скорби их причину?
  Тогда тебя совсем покину.
   Прорицательница.
  Не странник ты Простой:
  Ты Царь, ты Витязь, ты Герой,
  Ты отрасль племени Царева!
   Один.
  И ты, не вдохновенна дева,
  Не можешь блага провещать;
  Ты грозных Исполинов мать (******).
   Прорицательница.
  Скажи, чтобы никто из всех живущих в мире
  Меня не вопрошал,
  Чтоб даже самый Царь в порфире
  Покоя моего нарушить не дерзал,
  Доколе Лукковы (*******) оковы разрушатся,
  Связующи его чрез несколько веков;
 
  Когда вселенной всей средь тресков и громов
  Низвергнется строенье
  И все чрез огнь падет в конечно разрушенье.

(*) Древнее Готическое предание повествует, что многие храбрые воины, для узнания о судьбе своей, отваживались спускаться в некое отверстие, будто бы на земле существующее, и ведущее к Нифлеймру, или аду Готических народов. Сей ад, по мнению их баснословия, состоял из 9 миров, определенных в жилище для умерших от болезни, старости и другого рода смерти, кроме скончавших жизнь на сражении. Сия Ода повествует о вышеписанном отважном в ад схождении Одина, Царя Готфского.

(**) В книге, называемой Эдда, описывающей баснословие Готическое, сему псу дано имя Манагармар, и сказано про него, что он питался жизнию людей, при последнем издыхании находящихся.

(***) По Готическим преданиям, женщины имели дар предсказывать будущее; иные из них выдавали себя за волшебнице и отгадчиц. Таковые ездили по разным местам, и везде принимаемы были со изъявлением им величайшого почтения и чести. Имя их было Вольва, Сейдкона, или Спакона. Одеяние Торбиорги, одной из сих прорицательнице, описано весьма подробно в Бартолине, кн. III. гл. 4. стран. 688. Она имела голубую одежду, со множеством драгоценных камней; ожерелье стеклянное, и шапку из кожи черного ягненка, подбитую кожею белой кошки. Она опиралась на медный жезл, на коем было яблоко, дорогими каменьями украшенное; сверх того, по обычаю Гунов, имела на плече перевязку, на коей висел мешечик с волшебными орудиями. Обувь её была из жосткой телячьей кожи, и перевязывалась ремешками, сквозь медные шарики продетыми; перчатки на ней были из кожи белой кошки, мехом внутрь и проч.

Сих волшебнице называли также Фиолькинги, или Фиолькунуг, то есть, много знающия; также Визинда-Кона, то есть, жена прорицания, и Норнир, общее имя Парк.

(****) Один, как видно из сей Оды, безпокоился о участи своего сына Балдера, видевшого сон, предзнаменовавший ему смерть. В книге Едда сказано, что он вскоре убит Годером, братом своим; а Годер убит сам Валием, сыном же Одина, от другой жены Ринды; и таким образом прорицание исполнилось.

(*****) Сии-то суть Норниры, или Парки, о коих выше было упомянуто; имя каждой было: Урда, Верданда и Скульда. Оне были раздавательницы добрых жребиев, так как имена их значат: прошедшее, настоящее и будущее; то вероятно, что оные почитались всегда невидимыми для смертных. А по сему когда Один, видя их, делает сей вопрос, то сам себе изменяет, и объясняет ответ прорицательницы.

(******) Здесь говорится об Ангербоде, коей имя значит прорицательница злощастия. Оная Ангербода, как говорит Эдда, имела от Лукка трех детей, а именно: Волка Фенриса, великого змия Мидгардского, и Гелу, кои все трое названы Исполинами, в сей дикой, но любопытной системе Готического баснословия.

солнце, все изчезнет; земля поглотится морем, а твердь пожжется огнем; сам Один погибнет со всеми божествами его семейства. Буде кто пожелает иметь подробнейшия сведения о сем баснословии, то может прочитать вступление в Датскую Историю Господина Маллета 1755 года, или Англинский перевод сего сочинения, в 1770 году изданный под названием: древности Севера. В оном Переводчик весьма благоразумно исправил некоторые ошибки, находившияся в подлиннике.

ОДА X.

Торжество Овена.

Отрывок, извлеченный из опыта о Вельшской Поэзии Г. Эвенса. Лондон, 1754 года.

