Гяур

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гяур (старая орфография)

ГЯУР. ¹)

Разсказ, заключающийся в этих несвязных отрывках, основан на событиях, которые в настоящее время на Востоке совершаются реже, чем прежде, быть-может потому, что женщины сделались осторожнее, чем в доброе, старое время, или оттого, что христиане стали выказывать более ловкости и менее предприимчивости. Повесть эта в целом заключала описание приключений молодой невольницы, которая, за неверность, по мусульманскому обычаю, была брошена в море и потом отомщена её любовником, молодым венециянцем. Всё это случилось в то время, когда Венециянская республика владела семью островами, и вскоре по изгнании арнаутов из Мореи, которая, вслед за вступлением туда русских, была ими долго опустошаема. Отпадение майнотов, которым было отказано в грабеже Мизитры, заставило отказаться от этого предприятия и повело к совершенному опустошению Мореи, ознаменованному с обеих сторон жестокостями, безпримерными даже в летописях правоверных.

          Не дышет ветр, не плещет вал

          Кругом седых, гранитных скал,

          Где гроб защитника Афин ³)

          Безмолвно высится один,

          И шлёт привет издалека

          На встречу судну рыбака:

          Он к берегам его родным

          Стремят свой бег, спасённым им

          Напрасно... Скоро и такой

          Опять появится герой?

          Прелестный край! Там целый год

          Весна роскошная цветёт;

          Видна с далёких берегов -

          Волнует душу, манит взгляд

          Приманкой неги и отрад.

          Там океана светлый взор

          Играет тенью синих гор

          И ловит их своей волной;

          И если ветерок порой

          Всколеблет грудь лазурных вод,

          Иль лист с кустарника сорвёт -

          Он пронесётся над землёй

          Ароматической струёй.

          Султаншу Розу там поёт -

          И на скалах и меж ветвей -

          В неё влюблённый соловей,

          И, нежной радости полна,

          Под песнь его цветёт она. ⁴)

          Царица гордая садов,

          Вдали от ветра и снегов,

          Не зная хлада наших зим,

          Спокойно к небу шлёт назад

          От неба взятый аромат -

          И небо, полное любви,

          С улыбкой льёт лучи свои.

          Как много пышных там цветов,

          Дерев тенистых и кустов!

          Как много гротов, где, порой,

          Скрывая барку за скалой,

          Пират добычу сторожит,

          Пока звезда не заблестит

          И звук гитары моряка ⁵)

          Не долетит издалека...

          Тогда в тени прибрежных скал

          Он пробирается - напал -

          И, вместо песни моряков,

          Несутся стоны, льётся кровь.

          И что же? Там, где вся страна

          Богам в жилище создана,

          Где всё - и нега и краса,

          Разлиты щедрою рукой,

          Там люди с злобною душой

          Стремятся радость омрачить

          И рай в пустыню обратить.

          Под тяжким гнётом их шагов

          Там вянут тысячи цветов,

          Расцветших пышно средь полей,

          Ненасаждённых их рукой,

          Ночной взлелеянных росой

          Да светом солнечных лучей...

          Цветок ростёт, манит, зовёт:

          Они придут - и он умрёт.

          И что жь? В природе вечный мир,

          А тут страстей свирепый пир,

          А тут насилие и стон

          Воздвигли свой ужасный трон

          И помрачили светлый край.

          Как духи злобы, вторгшись в рай,

          Низвергли ангелов с небес -

          Так светел край, так полн отрад,

          Так в людях зло - и смерть и ад.

          Кто видел образ мертвеца ⁶)

          В печальный день его конца,

          В последний день тоски земной

          И в первый жизни гробовой,

          Пока нетления персты

          Ещё не стёрли красоты,

          Тот замечал ли томный вид

          Его безжизненных ланит

          И прелесть бледного лица

          С печатью тихого конца?

          Не будь безжизненных очей,

          Без слёз, движенья и скорбей;

          Не будь холодного чела,

          Где всё - безстрастие и мгла,

          Что душу зрителя теснит

          Невольным страхом, будто вид

          Того, что так его страшит,

          Да, только этого не будь,

          Проникнуть может в вашу грудь

          Сомненье в смерти роковой -

          Так много прелести живой,

          Так много неги неземной

          В её явлении! Таков

          Вид этих светлых берегов

          Эллады чудной - но не той

          Эллады вольной и живой.

          Она прекрасна, но бледна,

          Она светла, но холодна -

          И тяжко нам, и грудь теснит,

          И холод сердце леденит.

          Она и в гробе так мила;

          Красы и смерть не отняла;

          Не страшен вид её лица:

          Румянец тяжкого конца,

          Последний блеск прошедших дней,

          Отсвет угаснувших лучей,

          Всё тот же блеск, всё тот же свет,

          Но нет тепла, но жизни нет.

          Страна безсмертная побед!

          Земля, где слава древних лет

          Погребена, где от равнин,

          До горных гротов, до вершин

          Свобода некогда жила,

          Где мысль могучая цвела,

          Эллада, ты ль? О небеса!

