Аэроплан-призрак.
Часть первая. Похититель идеи.
XII. Вифлеемский госпиталь

XII. Вифлеемский госпиталь

Несмотря на великолепный купол, здание Вифлеемского госпиталя, бесконечно длинное и имеющее два боковых крыла, - производило крайне тягостное впечатление...

-- Выходи, Марга. Приехали, - сказал фон Краш, когда машина остановилась у центрального входа.

Молодая женщина соскочила на тротуар.

-- Постарайся не быть такой мрачной, - посоветовал толстяк. - Не раскисай... Пусть мне свернут шею, если я понимаю, что творится в твоей прелестной головке!

Марга ничего не ответила, но в глазах ее застыла тревога.

Они вошли в знаменитый лондонский дом для умалишенных.

Вокруг построек бродили мужчины и женщины в белых больничных балахонах. Сторожа, которых можно было узнать по форменной одежде, держались деловито и важно.

Немец остановил одного из них.

-- Куда я должен обратиться, чтобы увидеть больную?

-- Кого вы хотите видеть?

-- Мисс Лизель Мюллер.

-- Седьмое отделение, комната номер двадцать два. Будьте любезны пройти через главный вход. Там вы найдете дежурную.

Дежурная была женщиной лет сорока пяти, бледная и худая, с седеющими волосами и приятным грустным лицом. Мисс Лидия внимательно рассмотрела разрешение, предъявленное фон Крашем, и кротко сказала:

-- Мисс Лизель не одна.

-- Как!

-- С ней ее отец.

-- Ее отец? Не мистер ли Тираль, о котором писали газеты?

-- Да, он. Бог смилостивился над бедной девушкой. Когда преступление лишило ее разума, Бог вернул ее отцу. Любящий человек облегчит страдания несчастной.

-- О нет! Бедный господин постоянно находится рядом с дочерью... Он все смотрит на нее, обнимает. У него, кажется, было много несчастий в жизни, и это ослабило его разум.

Маргарита и ее отец удивленно переглянулись. Немец спросил:

-- Почему вы так думаете?

Как многие старые девы, мисс Лидия очень любила посплетничать и поболтать. Она с восторгом ухватилась за вопрос, предложенный собеседником.

-- Почему? Бедняжка Лизель имеет небольшую татуировку. Газеты писали о ней.

-- При чем же здесь татуировка?

-- При чем? - воскликнула мисс Лидия, довольная тем, что ее так внимательно слушают. - Да этот бедный мистер Тираль помешался на ней. Он показывал мне ее рисунок в газетах. Он заставил меня сличить рисунок с оригиналом. А когда услышал положительный ответ, казалось, радости его не будет предела. Теперь мистер Тираль проводит целые дни, воспроизводя эту татуировку на клочках бумаги. Постоянно ласкает и целует больную, бормоча какие-то непонятные слова.

Фон Краш опустил глаза, чтобы скрыть их торжествующий блеск.

-- Как это трогательно в самом деле! Быть может, я смогу немного утешить его?

Мисс Лидия быстро вскочила.

-- Пожалуйте за мной.

Посетители прошли длинный коридор со множеством дверей по обе стороны. На каждой двери была табличка с фамилией обитателя комнаты и иероглифами, вкратце излагающими на специальном языке врачебную диагностику болезни данного лица и способ лечения.

Мисс Лидия дважды постучала в одну из дверей. В комнате раздался какой-то лепет. Она приняла его за разрешение войти, повернула ручку замка и тихо сказала:

-- Посетители к мисс Лизель.

Затем, поклонившись немцам, дежурная медленно удалилась.

Маргарита неподвижно застыла на пороге, но ее отец бесцеремонно направился в глубину комната.

Лизель сидела в кресле у большого окна, из которого виднелась Ламбет-Роуд. Ее туманный взгляд блуждал по сторонам. Казалось, реальная обстановка для нее не существует.

Лизель была не одна. Недалеко от нее, за маленьким столиком, заваленным бумагами, сидел Тираль. Бухгалтер заметно постарел. Его поредевшие волосы и борода стали почти седыми. С того дня, как он нашел свою дочь безумной, словно долгие годы пронеслись над его головой.

В руках он держал синий карандаш. Покрытая чертежами и вычислениями страница указывала на то, что он погружен в какие-то математические расчеты. Приподнявшись в кресле, Тираль уставился на посетителей, которые, очевидно, не были ему знакомы.