Овен после отца своего Грифена получил в наследство Северное Гальское Княжество, в 1120 году. Баталия, упоминаемая в следующем стихотворении, происходила лет сорок после его вступления во владение оного Княжества.

Будь известен песнью плавной,
Овен скорый, сильный, славный f
Храбрых цвет, Героев кровь,
Честь Британии, покрове!
Тщетно злата не сбираешь,
И его не расточаешь;
Но с умом добро творя,
Сердце, дух явил Царя.
Войском славным нагруженные,
Вдрух шри флота к нам летят:
Ейрин (*) с Лохлином (**) спряженны,
Бранию тебе грозят;

Выграв ветр, стремятся к бою,
Птиц быстрей парят суда.
Вал пред ними убегает,
Пена клубом ударяет,
Стонет, зыблется вода.
Между тем Дракон (***), сын Моны,
Не колеблясь твердо стал;
Презирая все препоны,
Красный свой хребет подъял.
Слышны стали громы, трески,
И оружии светлых блески
Шум раздался на горах?
Мейнай (****), кровью напоенный,
Ток скрывает изумленный,
Трупы зря в своих струях.
Где взор Овена горящий,
Там хоругви огнь палит;
Где ударит мечь блестящий,
Враг бледнея прочь летит.

Горе тем, кто убегают!
Страх не должен духа стерть.
Идут с ними разрушенье,
Ужас, томное боренье,
И отважна, честна смерть.

(*) Древнее имя Ирландии.

(**) Древнее имя Дании.

(***) Дракон был гербе, или признаке Кадваладера. Сию фигуру носили все его потомки на своих знаменах.

(****) Река Мейнай.

ОДА XI.

Смерть Гоеля.

Сия Песнь, с Вельшского языка переведенная, есть творение Анеурима, называемого Царем Бардов. Он процветал около времян Талиесина в 570 году. Сия Ода извлечена из Годолина (смотри опыт Г. Эвенса, стр. 71, 72.)

Почто я не могу, подобно вод стремленью,
Спустишься с гор крутых в ярящихся волнах,
Дабы, приближася к Деирску ополченью,
Его разбить, прогнать, пожечь, разсеять в прах?
Любезный мой Гоель пал войском сим сраженный;
Надменность лет младых его низвергла в ров,
Мадока дщерию, не златом обольщенный,

Четырекратно сто из воинов отменных
К Хатретской ровнине приближиться спешат!
Из колец золотых, искусно соплетенных,
Признаки почестей на выях их висят.
Из чаш златых пиют пчелиный нектар вкусный,
Или волшебный сок, что дал им виноград
В надежде радостной, отважны и искусны,
Огнем к сражению и рвением горят.
Но все они умрут, а токмо лишь спасутся
Канон и Аерон, оставшися в живых;
Сквозь грозную толпу с опасностью прорвутся,
А я останусь петь и слезы лить о них.

Составляющие следующий за сим отрывок стихи, говорит славный Мезон в своих замечаниях на жизнь и сочинения Греевы, имеют все свойства высочайшого стихотворства. Ежели бы сие благородное предприятие совершилось, то смело сказать можно, что оно бы было одно из прекраснейших произведений ума человеческого. Грей весьма прилежно над сею Поэмою трудился, когда явилось сочинение, называемое: о разуме законов; прочитав оное, Грей сказал, что Монтеские упредил его в некоторых из лучших его мыслей, - а однакож Читатель увидит по сему оставшемуся отрывку, что сии два Писателя различествуют между собою в существенном пункте, то есть во влиянии земли и климата на общие нравы каждого народа. По некотором времени, Грею вздумалось паки приступить к своему сочинению, и посвятить оное самому Монтескию. Но смерть сего великого человека, случившаяся в 1755 году, удержала Грея от довершения его намерения.

Издатель почел за нужное включить здесь сие примечание в прозе, самим Греем на сей отрывок сделанное, и найденное по его смерти в его бумагах. Сие сочинение, изданное с некоторыми примечаниями Мезона, может подать достаточное понятие о образе разсуждения нашего Автора.

