Невидимый враг.
Часть вторая. Золотой остров.
Глава 9. Триплекс арестовывает английский флот

Глава 9. Триплекс арестовывает английский флот

Нельзя описать всеобщего негодования путешественников, когда они узнали о преступном нападении Ниари. Общим мнением он был присужден к казни по закону Линча, и только вмешательство Джеймса Пака спасло его от смерти.

Корсару удалось добиться согласия своих гостей на заключение Ниари в пещере до тех пор, пока тот не согласится облегчить брак Робера с Лотией. Справедливость требует, однако, прибавить, что Ниари выслушал все обращенные к нему угрозы с олимпийским спокойствием. Само собой разумеется, что никто не предлагал более подводных прогулок, не желая вновь подвергаться таким ужасным испытаниям, какие им пришлось пережить. Все их развлечение теперь состояло в прогулках по парку, разбитому на верхней площадке острова. Лотия по-прежнему заперлась безвыходно у себя и ни за что не соглашалась принять участие в этих прогулках. Хоуп повсюду следовал за Робером, и между ними установилась крепкая дружба. Что касается Армана, то ему снова пришлось столкнуться с неразрешимой тайной.

-- Кто владелец этой виллы? - спросил он однажды у корсара.

-- Один джентльмен.

-- Не сомневаюсь в этом, но где он? Ведь дом, по-видимому, обитаем?

-- В настоящую минуту, да.

-- Но увидим ли мы когда-нибудь владельца, по подвалам которого, в саду мы так бесцеремонно гуляем?

-- Он ничего не будет иметь против этого.

-- Значит, мы его увидим. Когда?

-- Через несколько дней. Он появится в своем жилище, когда придет английский флот.

Этот разговор продолжался около часа, но Триплекс не соглашался дать какие бы то ни было объяснения и удовлетворить любопытство своего собеседника. Можно себе представить, каково было настроение журналиста. Если бы воскрес Данте Алигьери, то он прибавил бы лишний круг к своему аду, круг тайны, где грешники-интервьюеры терпели бы вечные муки неудовлетворенного любопытства. Арман забыл все: грусть Лотии, отчаяние Робера. Он целые дни проводил на верхней площадке, не отрываясь от зрительной трубы. Он с лихорадочным нетерпением ожидал прибытия английского флота, потому что с ним было связано для него открытие имени владельца. В то же время он искал какого-нибудь признака, по которому можно было бы иначе решить вопрос. Но, видимо, были приняты все меры, чтобы имя владельца осталось тайной. Погреба, сообщавшиеся с пещерой, соединялись целым рядом коридоров с вестибюлем, выходившим в сад. На всем этом пути не было ничего, на чем можно было бы строить предположения, двери же постоянно были заперты, так что проникнуть в тайну можно было только взломав эти двери. К чести Армана, это средство ему даже не приходило в голову.

Однажды ему показалось, что он разгадал загадку. Как-то утром, выйдя, по обыкновению, на заре из пещеры, он бродил в нервном волнении по парку. Вдруг его взгляд упал на корзину, лежащую в траве, корзина эта была сплетена из гибких ветвей тропических растений, которые в Европе растут только в оранжереях. В самом центре дна виднелся вензель, окруженный орнаментом. Вензель этот составлялся из букв Д. и П.

-- Наконец-то я решил задачу! - радостно вскричал француз. - Д. П. означает Джеймс Пак. Пойду и сообщу ему о своем открытии!

Он чуть не бегом, заранее представляя себе удивление корсара, бросился через погреб в пещеру, где увидел Джеймса, прогуливающимся по берегу озера.

-- Здравствуйте, - весело сказал Арман. - Очень вам благодарен.

-- За что? - спокойно переспросил корсар.

-- За то, что вы не сказали мне, как зовут владельца дома.

-- Значит, вы уже не сердитесь на меня за необходимую скромность? - с легкой улыбкой спросил корсар.

И Лаваред с торжеством посмотрел на Джеймса, уверенный, что фраза произведет необыкновенный эффект.

Но тот и бровью не повел.

-- Так вы открыли тайну? - равнодушно спросил он. - Как же это?

-- В парке я нашел корзину, а на дне ее инициалы владельца.

-- А именно?

-- Д. и П.

-- И вы из этого заключаете?..

-- Что владелец не кто иной, как Джеймс Пак. Это, кажется, ясным, - проговорил Арман с победоносным видом.

Но его торжество длилось недолго. Корсар расхохотался.