          Ужель здесь вся твоя краса?

          Приближься, раб, лишенный сил -

          Не скалы ль это Фермопил?

          Ужель забыл ты, жалкий сын

          Своих воинственных отцов,

          Названье этих берегов,

          И моря? - это Саламин!

          Возстань! отбей их у врагов,

          Добудь из отческих гробов

          Святой огонь, тот сердца пыл,

          Кто за отчизну сгибнет сам -

          Прибавит имя к именам,

          Что дрожь наводят на врагов;

          И в сердце страждущих сынов

          Проснётся слава, и скорей

          Они погибнут от мечей.

          Чем от оков... За вольность бой

          Начавшись раз в стране родной,

          От дедов в внукам перейдёт,

          Порой замолкнет - не умрёт,

          И славно кончится. Веков

          Минувших слава - из гробов

          К тебе зовёт, зовёт... Пускай

          Для славы мёртвый нильский край

          Гордится высью пирамид:

          Твоих героев гроб сокрыт

          От взоров: рок давно сразил

          Надгробный мрамор с их могил;

          Но память их наш видит взор

          Между цветами сих равнин,

          В волнах шумящих светлых вод,

          Где гений Греции один

          Досель невидимо живёт

          Над гробом тех, кто не умрёт.

          Эллада! трудно описать

          Твой путь от славы до цепей!

          Одно, что можем мы сказав:

          Не от чужих, а от детей

          Погибла ты: твоих оков

          Виной не мощь твоих врагов,

          А рабский дух родных сынов.

          Что скажет тот, кто берег твой

          Печальный видел пред собой?

          Здесь нет легенд минувших дней,

          Преданий славных тех веков,

          Когда среди твоих полей

          Живали люди без оков,

          Достойные земли своей.

          Презревши кровь отцов своих,

          Забывши долг стране родной,

          Вспоившей их своей струёй,

          От колыбелей до гробов

          Ползут под бременем оков,

          Рабы... нет - узники рабов! ⁷)

          Одни пороки в их сердцах,

          Да лесть презренная в устах,

          И все, тем страждет род людей,

          Что их низводит в ряд зверей.

          В них нет лишь смелости одной

          Да груди вольной и живой:

          Один обман в душе у них -

          И то против своих родных.

          Вот греки, вот в чем в наши дни

          Влачат всю жизнь свою они!

          Напрасно б стали призывать

          Их узы рабства разорвать,

          Иль сбросить иго их врагов:

          Они не чувствуют скорбей...

          Довольно! На душе моей

          Разсказ печальный: может-быть,

          Кто в силах чувствовать и жить,

          Со мною будет слезы лить.

          На синеве морских валов,

          В тени скалистых берегов,

          Как-будто тёмной ночи ждёт

          Островитянин, иль майнот...

          Рыбак, страшась поры ночной,

          Спешит уйти с своей ладьёй:

          Окончив свой обильный лов,

          Тяжолых стоивший трудов,

          Он сильно, медленно гребёт

          Вдоль берегов, и так плывёт,

          Пока в Леоне не войдёт

          Среди полночной тишины,

          При свете трепетном луны.

          Кто там, как буря в вышине,

          ⁸)

          Тяжолый звук стальных подков

          Разносит эхо средь лесов

          С холма на холм, из грота в грот.

          С коня струёю пена бьёт

          И в брызгах сыплется кругом.

          Чуть дышет конь под седоком;

          Но сам седок не утомлён:

          И бодр, и свеж, и волен он.

          Бушует буря средь полей,

          Но то, что там - в груди твоей -

          Страшней всех бурь, гяур младой!

          Мы незнакомы - нас с тобой

          С пелёнок делит навсегда

          Отцов заветная вражда;

          Но вижу я: в твоих чертах

          Есть что-то, что внушает страх

          И ненависть, что не пройдёт,

          Чего и время не сотрёт:

          Ты в цвете лет, а вдоль чела

          Свои глубокия бразды.

          Хотя твой взор склонён к земле,

          Но очи, будто две звезды,

          Сверкают пламенем во мгле,

          Сквозь вихрь и тучи. Ты один

          Из тех, кого Османа сын

          Обязан или истреблять

          Иль избегать и трепетать.

          Он скачет, мчится предо мной;

          От удивленья сам не свой,

          Смотрю: как страшный дух ночей,

          То вдруг исчезнет от очей,

          То вновь появится. Как сон,

          Приводит мне на память он

          Неясно что-то... Стук копыт,

          Как гром, в ушах моих звучит.

          Он приближается к скалам,

          Нависшим грозно здесь и там

          Над недоступной крутизной;

          Он мчится дальше - поскакал

          И быстро скрылся за скалой.

          И вот блеснул внезапный луч

          В глухой ночи, во мраке тучь;

          Как-будто светлою звездой

          Вдруг озарён побег ночной...