В сем сочинении намерение Автора есть, показать, сколь необходимо нужно просвещение и воспитание для благополучия человеческого. Поэма начинается двумя уподоблениями, что весьма необыкновенно; но Стихотворец оные выбрал нарочно для показания порядка, каковой он наблюдать будет в его разсуждениях. Сперва говорит он, что люди без воспитания подобны больным растениям, в холодной или безплодной земле состоящим; потом уподобляет он их растениям, не могущим ни цвести, ниже приносить плодов под суровым небом, так точно как и науки не могут возрастать, ежели не ободряются кротким правлением. Представя таким образом, два предложения, кои он доказать хочет, начинает он разсматривать разные оттенки свойстве, кои, говоря вообще, принадлежат всем человекам. Они ищут радостей, убегают скорбей, бывают благодарны за полученные благодеяния, желают мстить за обиду, и исполняют то силою или проворством. Они связаны взаимно общими ощущениями, и соучаствуют в печалях и радостях один другова. А когда весь человеческий род сходствует между собою в толиких нравственных почастностях, то откуда происходит различие народных характеров? Сей-то вопрос Стихотворец разсматривает. Для чего говорит он, некоторые нации являли решительную склонность к торговле и промышленности другия к войне и к грабежам, иные ко покою и забавам? для чего во все времена северные народы побеждали южных? для чего Азия изкони была седалищем деспотизма, а в Европе владычествует благородная непринужденность? Не ужели из сих примеров должны мы заключить что люди необходимо суть рабы перемен того климата, в коем они рождены? или должно предполагать, что в человеческом духе существует естественная сила, могущая стихии побеждать и одолевать? Как бы то ни было, но несомненно то, что люди от самого детства принимают впечатления их местного положения и климата. От сего-то горные жители, затверделые в трудах и приобыкшие к терпению, самым естественным образом воспитаны и приуготовлены для войны; а между тем жители долин и полей слабо сопротивляются нападениям, будучи изнежены спокойствием и изобилием. Сверх сего Египтяне, по сложению их земли и по необходимости учредить сношения между их городами во время разлития Нила, могли легко быть изобретателями внутренняго судоходства. Всеконечно необходимо долженствовали обратиться к торговле первые те, кои, яко Тирияне, жили на сухом и безплодном берегу, и были притесняемы каким либо тиранством от соседей; или такие, которые, яко Венецияне или Голлландцы, нашли себя принужденными искать убежища в болотах. Татарине, ожесточенный к войне суровым своим климатом, кочующею жизнию и безпрестанными борениями как для достания себе пищи и пития, так и для воспротивления своим врагам, по сему самому был удобен к покорению его богатых Соседей, чрез роскошь и негу разслабленных.

Но сие не служит доказательством, чтобы свобода и мужество, не могли обитать в южных климатах; ибо и того и другова Сирияне и Карфагенцы представили нам довольно благородных примеров; да и Арабы простерли свои победы столь же далеко, как и Татары; такожь и Риме в течений многих столетий отражал сии самые народы, кои по разслаблении его совершенно разорили обширное его владычество.

Подобно томному и слабому растенью,
Не получившему питанья от земли,
Лишенной теплоты, сил нужных к оживленью,
От коих корни бы и отрасли цвели,--
Так точно человек, живя в земле, природной,
Пребудет в сухости бездейственной, безплодной,
Когда не будет он воспитан, просвещен,
И благотворными трудами возращен,
Которые душе жизнь, силу сообщают,
Дают, всем. мыслям ход, и сердце согревают
Подобно как в стране, зимы где создан трон,
И добрая земля семян не воспитает,
Плодам раскрыть свой блеск претит зимы закон,
И резким стихиям цветов не поверяет:
Так тщетно в разумы дары ученье льет,
Коль правосудие с челом любезным, ясным

Прозябшим от наук растениям прекрасным
Когда разумною, но щедрою рукой
Обилия на них не льется дождь рекой.
А естьли напротив тиранства скиптр железный
Всевает страхе в сердца, отъемлет огнь умов:
То вянет сад наук приятный и любезный,
Надежды нет к плодам для будущих годов.
Прострем свой быстрый взор на сей позор обширный,
От точки, где начав светило дня свой ход,
От края в край течет, и льет на смертных род
Свой лучь питательный, животворящий, мирный;
Колико ни груба есть внешняя кора,
Какое ни былоб умов различно мненье,
Но небо, всех даров творя распределенье,
Дает участок всем и правды и добра.
Все люди, памятью и чувством одаренны,
Стремятся к радости, от скорби прочь бегут.
Воображением где.планы искаженны,
Разсудок в помощь там дает свой строгий суде.

