Стихотворения

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Стихотворения (старая орфография)

Лорд Грегори. - П. Вейнберга

Тэм О'Шэнтер. - В. Костомарова

Субботний вечер поселянина. - В. Костомарова

Роберт Борнс, первый из народных поэтов Англии, "возведший, по выражению Шера, шотландскую народную песню на высшую степень совершенства и тем самым существенно способствовавший обновлению национальной литературы Великобритании", родился 25-го января 1759 года в убогой лачуге графства Эйра. Отец его был бедный фермер и потому не мог дать ему даже посредственного воспитания. Тем не менее, молодой Борнс съумел-таки приобрести в школе, кроме уменья читать и писать, и кое-какие познания в французском языке и прикладной математике. Чтение отличнейших английских поэтов и романическия предания, жившия в устах окружавшого его народа, очень рано развили в нём врождённый поэтический дух. Ещё отроком, работая в поле, он любил распевать старинные шотландския баллады; когда-же сделался юношей и любовь воспламенила его, он стал сочинять песни на родном наречии, которые тотчас обратили на себя внимание соседей, вследствие чего известность его вскоре распространилась по окрестным деревням и фермам. Элегия "К Марии в небесах", написанная на смерть первого предмета его любви, была одним из первых опытов Борнса. Дальнейшая биография поэта весьма не сложна. Неудачные хозяйственные предприятия, несчастная любовь и разгульная жизнь сделали дальнейшее его пребывание на родине невозможным и побудили решиться на отъезд в Ямайку, где ему было предложено место. Нуждаясь в деньгах на проезд, Борнс собрал свои песни и напечатал их, в 1786 году, в Кильмаркоке, небольшом соседнем городке. Небольшую книжку встретило всеобщее одобрение - и поэт, уже собиравшийся уезжать в Ост-Индию, совершенно неожиданно получил приглашение приехать в Эдинбург для выпуска в свет второго издания своих стихотворений. Обласканный тамошними литераторами и учоными, Борнс возвратился на родину, где, благодаря ходатайству новых своих покровителей, получил место сборщика податей, женился на своей давно и страстно любимой Женни и, взяв небольшой кусок земли в аренду, зажил семьянином. Но, к сожалению, пламенное воображение и склонность к развлечениям, плохо уживающияся с сельско-хозяйственными занятиями, вскоре снова разстроили его дела, что, вместе с неизбежными житейскими дрязгами, сильно повлияло на его мягкий от природы характер и отравило последние годы его жизни. Истощённый горем и заботами, и окончательно разстроенный неумеренным употреблением горячих напитков, он умер 21-го июля 1796 году в Домфризе.

Главное достоинство произведений Борнса заключается в их полнейшей искренности, в их правде и свежести. Особенно хороши его песни, о которых кто-то сказал, что их нельзя положить на музыку, так-как они сами музыка. В пастушеской поэзии и народных песнях Борнс не имеет себе равных. "Он родился поэтом", говорит Карлейль, земляк и лучший критик Борнса: "поэтическая деятельность была небесным началом его существа. Бедность, неизвестность и всякая беда, только не профанация себя самого и своего искусства, были для него не стоющею внимания мелочью. Гордость и страсти света лежали неизмеримо ниже его, и одинаково смотрел он на свободного и раба, на принца и нищого и на всех, кто носит образ человеческий, с ясною внимательностию, с братскою любовью, с сочувствием и состраданием. В его поэзии как бы живёт сила зелёных полей и горного воздуха; она напоминает о жизни в природе и о крепких людях природы. В нём слышится решительная сила и в тоже время чудная природная прелесть. Он нежен и страстен, но без принуждения или видимого усилия. Он умиляет сердце или воспламеняет его мощью, которая кажется в нём привычною и родною. Мы видим в нём кротость, трепетное сострадание женщины рядом с глубокой сосредоточенностью, силою и страстным огнём героя. В нём слышны слёзы и снедающее пламя скрыто, как молния в каплях летней тучки. В своей груди носит он звуки для каждой ноты человеческого чувства."