          Вот обернулся наконец

          Младой, таинственный беглец:

          На миг коня остановил,

          На миг поводья опустил,

          На миг привстал на стремена...

          Чем мысль его привлечена?

          Там, на горе, в дали видна

          Магометанская луна.

          Мечеть разсвечена огнём;

          Хоть не гремит ружейный гром, ⁹)

          Но ярко светит сквозь туман

          Огонь усердья мусульман.

          И начинается Бай ран;

          Сегодня в ночь... Но кто такой,

          Ты, незнакомец молодой?

          Зачем ты в этот поздний час

          Бежишь и кроешься от нас?

          Он стал на миг - как-будто страх

          Явился у него в чертах;

          Но ненависть своё взяла -

          Она не краской прилила

          К его ланитам молодым,

          Румянцем гнева роковым,

          А грозной бледностью могил,

          Что белый мрамор осенил.

          Потуня взор свой огневой,

          Он крепко-сжатою рукой

          Кому-то злобно угрожал,

          Как-будто сам ещё не знал,

          Что делать - что ему начать:

          Идти назад, или бежать.

          Булат, качнувшись, прозвучал

          Под опустившейся рукой.

          Звон стали верной, боевой

          Его задумчивость прервал -

          Воспрянул всадник молодой:

          Так точно резкий скрип дверей

          Пугает дремлющих людей.

          Вновь шпора острая звенит -

          Вперёд, вперёд! - и он летит,

          Как метко брошенный джирид...¹⁰)

          И конь и всадник молодой

          Исчезли вместе за скалой -

          И вот ужь больше средь холмов

          Не раздаётся звук подков.

          Он лишь на миг коня сдержал,

          Остановился, постоял -

          И вновь летел путём своим,

          Как-будто смерть гналась за ним.

          И в этот миг, казалось мне,

          Его души огонь страстей,

          Зажжённый жизнью прошлых дней;

          И много в нём слилось годов

          Преступной жизни и трудов.

          Кто ненавидел иль любил,

          Кого тревожный страх томил,

          Тот испытал сам над собой,

          Что значит мог сей роковой.

          Что думал он, чего желал,

          Чего страшился, чем страдал,

          Когда все муки прежних дней,

          Все ужасы былых страстей

          Предстали пред его душой!

          Пусть миг борьбы с самим собой

          Не долог на часах времён,

          Но в мысли - безпределен он:

          В нём дни и годы без числа,

          Что только совесть обняла,

          Что мысль вместить в себе могла,

          Ни упованья на Творца!

          Пронёсся час - гяур пропал:

          Погиб ли он, иль убежал?

          Да будет проклят день и час,

          Когда явился он межь нас!

          За грех Гассана низошло

          Проклятье на его чело -

          И пышный дом могилой стал.

          Он появился, он пропал,

          Как ветер гибельный степей,

          Предтеча смерти и скорбей:

          Самум¹¹) удушливый дохнёт -

          И всё засохнет, все умрёт,

          И даже грустный кипарис,

          Чьи ветви в траур облеклись,

          Чтоб горько плакать и тогда,

          Когда нет горю и следа.

          Не видно в стойлах бегунов;

          Паук развешивает там

          Седые ткани по стенам;

          Ковры гарема мышь грызёт;

          На башне - там сова живёт,

          Уныло воет, жаждой злой

          И страшным голодом томим.

          Фонтан изсяк уже давно,

          Заглохло мраморное дно

          Дух пустоты крылом своим.

          А как, бывало, он играл!

          Как зной полудня разгонял!

          Как серебристою росой,

          И как прохладу лил кругом,

          И как играл с дневным лучом!

          Как звезды красовались в нём

          В прозрачном сумраке ночей!

          Очаровательно сверкал!

          Как он пленительно журчал!

          Когда-то здесь Гассан играл -

          Ещё дитя: он засыпал,

          У груди матери родной...

          Нередко юные мечты,

          Под песнь любимой красоты,

          Вились здесь некогда над ним -

          Он чувствовал, как звук струны

          Сливался с говором волны.

          Теперь он больше не придёт

          Внимать журчанью тихих вод:

          Погиб Гассан, изсякла кровь...

          Здесь голос счастья и труда

          Вновь не раздастся никогда,

          Не будет слышиться окрест.

          Был свистом ветра заглушон -

          И был то дикий женский стон:

          Он замер в мраке... Всё молчит,

          Лишь ветер ставнями стучит,

          Ничья рука их не запрёт.

          Как средь безжизненных степей

          Отрадны нам шаги людей,

          Так здесь тоски унылый крик

          И глухо прозвучит оно:

          "Еще не всё истреблено -

          И здесь есть жизнь!" И точно, там

          Блистают ткани по стенам.

          Хоть и коснулась, но слегка;

          Но мрак под сводом здешних зал

          Своё жилище основал -

          Здесь странник крова не найдёт;

          Путём далёким утомлён.

          Увы! гостей чужих сторон

          К себе не манит этот кров:

          Для богачей и бедняков

          Как пал Гассан средь ближних гор.

