Джяур

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джяур (старая орфография)

 "Вестник Европы", No 15, 1821.

Повесть, откуда взяты предлагаемые здесь отрывки, содержала в себе приключения молодой невольницы, которую Господин её, по Турецкому обычаю, велел бросить в море, как нарушительницу верности. За нее отмстил Венециянйн, бывший её любимцем. Венеция владела тогда Цикладскими островами. Незадолго перед тем Руские покорили было Морею, выгнавши из полуострова Арнаутов, сих жестоких опустошителей: но Майнотам недозволено было ограбить город Мизитру, и это остановило успех предприятия. Непосредственно за тем Морея сделалась театром всех ужасов военных. Соч.

Ниже легчайшим дыханием зефира испестрятся валы, гордо разстилающиеся под утесом, где покоится прах Аристидова соперника. Памятник великого мужа господствует над страною, которую некогда рука его спасла от ига Персов. Издалека замечается он плавателем, вводящим ладию свою в пристань. Когда увидим другого Фемистокла?...

Климат прекрасный! Там каждая пора года улыбкой своею благоприятствует сим плодоносным островам, которые, открываясь взору с высот Колонны {Мыс Колонна; в древности назывался он Сунийским (Sunium).}, восхищают душу и погружают ее в сладостную задумчивость! Океан в сих местах дивится поверхности вод, едва колеблемой волнами, в которых отражаются вершины гор, венчающих сии острова счастливые. Испестрится ли мгновенным порывом ветерка лазуревый кристалл моря, отделится ли им цветок от своего стебля: то те же зефир на крыльях своих мгновенно разносит по окрестностям приятнейший запах. Именно здесь, на здешних холмах и долинах, соловей бывает любовником розы {На Востоке очень известна баснь о любви соловья и розы.}. Для сей-то несравненной красавицы певец ночи сочиняет нежные свои арии, и страстно любимая роза, царица садов, с румянцем стыдливости внимает песням пламенного чувства; далеко от аквилонов и снегов северных она цветет под ласкающим дыханием весенних зефиров; признательная к щедрым дарам Природы, она испаряет благоухание, как фимиам благодарности и блистая богатством убора, в свою очередь украшает климат, ей покровительствующий. Есть множество и других цветов, которыми испещрены тамошния долины. Тень рощиц приглашает любящихся под их свежия ветви; прохладные гроты представляют им скромное убежище: но, ах! они же служат вертепом для разбойника, скрывшого ладью свою под навесом скалы и подстерегающого, не явится ли мирный плаватель на море. Звезда вечерняя засветилась, раздается цитра веселого матроса; ночный тать поспешно разсекает влагу и быстро нападает на безпечную свою добычу: веселые звуки сменяются горестным стоном 2).

Плачевен жребий страны, которую Природа сотворила достойною быть обиталищем богов, и которую щедро украсила своими дырами! Надобно ли, чтоб истребитель - человек, угождая своей лишь воле, райския места сии превращал в дикую пустыню? Надобно ли, чтобы он попирал ногами блестящие цветы сии нетребующие трудов, неорошаемые потом чела его, растущие для его удовольствия, - цветы, которым нужна одна лишь его пощада?

Почто же в таком климате, где всё дышет спокойствием и блаженством, почто страсти свирепствуют с лютою яростию? почто грабительства и убийства господствуют над очаровательной страною? Взирай на ужасную картину, вы подумаете, что адские духи исторглись из заклепов тартара, одолели верных серафимов, и гордо возсели на престолах неба! В таком состояний счастливая страна Греков, и таково ненавистное тиранство опустошающих ее Варваров!

красота сохраняется и после рокового вздоха, замечалиль вы сей вид ангельского спокойствия, сию восхитительную безмятежность, сей слабой, но нежной румянец, которой мешается с томной бледностию на неподвижных ланитах? Ах, сии печально закрытые очи уже не мещут более стрел огненных, уже непоражают сердец, непроливают слез, и оледеневшее чело возбуждает трепете в сердце плачущого наблюдателя, которой, по видимому, боится, чтобы смерть и его не заразила. Но еще несколько минуте... Ах... как непродолжительны сии минуты! Еще один часе, и все недоумения исчезнут; в продолжение сего краткого времени еще нехочет оне верить, что судьба решительно произнесла приговоре свой, созерцая такую кротость, такое спокойствие в последнем выражении сей головы бездушной 3).

Таков виде сего берега: это Греция, но Греция уже не живая. Ледяное спокойствие, мертвая красота её возбуждаешь в нас трепете. Она тело без души; в ней сохранилась еще та прелесть, которая не совсем исчезает с дыханием жизни; но печальная красота её представляет унылым взорам одне лишь могильные краски: ето последний лунь умирающого сияния, огонек носящийся над развалинами, последняя мысль исчезнувшого чувства, искра огня небесного, еще светящая, но уже несогревающая любимой земли своей.

Отечество храбрых, которых память пощажена столетиями!.. страна, где и равнины полей и пещеры гор были убежищем свободы или могилою славы! священный храм геройства! что осталось от твоего величия? Скажите, пресмыкающиеся невольники, не здесь ли Фермопилы? Выродки свободного народа, скажите, какое там море? какой здесь береге? Не это ли заливе, не это ли скала Саламины? Да будут же места знаменитые снова отечеством Греков О Возстаньте и вспомните подвиги отцев ваших! Во прахе могил их отъищите искры огня, которым сердца их пламенели! Кто из вас погибнет в битвах благородных; того имя присоединится к именам безсмертных предков, и оно будет ужасом тиранов! Герой сынам своим оставит славную надежду последовать родителю, и они в свою чреду предпочтут смерть позору; Дело правое, независимость оставленная отцами детям в наследственное достояние, рано или поздно восторжествует. Сия истина засвидетельствована безсмертными скрижалями твоих летописей, о Греция! летописей, перед коими столетия. благоговеют. Между тем как деспоты, мраком веков скрываемые, оставляют по себе одне лишь безъименные пирамиды, сие время, разрушившее колонну, воздвигнутую над могилою твоих героев, сохранило им памятник, превышающий величием своим все прочие памятники - горы отечественной земли их. На них Муза твоя указует чужеземцу, как на гробницы безсмертных.

Кто разскажет нам продолжительную и печальную историю о помраченном твоем величии? Ах! по крайней мере ни один из внешних врагов твоих на мог хвалиться одолением твоей храбрости: ты сама ослабела, унизилась и подклонила выю под иго деспотов.

Что может рассказывать странник, посещающий берега твои в настоящее время? Представишь ли ему хоть одну из повестей древних времен своих, которая наполнила бы восторгом его душу? Будет ли он способен издавать согласные звуки, достойные той Музы, которая воспевала подвиги сынов твоих, когда ты сама еще раждала мужей, достойных Греции?