-- Мое почтение, господин Тираль... Рад с вами познакомиться. Вы не пожалеете о нашей встрече, когда узнаете...

Он остановился, придвинул к себе кресло и сел.

-- Сначала позвольте представиться: фон Краш, бывший купец, в данный момент богатый человек, которому доставляет удовольствие тратить свое состояние на добрые дела.

-- А! - произнес Тираль с нескрываемым удивлением.

-- Я вас вижу насквозь, герр Тираль. Вы спрашиваете себя, что может сделать для вас моя филантропия? Не отрицайте, я прочел это в ваших глазах! Прекрасно, что вы задаете себе этот вопрос, так как я здесь нахожусь только для того, чтобы ответить на него.

-- Серьезно? - спросил рассеянно бухгалтер, бросив беспокойный взгляд на дочь.

-- Через несколько дней, дорогой герр Тираль, тот, кто так жестоко обошелся с вашей дочерью, будет приговорен справедливым английским судом.

Бухгалтер наклонил голову, чтобы скрыть свою ярость. Как он ненавидел теперь этого Франсуа д'Этуаля, которого раньше так искренне любил!

-- Простите, что напоминаю вам об этом преступнике. Но мне пришлось это сделать поневоле. Теперь займемся жертвой, этим прелестным ребенком, которого нужно вылечить, вернуть ему разум.

Тираль наконец понял. Ведь это его единственная возможность!

-- О!.. Мне позволят увезти ее во Францию... Не правда ли? И в институте Пастера я добьюсь того, что там начнут проводить опыты и отыщут противоядие!..

-- Нужно много денег для подобной работы, - холодно заметил отец Маргариты.

-- У меня будет много денег.

Говоря это, Тираль положил руку на бумагу, в которой только что делал свои вычисления. Собеседник заметил это движение. Беглая улыбка скользнула по его лицу.

-- Конечно! Конечно! Вы найдете необходимые средства. Но понадобится время. Никто ведь не знает, сколько времени пройдет, прежде чем исследования приведут к желаемому результату. А до тех пор ваша дочь останется безумной. И молодость ее пройдет в таком прозябании.

Тираль опустил голову, подавленный очевидностью этих горьких истин, а фон Краш снова дружески похлопал несчастного старика по плечу.

-- Ладно. Не отчаивайтесь... Я пришел сюда не для того, чтобы вас огорчать... Наоборот... Я хочу, чтобы ваша малютка выздоровела как можно скорее.

-- Ах! Если бы все зависело только от моего желания! - простонал бухгалтер.

-- Для меня этого достаточно. Я могу помочь вам!

-- Вы можете вылечить мою Лизель? - пролепетал он.

Фон Краш серьезно кивнул головой.

-- Но как? Как?

-- Присядьте, пожалуйста. А теперь выслушайте меня. Я немец и, естественно, мой долг и моя совесть призывают меня помогать моим соотечественникам.

-- Однако она не немка...

-- Конечно, так как она ваша дочь, а вы - француз. Но она была воспитана в Германии, и мать ее была немецкая подданная... Ребенок считается нашим, немецким, он не знал отца...

-- Вы правы... Потеряв рассудок, она даже не знает, что родной отец рядом с ней!

-- Не волнуйтесь! Вопрос теперь сводится к тому, чтобы она узнала о своем отце как можно скорее. Что прошло, то прошло... Прошлое нужно забыть. Узнав, что моя соотечественница находится в таком печальном положении, я приехал из Лондона в сопровождении своей дочери Маргариты, которая помогает мне в благотворительных делах.

Молодая женщина отрицательно покачала головой, но этого никто не заметил.

-- Вот что я предлагаю. Как только закончится суд, я отвезу вас в Германию и положу больную в клинику доктора Волинца, моего друга, специалиста по ядам, для которого в этой области нет тайн. За месяц, самое большее недель за шесть, он вернет рассудок вашему ребенку. Когда фрейлейн Лизель будет здорова, я предоставлю в ваше распоряжение определенную сумму, ведь важно не только вылечить бедняжку, но и сберечь.

Бухгалтер молитвенно сложил руки:

-- Вы - сама доброта!

Его собеседник отрицательно покачал головой с преувеличенной скромностью.

-- Да нет же, нет... Я просто эгоист! За несколько тысяч марок можно доставить себе радость спасти двух человек и, быть может, приобрести в их лице друзей...

-- О! Не сомневайтесь в этом... И в доказательство...