-- Теперь я понимаю, почему интервью иногда бывают так фантастичны. По-вашему, Д.П. только и может значить, что Джеймс Пак? Но я вам скажу, что эти инициалы могут соответствовать десятку имен?

Парижанин промолчал, чувствуя себя побежденным.

-- Потерпите немного, - продолжал Джеймс. - Я сжалюсь над вами, как только появятся английские суда, вашим друзьям будет предложено все время оставаться в пещере. Одного вас будут в любое время допускать на виллу. Вы будете представлены сэру Д. П., который на меня совсем не похож, и будете присутствовать при всем, что произойдет далее. Нравится вам это?

-- Разумеется. Но скажите, этот господин Д.П. ваш союзник, друг?

-- Увидите. А пока, пожалуйста, не спрашивайте ничего.

И, повернувшись на каблуках, корсар оставил француза одного. Это была настоящая пытка для Армана. Стоять перед стеной и знать, что за нею что-то происходит, но не знать, что именно, - нет, только репортер мог бы понять страдания Армана. Целыми днями он ходил по острову с подзорной трубой.

-- Проклятая эскадра! Когда же она наконец придет? Право, я тут заболел!

Его настроение походило на настроение тех преданных слуг, которые только что собрались взглянуть в замочную скважину, что там поделывают господа, как вдруг с прискорбием убедились, что в ней торчит ключ. Каждый, у кого в сердце достаточно человеколюбия, чтобы интересоваться чужими делами, хотя бы они его нисколько не касались, знает это состояние, хотя, с другой стороны, и не имеет оправдания для своей страсти, которая служила Арману его принадлежность к журнальному миру. В этот день эскадра не пришла, наступила ночь, и Лавареду пришлось вернуться к себе и лечь спать. Но спал он плохо, его душил кошмар. Он видел себя в огромной зале, где множество дверей. На каждой двери была большая надпись: "Тайна  1", "Тайна  2", и так далее. Двери были заперты железными полосами, замками, задвижками, и стоило журналисту подойти к какой-нибудь двери, на месте ее тотчас же возникала насмешливая физиономия Джеймса.

Арман проснулся и, чувствуя, что не заснет больше, тихо оделся, поднялся по бесконечной лестнице и вышел из пещеры. Было еще темно, но звезды начали бледнеть, а на востоке посветлело. Теплый воздух был весь напоен благоуханием. Время от времени слышалось легкое чириканье птичек. Они как бы пробовали голоса, чтобы торжественным гимном встретить восхождение солнца.

Трава тоже шевелилась, как бы потягиваясь после сна; потом послышалось тихое жужжание насекомых, и вдруг солнечный луч, точно золотая стрела, пронзил предрассветную мглу. И как бы по знаку капельмейстера, загремел целый оркестр птиц и насекомых. Это природа встречала царственное светило, которое из глубин бесконечности озаряет и согревает скромную планету, где копошится человечество.

-- Дым! Дым! - проговорил он. - Это эскадра. Надо предупредить Пака. Подожду, впрочем, пока она подойдет поближе, а то я забыл трубу.

Прошло с полчаса, теперь уже не было сомнений. К Золотому острову шла эскадра, состоявшая из пятнадцати судов.

Арман бегом бросился в виллу, сбежал в погреб и кинулся по лестнице в пещеру. На полдороге он вынужден был остановиться, чтобы пропустить нескольких матросов, которые несли какие-то тюки. Пропустив их, он спустился дальше и в конце лестницы увидел двух матросов, стоящих на часах.

-- Где капитан Триплекс? - спросил он.

-- В море. Он вышел навстречу эскадре, о приближении которой получил известие вчера вечером.

-- Вчера вечером? - в удивлении спросил журналист.

-- Да. Нам поручено не выпускать никого, кроме вас, из пещеры.

-- А!

Корсар сдержал данное вчера обещание.

Арман поспешил сообщить новость своим друзьям и тотчас же ушел от них, пообещав на прощанье рассказать им все, что увидит. Робер хотел было пойти с ним, но часовые не пропустили его, и Роберу пришлось подчиниться. В то время как Арман проходил через вестибюль виллы, дверь отворилась, и на пороге появился дворецкий, одетый во все черное.

-- Я имею честь говорить с сэром Арманом Лаваредом? - спросил он.

-- Да, - ответил Арман, несколько удивленный появлением этого человека.

-- В таком случае позволю себе просить вас пожаловать в салон. Мой господин, очевидно, желает познакомиться с вами. Он сейчас выйдет.