Люди, возростшие в тех же долинах, сии люди, которые могли бы пламенеть огнем высокого геройства, ныне робкие обитатели, невольники другого невольника, пресмыкаются от колыбели до могилы... 5).

Происшествие, которое рассказать предпринимаю, случилось - в их отечестве; оно печально, и никто не откажется мне поверить, что слушавшие в первый раз мою повесть, слушали ее со слезами.

Огромный утес и бросающий тень свою в волны, издали походит на ладью морского разбойника или вероломного Майнота. Страшась коварной засады, опасаясь утратить свою лодочку, рыболове никогда непристает к сей гибельной бухте; утомленный счастливою работой, медленно гонит он нагруженное добычею судно и правит его к Леонской пристани, к берегу более надежному; ему благоприятствует светило, украшающее ночи в странах Востока....

Кто сей всадник, скачущий изо всей силы? Вороной конь его неуступает гебену черным своим цветом; подобна перекатам грома над долинами, стук быстрого бега вдали вторится ехами громов; пена удил его белее пены волн разъяренных. Тишина господствует на равнинах Океана; но далек покой от сердца твоего, юный Джяур! К завтрашнему дню буря готовится нарушить молчание влажной стихии; но в груди твоей свирепствуют бури, еще более ужасные. Я незнаю тебя, ненавижу землю, где ты родился; но я узнаю на лице твоем черты, которых время немогло изгладить; несмотря на молодость твою и бледность, чело твое показывает следы страстей пламенных, уже пожиравших твою душу? свирепый взоре твой устремлен к земле, и быстрый бег подобен метеору зловещему; но я вижу в тебе одного из неверных, которого сыны Магометовы должны бы предать смерти или извергнуть вон из среды своей.

Изумленные взоры мои долго следовали за быстрым всадником, и хотя скоро исчез он подобно призраку ночи, но вид его остался напечатленным в душе моей как темное воспоминание, и ехо, повторявшее скоки борзого животного, долго еще отзывалось в моем слухе. Он пробежал мимо сего огромного камня, выдавшагося над бездною моря, и в скором времени скрылся за утесом: всякой незнакомец ненавистен тому, кто скрывает себя от человеческих взоров, и убегающий в часы полуночи проклинает сияние всех светил небесных. Исчезая, он оборотил голову, как бы с намерением взглянуть в последний раз; удержал коня своего, вдруг поднялся ставши в стременах прямо ногами... Чего ищут глаза его в оливной роще? Месяц светит над холмом; лампы в мечетях еще непогасли; ехо не повторяет слишком от него далеких радостных выстрелов из ружей: но он мог усмотрел внезапной блеск воспаленного пороха, ибо нынешним вечером закатилось последнее солнце Рамазана, и в сию же ночь начинается Байрам для верных мусульманов 5)... Но кто ты? что сделал ты, чья одежда показывает чужестранца? От чего взоры твои столь свирепы? что тебе до мечетей и до праздников наших? Какой-то ужас мгновенно показался на лице его, на котором в туж минуту изобразилась решительная ненависть - изобразилась не яркою внезапною краской гнева кратковременного, но бледностию мрамора, при белизне которого мрак могилы представляется еще более печальным. Голова его поникла и взор казался оледенелым; он поднял вверх руку, сделал ею угрожающее движение; казалось, размышлял, бежать ли вперед, скакать ли в путь обратный; но он услышал ржание черного коня своего, дрожащого от нетерпения, и рука его упала на ефес сабли; ржание разсеяло мгновенную задумчивость: так нарушается внезапно сон зловещим криком ночной птицы.

Джяур вонзает шпоры и вспрыгнувший конь помчался с быстротою Джеррида, 6), брошенного сильною мышцей. Он проскакал мыс; ничто непрерывает молчания, на берегу моря; невидно уже гордой головы христианина; а он остановился на минуту, и вдруг ринулся с чрезвычайной быстротою, точно как бы от преследующей смерти: этот миг был для души его годами воспоминаний, целою жизнью скорби и целым веком преступлений. Для мучимых любовью, ненавистию, страхом подобные минуты представляют в одной точке все огорчения минувшого времени: и Джяур, чего неиспытал он в сей миг размышления о самом себе? Сей миг, ничтожный в сравнении с каждым возрастом, показался ему вечностию.

Далеко ли Джяур? Один ли ускакал он? Что он сделал? Да будет проклят день его прибытия и его бегства! По грехам Гассана великолепный дом его превратился в могилу; Джяур примчался как Симун {Ветер, гибельный для караванов.}, как сей предтеча опустошений и смерти, которого пагубное дыхание истребляет все, даже кипарис, даже сие печальное дерево, переживающее все прочия, сего верного друга людей умерших, печально высящагося над памятниками смерти.

Стойла Гассановы опустели; в пышном дворце его нет уже невольников; уединенный паук разстилает серую ткань свою по стенам комнате; нетопырь снаряжает гнездо себе под сводами гарема, и сова завладела башнею цитадели; дикий пес, мучимый жаждою и голодом, приходит выть на берегу высохшого бассейна, коего мраморное дно уже более непокрывается проточною водою; на нем, среди сухой пыли, прорастает колючий репейник. Было счастливое время, когда чистая, прохладная влага, распространяя свежесть в воздухе и в зелени пахучого дерна, возносилась столбом серебряным, чтобы низпадать в брызгах каплями подобно росе благотворной! Отблески звезде сверкали в сем кристальном зеркале, И очаровательный шум водомета сладостно прерывал молчание ночи.

Сколько разе Гассан в младенчестве своем играл на берегу сего фонтана! Сколько разе гармонический шум бегущей воды усыплял отрока на руках его матери! Здесь, близь сего же места прелестного и песни одалиск наполняли восторгом душу Гассана в юношеския лета его, и голоса их казались еще приятнее, мешаясь с журчанием потока,

Но Гассан во дни старости своей уже небудет вкушать здесь сладость сна в час разсвета: источники вод сих изсякли, и собственная кровь более уже не течет в его жилах; никакой голос удовольствия, жалости, гнева уже в садах сих нераздается.

Последние, повторенные эхом, звуки были горестные Вопли отчаянной женщины! С тех пор ничто ненарушает угрюмой тишины в сем обиталище пустынном, кроме лишь стука, производимого ветром, когда порывы его устремляются на отворённые окна. Пускай свирепствуют бури, пускай дождь льется потоками: никто не помыслит о безопасности замка, ни чья рука не затворит дверей в нем.

