| Автор: | Гюго В. М., год: 1861 |
| Категория: | Роман |
X. Ессе Paris, ecce homo1
Резюмируем еще раз: парижский гамен в настоящее время то же, чем был когда-то римский graeculus {Грек (презрительно) (лат.).}. Это народ-дитя, у которого на лбу морщина вселенной. Гамен прелесть нации и в то же время ее недуг. И недуг, который нужно лечить. А чем? Образованием. Образование оздоровляет. Образование просвещает.
Все лучшее в отношениях людей и общества - результат влияния науки, литературы, искусства, образования. Воспитывайте людей, образовывайте их. Дайте им света, чтобы они согревали вас. Рано или поздно великий вопрос всеобщего образования заявит о себе с непреодолимым авторитетом абсолютной истины. И тогда тем, кто будет управлять, придется выбирать одно из двух: или сынов Франции, или парижских гаменов - яркие лучи света или блуждающие во мраке огоньки.
Гамен - олицетворение Парижа, Париж - олицетворение всего мира. Потому-то Париж - итог всего. Париж - кровля над всем человечеством. Этот удивительный город заключает в себе в миниатюре все старинное и все современное. Тот, кто видит Париж, видит как будто изнанку всей истории, с небом и созвездиями в промежутках.
В Париже есть свой Капитолий* - Отель де-Вилль, свой Парфенон* - собор Богоматери, свой Авентинский холм* - Сент-Антуанское предместье, свой Азинариум - Сорбонна, свой Пантеон - тоже Пантеон, своя Священная дорога* - бульвар Итальянцев, своя Башня ветров* - общественное мнение. Его майо называется хлыщом, его транстиверинец* - жителем предместья, его гаммаль - рыночным носильщиком, его ладзарони* - шайкой воров, кокни* - фатом.
Все находящееся где бы то ни было есть и в Париже. Торговка рыбой Дюмарсо не уступит зеленщице Эврипида, метатель диска Веян возрождается в канатном плясуне Фориозо, воин Ферапонтигон не отказался бы пойти под руку с гренадером Вадебонкером, старьевщик Дамасипп почувствовал бы себя вполне счастливым в нынешних магазинах старинных вещей, Венсен арестовал бы Сократа и, как Агора*, засадил бы в тюрьму Дидро, Гримо де ла Ренер изобрел бы ростбиф на сале, Куртилл - жареного ежа. Под куполом Арки Звезды* мы вновь видим трапецию Плавта, глотавший шпаги Песиль, которого встретил Апулей, глотает шпаги и теперь на Новом мосту, племянник Рамо и паразит Куркулион как нельзя более подходящая пара, Эртазил попросил бы Эгрфейля представить его Камбасересу, четыре римских щеголя - Алкесимарх, Федрон, Дьяволус и Агриппа - как будто все живы, и мы видим, как они спускаются с Куртиля в коляске Лабатю, Авл Геллий* стоял бы перед Конгрио не больше, чем Шарль Нодье перед Полишинелем. Мартон - не тигрица, но и Пардалиска не была драконом, шут Панталобус высмеивает и теперь в английском кафе гуляку Номентануса; Гермоген - тенор на Елисейских полях, а около него нищий Фразий, одетый паяцем, собирает деньги, надоедливый господин в Тюильри, хватающий вас за пуговицу, заставляет вас повторить через две тысячи лет изречение Фесприона: "Quis properantem me prehendit pallio?" {Кто меня, спешащего, хватает за полу плаща? (лат.) бедняка, купленная на пять лет, стоит взятого напрокат гроба раба.
Найдите хоть что-нибудь, чего не было бы в Париже. Все, что было в чане Трофония, есть и в сосуде Месмера*, Эргафилай воскресает в Калиостро, брамин Вазафанта воплощается в графе Сен-Жермене*, на кладбище Сен-Медар совершается столько же чудес, как и в мечети Умумиэ в Дамаске.
У Парижа есть свой Эзоп* - Майе*, своя Канидия* - девица Ленорман*, Париж вызывает духов, как Дельфы*, и так же пугается, когда они являются, он вертит столы, как Додона* треножники. Он сажает на трон гризетку, как Рим - куртизанку, и если Людовик XV хуже Клавдия*, то г-жа Дюбарри лучше Мессалины*. Париж создает небывалый тип, - этот тип существовал, и мы с ним сталкивались, - в котором совмещаются греческая нагота, еврейская скорбь и гасконская шутка. Он сливает в одно Диогена*, Иова* и Пальяса, одевает призрак в старые номера "Конституционной газеты" и создает Шедрюка Дюкло. Хоть Плутарх и говорит, что "покорность не смягчит тирана", Рим при Сулле и при Домициане* все-таки терпел и разбавлял водою вино. Тибр был Летой*, если можно верить несколько доктринерской похвале Вара Вибиска: "Contra Gracchos Tiberim habemus. Bibere Tiberim, id est seditionem oblivisci" {Против братьев Гракхов у нас есть река Тибр, а отведать Тибра - это забыть о мятеже }. Париж выпивает миллион литров воды в день, но это не мешает ему бить при случае в набат и поднимать тревогу.
Но, вообще говоря, Париж добрый малый и легко мирится со всем. Он не предъявляет больших требований к Венере, его Каллипига - готтентотка. Если ему смешно, он готов простить все. Безобразие его забавляет, уродливость - смешит, порок - развлекает. Если вы забавны, вам позволяется быть хоть негодяем. Даже лицемерие, этот верх цинизма, не возмущает Парижа. Он настолько образован, что не зажимает носа от писаний Базиля, а молитва Тартюфа так же мало оскорбляет его, как Горация "икота" Приапа. Каждая черта всемирного лика повторяется в профиле Парижа. Хотя бал в саду Мабиль и не похож на пляски на Яникульском холме*, но там торговка старым платьем так же жадно следила за девой Планезиум. Барьер-дю-Комба, конечно, не Колизей, но кулачные бойцы свирепствуют там, как будто в присутствии Цезаря. Сирийская трактирщица привлекательнее тетки Сагэ, но если Виргилий был завсегдатаем римского кабачка, то Давид д'Анжер, Бальзак и Шарле* так же часто посещали парижские кабачки.
Париж царит, и гении сверкают в нем. Адонай* проносится там в своей молниеносной колеснице о двенадцати колесах, Силен* появляется на своем осле, Силен - читайте Рампоно*.
Париж - синоним космоса. В нем совмещаются Афины, Рим, Пантен*, Сибарис* и Иерусалим. Все цивилизации находятся здесь в миниатюре, а также и все варварства. Париж был бы очень недоволен, если бы у него отняли гильотину.
капле на веселый парижский карнавал.
Примечания
1 Се - Париж! Се - человек! (лат.).