| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1823 |
| Категория: | Поэма |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Жуан. Песнь одиннадцатая (старая орфография)
ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ.
I.
Епископ Берклей был такого мненья,
Что мир, как дух, безплотен. Лишний труд
Опровергать то странное ученье
(Его и мудрецы-то не поймут!);
Но я готов, посредством разрушенья
Свинца, алмаза, разных глыб и руд,
Доказывать везде безплотность света
И, голову нося, не верить в это.
II.
Во всей природе видеть лишь себя,
Ее за дух считая - толку мало;
Но ереси не вижу в этом я;
Свести сомненье надо с пьедестала,
Чтоб, веры в дух и правды не губя,
Оно нас не лишало идеала.
Хоть от него, порой, несносна боль,
Все ж идеал - небесный алкоголь.
Понятья наши сбивчивы и шатки;
К тому ж, душа с большим трудом идет
За телом вслед; ей грезы только сладки;
Как Ариэля, даль ее влечет,
А плоть гнетут болезней злых припадки;
Глядя на смесь понятий и пород,
Мы делаемся жертвами сознанья,
Что жалкая ошибка - мирозданье.
IV.
Согласно ли Писанью создан свет?
Явилась ли вселенная случайно?
Об этом даже спорить средства нет:
Для нас неразъяснима эта тайна.
Быть может, смерть желанный даст ответ,
И нам её приход необычайный
Глаза откроет... Кончив путь земной,
Быть может, мы обрящем лишь покой.
V.
Безплодные прерву я размышленья
Хочу отбросить в сторону сомненья;
Но дело в том, что с некоторых пор
Я чувствую чахотки приближенье
(Мне, верно, вреден воздух местных гор);
Когда болезнь гнетет меня не в меру,
Она во мне нежданно будит веру.
VI.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VII.
Вернусь к рассказу. Тот, пред кем Эллада
Развертывала светлый ряд картин,
Кто любовался видами Царьграда
И ездил в Тимбукту или Пекин,
Кто видел акропольских скал громады
И в Ниневии мрачный ряд руин,
Тот Лондон посетит без удивленья,
Но, год спустя, иного будет мненья.
VIII.
На Лондон, этот дол добра и зла,
Жуан взглянул. На все ложилась мгла;
Столица, лихорадкою объята,
Имела вид кипящого котла,
И суетой, и грохотом богата;
Носившийся над нею шум глухой
Жужжанье пчел напоминал собой.
IX.
Жуан, весь погруженный в созерцанье,
Шел за своей каретою пешком
И не скрывал, в порыве ликованья,
Отрадных чувств, что пробуждались в нем.
"Здесь" - говорил он - " местопребыванье
Законности! Ни пыткой, ни мечом
Нельзя попрать священных прав народа!
X.
Здесь жизнь патриархальна и чиста;
Незыблемы законы; жены строги;
Коль дорого все здесь, причина та,
Лишь платит те, что хочет. Не мечта,
Что безопасны в Англии дороги!"
Тут крик: "God damn! иль жизнь, иль кошелек!"
Его живых речей прервал поток.
Жуан, за экипажем шедший сзади,
Наткнулся вдруг, нежданно изумлен,
На четырех разбойников в засаде
И ими был немедля окружен.
Не может быть и речи; разом он
Лишиться может жизни, денег, платья
На острове, где бедность - лишь изъятье.
XII.
"God damn!"
И думал, что такое выраженье
У англичан приветственный селям:
""
Я это мненье разделяю сам;
Я - полубритт, к несчастью, по рожденью,
И сотни раз случалось слышать мне
То слово, как привет, в родной стране.
Жуан их сразу понял; не робея,
Он свой карманный пистолет достал
И весь заряд пустил в живот злодея,
Который ближе всех к нему стоял.
Как бык, свалился он и застонал,
Барахтаясь в грязи родного края.
Товарищам он крикнул, умирая:
XIV.
"Меня француз проклятый уходил!"
Испуганные воры без оглядки
Пустилися бежать. Их след простыл,
Когда Жуана свита, в безпорядке
И проявляя безполезный пыл,
Меж тем злодей кончал в мученьях век;
Жуан жалел, что дни его пресек.
XV.