Заключаем наш краткий очерк жизни и литературной деятельности Борнса выпиской из "Всеобщей Истории Литературы" Шера, в которой талантливый автор в нескольких словах весьма метко и верно характеризует всю поэтическую деятельность "поэта природы". "Если вы хотите узнать, как истинно природный поэт возносит самые обыдённые случаи сельской жизни в область глубокой мысли или юмора, прочтите стансы "К срезанной плугом Маргаритке", или "Джона - Ячменное-Зерпо"; если вы хотите прихотливой резвости и шаловливого смеха, у Борнса есть превосходное "Whatis that at my bower-door" (Кто там у двери беседки моей?); если вы хотите видеть, как упиваются отчаянными оргиями исключённые из жизненного пира, отвергнутые обществом, Борнс введёт вас в общество своих "Весёлых-нищих"; хотите знать, как мастерски разрешить задачу соединения шутки, смеха и кидающого в дрожь ужаса в одной и той же фантастической пьесе, попросите Борнса рассказать вам историю Тэыа О'Шэнтера; хотите почувствовать, как сердце народа вечно лежит к родине, отчизне и народным воспоминаниям, прислушайтесь к грустным мелодиям Борнсовых песен: Му heart's in the Highlands, Bonnie castle Gordon, Caledonia, The battle of Sheriff-muir, The gloomy night is gathering fast, The lovely lass of Inverness. Глубочайшим блаженством счастливой любви звучит его песня: It was npon а Lammas night (То было в ночь на первое августа); нежностью и пылом любви, по отступающей перед могилой и смертью, дышат чудные его песни, посвящённые прославлению Марии Кэмбелль, и из той же груди, откуда вышли трогательнейшие вздохи, вылился и смелый гимн демократической веры в себя и истинно мужественного достоинства: "Is there, for honest poverty, that liangs his head, and а that?" И, конечно, Борнс с справедливою гордостью мог в одной из своих песен указывать на себя, как на свободного шотландского народного поэта. Дав поэзии своей земли новые, свежие соки, он обогатил тем самым всемирную литературу."

                    ЛОРД ГРЕГОРИ.

                    Ветер воет, как бешеный зверь.

          Путник бродит в словах перед замком твоим:

                    Лорд Грегори, открой свою дверь!

          Прогнана

                    Что любила так сильно тебя...

          Приюти же меня хоть из жалости ты,

                    Если сделать не можешь любя!

          Лорд Грегори, ужель ты забыл тот лесок

          Где в первые тебе я открылась в любви,

                    О которой забыть не могу?

          Сколько раз ты клялся, сколько раз обещал,

                    Что на веки, на веки ты мой!

                    Неизменной и нежной душой.

          Лорд Грегори, черство твой сердце, черство,

                    Из железа все чувства твои.

                    Успокой ты страданья мои!

          Гром небесный, тебе отдаю я себя

                    Добровольною жертвой ночной!

          Но изменника ты пощади, не карай

                                                                      П. Вейнберг.

                    ТЭМ О'ШЭНТЕР.

          Купцов давно ужь нет и следу,

          Давно зашол сосед в соседу,

          И стих базара шум и гул.

          И вот - довольны и счастливы -

          Уселись мы за кружкой пива,

          Забыв длину шотландских миль,

          Дорог, что нас домой ведут,

          Где доны нас давно, чай, ждут,

          Где гневно блещут их глаза,

          На лбу сбирается гроза...

          Что нужно днём прощаться с Эром.

          (Старинный Эр наш всем известен:

          "Эр, где народ красив и честен").

          Ты, Тэм, глупее всех на свете:

          Не говорила-ли она,

          Что ты - пивной котёл без дна,

          Что ты - негодник, пустомеля,

          Пьян вплоть от мая до апреля!

          Пропьёшь и куль с ним за одно!

          Пойдёшь-ли в кузню за подковой,

          От кузнеца придёшь с обновой,

          И даже - просто грех и срам -

          С дьячком напьёшься накануне

          Святого дня... Утонешь в Дуне,

          Иль - будут ночки потемней -

          Утащит ведьма в Элловей.