И люди, ведая добра прямую цену,
К благотворящим им с поспешностью текут;
От злобных же врагов скрываются, бегут,
Иль силой козни их и сети отражают.
Других взаимные желанья съединяют,
Взаимно горести стремятся усладить,
Чтоб, с ближним скорбь деля, страданье облегчить,
Скажитеж, для чего во все сначала веки
В различных климатах различны человеки?
Здесь вяжут общества порядок, правый суд,
Законы мудрые, хранители спокойства,
С наукой съединясь, смягчают нравы, свойства;
Там трудолюбие, промышленность живут,
И ветрам и волнам законы подают.
Здесь сила действует, льет кровь на поле славы;
Там нега царствует, утехи и забавы.--
От Скифов (*) много раз, на робкий некий род
Повеял бурный ветр военных непогод,
И яко сильными, ревущими волнами!

Почасту воинство с Балтийских берегов (**),
В большой толпе людей с глазами голубыми,
Несло войну и смерть средь тресков и громов;
А Полдень, титлами пожертвовав своими,
Сим хищникам поля златые предает;
Со зверской радостью сей Норда сын суровый (***)
Зрит новы небеса и тихий ясный свет;
И розы Сладкий дух ему предмет есть новый,
Он виноградный сок из грозд висящих пьет.
Гордясь неволею, но игом преклоненна,
От взора Царского вся Азия дрожиш;
Европа между тем, спокойна и блаженна,
Тиранству Азии к себе войти претит,
И с огорчением, с болезнию взирает,
Что варварство её землями обладает,
Иль светлы небеса, иль солнца сильный зной
Удобны покорить внутри нас огнь живущий,
Подобно как лампад свет слабый издающий,
Бледнеющий, когда возстанет свет дневной.

Чтоб нервы укреплять и храбрость в дух вселить?
Или природа где во светлом одеянье
Там должно и добро лице от злобы скрыть?
Мысль слабая! душей стихии не владеют;
Её парение границ себе не зрит;
Когда она ценить величие умеет,
Коль знает вечный огнь, который в ней горит,
На крыльях мужества, разсудком озаренна,
Летят она, забыв покров свой слабый, тленный;.
Не страшны ей пески Ливийских жарких стран,
Не грозны ей снега, ни льдистый океан;
Душа в движенье все вокруг себя приводят,
И в силах умственных поставя твердый трон,
Чрез них чудесные способности находит
Разсудку покорять телесных сил закон;
Стихии бурные её покорны власти,
Она Владычица, Царица естества,
И покоря свои желания и страсти,
Она творится часть и образ Божества!

Пьет соки той земли, в которой кто рожден.
Как разное земле потребно удобренье,
Так каждый и климат во нравах впечатлен.
Где острые скалы, где горы каменисты,
Конечно там живет железный род людей,
Который, прочь гоня лучи познаний чисты,
Не нежен так, не тих, как жители полей,--
Где сильных мышцев рук потребно напряженье,
Чтоб землю твердую сохою раздирать,
Чтоб смело удержать свирепо наводненье,
Чтобы от ярости зверей себя спасать;
Там люди бодрые, к терпенью наученны,
То силою хранят, что им доставил труд;
Зря горы вкруг себя, как стены возвышенны,
Где вольность дикая с свободою живут:
То чувствуя себя без обузданья сильных,
Глядят с презрением на злак полей обильных.
Чему дивиться нам, что в тех странах горящих,
Где Нил на летнюю постелю воды льет,

Египту все дары обилия несет;
Что черный там народ, разкинув веслы смелы,
Или на парусах направя скорый путь,
Дерзает пролетать обширных вод пределы,
И даже на плотах не думает тонуть?
На них обширные он грады обтекает,
Которые вода повсюду окружает.

(*) Славнейшее из первых нападений Скифов на их соседов было произведено под предводительством Мадиеса, от сотворения мира. 3350 году, когда они при Сиаксаре царе Медов разорили Азию и ею овладели. Повествователи упоминают и о многих Других нападениях сего же народа, и о разорениях от него нанесенных, а паче же о приключившихся 252 года от Рождества Христова, во владение Галла и Волусияна. Кажется также и при Греческих Императорах Скифы продолжали свои обычные нападения. А в новейшия времена, сей же самый Необузданный дух разорения ими владел; и сии самые Скифы, под новым именем Татар, в разные времена нападали на Азию и на некоторые части Европы, как то было при Чингискане и Тамерлане.

