| Автор: | Гюго В. М., год: 1874 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
III. ГОЛОСОВАНИЕ
Говэн поднялся с места.
- Ваше имя? - спросил Симурдэн.
- Говэн, - ответил подсудимый.
- Ваше звание? - продолжал Симурдэн допрос.
- Командующий экспедиционной колонной на северном побережье.
- Вы находитесь в родстве или свойстве с бежавшим пленником?
- Я его внучатый племянник.
- Известна ли вам прокламация Конвента?
- Я вижу один ее экземпляр на судейском столе.
- Что вы можете объяснить по поводу этого декрета?
- Что я скрепил его своей подписью, велел приводить его в исполнение и сам составил то объявление, внизу которого значится мое имя.
- Выберите себе защитника.
- Я сам себя буду защищать.
- Слово за вами.
К Симурдэну снова возвратилась вся его невозмутимость. Только эта невозмутимость была больше похожа на неподвижность скалы, чем на спокойствие человека.
Говэн молчал, как бы собираясь с мыслями.
- Что вы можете сказать в свою защиту? - продолжал Симурдэн.
Говэн медленно поднял голову и, ни на кого не глядя, ответил:
- А вот что: одна вещь помешала мне разглядеть другую; доброе дело, увиденное мною вблизи, скрыло от взоров моих сотню преступных дел; с одной стороны, старик, с другой стороны, трое детей, все это встало между мной и сознанием моего долга. Я забыл про сожженные деревни, про опустошенные поля, про умерщвленных пленников, про добитых раненых, про расстрелянных женщин, про Францию, выданную англичанам, - и освободил убийцу отечества. Я виновен. Говоря это, я как бы свидетельствую против самого себя. Но это не соответствует действительности: я говорю за себя. Когда виновный признает свою вину, он спасает единственное, что заслуживает спасения, - свою честь.
- И вы больше ничего не можете сказать в свое оправдание? - спросил Симурдэн.
- Я могу только прибавить, что, будучи начальником, я должен был подавать собой пример и что так же должны поступать и вы, господа, как судьи.
- Какой пример вы подразумеваете?
- Смертную казнь. Я нахожу ее справедливой и даже необходимой.
- Садитесь, подсудимый.
казнь всякому, кто будет способствовать бегству пленного бунтовщика. В заключение он обратил внимание суда на значившуюся в конце афиши подпись: "Командующий экспедиционным отрядом Говэн".
Окончив чтение, фурьер-прокурор опустился на свой стул. Симурдэн, скрестив руки, сказал:
- Подсудимый, призываю вас быть внимательным. Публика, вы можете смотреть и слушать, но должны молчать. Вы имеете дело с ясным и точным законом. Сейчас будет проведено голосование; приговор будет вынесен простым большинством голосов. Каждый из судей подаст свой голос по очереди, вслух, в присутствии обвиняемого, так как правосудию нечего скрывать. Слово за старшим из судей. Ваше мнение, капитан Гешан.
Капитан Гешан, казалось, не видел ни Симурдэна, ни Говэна. Он устремил глаза на афишу, на которой был перепечатан декрет Конвента, и смотрел в нее, точно в бездну.
- В законе сказано коротко и ясно, - наконец, проговорил он. - Судья, в одно и то же время, и больше и меньше, чем человек. Он меньше, чем человек, ибо ему не полагается сердца; он больше, чем человек, ибо ему дан меч. В 414 году от основания Рима Манлий казнил своего сына, который провинился в том, что одержал победу без его позволения; нарушение дисциплины требовало наказания. Здесь мы имеем дело с нарушением закона, а закон должен стоять еще выше, чем дисциплина. Неуместное сострадание может подвергнуть опасности отечество. Полковник Говэн дал возможность бежать бунтовщику Лантенаку. Говэн виновен, я подаю голос за смертную казнь.
- Секретарь, запишите, - проговорил Симурдэн. Секретарь записал: "Капитан Гешан - за смертную казнь".
Говэн произнес громким голосом:
- Гешан, ваше мнение правильно. Благодарю вас.
- Слово за вторым судьей, - продолжал Симурдэн. - Сержант Радуб, говорите!