          Все жоны судят очень здраво,

          И что ума в том капли нет,

          Кто презирает их совет!

          Однако, к делу: в эту ночь

          Продавши выгодно скотину,

          Подсесть к весёлому камину,

          Где старый друг наш Джони Сортер

          Давно ужь пенил добрый портер.

          И всякий день с ним пить был рад.

          Темненько стало. До двора

          Оно давно бы ужь нора,

          Да эль так хмелен становился,

          А Джон молол им разный вздор

          И хохотал, как целый хор.

          Вот дождь пошол, гроза бушует;

          А Тэм и в ус себе не дует.

          И в кружке с элем утопилась.

          Но как пчела с лип носит мёд,

          Так время радость унесёт!

          Как царь, наш Шэнтер счастлив был,

          Но радость - мак: цветёт - блестит;

          Сорвёшь - и венчик облетит;

          Падёт-ли снег на зыбь пруда -

          Блеснёт - и тает навсегда;

          На миг прельнщя наши взоры;

          Так неба ясную лазурь

          Мрачит дыханье зимних бурь.

          Но время мчится: между-тем,

          Пробило полночь. В этот час,

          Когда последний свет погас,

          Не дай Господь когда-нибудь

          Нам, грешникам, пускаться в путь!

          И облака по небу гонит.

          Так ярко молния блестит,

          Протяжно глухо гром гремит,

          Дитя - и тот бы догадался,

          Тэм оседлал кривую Мэг,

          (На ней он ездил весь свой век)

          И, несмотря на мрак и грязь,

          Пустился в путь благословясь.

          То шапку на лоб надвигал,

          Не то смотрел по сторонам.

          Чтоб не попасться колдунам:

          Жилище сов, притон чертей.

          Но вот ужь он и брод минул,

          Где бедный чэпман утопул.

          А вот и две сухия ели,

          А здесь, недели две спустя,

          Нашли убитое дитя;

          А тут - недавно ужь случилось -

          У Мёнга тбтка утопилась;

          Вдруг громче грохот бури стал,

          Раскати грома чаще, ближе,

          И змеи молний вьются ниже:

          То сквозь бербзопых ветвей

          Сверкнув лучом из каждой щели...

          Внутри скакали, выли, пели.

          О, Джон Ячменное-Зерно,

          Как ты отважно и сильно!

          Что чорту прямо в харю взглянем!

          А так-как Тэм всё эль тянул,

          То чорта верно-б не струхнул.

          Вдруг Мэг, как вкопанная стала:

          И мчится прямо на огни.

          Что-жь там увидели они?

          При блеске свечек и луны

          Плясали черти, колдуны -

          А просто - джиг, горнпайп да рили.

          На подоконнике в прихожей

          Сидел Ольд-Ник с звериной рожей -

          Косматый пёс - и с ревом, свистом

          Давил волынку, что есть силы:

          Тряслись подгнившие стропилы.

          У стен стояли там два гроба,

          Окружены чертями оба;

          В руке холодно-посинелой

          Держал свечу... Но еще то-ли

          Увидел Тэм наш на престоле?

          Там, межь преступников казнённых,

          Злодей зарезанный лежал

          И, рот разинув, издыхал.

          Потом лежал палаш кровавый,

          Томагаук и ножик ржавый,

          Зарезал сын родную мать...

          И видно, как к кровавой стали

          Седые волосы пристали.

          А там - три трупа адвокатов,

          И столько разных харь и рож,

          Что им и рифм-то не найдёшь.

          Наш Тэм стоит полуживой,

          А там всё громче свист и вой;

          И черти пляшут до упада,

          А с ними старые яги,

          Кто без руки, кто без ноги,

          Швырнув засаленные шали,

          Ну, Тэм, скажи мне без издевки,

          Что если-б там всё были девки,

          Да не в фланелевом тряпье,

          А в чистом тоненьком белье?