"Быть может" - думал - "и в самом деле
Не так ли содержатели отелей
С приезжими привыкли поступать?
Они с поклоном низким идут к цели,
А те с ножом хотят вас обобрать.
Нельзя же тут оставить без призора!"
XVI.
Когда хотели вору помощь дать,
Он тихо простонал: "Я скоро сгину
Из жалости стакан мне дайте джину!"
Теряя кровь, он стал ослабевать,
И вот, предвидя скорую кончину,
С распухшей шеи он сорвал платок.
"Отдайте это Салли", - только мог
XVII.
Он прошептать и умер в то ж мгновенье;
Кровавый дар к ногам Жуана пал;
Но он не мог понять его значенья.
Когда-то Том, любивший развлеченья,
С друзьями беззаботно пировал;
Когда ж его поранили карманы,
Свихнулся он и сам погиб от раны.
Затем Жуан направил в Лондон путь
(Окончив объяснения с судьею);
От боли у него сжималась грудь
И не давала мысль ему покою,
Свободного британца, от разбою
Себя спасая. Сильно потрясен
Убийством этим был, конечно, он.
XIX.
Известный по искусству и уму;
Он шулеров знал тонкия уловки
И грабил, не боясь попасть в тюрьму,
Дивя воров искусною сноровкой;
Соперник отыскался бы едва ли,
Когда он пировал с красивой Салли.
XX.
Но Том погиб; что ж говорить о нем
И большинство из них (нет горя в том!)
До срока с этим светом разстается.
О, Темза! свой привет тебе мы шлем.
Вдоль берегов её Жуан несется;
"тонов" всласть)
Торопится в столицу он попасть.
XXI.
Вот и сады, где тени и прохлады
Нельзя найти. (Так non lucendo - тьма
Где нет отрады, даже нет холма.
Вот ряд кирпичных хат, где без пощады
Вас душит пыль (их можно брать с найма).
А там квартал, носящий имя "Рая".
XXII.
На улицах и шум, и толкотня:
Колеса вихрем движутся пред вами;
Порой мальпост, по мостовой звеня,
Стоит таверна, пьяницу маня.
В цирюльнях видны куклы с париками.
Солдат-фонарщик масло в лампульет
(В то время газ не освещал народ).
Так Лондон представляется вам с виду,
Когда вы в этот новый Вавилон
Въезжаете. Я упустил из виду
Не мало бытовых его сторон,
"Гидуи.
Тонул во мраке ночи небосклон,
Когда чрез мост, безспорно знаменитый,
Жуан перебрался с своею свитой.
Пленяя слух, там Темза волны льет;
Но вечный крик и брань толпы лукавой
Унылый заглушают ропот вод.
Глядите - вот Вестминстер величавый!
Собой изображая призрак славы,
Бросающий на зданье яркий свет.
В Британии священней места нет!
XXV.
"Стон-Гендж" свидетель дней прошедших,
Но где ж леса друидов? Вот Бэдлэм,
Где в кандалах содержат съумасшедших,
Чтоб не могли вредить они ничем;
Вот королевский суд для дурно ведших
Дивящая громадностью своею,
Но можно ли сравнить Вестминстер с нею?!
XXVI.
Весь город залит массами огней;
Тягаться с нами в этом трудно ей:
Грязь с золотом не выдержит сравненья.
Париж не знал когда-то фонарей;
Когда же их ввели в употребленье,
Изменников стал прицеплять народ.
XXVII.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXVIII.
Как в дни былые, мужа честных правил
Средь Лондона, где света благодать,--
И поиски б напрасные оставил,
Не мрак за то пришлось бы обвинять!
Без устали искать людей таких,
Но прокуроров лишь встречал одних.
XXIX.
В вечерний час, когда толпа густая
Блестит, лучи денные заменяя,
Когда в дворцах садятся за обед,--
Жуан, свой путь столицей продолжая,
Среди снующих кэбов и карет,
Домов игорных и дворца Сент-Джемса.
XXX.
И вот отель. В ливрее дорогой
Его лакеи встретили у входа;
Сновали нимфы ночи, им свобода,
Когда одет стыдливый Лондон тьмой.
Иные пользу видят для народа
От этих жриц пафосских, что подчас,
XXXI.