Путник, странствующий по пустыне, обрадовался бы, нашедши следы, напечатленные на песке стопами дикого; так и посетитель дворца Гассанова с радостию встретил бы здесь даже голосе несчастий. По крайней мере оно бы ему сказало: "ты не один в сем месте; другое существо, подобно тебе, пользуется даром жизни." Позлащенная внутренность многих покоев свидетельствует еще о прежнем великолепии. Сила разрушения медленно действует на сии мраморные своды; но ужас, по видимому, не отходит от внешняго порога: даже факир, недерзнул бы искать здесь убежища, странствующий дервиш неостановился бы у дверей дома, ненашел бы в нем ни дружелюбная не поднесла бы хлеба и соли путнику утомленному 7). Богатый, бедный равно убегают от опустевшого жилища. Щедрость и сострадание изгнаны отсюда с тех поре, как Гассан погиб между горами. Кров, служивший некогда убежищем человеку, соделался мрачным вертепом божества развалине.

Прежние обитатели замка разбежались, а принадлежащие к нему земледельцы оставили поля свои с тех поре, как Джяуров мечь разсек голову Гассана (8).

(1) Нужно заметить для читателя, что своенравный гений Бейрона умышленно представил свою повесть в виде развалин, назвав ее отрывками. Рдр.

(2) В тихую прекрасную ночь весьма часто случается на открытом море слышать гармонические звуки цитры, любимого инструмента Греческих мореходцев. Под цитру также поют и пляшут. Соч.

(3) Лорд Бейрон замечает, что на лице умершого несколько часов сряду после кончины сохраняется еще сия неизъяснимая красота и выражение, которые переживают самую жизнь человека. Некоторым, бывшим свидетелями смерти друга, известна сия истина.

(4) Афины суть собственность Кизляр-Аги, или начальника черных евнухов Султанских. Он назначает и воеводу! Таким образом евнух сераля управляет правителем Афин!

(5) Рамазан - пост, байрам - карнавал у Турков. Байрам возвещается пушечным выстрелом при захождении солнца. Ночью в мечетях горят огни, и начало праздника сопровождается выстрелами из орудий всякого рода.

(6) Джеррид или жерред

(7) Если вы были, участником трапезы хозяина, если получили хлеб и соль из рук его; то особа ваша для него священна, хотя бы даже он узнал в вас своего неприятеля.

(8) Любовь к ближнему и сострадание суть главные обязанности каждого мусульманина, предписанные Магометом. Желая похвалить Турецкого вельможу, обыкновенно сперва говорят о его щедрости, а потом уже об его мужестве.

Толпа Мусульман приближается; мне слышен их топот: но никакой голосе непоражает моего слуха. Мусульмане подходят; уже могу различишь на каждом из них чалму и серебряные ножны кинжала (9). Зеленая одежда начальника их знаменует Емира (10). "Кто ты?" закричал он. - "Мое почтительное приветствие (11)" отвечал я "покажет вам, что я принадлежу к сынам Пророка, ноша, которая при вас, и которую бережете вы с таким тщанием, должна быть драгоценною вещью. Охотно предлагаю вам свою лодку; на ней можете переправиться на другую сторону залива." - "Хорошо!" сказал Емир: "отвяжи ладью и плыви с нами вдаль от берега; не опускай паруса, и налагай на весла; ты должен остановиться там, посреди утесов, представляющих подобие бассейна между волнами... Довольно! можешь теперь дать отдых рукам своим; уже мы на месте".

И ноша, брошенная в бездну морскую, мало по малу исчезла; волна медленно отступала к берегу; наблюдательному взору моему показалось нечто движущееся на лазуревой равнине... Месяц одним только лучем своим озарял колеблющуюся поверхность; я смотрел, пока брошенный предмет совсем не исчез, как исчезает вертящийся камень, оставляя по себе круг едва приметный, который стесняется мало по малу, и наконец превратившись в пятно беловатого цвета, мгновенно скрывается от взоров. Тайна сего происшествия погрузилась в океане; об ней знают одни лишь подводные духи; но, объятые ужасом в коралловых своих гротах, и они не дерзнули вверить ее волнам поверхности

На зеленых лугах Кашемирских дитя преследует несравненную царицу бабочек восточных; она садится на цветок, и младенец почитает ее уже своею добычей: сердце в нем трепещет, он простирает дрожащую руку; но бабочка взмахивает лазуревыми своими крыльями, улетает, и юный ловец со слезами в очах остается на месте. Не так ли красавица, подобно бабочке прелестная и резвая, играет желаниями возмужавшого дитяти? и его забота не состоит ли из тщетных надежд, опасений, не ветреностию ли начинается, а оканчивается слезами? Но равное бедствие угрожает и насекомому и юной красавице, утратившим свободу: жизнь горестей ожидает их; прости мир и счастие сердца; одно становится игрушкою дитяти, другая плачет, жертва прихотей мущины. Предмет драгоценный, предмете, которого ищут с пламенным нетерпением, лишается всей цены своей, когда его получили; с каждым прикосновением ласкающей руки блекнут яркия, восхитительные краски, и блеск их исчезает, тогда обоим дают свободу улететь или упасть на землю. Но где, в каком месте обе сии жертвы найдут себе убежище? у одной изорваны крылья, сердце другой обливается кровью! Может ли бабочка порхать, как прежде, от нарцисса к розе? Кто возвратит юной девице сладостные утехи невинности? Ах, ни одно сострадательное насекомое крылышком своим неприкроет умирающого! Красавица извиняет единственно свои лишь погрешности; все несчастия чужия трогают её душу, но ни одной слезы непрольет она о стыде обольщенной подруги. .......

Сердце, изнуренное угрызениями совести, подобно скорпиону, со всех стороне огнем теснимому; круге суживается по мере того, как распространяется пламя, уже близкий жар поражает его жестокою болью; уже муки его превращаются в бешенство, и насекомое прибегает к последнему средству: ядовитое жало, на пагубу врагам употребляемое, никогда неязвило без роковых последствий. Скорпион обращает его против самого себя, и все муки свои прекращает в одно мгновение; так и человек виновный оканчивает дни свои, если не хочет оставаться живым среди пожирающого пламени, как злобное насекомое; так истребляется и человек, преследуемый совестию; земля отвергает его, небо для него закрыто, мрак господствует над его головою; под ногами своими оне видит бездну отчаяния; его окружает пламя, и смерть гнездится в его сердце (12)...

Мрачный Гассан убегал своего гарема; прелести красоте уже не пленяли его взоров; звериная ловля ежедневно привлекала его в дубраву; но душа его поучаствовала в удовольствиях звероловства. Гассан не убегал таким образом, когда Лейла обитала в его серале... Разве не там уже Лейла? Один Гассан мог бы нам сказать об етом. Странная молва носилась в городе; утверждали, что Лейла убежала ночью при конце Рамазана, в то самое время, когда сияние тысячи ламп возвещало с высоты минаретов о наступающем Байраме для всех стран, где поклоняются пророку. Лейла сказывала о себе, что идет в мыльню; Гассан искал ее там, но тщетно: переодевшись молодым Грузинцем, она обманула всех стражей; презирала гнев своего властелина, уже находясь в объятиях клятвой преступного Джяура.