          Так дом его, приют людей,

          Осиротел... Всему конец!

          Оставил гость его дворец,

          С тех пор как гостем чуждых стран

          Убит был доблестный Гассан.

          Я слышу шум людских шагов;

          Но нет ни оклика, ни слов...

          Кривые сабли в их руках;

          В главе - эмир: зелёный цвет¹²)

          Высокий сан в нем обличал.

          "Кто ты?" нриблпзясь, он сказал.

          "Эффенди!" я ему в ответ:

          "Поклон мой низкий, мой селам¹³)

          Уже показывает вам,

          Что я к закону мусульман

          Принадлежу - и чту коран.

          Вы дорожите: верно в ней

          Зашито золото. Ладья

          Служить готова вам моя."

          "Ты прав!" эмир мне отвечал:

          "Садись - и прочь от этих скал;

          Но прежде парус свой спусти.

          Греби, старик, до полпути

          От этих мест, где дремлет вал,

          Где неподвижна и мрачна

          Довольно! можешь отдохнуть!

          Едва-ль не самый длинный путь

          Она свершает........." ¹⁴)

          На миг нарушив тишину,

          И стала медленно тонуть.

          Я наблюдал, боясь вздохнуть,

          Как колебалася вода -

          И, мнилось, видел я тогда

          И блеск какой-то на струях:

          Но это был мгновенный лучь,

          Скользнувший в воду из-за туч.

          Я всё смотрел: казалось мне,

          Но вдруг мгновенный лучь погас,

          Смеясь над ослеплепьем глаз...

          И тайна та погребена

          На дне таинственном; она

          Что обитают где-то - там,

          Среди коралловых ветвей,

          И даже шопотом о ней

          Не смеют вымолвить волнам...

          С блестящим солнечным лучом,

          С цветка порхая на цветок,

          Краса Востока, мотылёк,

          Ребёнка за собой манит,

          И вдруг исчезнет в небесах,

          Оставя мальчика в слезах.

          Так точно гордой красотой

          Обманут пленник молодой:

          Он не смыкал горячих вежд,

          Но, тщетным бегом утомлён,

          Слезами кончит ловлю он...

          Но если пойманы - тогда

          Как от игривости детей,

          Так и от прихоти мужей

          Вся жизнь исполнена скорбей.

          Едва желанное сбылось

          Добыть пленительный предмет -

          Очарованья больше нет.

          Тускнеет под чужой рукой

          Румянец жизни молодой -

          Презрен, оставлен, одинок.

          Без крыльев и томясь тоской,

          Двум жертвам где найти покой?

          Ужели может мотылёк,

          Лишонный крыльев и один

          Порхать с тюльпана на жасмин?

          Ужели обретёт покой

          Душа девицы молодой?

          Не соберётся - знаю я -

          Над злополучным мотыльком

          В крови, с оторванным крылом:

          Готовы женщины рыдать

          Чему хотите; но беда

          Сестры заблудшей никогда

          Их глаз слезой не омрачит,

          Печалью сердца не стеснит.

          Проступок - страшно. Так в огне,

          Когда он жжёт со всех сторон,

          Кружится пленный скорпион: ¹⁵)

          Смертельной мукою томим,

          То снова мечется кругом -

          И вот, в отчаяньи немом,

          Находит он последний путь -

          Не знать терзаний - и своё

          Вонзает в собственную грудь.

          Так умирает человек,

          Кончая свой преступный век,

          Или живёт, как скорпион,

          Так сердце мечется, когда

          Над ним обрушится беда:

          Оно чужое небесам -

          Здесь мрак - отчаяние там,

          И смерть в истерзанной груди...

          Гассан гарем оставил свой:

          Его невольницы младой

          Не привлекает нежный взор.

          Он позабыл былую лень:

          Он на охоте ночь и день.

          Он ненавидит целый свет

          С-тех пор как Лейлы больше нет

          Она укрылась от очей -

          Куда и как - кто может знать?

          Гассан лишь мог бы рассказать...

          Она исчезла, говорят,

          Последний Рамазана день,

          И блеск торжественных огней

          На минаретах засверкал,

          И муэзин звать громко стал

          К Байраму. Говорит, она,

          В купальню вышедши одна,

          Ушла с гяуром молодым

          Далёко к берегам чужим,

          Уж замечал давно Гассан

          Что Лейла... но она была

          Так добродушна, так мила

          И так заботилась о нём,

          Притом настал на этот раз

          Свитых молитв заветный час...

          Таков был евнуха рассказ.

          Есть слух другой, что той порой,

          При бледном фингары ^16;) огне;

          Гяур промчался на коне -

          И видны были средь песков

          Но он один тогда скакал:

          Никто с ним девы не видал,

          Кто красоту её очей -

          Опишет? Что сравнится с ней?

          И не прекраснее: порой

          Они темнее мглы ночной,

          Порою томны, как печаль,

          Порою искры сыплют в даль -

          Горит, как Джамшид ¹⁷) хороша.