Жуану номер отвели богатый
В отеле, полном роскоши затей;
Все хорошо в нем было, кроме платы,
В нем зачастую жили дипломаты
(Что делало его притоном лжей).
Но временно здесь жили эти лица,
Ища квартир достойней их в столице.
Жуан не настоящим был послом,
Хоть тайное имел он порученье,
Но в Англии проведали тайком,
Что миссия его не без значенья,
Особое имеет положенье,
И прибавляли шопотом, что он
Самой императрицей отличен.
XXXIII.
Что он сердец пленитель и герой;
А так как англичанки очень склонны
Действительность прикрашивать мечтой
И, головой влекомы воспаленной,
Жуан стал модным львом, а для народа"
Что много мыслит, страсти стоит мода.
XXXIV.
Безстрастны ли оне? Наоборот;
Не сердца, а ума. Приняв в разсчет,
Что тот же результат, к чему старанья -
Узнать, какая сила их влечет?
Не в том вопрос. Понятно лишь желанье
Зачем нам знать, как мы дошли до ней?
XXXV.
Жуан представил грамоты царицы
И встретил подобающий прием
Почти еще ребенка видя в нем,
Решили, что красавец бледнолицый
Их не минует рук. Им нипочем
Обманывать (политиков замашка)!
XXXVI.
Но старички осеклись. Не могу
С двуличностью политиков мириться!
Они весь век на каждом лгут шагу,
От женской лжи я только не бегу;
Без лжи не могут дамы обходиться;
Но так у них пленительна она,
Что правда перед ней бледнеть должна.
Но что такое ложь? Лишь правда в маске.
На всем мы видим фальши грустный след.
Нет факта без обманчивой окраски,
Исчезли б летописец и поэт
Когда б блеснул желанной правды свет!
(Мы только верить стали бы в пророков
Не без проверки их пророчеств сроков)!
XXXVIII.
Ко мне как к мизантропу обращаться,
Когда в стихах я воспеваю ложь
И всех учу пред властью пресмыкаться,
Дрожа пред ней, и тех не ставлю в грош,
Нам в подлости Эрин дает урок,
Но герб его от этого поблек.
XXXIX.
Жуан представлен был; своею миной
Его костюм тому ли был причиной,
Иль вид - не знаю, право. Всех пленил
Алмаз огромный, дар Екатерины,
Который Дон Жуан всегда носил.
Ему в удел досталась та награда.
XL.
Ему оказан был большой почет.
С ним обошлись с любезностью примерной
Они таким путем лишь долгу верны:
Любезничать с послом - прямой разсчет).
Заискивали в нем и субалтерны,
Что исключенье в Англии; писец
XLI.
Всегда грубят чернильные пиявки;
Лишь в том должна их служба состоять!
Беда насчет иль паспорта, иль справки
Как не дадут им разом всем отставки?
От дармоедов можно ль прока ждать?
Как злее нет собак болонок-крошек,
Так хуже тварей нет тех мелких сошек!
Везде с "радушьем" принят был Жуан,
Avec empressement. То выраженье
Придумали французы. Дар им дан
Вселять в слова условное значенье;
Им за словом не лезть. Мы, без сравненья,
Грубей. Не море ль грубости виной?
Торговки рыбой в том пример прямой.
XLIII.
С ним не сравнить других народов брань;
Аристократ своей изменит роли,
Прибегнув к ней; приличиям есть грань.
Об этом говорить не буду боле.
Все ж damme, хоть в нем дышит дух цинизма,
Экстракт всех клятв с оттенком платонизма.
XLIV.
Мы откровенно грубы. Чтоб найти
Нам надо через море перейти:
Французы доки в этом отношеньи;
Нам в светском лоске их не превзойти!
Но к делу! Враг я праздных размышлений.
Единство; мне ль о том напоминать?
XLV.
Жуан вращаться стал средь львиц и франтов
Вест-Энда; им вельможи все сродни;
Ни умниц нет меж ними, Ночи в дни
Преобразуя, с тупостью педантов
На мир глядят презрительно они.
Вот то, что называют "высшим светомъ*!
XLVI.