-- Так ваш господин приехал? - спросил Арман с бьющимся сердцем.

-- Да, сэр.

-- Не можете ли вы мне сказать его имя?

-- Извините, сэр, мой господин всегда представляется сам и никому не позволяет брать на себя эту обязанность.

Арман поморщился от досады, но тут же овладел собой. Все равно скоро он узнает тайну!

И вслед за слугой он прошел в салон, вошел и остановился ослепленный. Глазам его представилась царская роскошь, огромная зала, вышиной во весь дом, представляла собой волшебное зрелище. Стены были украшены образцовыми произведениями живописи, всюду стояли чудесные статуи; из огромных ваз поднимались тропические растения, под сенью которых ютилась мебель всех сортов и стилей. Ассирийские федры, египетские табуреты, консоли времен Возрождения смешались здесь в одно гармоническое целое. Это был музей, но живой, одухотворенный - воплощенная мечта из "Тысячи и одной ночи".

Лаваред стоял среди этой роскоши с бьющимся от волнения сердцем. Дверь бесшумно отворилась и на пороге появился хозяин. Арман так и впился в него глазами. Незнакомец был несколько выше Джеймса Пака и прекрасно сложен. Густые черные волосы слегка курчавились на голове, мягкая шелковистая бородка оттеняла матовую белизну лица. В этой львиной голове сила совмещалась с безупречным изяществом. Добрые, умные глаза освещали это лицо.

Арман поклонился.

-- Очень рад с вами познакомиться. Позвольте вам представиться: Джоэ Притчелл.

И, не дав времени парижанину подумать над этим именем, которого он как будто никогда не слышал, Притчелл продолжал:

-- Сегодня утром я получил инструкции от нашего общего друга.

-- Какого друга?

-- Корсара Триплекса.

Арман ожидал этого ответа, но все-таки быстро спросил:

-- Вы знаете, кто он такой?

-- Без сомнения, он - мой лучший друг, и я доказываю это, исполняя все его требования.

-- Но знаете ли вы его настоящее имя?

-- Может быть. Позвольте, однако, предупредить вас, что на подобного рода вопросы я не имею права отвечать.

-- Опять тайна, - в отчаянии пробормотал Лаваред.

-- Все скоро разъяснится, потерпите немного. А теперь благоволите меня выслушать.

Журналист весь обратился в слух.

-- Капитан Триплекс, - продолжал Джоэ, - предупредил меня, что вы очень любопытны, но что он вам вполне доверяет. Поэтому он предлагает, чтобы вы сопровождали меня всюду и для начала присутствовали на моем свидании с лордом Строубери, командующем Тихоокеанской эскадрой.

-- Свидание? Зачем?

-- Увидите. Не стоит повторяться. Да и к тому же следует торопиться. Суда уже входят через пролив Триплекса в бухту Силли-Маудлин. Если вам угодно, мы сейчас отправимся.

И, не ожидая ответа, Притчелл нажал кнопку звонка. Вошли два лакея.

-- Все готово? - спросил хозяин.

-- Так едем.

И с поклоном повернувшись к французу, он проговорил:

-- Едем, сэр Лаваред. Тайна, которая так вас беспокоит, начинает мало-помалу разъясняться.

Лаваред не заставил себя упрашивать. Они вышли вместе в сопровождении двух лакеев и скоро очутились на берегу моря. Английская эскадра уже вытянулась в линию в заливе. Вдруг на одном из кораблей появилось облако дыма, раздался пушечный выстрел, и британские флаги взвились на мачтах судов.

-- Они извещают о своем прибытии - проговорил Джоэ. - Надо ответить. - И, вынув револьвер, он выстрелил в воздух.

Тотчас же один из лакеев развернул сверток, который держал в руках, вынул белый флаг и воткнул древко в землю.

-- Парламентерский флаг? - спросил Лаваред.

Но тут же умолк. На высотах острова загремели пушки.

-- Пушка? - спросил парижанин.

-- Да, это салют английскому флагу.

Один за другим раздался двадцать один выстрел. Артиллерия эскадры, в свою очередь, ответила двадцатью одним выстрелом на этот салют. Арман был поражен. Сколько он ни гулял по острову, никогда не видел ни одной пушки. Куда мог спрятать Триплекс эти батареи, которые гремели в эту минуту? Он повернулся к Джоэ, чтобы спросить его, но тот приложил палец к губам и указал на шлюпку с четырьмя гребцами, которая огибала соседний мыс.