          Я знаю, что сказал пророк:

          "Жена есть дышущий кусок

          " - Нет, Творец...

          Хотя б последний мой конец

          Настал, хотя б передо мной

          Был светлый рай с своей красой,

          Хотя б меня хор гурий ¹⁸

          И я на Сираге¹⁹) стоял -

          Тогда бы то же я сказал.

          И кто б, на блеск её очей

          Тому, что говорит пророк,

          Что будто нет души у ней

          И что бездушная жена

          Тиранской похоти мужей

          ²⁰)

          Наверно б муфтий сам сказал,

          Что луч безсмертия сиял

          В её приветливых очах.

          Румянец на её щеках,

          Был вечно свеж и вечно нов...

          А вид её густых бровей?

          А кольца толковых кудрей?

          И мрамор спорить белизной

          Она была белей снегов,

          Ещё не спадших с облаков,

          Не цаловавшихся с землёй.

          Как стройный лебедь над водой,

          Надменно, медленно плывёт,

          Норой крылами в волны бьёт,

          Почуй шаг людей чужих

          К границам вод его родных -

          Вооружалася она,

          Чтоб взгляд названный отразить,

          Или заставить потупить

          Безумный взор... И как она

          Как сердца друг был дорогой ей!--

          Но этот друг... Гасоан-злодей,

          Кто он? - напрасные мечты!

          Сердечный друг её - не ты!

          Двенадцать слуг за ним идёт,

          В походных платьях и плащах

          И с ятаганами в руках.

          Сам вождь идёт перед толпой,

          Клинок её уже давно

          Хранит кровавое пятно

          Питомцев злых окрестных гор:

          Оно виднеется с-тех-гор,

          Пришли под кров пещер своих

          О пораженьи рассказать.

          И пистолет с ним тот опять,

          Который прежде он носил

          Осыпан, золотом блистал,

          Но пред которым трепетал

          Разбойник, бичь своей страны...

          Он шёл искать себе жены,

          Коварной Лейлы молодой,

          Что, насмеявшися над ним,

          Ушла с гяуром молодым...

          В долине пал туман ночной -

          Играет с вольною струёй

          Прозрачных водопада вод.

          Здесь грек-купец приют найдёт,

          Который тщетно ищет он,

          Средь многолюдных городов,

          Страшась и шороха шагов.

          Невидимый для чуждых глаз,

          Здесь может он заснуть на час:

          За целость злата своего,

          И чарку светлого вина

          Здесь может выпить он до дна...

          Но вот мелькнул передовой

          На голове; за ним тропой

          Межь диких скал, по-двое в ряд,

          Поодаль тянется отряд.

          Гора скалистая своё

          Где коршун клюв свой, как копьё,

          Прилежно точит о скалу

          И смотрит в даль, в ночную мглу,

          Как-будто с сумраком для них

          Слететь в долину соблазнит

          Реки засохшее русло

          Кой-где травою заросло;

          По сторонам седой гранит

          А там - громадный верх скалы

          Одет одеждой вечной мглы:

          Сначала мира, до-сих-пор

          Ещё ни чей не видел взор

          Ея стыдливого лица...

          Они вошли в сосновый лес.

          "Бисмилла! ²¹) трудностям конец.

          Там можем ехать мы скорей",

          Сказал вожатый; но едва

          Он эти вымолвил слова,

          Как из-за камня просвистал

          И трое всадников младых,

          Остановив коней своих,

          Спешат на землю соскочить,

          Чтобы на-веки опочить:

          Вотще один из них молил

          О мщеньи братий и друзей:

          Одни, скрываясь за коней,

          Чуть смеют сабли обнажить,

          Другие, кроясь в тень дерёв,

          Ждут нападения врагов,

          Что, укрываясь за скалой,

          Вступить не смеют с ними в бой.

          Торопит борзого коня

          Идти вперёд; но за холмом

          Раздался вдруг ружейный гром

          И показал, что все кругом

          Тогда, измученный борьбой,

          С подъятой дыбом бородой ²²)

          И сыпля тысячу огней

          Из ярко-блещущих очей -

          "Пусть свищут пули!" он сказал:

          "Мой меч дорогу пролагал

          И не в таких ещё бедах!"

          Вот враг явился на холмах;

          "Сдавайтесь!" Ярый блеск очей

          Вассалам преданным страшней,

          Чем ятаганы их врагов:

          Никто оружья не кладёт,

          Никто не просит... не зовёт...

          Как-будто шайки властелин...

          И пламень адский запылал

          В груди Гассана: он дрожал,

          Он страшно саблею сверкал.

          "Вот он! О, я его узнал

          По блеску огненных очей,

          По густоте его бровей,

          Узнал по чорной бороде!

          Его скрывает платье гор;

          Найдёт предателя везде.

          На смерть борьба! - пусть льётся кровь

          За жизнь, за Лейлу, за любовь!"