Он холост был, а для девиц и дам
Тот факт имеет важное значенье;
Одне неравнодушны к женихам,
Когда их не удерживает срам.
С женатым связь вселяет опасенья:
Что, если свет проведает о ней?
И грех тяжеле, и скандал сильней!
Жуан, сроднившись с новой обстановкой,
Нашел себе арену для побед:
Он обладал искусною сноровкой
Всем нравиться: как Моцарта дуэт,
И, хоть был юн, уж много видел свет,
Которого и козни, и интриги
Ошибочно описывают книги.
XLVIII.
Смущались и краснели, дамы тоже,
Но их румянец, словно метеор,
Не исчезал: чтоб быть на вид моложе,
Оне румяна клали. Дочек хор
А хор мамаш тайком разузнавал,
Есть братья ль у него и капитал.
XLIX.
Модистки, отпускавшия наряды
Чтоб счет уплачен был в часы отрады,
Когда еще для мужа брак - Эдем,
Ловя Жуана в сеть, нашли, что надо
Кредит удвоить. Не один затем
Модистки счет был в полном смысле солон.
L.
Накинулись и синие чулки
На Дон Жуана. Жалкие сонеты
Конспект статей прочитанной газеты.
Хоть плохо им даются языки,
Оне всегда желанием согреты
Коверкать их. О книгах дальних стран
LI.
Экзаменом синклита жен ученых
Он был втупик поставлен. Мой герой
Не много думал о вещах мудреных
От Ипокрены берегов зеленых
Давно уж он оторван был судьбой,
Их цвет теперь ему казался синим.
(Упрек за то ученым женам кинем).
Хоть наобум, но бойко (бойкость вес
Дает словам) он отвечал матронам
И свел с ума почтенных поэтесс.
Мисс Смит (что в мире славилась ученом
"Рьяный Геркулес"
Перевела почти ребенком) тоном
С ним самым нежным стала речь вести,
Спеша его слова в альбом внести.
Жуан владел прекрасно языками
И все свои таланты в ход пускал;
Ведя беседы с синими чулками,
Он этих дам вполне очаровал,
Оне ему воздвигли б пьедестал.
Мисс Мэниш с лэди Фрицки - обе страстно
Желали, чтоб воспел их гранд прекрасный.
LIV.
Все с радостью его к себе тянули,
И десять тысяч авторов пред ним,
Как тени перед Банко, промелькнули.
(Не меньше их; за то мы постоим).
Всех "восемьдесят главных рифмачей"
У каждого журнала свой пигмей.
LV.
У нас, что десять лет, всегда на сцену
"известнейший поэтъ*
И должен, для борьбы избрав арену,
Доказывать, как уличный атлет,
Свои права. (А кто их знает цену?)
Я, сам того не чуя, много лет,
Считался в царстве рифм Наполеоном.
LVI.
Но "Дон Жуан" моею был Москвой,
"Фальеро" - грустным Лейпцигом зову я,
"Каин" - Ватерло плачевный мой.
На льва, что пал, глупцы глядят, ликуя;
Коль я паду, - паду, как мой герой;
Лишь самодержцем царствовать могу я,--
Не то пустынный остров мне милей,
LVII.
Пока не появился я, на троне
Сидел, любимый всеми, Вальтер-Скотт;
Теперь царят в сияющей короне
В наш век поэт; витая на Сионе,
Он псалмопевцем стал, уча народ,
Как пастор. Этот дух хвалить могу ли,
Когда Пегас поставлен на ходули?
Есть у меня двойник, как говорят,
Но более моральный; в этой роли
Не осечется ль бедный мой собрат?
И у Вордсворта есть два-три, не боле,
Кадят и Соути; но не видягь, что ли,
Что он не лебедь, а гусак простой,
Забитый в грязь безмысленной хвалой?
LIX.
Злой критик и убил его статьей.
Хотя надежд он подавал немного,
Еще стихов туманных том большой,
Быть может, накропал бы бард, убого
Не странно ли, что ум, исчадье света,
Способна погубить статьей газета?
LX.
Должны бы поумерить свой задор
Когда потомство даст свой приговор,
В могилах будут правый и неправый.
Без нас решится этот жгучий спор,
А кандидатов - целые оравы!
Его повергли в прах числом своим.