          Всё, что ты хочешь, что штанов

          Не пожалеть стащить бы с ляшек,

          Чтоб хоть взглянуть на этих пташек.

          Но и яги и колдуны

          И так вертелись на клюках,

          Что хоть кого бы пронял страх.

          Но Тэм хитёр: межь гадких рожей

          Сейчас одну нашол моложе.

          Хоть много сделала проказ

          На взморье Кэррика. Глядишь,

          То подгрызёт ячмень, как мышь,

          То со двора бычка сведёт,

          Ея худая рубангопка,

          Как у трехлетняго ребйпка,

          Была и куца и толста -

          Ну, из пайслейского холста.

          Когда она для крошки Ненни

          За шиллинг - всё её добро -

          Холста купила в Вильборё.

          Здесь, Муза, мы должны разстаться:

          Воспеть, как нагло стала Ненни

          Теперь вывёртывать колени.

          Наш Тэм стоял, как бы прикован,

          Бесовской пляской очарован,

          Спрыгнув с высокого окна,

          Так стал кувыркаться, пострел,

          Что Тэмми мой не утерпел

          И крикнул: "Славно, старый Ник!"

          И Мэг не сделала и шага,

          Как вся бесовская ватага

          За ней пустилась. Как норой

          Летит, жужжа, пчелиный рой,

          И - цап-царап: за нос хватает,

          Или толпа бежит, как скоро

          Заслышит крик: "держите вора!"

          Так Мэг пустилась, а за ней

          Ах, Тэм! ах, Тэм! попал в беду -

          Поджарит чорт тебя в аду!

          И Кэт тебя ужь не дождётся -

          Кот вдовий чепчик шить придётся.

          Ты счастье Шэнтера несёшь!

          Скорей на мост, не то так к броду:

          Чорт не летает через воду.

          Или тебе твой хвост не мил?

          Опередив всю чертовщину,

          Ей Пенни прыгнула на спину,

          И уж у самого моста -

          У Мэгги не было хвоста.

          Приехал к утру ужь домой.

          Но Мэгги... ах, восплачем, Муаа!

          На веки сделалась кургуза.

          Ну, а теперь-то не пора-ли

          Кто любит лишнее хлебнуть,

          Да к куцым юбкам заглянуть -

          Смотри, чтоб с ним того-жь не было,

          Что с там о'шентровой кобылой.

                    СУББОТНИЙ ВЕЧЕР ПОСЕЛЯНИНА.

                    Ревел ноябрь; в долине злилась вьюга;

                    Холодный день ненастно догорал;

                    И, весь в грязи, отпряжен вол от плуга,

                    Поселянин сегодня допахал

                    Участок свой и. кончивши работу,

                    Мотыку, лом и заступ свой прибрал,

                    И через лес, по топкому болоту,

                    Вот на холме, под тенью старой ивы,

                    Его изба уютная видна -

                    И пахарь к ней спешит нетерпеливо.

                    Там у огня, детьми окружена,

                    И всё в избе как-будто улыбалось:

                    В ней жизнь текла так мирна и честна,

                    Что у огня невольно забивалась

          Забота жгучая, и бедность, и усталость.

                    И сыновья приходят из села:

                    Один пахал; другой, посмышленнее,

                    На ярмарке улаживал дела.

                    Потом и Джен из города пришла:

                    Но если б Джен семью в нужде нашла,

                    Поверьте мне, что, не сказавши слова,

          Трудом добытое сейчас отдать готова.

                    Все на лицо; весёлый, откровенной

                    И у огня, в семье благословенной,

                    Стрелой летит, как миг, за часом час.

                    Старик-отец с детей не сводит глаз -

                    И люб ему их лепет безтолковой;

                    Спешит, чтоб сын был к празднику с обновой:

          Из платья старого кроит камзольчик покой.

                    Отец и мать заботливо старались

                    Укоренять любовь к добру в сердцах

                    И средства жить искали лишь в трудах.

                    "Премудрости начало - Божий страх;

                    Лишь он один к стезе добра приводит;

                    Помолимся: да в жизненных путях

          Кто ищет Господа, всегда Его находит."