-- Мы отправимся на корабль под адмиральским флагом, - проговорил Джоэ.

Лаваред не ответил и почти машинально сел в лодку, которая отправилась к адмиралтейскому кораблю. Этот корабль по своему типу принадлежал к башенным броненосцам, больше похожих на средневековый замок, чем на судно. На фоне неба резко вырисовывались блиндированные башенки из хромовой стали. Из башен грозно торчали дула орудий.

Журналист невольно вздрогнул при мысли, что эта масса железа, эта плавучая крепость, может быть разрушена в одну минуту, не имея даже возможности защищаться, если Джеймсу Паку вздумается направить против нее одно из своих судов. И, вспомнив, что изобретение таких судов было делом француза, он почувствовал прилив национальной гордости, которая, однако, тут же сменилась грустью. Почему Франция не приняла этого гениального изобретения, с помощью которого могла бы уничтожить могущество Англии? На деньги, затраченные на четыре броненосца, можно было бы построить двести подводных миноносцев, которые, охраняя берега Франции и ее колоний, могли бы бороться с любым флотом.

Он любезно ответил на поклон посетителей и пристально взглянул на Притчелла.

-- Это вы, сэр, назначили свидание тихоокеанской эскадре? - спросил он.

-- Нет, милорд!

-- Как, нет?

-- Я Джоэ Притчелл, владелец острова. Я явился сюда для того, чтобы исполнить поручение, переданное мне письмом от корсара Триплекса, который, однако, никогда не был мне представлен.

-- Вы никогда не видели корсара? - спросил он.

-- Никогда.

-- Однако вы позволили поставить в своих владениях батареи, которые нам сейчас салютовали?

-- У меня не спрашивали позволения.

-- Нет, но без моего ведома.

-- Что вы этим хотите сказать?

-- Что еще сегодня утром я и не подозревал присутствия каких-либо орудий на острове, так что салют удивил меня до крайности, до последней степени.

Адмирал нахмурился.

-- И очень даже невероятно. Я каждый день обхожу и осматриваю весь остров, так как он составляет основную часть моего состояния. Если вам будет угодно пожаловать ко мне, я готов вам оказать мое содействие в поисках этих таинственных батарей.

Слова эти были сказаны так искренне, что адмирал невольно поверил, кроме того, имя Триплекса было уже окружено ореолом таинственности, и вполне можно было допустить, что корсар сумеет обмануть бдительность владельца.

-- Хорошо, сэр, я принимаю ваше предложение, - сказал адмирал. - Не угодно ли вам перейти к предмету обсуждения?

-- Предметом моего поручения, милорд, является полученное мною сегодня утром письмо.

-- Не знаю, милорд. Проснувшись, я увидел его у себя на столе. Опрошенные мною слуги показали в один голос, что они не видели никого чужого.

-- Сознайтесь, что это довольно странно.

-- И странно и досадно. Это мне даже аппетит испортило.

-- Однако вы повинуетесь тому, что написано в письме.

-- А как бы вы поступили на моем месте, милорд? Ведь ссориться с таким господином, как этот неуловимый дьявол Триплекс, довольно опасно.

Адмирал слегка покраснел и проговорил, избегая прямого ответа:

-- Что же это за письмо?

Притчелл достал из кармана конверт со следующим адресом:

Вынув бумагу, он начал медленно читать:

"По получении этого письма, Джоэ Притчелл отправится на адмиральский корабль эскадры, собравшейся в бухте Силли-Маудлин. Далее, явившись к лорду Строубери, он спросит его, находится ли, согласно просьбе, посланной в адмиралтейство, на каком-либо из кораблей эскадры Тоби Оллсмайн, начальник тихоокеанской полиции".

Джоэ поднял глаза на адмирала.

-- Я позволю себе задать вам этот вопрос, милорд, - медленно проговорил он.

тоном:

-- Вы угадали, милорд. Вот что пишет мой таинственный корреспондент:

"Если Оллсмайн будет присутствовать, будьте любезны пригласить лорда Строубери и его офицеров к обеду. Я явлюсь и разоблачу преступника".

-- Итак, милорд, - продолжал он, - могу я пригласить вас к обеду?

-- Нет, потому что Оллсмайна здесь нет.

-- В таком случае, я должен просить вас отправить одно из самых быстрых судов в Сидней. Командир телеграфирует в адмиралтейство, получит ответ и, не теряя ни минуты, вернется на Золотой остров с сэром Оллсмайном.

Адмирал гневно нахмурился.