Секунду старый Тираль колебался. Но его признательность взяла верх над сдержанностью, и он быстро заговорил, как бы желая сразу положить конец боровшимся в его душе чувствам.

-- Да, вы приобретете друга... И этот друг не будет скрывать от вас ничего... Несколько тысяч франков!.. Можно будет отправиться туда, где залегают алмазные россыпи неисчислимого богатства... Давно, в те времена, когда я еще разъезжал по диким странам, я начертил на коже малютки, с которой пришлось надолго расстаться, план, понятный только мне одному... Это та странная татуировка, обратившая на себя внимание врачей, о которой писали газеты.

-- Вот как! - воскликнул фон Краш.

-- Именно! Вы понимаете, в таких местах нет под рукой бумаги или куска пергамента. А так как я мечтал разбогатеть только для Лизель, то ей же и вверил тайну ее будущего богатства.

-- Милая фрейлейн Лизель, мы вернем улыбку на ваши уста и веселый блеск вашим прелестным глазкам. Ваш отец засыплет вас бриллиантами!

Странно! Можно было предположить, что губы креолки дрогнули от насмешливой улыбки. Но, конечно, это могло только показаться. Улыбка исчезла так же быстро, как исчезает молния, озарившая на миг тучи. Фон Краш пожал руку бухгалтеру и в сопровождении бедняги, совершенно обезумевшего от радости, удалился, увлекая за собой Маргариту, которая была бледна, дрожала и, по-видимому, находилась под сильным впечатлением от увиденного.

Немец не разрешил Тиралю провожать себя; отделавшись от него, он нервно стиснул руку Маргариты и потащил молодую женщину вниз по лестнице, приговаривая при этом:

-- Ты несносна! Я тебе добываю любовь инженера... Если мы проиграем в политике, у нас остаются в запасе алмазные россыпи. А ты строишь мины, словно тебя пытают!

-- Простите, пожалуйста... Но я испытываю ужас, с которым ничего не могу поделать, - пробормотала она едва слышно.

Он пожал плечами.

-- Ничего страшного! Со временем ты все равно будешь меня благодарить... А сейчас поторопимся. Пока что мой единственный барометр - Эдит. Я хочу посмотреть на эту мартышку, вздумавшую отнять у нас Франсуа.

Последние слова немец закончил таким громким смехом, что заставил отшатнуться в сторону пожилую леди, проходившую мимо, подсадив дочь в автомобиль, он сел рядом с ней, предварительно сказав вполголоса шоферу:

-- К Голборн-Виадук, что напротив Ньюгейтской тюрьмы!

Занятый разговором с Маргаритой, фон Краш не заметил, что, как только тронулась с места его машина, другой автомобиль, стоявший неподалеку, отъехал от стоянки и покатил вслед за ними, выдерживая определенную дистанцию.

Но даже если бы он и обратил на него внимание - одного взгляда, брошенного им на пассажиров, было бы достаточно, чтобы спокойно от них отвернуться.

Чем бы могли заинтересовать его эти подростки, почти дети? Юноша лет шестнадцати, а девушка еще моложе; он - небольшого роста, красиво сложенный; она - маленькая, темноволосая, тоненькая, с неправильными чертами очаровательного личика с огромными темно-синими глазами, ясными и лучистыми.

По-видимому, это были иностранцы. Глядя на их дорожные костюмы, можно было предположить, что они американцы. На юноше была вязаная куртка с золотыми пуговицами, панталоны из сероватой фланели и морская фуражка. Его изящная, миниатюрная спутница носила белую жакетку с синими пуговками и очень короткую юбочку. На роскошных вьющихся волосах тоже красовалась морская фуражка - белая с синим.

Эти милые существа совершенно не походили на врагов, которых следовало опасаться! Однако они интересовались именно фон Крашем.

-- Король был прав, Сюзанна, - сказал юноша. - Немец следит за делом с особенным интересом.

Девушка произнесла тоненьким голоском:

-- Знаешь, Триль, я в этом и не сомневалась... Ведь Король никогда не ошибается...

-- Я не спорю, конечно... Но все-таки, живя там, в Америке, и зная о деле только по газетам, он нисколько бы не опозорился, если бы на этот раз и попал пальцем в небо...

Его подруга погрозила ему пальцем.

Он ласково улыбнулся.

-- Он хочет сделать из меня джентльмена для тебя, Сюзанн... Но этот фон Краш...

Он не договорил.

-- Однако! Мы, кажется, возвращаемся в гостиницу... вот и Блекфрайерский мост.