LXI.
Но мы у преторьянцев. Это царство
Нахалов, укрепивших лагерь свой.
Проходит тот, кто осужден судьбой
Их восхвалять и козни, и коварства!
Будь дома я, гремя сатирой злой,
Я показал бы этим янычарам,
LXII.
Мой верен глаз, я попадаю в цель,
И их задеть съумел бы за живое.
Но весть борьбу с бездельниками мне ль?
Меня не отуманивает хмель
Порывов желчных. Музе чуждо злое;
Она одной улыбкою разит,
Затем, присев, уйти от зла спешит.
Жуана в положении тяжелом
Оставил я средь бардов и матрон,
Но он не долго шел безплодным долом;
Ареопаг ученый бросил он,
Отделавшись от хора мудрых жен,
Жуан попал к светилам настоящим
И между ними стал лучом блестящим,
LXIV.
От них подчас рождается досада;
Ни от кого им не слыхать похвал!
Они, как платье Несса, полны яда.
Кто мелких срочных дел не проклинал,
Но идут ли о ней заботы впрок?
О, нет, - как это я заметить мог.
LV.
Он делал после завтрака визиты,
Затем в Гайд-Парк стремился знаменитый,
Где с голоду пчела бы умерла,
Где тоще все, куда ни погляди ты.
Там дамы ищут света и тепла.
Чем в Лондоне, где скучены жилища,
LXVI.
Затем Жуан, переменив костюм,
Обедать ехал, пышно разодетый.
Как метеоры, в упряжи кареты
Мелькают; места нет для грустных дум;
Огни горят; налощены паркеты,
И словно в рай - в палаты богачей
LXVII.
Хозяйка, стоя, сколько б их ни было,
Встречает их, весь вечер не присев;
Играют вальс; своей волшебной силой
Его нам недостатки даже милы.
Все гости, уже съехаться успев,
Битком набили залы; нет прохода;
А лестница еще полна народа.
Блажен, кто в тихий угол попадет,
Что в стороне, но с бальной залой рядом,
Откуда пестрых масс водоворот
Во всей красе является пред взглядом;
С улыбкою, пропитанною ядом,
Следить он может за игрой страстей,
Сидя в обсерватории своей.
LXIX.
Тому ж, кто стал случайно модным львом,
Еще трудней пробраться; втихомолку
Нестись он должен опытным пловцом
Средь моря кружев, лент, алмазов, шелку,
Порою в вальс втираясь ловко - или
В фигуры оживленные кадрили.
LXX.
Кто не танцор, а был бы рад пленить
Замужнею сиреной - в связь вступить,
Тому идти опасно к цели прямо;
Свою игру от всех он должен скрыть,
Бояся неудачи или драмы.
Серьезно мы и глупости творим.
LXXI.
Старайтесь, не спуская с милой взора,
За ужином поближе к ней подсесть;
От радости с ума нас может свесть.
Такой волшебный миг забыть не скоро!
В мечте о нем и то отрада есть.
Как много бал порой приносит горя
LXXII.
Учу лишь тех, которые борьбы
Не в состояньи выдержать со светом
И перед ним трепещут, как рабы,--
К чему они для баловней судьбы?
Им лишнее стесняться этикетом,
Когда умом иль массою заслуг
Обворожить съумели высший кругу.
Мой ветреный герой, как все герои,
Был знатен, юн, любовь вселял в сердцах;
Понятно, что не мог он быть в покое
Оставлен. Говорят, как о вещах
О бедности, болезнях и стихах;
Но что б сказали люди, Боже правый,
Узнав, как наших лордов жалки нравы!
LXXIV.
Красивы, но изношены; богаты,
Но без гроша (именья заложив
Жидам); игрой, попойками измяты,
Они на доблесть смотрят как на миф.
Внимают их речам. Затем финал -
И новый лорд в фамильный склеп попал!
LXXV.
"Где свет, в котором человек родился?"
А я спрошу: куда же испарился
Лет семь тому существовавший свет?
Увы! как шар стеклянный он разбился;
Он прахом стал; его погиб и след:
Ораторы, поэты, дэнди - где вы?
LXXVI.
Где Бонапарт великий? - средь теней!