(**) Разные Германские народы, обитавшие при Балтийском море, всегда отличалися частыми переходами с места на место, для искания лучшого климата и спокойнейшого жилища. Название: люди, с голубыми глазами, есть отличительная черта древних Германцов, которую Тацит и Ювенал заметили; первый говорит: их голубые и суровые глаза; а второй: чему дивиться, что у Германцов глаза голубые? Сатира 13.

(***) Отдав справедливость разительной и живой Поэзии, украшающей сие описание, не безполезно будет упомянуть здесь о некотором произшествии самим собою любопытном и доказывающем, сколь сие, описание справедливо. Нормандцы, пришедшие первоначально из Норвегии и Скандинавии поселяся в 912 году в Невстрию, названную потом Нормандиею, позваны были Гаймаром Князем Салернским, в южные части Италии около 1018 году. Посланники сего Князя по особому его наставлению взяли с собою великое множество цитронов и других редких плодов, чтобы доказать Нормандцам, сколько климат Италии тепел и прелестен. Он думал, и последствием мнение его оправдано, что сии чада зимы, прельстясь вкусом и запахом сих произведений, согласятся охотнее перейти в его землю. - В течении сего сочинение везде Автор свои картины, подобия и выражения заимствует от Поэзии; но мысли его извлечены из истории и наблюдения, как того требует существо сей Поэмы.

замке, в Сток Поджисе, что в Графстве Букском. Она по стихотворению пожелала узнать и самого Стихотворца; родственница её, девица Спид, и Госпожа Шауб, в то время у ней находившияся, предприяли доставить ей сие знакомство. Оне обе поехали посетить Стихотворца в уединенном жилище, в которое он удалился: не нашед его дома, оне оставили ему карту. Грей, по возвращении своем приятно удивленный толь лестным посещением, поспешил засвидетельствовать свою благодарность и почтение оным Госпожам; а так как сие, произшествие имело нечто романическое, то он вздумал описать оное в таком же тоне; почему он написал сию шутку стихами, какими пишут Баллады, и назвал ее: длинная повесть.

Впротчем сия безделка, написанная для шутки и единственно для увеселения вышеобъявленных Госпож, произвела в публике два действия совсем противуположные: одни почитали ее за пример остроты и веселости; другие называли смешением, похожим на нескладицу; и до ныне мнения о сем разделены. Грей, видя противоречия оных, не включил сего сочинения в первое издание его стихотворений, но после смерти его оно во всех изданиях напечатано.

ДЛИННАЯ ПОВЕСТЬ.

В Британском острове случилось,
Не помню, в городе каком:
Стоял большой старинной дом (*),
Б котором колдовство творилось
Чудесным некаким жезлом.
Гаттоны там и Гунтингдоны
Сим средством строили столбы,
Перилы, двери и фронтоны,
На коих пышные гербы
Блистали, также и короны
С фигурной резьбой золотой.
Окошки, малый свет дающи,
Проходы ни к чему ведущи,
Вились и гнулися дугой.
Стократ сих стен пространных житель,
Лет в пятдесят старик, седой,

Плясал с почтенною главой;
Его брада в кудрях густая,
Зелены банты, стройный стан,
Атласный, блещущий кафтан,
И шляпа острая, большая,
Умели сердце то тронуть
Царицы пышной и спесивой,
К которому напрасно путь
Искал Гишпанец горделивой.
И Папа сам уловкой льстивой
Не мог покорства ей вдохнуть.
Но чтож? едва мы начинаем,
А рифм, стихов, скопилась тьма;
Не ужь ли только делать знаем
Одне картины без ума?
И так был дом среди пустыни;
Пустились утром из него
Две знамениты Героини (***),
Не взяв с собою ничего;

Лишь платье шелково шумело.
Одна из Франции явилась,
И рок велел ей воевать;
Вдруг зависть на нее озлилась,
Ей тщась в убийстве подражать.
Другая, живость с остротою
Взяв ум, сатиру, вместо лат,
Умеет доброю душою
Их стрелы колки притуплять.
Не стану, как обыкновенно,
Хвалить огня её очей -
Мелисса имя ей военно!--
Кто нравиться не хочет ей?
Коляски, чепчиков пределы,
Скрывали ужас их мечей;
Оне таили остры стрелы,
Жалея глаз, сердец людей.
Молва устами Господина (*****)
(Об этом знает весь приход)

Которого его судбина
Вмешала к Музам в хоровод,
Как будто домовой пугает
Детей, старух, овец, телиц,
Коням, быкам хребты ломает,
Бьет яица и давит птиц.
Сии доносы утвердила
Живучи в замке Госпожа;
Изгнать его! - тотчас решила,
И Героинь вооружа,
Их в путь опасный отпустила.
Ни темнота кривых стезей,
Ни лес их в ужас не приводят;
Отважно к дому вдруг приходят,
Стучатся шумно у дверей.
Дрожит семейство изумленно,
Онеж смеются и поют;
То мать, то дочь попеременно
Толкают, щиплют и трясут!