          Как быстрый ярых вод лотов,

          Течёт в глубокий океан

          И, встретившись с его волной,

          Столбом подъемлет над собой

          Прозрачный голубой туман,

          И пена к облакам летит,

          А море, морщась от ветров,

          Подъемлет тысячи валов -

          Их искры, их громовый рёв

          Летящий вдаль на крутизны

          Утёсов грозных и седых,

          Приводит в страшный трепет их.

          Как бурен бой волны с волной,

          Так точно две толпы врагов,

          Которых ненависть отцов,

          За веру страшная борьба,

          Обида, ярость и судьба

          Сойдясь, вступают в смертный бой.

          Глухие вопля их грудей,

          Удары страшные мечей

          Разносит эхо по горам,

          И на седые крутизны

          Несёт весть смерти и войны.

          Немного их; но не страшит

          Их близкой смерти грозный вид:

          Не просит жизни, не щадит.

          Забыв весь мир, с огнём в крови,

          Средь сладострастных ласк любви,

          Обнявшись с милой красотой,

          Но жар любви, но неги зной

          Слабей, чем ненависть врагов,

          Когда они в предсмертный час,

          Обнявшися в последний раз,

          Друзей приязнь так холодна;

          Любовь сильна, но не верна;

          Но двух врагов свирепый бой

          Прервётся гибелью одной...

          И с рукояти и с руки

          Струится вражеская кровь...

          Остановились... бьются вновь -

          И с рукояткою меча

          Его чалма упала в прах;

          Одежда в красных полосах:

          Так тучки утренней порой,

          Кой-где разбрасывая тень,

          Ужасной кончится грозой.

          Дымится грудь от многих ран;

          Слабеют силы - пал Гассан.

          Он навзничь пал, лицом туда.

          Его судьбы... Он не смежил

          Очей своих: в них виден был

          Остаток злобы роковой,

          Стальной не срезанный косой.

          Стоит в раздумьи, недвижим:

          Он жив, но цвет его лица

          Бледнее, чем у мертвеца...

          "Да, Лейла спит среди песков,

          А ты, Гассан? твой гроб мрачней,

          Чем гроб её... Узнай, злодей,

          Узнай теперь, что дух её

          Точил кинжала остриё,

          Вотще пророка ты молил

          И звал его в последний час:

          Тебя от мести он не спас;

          Вотще Аллу ты призывал:

          Творец. О, жалкий сумасброд!

          Уже-ль ты думал, что дойдёт

          Молитва грешная твоя,

          Когда моления её

          Моя вражда пресыщена:

          Погиб злодей; судил так рок -

          И я иду - по одинок!"

          Бубенчик медленно звенит:

          Не раз уж пала с облаков

          Роса на мураву лугов;

          Не раз звезда своим путём

          Прошла на небе голубом...

          "Уж мрак спускается ночной:

          Они уж верно за горой."

          Она в беседке не могла

          Томиться доле - и взошла

          На башню, чтоб на дальний путь

          "Что это значит, что мой взор

          Его не видит до-сих-пор?

          Не утомляет летний зной

          Его коней в глуши степной:

          Не шлёт подарков дорогих?

          Ужели тот, кто так умел

          Любить - вдруг сердцем охладел?

          Или его арабский конь

          Упрёк напрасный! - у холма

          Видна татарина чалма.

          Вот он извилистой тропой

          С горы спускается крутой;

          С подарком брачным у седла...

          Ну, как могла я упрекнуть

          Его!.. довольно - я молчу...

          За быстроту, за дальный путь

          "

          Вот вестник близко, у ворот;

          Насилу ношу он несёт;

          В его лице видна печаль:

          Но, может-быть, причиной - даль

          Вот крови свежие следы

          На платье: может-быть, она

          Из рёбр коня источена.

          Но вот вскрывается сума:

          Гассана, шаль с его плеча

          И рукоять его меча...

          "О, госпожа! в ужасный брак

          С сырой землёй Гасоан вступил!

          К тебе меня наш злобный враг,

          Но чтобы этот страшный знак

          Отнесть к тебе. Твой храбрый сын

          Спокойно спит среди долин...

          Да будет смерть его врагам!"

          На месте, где Гассан зарыт,

          Колонна чорная стоит,

          Под бело-мраморной чалмой; ²³)

          Здесь ангел смерти тенью крыл

          Своих на-веки осенил

          Аллаха лучшого слугу -

          Кто сердцем в Мекке обитал,

          И взоры к храму обращал

          При первом звуке Алла-гу. ²⁴)

          Он пал в своей земле родной,

          Сраженный чуждою рукой;

          И вот его забытый прах

          Лежит, никем не отомщён.