Где Кэстельри ничтожный? - взят могилой;
Дививших нас и мудростью, и силой?
Где королева с горестью своей?
Где дочь её, что Англия любила?
Где жертва биржи - рента? Где доход,
LXXVII.
Где Веллеслей и Бруммель? - смертью стерты
С лица земли. Где Ромильи? - зарыт.
Где Третий наш Георг, судьбой затертый?
Где птица царской крови, Фум Четвертый?
Ему теперь Шотландия кадит,
И он туда поехал, чтоб на месте
Отведать фимиам народной лести.
Где вы, милорды, лэди, мистрисс, мисс?
Забытые толпой, одне в разброде;
Другия вышли замуж, развелись
И снова обвенчались (это в моде).
Где лондонские вопли о свободе?
Где Гренвили? - все скромен их удел.
Где виги? - так, как прежде, не у дел.
LXXIX.
"Morning Post", почтенная газета,
Оракул и изящества, и мод!
Я от тебя жду точного ответа:
Львы лет былых сошли со сцены света:
Иные с жизнью кончили разсчет,
Другие ж дни влачат на континенте,
Проклятья посылая павшей ренте.
Иные мисс, искавшия связей,
Давно разстались с светлыми мечтами;
Одне, как я сказал, нашли мужей,
Другия стали только матерями;
Других плуты опутали сетями;
Всех смен не перечтешь; лишь то дивит,
Как быстро свет свой изменяет вид.
LXXXI.
Что, право, всякий может стать втупик.
С трудом пересчитаешь, сколько скрылось -
Не только лиц известных, но владык;
Все в это время в мире изменилось.
И люди изменяются, и страсти,--
Лишь виги все достичь не могут власти!
LXXXII.
Юпитера, был обращен в Сатурна.
Наш Веллингтон преобразился в ноль,
За то, что вел дела страны так дурно;
Я видел, как освистан был король
Затем, как стали все ему кадить.
(Что лучшее из двух - не мне решить).
LXXXIII.
Лэндлордов разоренных слышал стоны;
Одним налогам; на шутах - короны;
Несчастной королевы злой процесс;
Пророчицу Суткот; в стенах Вероны
Дышавший лишь неправдою конгресс;
Свое ярмо свергавшие народы.
LXXXIV.
Прозаиков я видел и гурьбы
Поэтиков; ораторов безцветных,
Имений с биржей; наглость лжей газетных,
Я видел, как надменные рабы
В грязь втаптывали граждан безответных,
И слышал, как Джон Буль сознался сам,
LXXXV.
Живи Жуан, но carpe, carpe diem!
Нас завтра ж сменит новый сонм людей,
Покорный тем же бешеным стихиям.
"Пустая пьеса жизнь: своих ролей
В ней не бросайте ж, плуты!" Хитрым змием
Пред светом ползай и скрывать умей
Намеренья! Не разставаясь с маской,
LXXXVI.
В стране, что мы "моральнейшей из стран"
Зовем, но где морально все лишь с виду,
Вращаться должен будет Дон Жуан.
Атлантиду,
Не допишу, быть может, свой роман.
Мои слова сочтутся за обиду,
Все ж я скажу (хоть это не секрет
LXXXVII.
Всегда приличья строго соблюдая,
Я опишу, что видел мой герой,
Что делал; но пою, предупреждая,
Хотя иных писак орава злая
Намеков будет в нем искать порой,
Мне дела нет до злобных их упреков:
В глаза я правду режу без намеков.
Впоследствии узнаете о том,
Что сделает любезный мой повеса:
Помчится ль он за золотым тельцом,
Иль женится на девушке без веса,
Иль, наконец, покорен воли беса,
Интрижку заведет ли в свете он,
За что карает праведный закон.
LXXXIX.
Тебя, как я предвижу, будут рвать.
Ну что ж! - тем лучше. Пусть клокочут страсти,--
Все ж белое не может черным стать;
Но злые не страшат меня напасти:
Пусть тучи над главой моей повисли -
За трон не изменю свободе мысли!
ЕКАТЕРИНА II. (Catherine II),
Портрет работы придворного живописца Эриксена (1772).
Из коллекции П. Я. Дашкова.
Портрет воспроизводится впервые.