Радуб поднялся с места, повернулся в сторону Говэна и отдал ему честь. Затем он воскликнул:
- Если это все так, то казните и меня! Ибо, клянусь честью, я бы сам поступил так, как, во-первых, поступил старик, а во-вторых - как господин полковник. Когда я увидел этого восьмидесятилетнего старца кинувшимся в огонь, чтобы вытащить оттуда троих ребятишек, я сказал себе: "А ведь славный он человек, право". А когда я услышал, что господин полковник спас старика от вашей дурацкой гильотины, я, черт возьми, сказал себе: "Полковника следовало бы произвести за это в генералы, он просто молодец, и если бы существовали еще кресты и святые, я дал бы ему крест Святого Людовика". И неужели мы теперь сделаем глупость? Если для этого выиграны были сражения при Вальми, при Жеммапе, при Флерюсе и при Вальтиньи, так это нужно было сказать заранее. Как! Перед вами тот самый полковник Говэн, который в течение четырех месяцев не перестает бить этих неучей-роялистов, который своей шпагой спасает республику, который так блистательно и умно выиграл Дольское дело, - перед вами такой человек, и вы стараетесь от него отделаться! Вместо того чтобы произвести его в генералы, вы собираетесь отрубить ему голову! Да ведь это все равно что броситься вниз головою через перила Нового моста; и если бы вы сами, гражданин Говэн, были не моим начальником, а подчиненным, я бы сказал вам, что вы только что наговорили удивительные глупости. Старик хорошо сделал, что спас детей, вы хорошо сделали, что спасли старика, и если людей начнут казнить за то, что они совершают хорошие поступки, то все пойдет к черту и я ничего больше не буду понимать. На чем же мы тогда остановимся? Мне просто не верится, чтобы все это творилось наяву; я ничего не понимаю. Значит, старику следовало дать ребятишкам сгореть живьем; значит, полковнику следовало допустить, чтобы старику отрубили голову! Ну, в таком случае рубите мне голову; по мне, это все равно. Если бы ребятишки погибли, батальон Красной Шапки был бы обесчещен. Этого, что ли, добивались? Что мы - людоеды, что ли? Я ведь тоже кое-что смыслю в политике: ведь я был членом Пикового клуба. Мы просто делаемся какими-то скотами, животными. Я откровенно высказываю свое мнение; я не люблю неопределенных положений. Для чего же, наконец, черт побери, мы даем убивать друг друга? Для того чтобы нам убили нашего начальника? Как бы не так! Мне нужен мой начальник. Сегодня он мне еще более дорог, чем был вчера. Взвести его на гильотину - да это просто было бы смешно! Нет, уж пожалуйста, избавьте нас от этого! Пусть говорят, что хотят, но это немыслимо.
Радуб снова уселся на свое место. Вследствие волнения рана его снова раскрылась, и струйка крови текла из повязки вдоль его шеи, с того места, где прежде было его ухо.
- Итак, вы подаете голос за оправдание подсудимого? - спросил Симурдэн у Радуба.
- Я подаю голос за то, - ответил Радуб, - чтобы его произвели в генералы.
- Я вас спрашиваю, желаете ли вы его оправдания?
- Я желаю, чтобы он был признан первым человеком в республике.
- Сержант Радуб, подаете ли вы голос за оправдание полковника Говэна? Да или нет?
- Я подаю голос за то, чтобы мне отрубили голову вместо него.
- Значит, за оправдание, - сказал Симурдэн. - Секретарь, запишите.
Секретарь пометил: "Сержант Радуб - за оправдание". Затем он прибавил:
- Один голос за смертную казнь; один за оправдание. Равенство голосов.
Очередь подать голос была за Симурдэном. Он встал, снял с головы шляпу и положил ее на стол. Он уже не был бледен, но лицо его приняло какой-то землистый оттенок. Если бы все присутствующие в зале лежали в гробу, то не могло бы царить более глубокого молчания. Симурдэн произнес серьезным, твердым и медленным голосом:
- Подсудимый Говэн, дело ваше рассмотрено. От имени республики, военно-полевой суд, большинством двух голосов против одного...
Он остановился, как бы колеблясь. Колебался ли он перед смертью? Колебался ли он перед жизнью? Из каждой груди вырвалось по тяжелому вздоху. Симурдэн продолжал:
-...приговаривает вас к смертной казни.
Лицо его несло мучительное выражение мрачного торжества над самим собой. Но это выражение только слегка промелькнуло на его лице. Он снова превратился словно в мраморного, сел на свое место, надел на голову шляпу и прибавил:
- Благодарю суд, - произнес Говэн, вставая и кланяясь.
- Уведите осужденного, - проговорил Симурдэн.
Радуб упал на пол без чувств, и его вынесли из зала.