Гассана безпокоили тайные предчувствия; но Лейла казалась такою нежною, она любила такою страстною любовию, что влекомый излишнею доверенностию к прекрасной невольнице, конечно заслужившей смертную казнь своею изменой, в самой день её бегства он ходил в мечеть на молитву, ходил в киоске для препровождения времени.

Так по крайней мере говорят его черные Нубийцы, впрочем весьма строгие, неусыпные блюстители гарема; другие уверяют, что в ту же самую ночь, при бледном свете фингари {Ето Фебея или луна у восточных народов.}, видели Джяура, на черном коне своем во вето прыть скакавшого вдоль по берегу моря; но при нем не было ни Грузинца, ни юной девицы

Как описать прелести черных очей Лейлы? В очах серны нет ни той красоты, ни того очаровательного изнеможения; но око Черкешенки сверкало подобно рубину Джиамшида, (13), и душа изображалась в каждом из её взглядов. О Магомещ! ты немог бы помыслить, чтобы столь совершенная красавица была только лишь горстью бренной глины: , и я дерзну повторить слова сии даже среди ужасного Алзирата (14), по которому будем переходить через огненное море. Я готов утверждать то же в преддверии самого рая, когда неверные Гурии станут призывать меня в свою обитель. Кто видел Лейлу, тот перестань верить, что женщина есть один лишь прах ничтожный, тленное игралище прихотей мущины (15). Изумленные муфтии признались бы, что лучь божества сверкал под её длинными ресницами. Румянец ланит её спорил с багряным цветом граната; волосы, подобно нависшему стеблю гиацинта, падали к стопам её, белым как снег, еще некоснувшийся поверхности гор, еще неутративший белизны своей от смешения с землею.

Величественно плывет лебедь по воде прозрачной: так выступала прекрасная Черкешенка посреди служащих ей женщине, над которыми возвышалась она Всею головою. Ничего прелестнее, очаровательнее Лейлы не выходило из Франгестана {Земля Черкесов.}.

она взгляду нескромному, дерзнувшему остановиться на её прелестях несравненных. Благородство и любезность неотлучны были при всех её движениях; счастлив, кому судьбою дозволено смягчить её сердце! Но кому? Не тебе, о Гассан угрюмый, не тебе принадлежит имя счастливого любовника

Гассан отправился в путь, сопровождаемый двадцатью вооруженных драбантов. Им предшествуешь Емир; у пояса его мечь, которой некогда был обагрен кровию Албанцев, когда из пораженных в Парнейской долине осталось в живых несколько сих мятежников единственно для того, чтобы обитающие в горах единомышленники их узнали о погибели своих братий. Пистолеты его получены в дар от Паши знаменитого; золотая оправа с дорогими камнями немешала им ужасать разбойников. Гассан, как сказывают, отправляется получишь новую супругу, более верную, нежели клятвопреступная Леила, изменница, которая неустрашилась убежать из гарема, убежать с Джяуром!.........

Последние лучи солнца позлащали источник, с холма лиющий воду, всегда свежую и прозрачную, для горного жителя. Торгующий Грек, любитель неги, здесь может наслаждаться покоем, которого тщетно ищет посреди города, живучи в соседстве с тиранами своими. По крайней мере, желая сберечь сокровище, плод бережливости долголетной, здесь может быть безопасным от любопытных взоров. Если раболепствует он в городе; зато свобода улыбается в нему в здешней пустыне, и он безпечно вкушает влагу, запрещённую, ненавистную для сынов Магомета......

Татарин предшествует воинам Гассана; уже достиг оне горных ущелий; по желтой епанче издали узнать его нетрудно. Емир и свита медленно движутся узким рядом. Над головами их возвышается утес: коршуны острят на нем хищные свои клювы, как бы угадывая, что у подошвы горы найдут обильный корм еще до появления зари утренней. Недалеко оттуда следе зимняго потока, высушенного палящими лучами солнца; воды его изрыли путь между песками, поростшими в разных местах печальным кустарником; путь сей усеян обломками серого гранита силою времени или перуном отторгнутыми от хребта горе, коих вершина скрывается поде облаками. Кто из смертных может сказать, что зрел недосягаемую главу Лиакуры?

"Бисмаллаг (16)!" воскликнул Чауш: "уже нет никакой опасности; наконец переде нами, равнина, и мы теперь же пустим скакать коней своих." Он сказал, и в то же мгновение пуля мимо головы его со свистом пролетела; ехавший впереди Татарине упал мертвый на землю. Гассановы драбанты едва имели время схватить довода коней своих; они спешат сойти на землю; но трое из всадников вовеки уже небудут гордиться на седлах. Тщетно требуют они мщения перед последними вздохом, - тщетно, ибо поражены врагом невидимым; спутники мгновенно достают оружие, но они в то же время преклоняют голову к гривам коней, желая избежать от пуль смертоносных; некоторые из них ищут убежища за утесом, чтобы не пасть от руки врага, недерзающого показаться. Один Гассан безстрашный остается на коне и понуждает его к движению; но раздавшиеся выстрелы известили Гассана, что разбойники засели у конца ущелия, и что неосталось никакого средства избежать опасности предстоящей.

Усы его вздулись (17), молния бешенства сверкнула от взоров. "Нестрашны для меня со всех стороне свистящия пули;" воскликнул Гассан: "ужасы опасностей я видел перед собою!" В сию минуту неприятель выходит из засады, и требует, чтобы дружина Гассанова положила оружие; но гневное чело Емира, его угрозы страшнее вражеского мечи для его спутников; ни один из них не дерзает издать покорного вопля..... Все разбойники выходят из лесу и всадники их приближаются.

Кто начальник их, вооруженный, сверкающим булатом?

"Ето он! ето он!`" восклицает Гассан: "узнаю его по челу бледному, по сим очам зловещим, коих роковые взгляды благоприятствуют злодейству (18). Узнаю черного коня его. Он в одежде Албанца; он отрекся от прежней своей веры: но отступничество не спасет его от смерти. Ето он! ето Джяур проклятый! Горе тому, кто похитил у меня любовь Леилы!"

Река быстрая и широкая низвергает стремительные свои воды в море, и океан в виде лазуревых столбов грозные валы противуставит ярому потоку; брызги влаги раздробленной уподобляются сверканиям перуна; ужасные удары волн подобно грому раздаются на трепещущем береге, и утесы моря скрываются под белою пеной. Такова была встреча двух войск, движимых одинаким бешенством: треск мечей, которые ударялись взаимно и ломались на части; выстрелы ружей, свист убийственных пуль, угрозы поражающих воинов, стоны умирающих ужасают отголоски долин, обыкшие вторить пастушеским песням. Невелико число ратующих; но все они томятся жаждою крови: ни один не просит пощады, всякой старается наносить одни лишь смертельные удары. Соединенные узами любви страстной, в объятиях взаимных находят сладкую отраду; но восторги любви никогда не сравнятся с напряжением, с усилиями двух неприятелей. Схватившись взаимно, руки их уже не выпустят своей добычи. Друзья сближаются и разстаются; любовь смеется над неразрывным союзом: соединенные враждою неиначе разлучаются, как уже после смерти.