          Но девы райских тех сторон,

          Где обитает ныне он,

          Сиянье солнечных лучей,

          Зовут его под светлый кров,

          Под тень надъоблачных садов,

          К прохладе вечной райских струи,

          Где наслажденье без скорбей,

          Где нет измены и страстей... ²⁵)

          Но ты, гяур... томим тоской,

          Под страшной Мбикира ²⁶

          Ты будешь вечно скрежетать

          Зубами; если ж избежать

          Тебе случится пытки той,

          То лишь затем, чтоб век блуждать

          Вокруг престола Сатаны;

          И пламень с кровью будут течь

          В твоей груди и сердце жечь -

          И вечный ад, и вечно мгла,

          Но синий труп твой наперёд

          Вампиром ²⁷) по свету пройдёт,

          Изверженный из тьмы гробов,

          Ты будешь там в тиши ночной

          Пить кровь семьи своей родной -

          Сестры, супруги, дочерей -

          И жизнь сосать из их грудей,

          Сходя во мрак сырых могил,

          Оне узнают наконец,

          Кто был сгубивший их мертвец -

          И, с страшной клятвой на устах,

          Но дочь твоя - твой свет очей,

          Залог любви последних дней,

          Предмет и ласки и забот,

          В мученьях страшного конца,

          Прекрасным именем отца...

          Ужасный звук! Ты должен зреть,

          Как будет медленно бледнеть

          Последний цвет её ланит,

          Последний блеск живых лучей

          Ея лазоревых очей,

          Как золотистая коса,

          Невинной юности краса,

          Замрёт, запятнана в крови,

          Твоей измятая рукой...

          И кровь горячею струёй

          Польётся с посинелых губ -

          Под вечно-мрачный кров гробов,

          И ад, жилище злых духов,

          Смотря на страшный образ твой,

          Вздрогнёт невольно пред тобой...

          "Поведай мне, святой отец,

          Кто этот молодой чернец?

          Его черты знакомы мне.

          Давно - однажды - на коне

          Он мчался позднею порой

          Его я видел только раз,

          Но не забуду этих глаз -

          Так много скорби было в них,

          Тоски, страданий роковых...

          И смерть - в густых его бровях."

          "Шесть лет исполнилось, как раз

          С тех пор, как он к нам в первый-раз,

          Пришел... Быть-может, он хотел

ё Утишить в сердце... но при нас

          Он не склонял в вечерний час

          Своих колен пред алтарём,

          Не падал ниц пред божеством.

          Проводит от часы ночей,

          Для всех чужой, от всех далёк,

          Всегда угрюм и одинок.

          Никто досель не разгадал,

          Какого Бога признавал.

          Он к нам пришел из-за морей,

          Из отдаленных тех сторон,

          Где Магомета чтут; но он

          Христианин. Его уста,

          Быть-может, отреклись Христа,

          И он, раскаяньем томим,

          Соединиться снова с ним

          Он до-сих-пор не принимал

          Святого хлеба и вина;

          Но монастырская казна

          Его наполнена добром,--

          И наш игумен полюбил

          Его. Но еслибы я был

          Главой обители святой,

          При мне пришелец этот злой

          Не то - сидел бы у меня

          В особой кельи под замком,

          Чтоб и не ведали о нём.

          Ему является в мечтах

          То стук мечей, то бег врагов,

          То месть, то льющаяся кровь;

          То видит, стоя на скале,

          Что там, во влажной полумгле

          Его манит издалека

          В пучину вод, под мрачный кров

          Сердито плещущих валов..."

          "Он страшно мрачен и угрюм:

          "

          И прежних мук, и тяжких бед

          Доныне виден страшный след.

          И что-то есть в его очах,;

          Что тяготит, вселяет страх:

          Что дух надменный в нём царит!

          И что он требует одной -

          Одной покорности слепой.

          Как птичка вольная степей

          Когда ей в очи лютый змей

          Вдруг станет пристально смотреть:

          Так блеск его горящих глаз

          Неотразимо давит вас.

          Столкнётся с ним - спешит назад,

          Как-будто страшный этот взгляд, j

          Улыбка эта на устах

          Вливали в душу скорбь и страх.

          Видна насмешка над бедой.

          Покрыты мёртвой синевой,

          Дрожат уста его порой,

          То вкруг, как-будто навсегда,

          Как-будто грустью прежних лет

          Или презреньем ко всему

          Положен тягостный завет

          Не знать веселия ему.

          На почве радости ростёт!

          Нет! этот плод созрел скорей

          Под дуновением страстей,

          От сока горя и скорбей...

          Не разлили: в его чертах

          Добро со злом, и свет со тьмой

          Слились... Ещё не до конца

          Померкший цвет его лица

          От преступлений не потух.

          Незоркий глаз найти бы мог

          В нём мрак скорбей и след тревог,

          Но тот, кто видит глубоко

          И чувств возвышенных черты,

          И отблеск прежней красоты.

          Вотще! Высокий дар небес

          В борьбе страстей давно исчез...