Перескакали все ступени.
Преступника обыскан дом,
Его обходят весь кругом,
Углы, проходы, шкапы, щели,

Ни что не скрылося нигде
И сделан был осмотр везде.
Бумаги, ящики, фарфоры,
Все было взрыто без пощад;

И там найти злодея мнят;
Считая малой уже шашкой,
Хотят найти его под чашкой,
И мня, что тонок он, как прах,

Но Музы, слыша войск движенье,
Заботясь о его спасенье
И видя страшную беду,
Умели скрыть его в саду

Который не был на примете.
Так писано, кто хочет верь,
Оне не заперли ту дверь;
Пиит ужь смерти не боялся,

И в бездне углубляясь дум,
Внимал вдали военный шум.
Но радость скоро прекратилась,
Хоть он не верил ворожбам,

Но тализман остался там (*****).
Пиит увяз в загадке мрачной;
Ее решить умом стремясь,
Б среде увидел клей прозрачной (******),

Пиит сим столько изумился,
Увидя много тут чудес,
Что быстро в суд лететь пустился,
Как будто чорт его понес.

Признак дурной, он стал тужить,
Вручать себя Парнасску богу
И помощи его просить.
Бог Муз хотел -было вступаться,

Что стрелы верно сокрушатся
От силы толь прелестных глаз (*******).
Собрался суд, предстал виновный;
Ползут из мрачных разных нор (********),

Чтоб слышать грозный приговор.
Так точно в узком коридоре
Ночные тьмы в густых тенях,
Иль церкви некоей в притворе,

Являлись встарь те Дамы знатны
Ужасны, взору неприятны,
Марии грозной, мрачный круг
Готовый для её услуг

Все сняли шляпы перед ней;
Она с улыбкой поглядела
На всех собравшихся людей.
Бард, мня чрез хитрости быть сильным,

Воображением обильным,
Что могут Сквиб (********) и Грум (*********) сказать.
Но вскоре риторство простыло;
Лишь славный он собор узрел,

Он будто Маклин (**********) онемел.
Потом ворчать стал межь зубами:
"Хотя в зверинце я и был,
"Но под старинными древами
"Ни масла портить я не мнил,
"Ниже сражаться с петухами;
"Признаюсь в том, что я скроил
"Конечно два иль три сонета:
"Вина не так велика эта,
"Чтоб назван был я колдуном
"И чтоб наказан был судбм."
Зубами челяд скрежетала,
Суля Поэту много бед.
Вдруг Барыня с улыбкой встала,

Возможноль! женщины вскричали,
Какие ныне времена!
Все церемонии пропали,
Одна учтивость лишь нужна.

Со Стихотворцем, с мещанином
Знакому быть? и тот же час -
Быть так! скорей знакомьте нас!--

NB: Здесь недостает 500 стихов, о коих известно, что оные в манускрипте существовали, но по смерти Автора никак не могли отыскать тех листов, на коих оные написаны, и кои по видимому или выдраны, или затеряны. А за сим промежком было следующее окончание:

От тел нестройных нас избавь,
Которы с видом мрачным, важным,
Стихотворением протяжным,
Хозяйку муча тьмой затей,

(*) Господский замок Сток Поджис, принадлежавший тогда Графине Кобгам; виде здания, коего архитектура называется ныне Елизаветина, совершенно описан в сих стихах, так как и нравы странные того времени начертаны точным и веселым образом. Сей замок встарину принадлежал Графам Гунтингдонам и фамилии Гаттонов.

(**) Сир Кристоф Гаттон. Королева Елисавета возвела его на сие достоинство, по причине его статности и приятности лица, також и отличного его искуства в пляске.

(***) Читателю уже известно в Предуведомлении, кто были сии две Дамы, и описание их обеих сделано приятнейшим образом.

(****) Сказывают, что сей Господин, сосед и знакомец Гна. Грея по деревне, подосадовал зато, что Грей осмелился поставить его имя в сих стихах; а потому Грей оное изключил, а оставил токмо начальную букву сего имени.