Сабля Гассанова разлетелась на части; осталась лишь рукоять, обагренная пролитою кровью. Рука его держит еще сей отломок железа, столь мало принесшого, пользы мщению; но рука его, ах! отделена от туловища; чалма, разсеченная в самых плотных сгибах, покатилась по песчаному скату; верхняя одежда, острием сабли раздранная, приняла цвет угрюмых облаков утра, предвещающих нам день бурного ненастья. Куски палампора {Шаль, которую носят знатные особы.} его разбросаны по кустам окровавленным; грудь его покрыта ранами, сам он лежит на земле простертый, обращенный лицем к небу; открытые глаза еще грозят неприятелю взором ненависти, которая одна пережила все страсти.

Стоящий над трупом враг разсматривает печальные остатки; чело его также мрачно, как и покрытого тенями смерти.

"Так! Леила погружена в волнах моря; но сия, обагренная кровию, земля будет могилой Гассана. Тень Лейлы управляла булатом, пронзившим вероломное сердце. Он взывал к пророку, и пророк не спас его от моей мести; взывал к Алле, и молитва его неуслышана, "Безумец! ты невнял прозьбам Леилы и хочешь, чтобы твои были уважены! Все мною предусмотрено; я заплатил сим мятежным солдатам, дабы наказать врага вероломного; жажда мести удовлетворена, и я один удаляюсь,

"Вот уже и день!" говорит она: "Гассан должен быть недалеко."

Она идет в сад; мучимая неведомым безпокойством, всходит на высокую башню, устремляет к горам свой взоры: "Для чего же не едет он?

"Ничем незамедляется быстрота коней его, и им нестрашны жары знойного лета. Для чего даров брачных нешлет переде собою? На кого жаловаться мне: на его ли собственное сердце. Или на медленность коня его? Но я виновата! Вижу Татарина; он уже на вершине горы ближней: едет по тропе, ведущей в долину; вижу, вижу за седлом его подарки от сына... Но посланный медленно едет; не уже ли незнает он, что я щедро наградила бы за поспешность и за труды путешествия утомительного?"

Татарин сходит с коня у вороте замка; нечто держит он в трепещущих руках своих. На смуглом челе его видно выражение печали; но, быть может, ето действие усталости: одежда его обрызгана кровью; но, быть может, эта кровь пролита шпорами из боков коня ленивого. Татарин обнажает дар, который был покрыт епанчею. О ангел смерти! ето голова' Гассана!

"Сын твой праздновал кровавую свадьбу!" сказал Татарин: "я уцелел; но не сострадание спасло жизнь мою: меня пощадили для того единственно, чтобы доставить к тебе сей горестный подарок. Мир храброму, испустившему последний вздох под ударом смерти! Проклятие Джяуру, виновнику его гибели, его убийце

Там почиет прах Османлиса, верного как и все те, кои желают преклонишь колено в Мекке, с ужасом отвращают взоры свои от вина запрещенного и смиренно читают молитву, обратясь к священному граду, как скоро слышат торжественные вопли Аллаха (20), раздавшиеся с высоты минарета. И он умер от руки чужестранца, среди отечественной земли своей; умер с оружием в руке, и не отмщен никем из единоверных; по крайней мере кровь неприятеля не пролилась на могиле Гассана! Но девы с усердием принимают его в селениях небесных, и сверкающие очи Гурий всегда будут встречать его с улыбкою; оне благосклонно приветствуют его, помавая изумрудными своими покровами; сладким поцелуем награждают оне храброго. Кто погиб, сражаясь против одного из Джяуров; тот заслужил вечное блаженство (21). ...... А ты, вероломный убийца, ты будешь предан мстительной косе Монкира (22); избавишься мук, им уготованных, единственно для того чтобы скитаться вокруг Геблисова престола {Геблис - Плутон восточных народов.}. Неугасимый огонь будет вечно пожирать твое сердце, и никакой язык неможет изъяснить мучений, которые соделают его настоящим для тебя адом. Но сперва ты будешь послан на землю бродить вампиром, и труп твой убежит из могилы (23). Ты будешь страшилищем места своего рождения, мучителем жены, сестры, детей своих; и в мрачные часы ночи, объятый ужасом, будешь насыщаться кровью своего семейства.

на любимой с большею нежностию: она еще будет называть тебя своим родителем, и сие священное имя болезненно растерзает твое сердце. Тщетно желал бы ты пощадить ее: увидишь последний румянец исчезающий на её ланитах, последнюю искру погасающую в её взорах, навеки омраченную лазурь влажных зениц её; тогда нечестивая рука твоя исторгнет одну косму длинных волосов её, и что могло бы служить залогом любви самой нежной, то послужит для вечного напоминания об адской твоей злобе. Зубы твои скрежещут, отчаянием движимые, и из губ твоих падают капли чистейшей крови (24). Возвратись в мрачную могилу свою; иди к полчищу злых духов, которые с ужасом побегут от ненавистной тени.........

(9) Есть род кинжала, называемый у Турков атаган;

(10) Зеленый цвет есть исключительная принадлежность мнимых потомков Магомета. У них вера составляет наследие, которое от отцевь передается к детям, и которое почитается несравненно выше добрых дел. В презрительной нации ничего нет презрительнее сих фамилий.

(11) (Мир да будет с тобою); сими словами приветствуют одни лишь Мусульмане друг-друга. Христианину говорят они: урларула; доброй путь; также: сабан гиризем, сабан серула; добрый вечер; иногда они изъявляют ему желание быть счастливым.

(12) Скорпион, по мнению некоторых философов, умерщвляет себя собствененым жалом.

(13) Славный рубин Султана Джиамшида, по причин отличного блеска своего, назывался светилом ночи, отрезком солнца и проч.

(14) Алзират - так называется мост шириною в нить паутины, по которому должно Мусульманам идти в селения райския. Другой нет дороги. Но еще и того хуже, что под сим мостом находится ад, в которой, как легко представит себе можно, падают неумеющие твердо ходишь по нити паутинной. Другой мост, гораздо уже первого, назначен для Християн и Евреев.

(15) Несправедливо думают вообще, будтобы Магомет исключил всех женщин из своего рая. В Коране, по крайней мере третья часть сего обиталища добрых предоставлена женщинам, которые вели жизнь благонравну ю. Но весьма многие Магометане, толкуя слова Корана по своему произволу, утверждают, что небеса будут затворены для их женщин.