-- Корсар Триплекс желает, видимо, командовать британским флотом, - проговорил он сквозь зубы. - Я не могу допустить такого неприличного тона. Я немедленно удаляюсь и прерываю переговоры. А вы, сэр, если ваш корреспондент потребует у вас объяснений, передадите ему, что офицеры британского флота повинуются только Ее Величеству королеве и адмиралтейству.

Джоэ улыбнулся. Подойдя к поручням, он крикнул лакею, стоявшему с белым знаменем.

-- Что вы делаете? - спросил адмирал.

-- Исполняю последний пункт письма корсара.

-- Какой именно?

-- "В случае отказа, вы опустите белое знамя и посмотрите на пролив, ведущий в гавань". Знамя опущено. Я смотрю на пролив.

Как ни странны были его слова, все обернулись к проливу, гладкие воды которого ясно выделялись среди бурунов. И в ту же минуту у них вырвалось громкое восклицание. Утесы словно бы ожили, пришли в движение и в одну минуту загромоздили пролив. Все поняли значение этого явления: весь тихоокеанский флот был заперт в гавани Золотого острова! Арман вспомнил о рельсах, которые видел под водой, и те объяснения, которые дал ему Триплекс. Но его внимание было отвлечено в другую сторону. Послышался свист, вода вспенилась, и на палубу упал какой-то тяжелый предмет. Это было деревянное яйцо, похожее на то, которое заключало в себе золотого арлекина. Притчелл поднял яйцо, открыл его и, вынув из него бумагу, протянул ее лорду Строубери. Пораженный до последней степени адмирал быстро взял бумагу и прочел вслух ее содержание:

"К моему крайнему сожалению, уважаемый милорд, я принужден прервать сообщение эскадры с морем. Ввиду того, что важные интересы требуют присутствия эскадры в других местах, вы, вероятно, согласитесь отправить в Сидней крейсер за Оллсмайном. Перед этим крейсером пролив откроется. Разумеется, я сожалею о случившемся, но правосудие - прежде всего, а я действую во имя правосудия.

Корсар Триплекс".

"P.S. Назначенный крейсер может безбоязненно идти через пролив. Я буду наблюдать за всеми его движениями, и он не встретит никакого препятствия".

Трудно описать изумление офицеров, даже лорд Строубери забыл свое обычное спокойствие и пришел в ярость. Он тотчас же приказал спустить шлюпку и исследовать то место, где был пролив. Очевидно, он предполагал, что имеет дело с каким-нибудь искусно подстроенным обманом. Но шлюпки вернулись с известием, что прохода более не существует. Там, где было пятнадцать футов глубины, вздымались теперь огромные утесы. Это было неправдоподобно, но это было так.

Был собран совет, на котором решили, что противиться Триплексу нет никакой возможности. В тот же день был отправлен крейсер в Сидней.

Как и обещал корсар, пролив открылся перед ним и снова закрылся, когда крейсер миновал его.

На переход туда и назад нужно было употребить по крайней мере месяц, и так как это время эскадре предстояло стоять в гавани, то адмирал согласился провести это время у Притчелла.

Проведя целую неделю в бесплодных поисках, он отказался от них. Один старый лейтенант намекнул ему, что, по всей вероятности, в распоряжении корсара имеется подводный корабль, и он может спокойно держаться на дне, пока его разыскивают на острове. Адмирал тотчас же приказал исследовать драгами все дно. Но, кроме раковин, кораллов да рыб, на дне ничего не оказалось. Несмотря на прекрасный прием, который оказывал Джоэ Притчелл офицерам, адмирал был до такой степени взбешен, что обещал награду в тысячу фунтов тому, кто откроет убежище корсара Триплекса. В этот день Арман, кстати сказать, ни разу за это время не видевший друзей, так как вход в пещеру ему был запрещен, заметил, что Притчелл непривычно весел.

По всей вероятности, он знал больше, чем показывал. На всякий случай он спросил его об этом.

-- Да, конечно, знаю, - со смехом отвечал Джоэ. - Всего забавнее, что адмирал обещает премию тому, кто найдет капитана, а сам проходит мимо него по двадцать раз на день.

-- Что вы говорите!

-- Но где? Когда?

-- На это я не могу ответить. Следите за адмиралом, может быть, у вас окажется зрение получше.

Этот случай снова возродил у Лавареда муки любопытства. Со злости он даже сломал свою палку, но это обстоятельство нисколько не увеличило его сведения о корсаре.