                    Чу! в дверь стучат почти за Дженни следом;

                    Ужь знает Джен, что значит этот стук,

                    И говорит: "Я встретилась с соседом,

                    Одной так страшно там идти...¹ И вдруг

                    Вся вспыхнула... Любви румянец алый

                    Отца встревожил; но его испуг

          (Он знал его давно) был скромный, честный малый.

                    И гостя Джен с улыбкой ясной вводит:

                    Его смутил родных пытливый взор...

                    Но вот старик сейчас же с ним заводит

                    И хвалит рожь, ячмень и скотный двор...

                    И с радости засгенчиво краснеет

                    Стыдливый гость. "Молодчик не хитёр",

                    Смекает мать: "вот, видишь, как робеет!

          "

                    Любовь! блажен тот, кто тебя изведал!

                    Восторг сердец! без меры благодать!

                    Что, еслиб Бог отрады этой нё дал?

                    Но опыт мне теперь велит сказать,

                    Отрады миг в юдоли безнадежной,

                    То этот миг - его так сладко ждать -

                    Когда сидишь в томленьи страсти нежной

          С стыдливой девушкой под ильмой белоснежной.

                    Тот, в чьей груди живое сердце есть,

                    И между-тем коварно Дженни бросит?

                    Тот, чья любовь - была б обман и лесть?

                    Где тот злодей? Или быть-может честь

                    Позор тому, кто может перенесть

                    Печаль отца и матери страданья,

          И видеть жертв своих без слёз, без состраданья!

                    Но стол накрыт и ужь паррич здоровый,

                    И сливки, дань единственной коровы,

                    Что, чай, траву в хлеву теперь жуёт...

                    Хозяйка-мать приветливо несёт

                    Для гостя сыр, про случай сбережонный,

                    Ему, когда цвести стал лён зелёный -

          И хвалит жолтый сыр наш юноша влюблённый.

                    Вот ужин кончен; дети у камина

                    Уселись все - и старец обнажил

                    И пред собой с молитвой положил

                    Святую Библию, которой дорожил

                    Его отец... В ней он открыл сначала

                    Ту песнь, что в славу Бога вышних сил

          А мать "помолимся!" торжественно сказала.

                    Тогда, стремясь к одной и той-же цели,

                    Все в лад поют они псалом святой...

                    И, может-быть, они песнь "Донди" пели,

                    Свои полки водил Эльгин герой...

                    Как сладок ты и твой напев священный,

                    Гимн гор родных! В сравнении с тобой

                    Бездушна песнь Италии растленной:

                    Потом рассказ о первом человеке

                    Старик-отец семье своей читал;

                    Как Моисей с исчадьем Амалека

                    Святую брань вести нам завещал;

                    Увидев меч, простёртый над Солимом;

                    Как Иов жил, безропотно страдал,

                    Иль, как, горя в огне неопалимом,

          Пророк был пламенным восхищен серафимом.

                    Господь хотел мир грешный искупить;

                    Как Тот, что там несёт второе имя,

                    Здесь не имел где голову склонить;

                    Апостолы с спасительным законом,

                    Как-тот, что был на Патмос сослан жить,

                    Зрел ангелов, паривших над Сионом,

                    О, Царь небес! Колени преклоняет

                    Супруг, отец с мольбою пред Тобой:

                    Торжественно молитва возлетает

                    На небеса, за радостной мечтой,

                    Где больше нет ни слёз, ни воздыханья,

                    Где будем петь все вместе гимн святой

                    И где, в лучах небесного сиянья,

          Свершится некогда блаженных душ слиянье.

                    И на покой их всех благословлял;

                    Когда-жь один с женою оставался,

                    Он снова в прах главу свою склонял

                    Пред Тем, кто птиц согрел и напитал

                    Чтоб Он им всем насущный хлеб послал

                    Чтоб все Его боялись и любили

          И все Его завет в сердцах своих хранили.

                                                                                В. Костомаров.