(16) ! Во имя Бога! так начинаются все главы Корана кроме одной. Сим словом Турки начинают свои молитвы, равно как употребляют его же при изъявлении благодарности.

(17) Усы действительно вздуваются у Мусульман во время сильного гнева. В 1809 году Капудан-Паша всех Драгоманов привел в ужас на одной аудиенции дипломатической. Усы его вздулись от досады, точно как у тигра; с минуты на минуту ожидали, что цвет их переменится; но грозные усы улеглися по прежнему, и от етого, по видимому неважного обстоятельства, уцелело более голов, нежели сколько было щетинок на усах Турецкого вельможи.

(18) Зловещий глаз, злые очи! Суеверие, на Востоке весьма обыкновенное. Воображаемые действия злых очей бывают вообще опасны для тех единственно, которые верят оным.

обыкновенно жертвы мятежа, разбоя, или мщения.

(20) Алла га! Сими словами оканчивается призывание к молитве которое громко на распев произносите муеццин с высокого минарета. Особенно в тихую ночь звонкой голос производишь удивительное впечатление.

(21) Ето весьма близкое подражание одной военной песни Турков: "Вижу райскую деву с черными очами; она развевает свое покрывало изумрудного цвета; зовет меня: приди ко мне с поцелуями! я люблю тебя" и проч.

(22) Монкир и Некир им неудовлетворительны, то несчастного бросают вверх косою и потом отбрасывают булавою из железа, ярко раскаленного. Бывают и другие опыты еще более ужасные. Монкир и Некир суть должностные, по штату положенные чиновники, и их только двое; можно себе представишь, что при безчисленном множестве грешных Мусульман рукам обоих адских духов никогда нет отдыха.

(23) Суеверное мнение о вампирах вардулаха. Греки с ужасом произносят ето слово. О вампирах рассказывают множество весьма странных историй. Не можем неупомянуть при сем случае, что в южных губерниях России известны и вампиры (упырь) и (волколаки): это умершие колдуны, которые по ночам приходят домой безпокоить оставшихся в живых своих ближних; они любят сосать кровь и проч. Сведущия старушки обоего пола, если угодно, укажут вам на домы, посещаемые упырями и волколаками. Теперь знаем, откуда зашли к нам басни о сих мертвых бродягах.

"Как называете вы (25), которого вижу на сей уединенной тропинке? Некогда я заметил черты лица его в месте моего рождения. Однажды вечером, сидя на берегу миря, я видел его скачущого на коне быстром. Только лишь один раз я заметил черты его; но смятение сердца так глубоко напечатлено на них было, что я не мог забыть их. Чело его ныне столь мрачно и столь угрюмо, что, мне кажется, я узнаю на нем печать смерти.

"Минуло уже шесть почти лет, как он пришел к братии нашей; в сей уединенной обители конечно ищет он забыть какое нибудь великое злодеяние, нам неведомое; но никогда неприходит он молиться с нами вместе вечерней порою, никогда непреклоняет колена перед судилищем покаяния; мало нужды ему до набожных песней наших, до фимиама, воскуряемого нами перед олтарем Христовым: один в своей келлии он занимается размышлениями; его вера, и его происхождение нам вовсе неизвестны.

"Он пришел к нам от мест, где покланяются Магомету; но в нем невидно признаков Мусульманской породы: лице его больше показывает Християнина. Еслиб не уклонялся он от святых мощей наших, еслиб не убегал от Божественной трапезы великого и страшного таинства; я почел бы его отступником, кающимся о своем отпадении от лона Церкви. Наша обитель приняла от него богатые вклады... Но я, будучи на месте начальника братии, я ниже одного дня непотерпел бы между нами столь странного человека; или же я велел бы запереть его на всю жизнь в одной из темниц монастырских. В изступлении своих мечтаний оне часто говорит о жертве, брошенной в море, о сражениях, о бегстве, о мщении, об издыхающем Турке. Его находили на етой скале объятого мрачным изступлением: он кричал, что видит окровавленную руку, ни кем другим не зримую; что рука сия указует ему место его могилы, велит ему повергнуться в бездну....."

изменяющийся цвет лица его пугает того, кто дерзнул бы делать над ним свои наблюдения. В нем узнают волшебную, неизъяснямую силу, которой невозможно сопротивляться.

Птица, трепещущая от ужаса, неимеет силы улететь от змеи, устремляющейся на нее, свою добычу; так в очах сего человека есть нечто поразительное, нестерпимое для наблюдающого взора.

Боязливый инок, попавшись ему на встречу, уклоняется в сторону, как бы уверенный, что поражающий взгляде его и горькая улыбка возбудят в одно и то же время и страхе и виновные мысли. Сия улыбка редко проясняет чело его, и обыкновенно кажется она только лишь насмешкою над несчастием. Бледные губы его мгновенно становятся неподвижными, точно как бы скорбь или досада непозволяли ему иметь других мыслей, кроме только печальных. Лице его никогда невыражало свободной веселости сердца. Иные в чертах его открывают следы чувств прежних, и с трудом узнают некоторые остатки благородства в его зловещей физиономии, точно как бы преступления не до конца еще унизили сию гордую душу. Простой зритель видит одну лишь мрачную наружность преступника, угрызаемого совестию; наблюдатель внимательный узнает в ней высокий ум и знаменитое происхождение. Ах! к чему послужили ему сии дары драгоценные, которые осквернены злодеянием, и которые сокрылись поде завесою горести! Без сомнения не подлую тварь Небо наградило ими; о всем тем человек сей возбуждает ныне ужас и отвращение. Странник едва намечает остатки развалившейся хижины; но замок, разрушенный бурей или войною, привлекает взоры уцелевшими на нем даже немногими зубцами; одетые плющем своды, уединенная колонна, служат памятниками прежнего великолепия...........

"Смотрите, как он, закутавшись мантией, идет между столбами вдоль готического храма, с ужасом замечаются его движения, и он мрачными очами взирает на священные обряды веры. Когда раздается с хора гимн благочестия, когда иноки молятся, преклонив колена; он удаляется в сей притвор, едва освещаемый бледным огнем трепещущей лампады. Оттуда слушает он молитвы наши, никогда несоединяя с ними своих молений. Смотрите, под тению етой стены он кинул за хребет свой черный наглавник; густые, в безпорядке виющиеся кудри покрыли бледное чело его; вы подумаете, что Горгона, взяв с головы своей самые отвратительные змеи, вооружила ими голову сего злого духа; облеченный в наши одежды, он вовсе неисполняет всех монастырских правил, и дозволяет рости волосам своим. Вклады его суть дары гордыни, а не пламенного благочестия; он непроизнес никаких обетов, не объявил никаких условий.