совсем непонятным, однакож ежели читатель обратит внимание на главную идею и намерение всей пиесы, то думаю, что неясность вскоре изчезнет. Произшествие, толь маловажное и шутливым образом описанное, необходимо требовало некоторых чудесностей для украшения и оживления; следовательно Авторе должен был предпочтительно другим вымыслам принять волшебство духов и очарования, коим крайне верили в то время, когда сей замок созидался. Сам же себя Автор описывает яко злова духа, портящого домашнюю скотину и прочее, против которого Графиня Кобгам употребляет двух волшебнице, имеющих над ними власть. А посему в сей фикции пристойно было карту, оставленную ими на столе, превратить в тализман, о каковых древние писатели с подробностию повествовали.

(******) К вышеписанным волшебствам приплел Автор волшебный прозрачный клей, около коего были невидимые цепи, для уловления его и приведения на суде. Должно однакожь признаться, что люди, не ознакомленные с древними романами и со стихотворцами, по их образцу писавшими, не всегда будут одобрять сего рода шутливые сочинения.

(*******) Веселость сих стихов и последующих гораздо яснее, а потому и чувствительнее. Сам Приор не постыдился бы оные признать своими.

(********) Здесь воображение паки летать начинает, и воздымается в комическом своем парении столь же высоко, как оно прежде на лирических крыльях носилось. Тут хор, состоящий из женских духов и знатных старух, приходящих судить обвиненного Поэта, так точно, как духи Кадваллы и Уриена, соединяются с Вардом для мщения Эдуарду I в VI Оде; стезя воображения и в шутливом роде и в высоком бывает смелая.

(********) Камердинер.

(**********) Славный разбойнике, за неделю до сего повешенный.

(***********) Здесь оканчивается повесть; а восклицание, за сим следующее, свойственно нравам того времени.

ЭПИТАФИЯ

Госпоже Грей, матери Автора.

ДОРОТЕИ ГРЕЙ,

Вдовы нежной, и попечительной матери

Многих детей, из коих токмо один

Имел нещастие ее пережить.

Госпоже Кларк

Супруге одного Эпсомского Доктора, на мавзолее находящемся в Бекенгамской церкве, в Графстве Кентском.

Под хладным мармором, но сетующим слезно,
Лежиш друг верный, мать, почтенная жена;

Была чувствительна, нежна, кротка, верна.
Смерть грозна в ней нашла дух мирный, безмятежной,
Лишь чувствовавшу боль оставшихся в живых.
Невинный сын её своей улыбкой нежной

Какая часть отца, лишенного супруги!
Доколе будет он скитаться в жизни сей,
Без друга доброго, без нежные подруги,
Как будет он влачить своих остатки дней?

Но вздохи тяжкие и слезы безполезны,
Доколе время, всех разящее косой,
Печаль его, любовь, и жизнь умчит с собой.

ЭПИТАФИЯ

убитому при осаде Белиля в 1760 году.

Сия Эпитафия была сочинена по прозьбе Гна. Фридриха Монтагю, который имел намерение оную велеть вырезать на памятнике в самом Белиле, где Г. Вилиамс был убит; но некоторые затруднения воспретили произвести в действо сие намерение.

Здесь храбрый юноша в путях опасных славы
Мечем оборонял Британски чисты правы;

И зависти пред ним язык всегда немел.
Он в все в первый раз извлек свой мечь свободно,
И честь запечатлел он кровью благородно;
Любовь и радости, и мирный круге науке,

С неробкою душой, с горящими глазами
Он камни попирал Белильские нотами.
Сей камень, где твой друг в унынье слезы льет,
Сей камень о тебе всю повесть изречет.

сделанная

на сельское кладбище.

Ударил колокол (*); он вечер возвещаешь.
Стопами тихими стада идут горой;

Оставя размышлять меня во тьме ночной.
Все виды сельские вечерний мрак скрывает,
Безмолвие во всех простерлося местах;
Единый жук его жужжаньем прерывает

На башне сей, плющер и мохом покровенной,
Сова возносит вопль и жалобы к луне,
Что странники в своей прогулке дерзновенной
Встревожили ее в глубокой тишине.