"Но церковь наполняется хвалами Всевышнему. Замечайте бледное лице его, замечайте эту ледяную наружность, дышащую отчаянием и гордынею. О Святый Франциск, великий угодник Божий! удали человека сего от жертвенника, да неявится гнев небесный в каком-либо ужасном чудотворении. Духе тмы, принимая вид человеческий, неможет выбрать другого, более для себя приличного. Имеем вечного милосердия свидетельствуюсь, что сии взоры непринадлежат ни земле, ни небу."

нет, в мужественных только сердцах язвы любви могут быть неисцелимы.

Металле, из рудника вышедший, должен гореть, чтоб очиститься, но огонь горнила, плавя его, непеременяет в нем природного свойства. Металл удобен принимать все формы; может быть оружием обороны, или смерти; может сделаться бронею и защитить грудь вашу, или мечем и разить вашего сопостата. Острить ли конечность меча смертоносного - будь осторожен. Так огонь страстей и искусство женщины могут смягчить, могут образовать медное сердце; но получив один разе форму, оно уже не переменится: надобно разбить его, чтобы дать ему другую...........

Следует ли уединение за несчастием, конец страданий мало нас утешает; сердце, брошенное в пустыне, с радостию встретило бы стрелу смертоносную, которая сказала бы, что оно не одно в мире. Мы не любим того, чего никто неделит с нами; самое счастие перестает быть счастием, если не вдвоем наслаждаемся.

Сердце, оставленное чувствами нежнейшими, принужденным находится прибегнуть к ненависти. И сие мучительное состояние подобно тому, какое испытали бы мертвые, внезапно ощутив движение червей могильных, ползающих по их трупам полуисточенным, и неимея возможности освободиться от сих прожорливых насекомых; таким же должно быть и отчаяние пустынной птицы, собственною кровию питающей юное семейство, когда, с родительскою готовностию умереть за детей своих, растерзав свое недро, сия несчастная мать ненашла бы малюток в гнезде опустошенном (26).

Самые жестокия муки горести можно почесть утехами в сравнении с пустынным ничтожеством, с ужасной пустотою сердца, которое для чувств своих неимеет более никакой цели. Кто захотел бы вечно смотреть на небо, на котором нет ни солнца, ни облака?

необитаемый, и которой медленно умирать должен при тихом, безопасном заливе. Лучше тысячу раз погибнуть при громах и бурях, нежели медленно изнемогать на печальном утесе.........................

"Отшельник благочестивый! ты провел всю жизнь, пересчитывая зерна своих четок, и повторяя всегдашния молитвы. Чуждый забот и преступлений, ты провел молодые годы и время старости, давая людям отпущение в грехах, ими содеянных; свободный от всех зол, за исключением только тех печалей скоропреходящих, от которых неизъят ниодин смертный, ты благословляешь Небо, удалившее от тебя грозовые бури страстей, столь пагубные для смертных, приводимых к тебе раскаянием, вверяющих твоему непорочному, снисходительному сердцу и тайные грехи свои и тайные скорби. Я жил мало; но часто пил я из чаши удовольствий, и несравненно чаще я истощал сосуд печалей. Ах! по крайней мере сии дни сладострастия и опасностей избавляли меня от скуки однообразной жизни. Сегодня торжествуя с друзьями, завтра сражаясь с неприятелями, я только лишь и пугался утомительного спокойствия. Ныне, когда уже ничего более немогу ни любить, ни ненавидеть, когда ничто невозбуждает ни моих надежд, ни моей гордости, ныне лучше желал бы я превратиться в насекомое презренное, ползающее по влажным стенам темницы, нежели остаток жизни своей влачить в несносной тишине холодных размышлений. Чувствую однакож в душе моей некое неясное желание вечного покоя, сколь ни мучительна для меня мысль о всяком покое. Скоро мольбы мои будут услышаны; усну, и в мечтах сновидений не увижу себя ни каким был я прежде, ни каким хотел бы еще быть в грядущем.

"Моя память есть не что иное как могила счастия, давно утраченного и для "меня уже невозвратного. Ах, лучшеб и мне погибнуть с ним вместе, нежели "томишься во мраке огорчений! Душа моя неуклонялась перед острыми стрелами вечных страданий; нейтрала она убежища к смерти произвольной, и презрели пути мнимых мудрецов древности и подлых трусов нашего времени. Не смерти я боялся; мужественно полетел бы я встретить ее на ратном поле, еслибы судьба поставила меня под знаменами не любви, а славы. Я презрел бы смерть, но не для суетных почестей: ничто для меня лавр, которого ищет честолюбивый обожатель славы или наемный воин. Но да предложат мне награду, достойную опасностей - красоту обожаемую мною, или врага, которого душа моя ненавидит: я готов пойти против судьбины, готов броситься на лес копий и в реку пламени, если должно или спасти любезную, или пронзить ненавистное мне сердце. Имей доверие к словам того, кто не тщеславится прежними, уже совершенными им подвигами." Душа высокомерная и гордая вызывает смерть, слабость встречает ее без жалоб, одно лишь несчастие унижается перед нею. Жизнь моя да возвратится к Тому, кто даровал мне оную. Не бледнел я перед опасностями, быв могущественным и счастливым; ныне ли трепетать я должен?

"Отец мой! я любил, я обожал..." Слова сии потеряли цену свою от ежедневного употребления любовниками обыкновенными... Моя нежная страсть доказана лучше делами, нежели клятвами. "Этот мечь сохранил пятно крови, навеки неизгладимое. Кровь сия пролита за ту, которая для меня погибла; ею жило сердце одного ненавистного тирана. "Прекрати движение сего внезапного ужаса, не преклоняй колена, и поступка се"го не почитай в числе моих злодеяний: пролитая мною кровь принадлежала врагу твоего Бога; при одном имени Христа Мусульманская душа его наполнялась яростию... Я любил Леилу; любовь проникает в самые дикия места, и мои вздохи не были тщетны; но я чувствовал иногда угрызения, которых вопль говорил мне что было бы лучше, когдаб Леила осталась верною первой любви своей. Она умерла - не смею сказать тебе, какою смертию; взгляни на чело мое, и ты может быть узнаешь. Проклятие и злодейство Каиново напечатлены на нем неизгладимыми чертами: не спеши осуждать меня; я был причиною казни её, но не виновником, не исполнителем. Ах! я должен признаться, что палач её сделал то же самое, чт сделал бы я сам, когдаб Лейла оказалась неверною перед вторым своим любовником. Он без жалости совершил казнь над виновною

"Как ни справедлив приговор, над нею произнесенный, но её измена была доказательством нежной ко мне страсти: Она дала мне свое сердце, единый предмет, непокоряемый тиранством; а я, неуспевший спасти ее, дал все, что было в моей власти... дал смерть врагу нашему. Но смерть была для него малозначущим бедствием, а казнь его жертвы сделала меня предметом ужаса. Ему непременно погибнуть надлежало, и он знал о близком конце своем, быв уведомлен предсказаниями сурового , которого предчувствие слышало свист убийственного металла, когда Емир сбирался к роковому путешествию (27).