Где множество бугров под мягкою травой,
Сокрытые в гробах лежат в могиле тесной
Деревни праотцы, вкушающи, покой.
Ни утра свежого приятное дыханье,

Ни резвой ласточки приятно щебетанье
Не могут пробудить уснувших в сих гробах.
Не будут пред огонь они в кружок сбираться,
Хозяйственны труды их больше не займут;

Их с ласками толпой встречать не побегут.
Сколь часто их серпу колосья покорялись!
Колико крат земля пахалась их сохой!
Как вёсело они к работе собирались!

Тщеславный! их забав и жизни не гнушайся;
Не думай презирать полезных их трудов.
Вельможа суетный! - внемли! - не отвращайся
От повести простой смиренных бедняков.

Ни гордость, коею мирской, богачь надут,
Ни что не оградит от; неизбежной части:
Все славные пути равно во гроб ведут.
Гордец! не укоряй их низостью породы,

Где повторяют звук священных пений своды
Во храме древнем сем, с простых его стенах.
Ни урна с надписью, ни памятник надменный,
Ни что в телесный дом души не возвратит;

И духа хладного звук лести не прельстит.
Тут сердце, может-быть чертог огней небесных,
Или глава лежит достойная венца;
Иль руки, что могли в согласиях прелестных

Наука временем, трудом обогащенна,
Не открывала им огромных книг своих;
От хладной бедности их пылкость утушенна,
Замерзли от нее и ум и живость их.

Во мрачных пропастях скрывает океян!
Сколь много есть цветов прелестных, несравненных.,
Лиющих запах свой среди пустынных стран!
Здесь может быть сокрыт, кто Гампдену был равен,

Здесь может быть Мильтон безмолвен и безславен;
Там Кромвель, кровь своих не ливший сограждан
Сената целого владея одобреньем,
Смеяться бедствиям, презрев угрозы злых,

И повесть дел своих читать в глазах других,
Сего им не дал рок, стеснивший круг их славы,
Но к преступлениям чрез то пресек им путь;
Он им не повелел чрез действия кровавы,

Он их не научил скрывать личиной лживой
Борения души, творящей с правдой брань;
Иль краску потушать невинности стыдливой,
Иль лирою платить порокам подлу дань.

Не ведали они тщеславия затей;
В покое дни вели спокойны и блаженны,
И шли в смирении начертанной стезей.
К защите праха их, над хладными костями

Простыми, сельскими украшенный стихами!
"Вздохни, вздохни о нас!" прохожему гласит.
Не надпись пышная, не громки возклицанья,
А начертание их возраста, имян;

Учащи умирать смиренных поселян.
Но кто же предавал забвенью молчаливу
И в самых горестях любезно бытие?
Кто мог не вспоминать жизнь бедну, иль щастливу?

Душа, оставя мир, друзей в нем видеть льстится;
Глаза смыкайся, хотят их зреть в слезах;
Из гроба вознестись природы глас стремится,
И прежним пламенем горит еще наш прах.

Потомству предая простую повесть их
Коль кто нибудь с тобой чувствительностью сходный
Похочет также знать судбину дней твоих:
То скажешь может быть: "старик с седой главою;
"Видали мы его на утренней заре,
"Как он топтал росу, и, скорою ногою
"Спешил, чтоб солнца всход увидеть на горе,
"Там часто он лежал под дубом сим тенистым,
"И в полдень под его покровом отдыхал;
"Там очи обратя к потокам вод сребристым,
"Журчание ручья задумавшись внимал.
"Он часто с горечью, казалось, улыбался;
"Там бродя по лесам, с собою он шептал;
"Почасту также он слезами заливался,
"Как будто бы в любви надежду потерял.
"Не стало вдруг его, хоть утро было ясно;
"Ни в лес он, ни к ручью, ни к дубу не пришел,
"На завтра, я везде искал его напрасно:
"Ни в поле я его, ни в роще не нашел.
"На третий день мы песнь услышали унылу,
"И с ней его несут ко храму погребать -
"Стихами скромными украсили могилу,
"В которых можешь ты судьбу его узнать;

Эпитафия.

Который щастием и славой был забвен;
Наука взор к нему с улыбкой обратила,
Задумчивость его печатью утвердила.
Он душу добрую, чувствительну имея,

Дал бедным то, что мог - лил слезы, их жалея;
В возмездье от Небес, ему дарован друг.
Да звук похвал доброт его не прославляет!
Забудьте также все погрешности его;

В надежде трепетной на Бога своего!

(*) В Англии есть древнее узаконение, чтобы звонить по вечера в колокол, в знаке того, чтобы гасили огни.