"Счастлив погибающий в сражении, где смерть является к нам без мук продолжительных. Тщетно взывал он к Алле и к Магомету! Он узнал меня, и мы сразились мечами. Я смотрел, когда испускал он последний вздох жизни. Покрытый ранами, подобно леопарду, копьями ловцов настигнутому в дубраве, он и вполовину неощущал того, что чувствовал я в ту минуту. В умирающих глазах его искал я униженной гордости. В каждой черте лица его видно было бешенство, и ни одна не показала угрызений. Чего не дало бы мщение мое, чтобы заметить на лице его следы отчаяния и того раскаяния поздняго, которое видит перед собою один лишь ужас могилы, не встречая ниже луча утешения

"У жителей зимняго климата кровь столь же холодна как и воздух, которым дышат они. Любовь у них недостойна своего имени: моя любовь была подобна огненной лаве, исторгающейся из пылающих пропастей Етны. Совсем неизвестны мне сладкия речи обыквовенных любовников и красавиц. Если внезапная перемена в чертах лица, жар кипящей крови, судорожное движение губ, сердце растерзанное, но неиздающее жалоб, изступление ума, дерзость, мщение, если, одним словом, все чувства, которые волновали и теперь еще волнуют мою душу, могут служить верными признака и любви; то моя любовь конечно была истинная: она доказана горестными опытами. Никогда не мог я ни вздыхать, ни плакать; я мог только желать успеха, или смерти.

"Смерть приближается; но я по крайней мере вкусил счастие в здешней жизни. И мнели страшиться мне жестокостей судьбины, столь часто презираемых мною? Нет, душа моя непобедима! Утративши все любезное в мире, она страждет лишь воспоминанием о Леиле...........

"Она погребена в волнах моря. Ах, для чего не в земле её могила! Сие истерзанное сердце, сия душа изступленная искали бы последняго её убежища...... Лейла была существо жизни и света; очи мои увидели ее, ш она сделалась как-бы неотъемлемою частию моего зрения: куда ни обращал я взоры, повсюду была она светилом, неразлучным с моею памятью.

"Можно ли удивляться, что утративший и счастие и надежду неустоял против мрачных мыслей и в своем неистовстве жаловался на несправедливость судьбины? Можно ли удивляться, что слепое изступление повлекло его к пропасти злодеяний? И бояться ли людей тому, у кого сердце растерзано? Падающий с вершины счастия думает ли о глубине бездны? После сих признаний дела мои должны казаться тебе, о старец благочестивый, ненавистнее остервенелости коршунов кровожадных; вижу на челе твоем ужас, которым наполнилась душа твоя: мне суждено возбуждать один лишь ужасе в людях. Так, подобно хищной птице, повсюду следы кровопролития оставлял я за собою; но робкая голубица научила меня умереть верным первой любви своей. Да следует человек примеру существ, им презираемых: птица воркующая в кустарнике, лебедь носящийся на чистом озере, имеет по одной подруге, которых никогда неоставляют. Легкомысленный с улыбкою жалости смотрит на постоянных, неумеющих изменяться; пускай повторяет он гордые свои насмешки, незавядую безчисленным его забавам, и верного лебедя предпочитаю сему человеку низкому, чуждому силы душевной. Как ничтожен он в сравнении с легковерною, которую обольстил и немедленно оставил! Никогда по крайней мере сего не заслужу я упрека. О Лейла! все мысли мои тебе одной принадлежат; ты одна была виновницею моего счастия, моего злодейства, моих скорбей и надежд моих. В мире нет красоты подобной Лейле, для меня по крайней мере она несуществует; за все престолы земные не решился бы я взглянуть на ту, которая подобна была Лейле, хотя далеко не равнялась ей своими красотами. Преступления, коими дни юности моей осквернились, и сей одр ожидающей меня смерти свидетельствуют о моей верности. Лейла была и осталась навсегда любимейшею мечтою души моей.

"Она погибла, и я мог жить на свете! Но змия обвилась вокруг моего сердца и лютым жалом своим отравляла все мои мысли; я возненавидел всю землю; я желал бы укрыться от всей природы; все места, прежде восхитительные, приняли цвет мрачной души моей. Последнее тебе известно; ты знаешь все мои преступления и половину моих горестей.

"Представь себе львицу в опустошенной пещере ненашедшую детей своих, похищенных звероловами; постарайся утолить горесть сей отчаянной матери: предпринимающий утолить мою хочет лишь ругаться над моим несчастием. Во дни юности, в сие счастливое время, когда сердце ищет другого сердца, под прекрасным небом родины моей я имел друга... Прошу тебя переслать к нему сей залог первой дружбы нашей. Да узнает он о моей смерти. Души, подобно моей, объятые страстию, редко посвящают мгновенные мысли отсутствующей дружбе; со всем тем несчастное имя мое все еще ему любезно. Он предсказывал судьбу мою; я улыбался, я мог улыбаться, когда мудрость вещала мне его устами. Да вострепещет он, узнавши, что исполнились его предсказания. Скажи ему, что среди мятежной и несчастной жизни как ни редко сердце мое вспоминало о первых годах юности нашей, но что в последния минуты жизни уста мои благословляли его память... Возврати ему сей перстень, некогда ему же принадлежавший; опиши ему.. что видишь переде собою: изможденное тело, безутешную душу, следы страстей опустошительных, засохшее дерево с разсеянными листьями, почерневшее от палящого дуновения бури.....

"Известно тебе мое имя, благочестивый отшельник, известна моя история; тебе одному вверил я мои горести, ты обещал мне сохранишь их в тайне. Благодарю тебя за слезу великодушного сострадания, пролитую над бедностию моею, мои холодные очи никогда немогли плакать... Похорони меня между безвестными мертвецами; да крест один водрузится надо моей могилой - другого памятника не желаю, чтобы любопытный странник не нашел там моего имени, и дабы ничто немогло останавливать при нем пешеходца."

(29).

(25) Монахов Турки называют Калоерами - от Греческого: καλόγηρος.

(26) Речь идет здесь о птице пеликане, которая служит емблеммою материнской любви к детям.

(27) Суеверное мнение о предчувствиях господствует в странах Востока. Лорд Бейрон видал там Дервишей-Тагирей, которые предсказывают будущее по собственному предчувствию, и притом столь сильному, что они слышат свист и стук оружия.

(29) Автор действительно слышал историю, подобную предложенной повести, от одного из тех разскащиков, которых всегда находить можно в кофейных домах на Востоке, и которые стихами и прозою повествуют о разных былях и небылицах.