          Не очаруют красотой

          Своей ни чей пытливый взор;

          Но башня гордая средь гор,

          Полу-сражонная грозой

          Невольно очи поразит:

          В ней всё: поросший мхом гранит,

          Упавший мост - всё говорит

          О злости бурь, о страхе бед

          "

          "Шумя одеждой, входит он

          Под мрачный свод седых колонн,

          И взоры всех к себе влечёт,

          И мрачно сам глядит вперёд,

          Но лишь игумен загремит

          Анафемой - наш страшный брат

          Безмолвно крадется назад

          И там, под сводами сеней,

          Его глаза, и долго ждёт

          Покуда служба отойдёт,

          Внимая издали мольбам;

          Но ни одной молитвы сам

          Он снял клобук и но щекам

          Течёт струя его кудрей -

          Как-будто самый чорный змей

          Власов Горгониных висит

          Он не стрижет своих власов,

          Но носит инока покров

          Везде. Он златом и сребром

          Украсил бедный Божий Дом,

          А не из веры. От него

          Доселе этот грозный свод

          Вотще молебной речи ждёт.

          Смотри, он на

          Как синь и бледен цвет ланит!

          Как страшен вид его лица!

          В нём ни надежды на Творца,

          Ни искры тёплой веры нет.

          За грех его, на нас сойдет

          С святых надоблачных высот -

          И если кто из злых духов,

          Оставив свой подземный кров,

          Он верно точно был таков.

          Клянусь надеждою моей

          На отпущение грехов,

          Такого страшного чела

          "

          Нередко мощная любовь

          Волнует пламенную кровь

          В сердцах чувствительных людей,

          Безсильных для борьбы страстей,

          Дрожащих в встрече роковой

          С отчаянием; но порой

          От ней и твёрдые сердца

          Страдают в ранах до конца.

          Для плавки требует труда;

          Но, раз расплавлена огнём,

          Стальным становится щитом

          Для обороны от врагов,

          Чтоб лить их вражескую кровь.

          Так пламень гибельных страстей,

          Под шопот вкрадчивых речей,

          Способен сердце умягчить

          И в новом виде навсегда

          Ему остаться суждено:

          Скорей разрушится оно,

          Но не погнётся никогда.

          Уединенье настаёт,

          Конец невзгоды роковой

          Отрады мало нам даёт.

          Душа, витая вдалеке,

          Лишь пустоту бы уменьшить.

          Нам отвратительно всё то,

          Чего из милых нам никто

          Не может с нами разделить,

          Вкушать не в радость одному.

          Душа, язвимая везде,

          Отрады ищет во вражде.

          Когда б мертвец в земле сырой

          Холодный червь ползёт по нём,

          Но, весь объятый тяжким сном,

          Не был бы в силах приподнять

          Тяжелых рук - и отогнать

          Когда б крылатый сын степей,

          Чадолюбивый пеликан,

          Покрывши кровью свежих ран

          Грудь истощённую свою,

          Смыкая очи сном гробов,

          Вдруг увидал бы, что птенцов

          Его не стало, что его

          Они забыли одного -

          Томится инок молодой.

          Кому приятен неба кров

          Без солнца, туч и облаков?

          Приятней с бурей враждовать,

          Чем в бурю выброшенным быть,

          Как тот обломок роковой,

          На берег тихий и пустой,

          Где всё о счастьи говорит,

          Нет, лучше сгибнуть средь валов,

          Чем изнывать у берегов!

          "Ты прожил век, отец святой,

          В тиши, с смиренною мольбой,

          Реша грехи чужих людей.

          Вздыхаешь ты, когда тебе

          Разскажут о чужой борьбе,

          О необузданных страстях,

          Я мало жил, но радость знал,

          А больше - плакал и страдал.

          То между дев, то средь мечей,

          Играл я жизнию своей;

          Я презирал всегда покой.

          Но ныне нет в моей крови

          Ни прежней злобы, ни любви.

          Меня надежда не живит,

          Теперь желал бы я скорей

          Быть меньшим червем из червей

          И ползать под покровом тьмы

          По сводам и стенам тюрьмы,

          И тяжкой мыслью дух томить.

          Желанье есть ещё во мне -

          Почить в могильной глубине.

          Я знаю, час мой не далёк,

          Забыв, чем был, чем быть я мог.

          Моя душа есть мрачный кров

          Умерших, радостных часов;

          Моя надежда - час суда;

          Утратить ясный спет очей,

          Чем жить ещё среди людей.

          Я не для знаний был рождён,

          Не рылся я среди времён,

          И прародителей-глупцов,

          И внуков - трусов и рабов.

          Но смерть была мне не страшна:

          Кровопролитная война

          Меня манил не блеск честей -

          Смешны мне были с юных лет

          Триумфы пышные побед,

          Цель жизни множества людей -

          Я ненавидел и любил,

          И путь свой бурный устремил

          Куда судьба меня вела,

          Чтобы спасать иль убивать.

          Что я способен совершить,

          Что совершил ужь, может-быть...

          Да, я любил... я обожал...

          Любовь мою я доказал

          На этой стали? Ужь давно

          Мой ятаган мрачит оно:

          То кровь врага... Отец, она

          За ту была источена,

          Погибла в муках за меня;

          Она питала - ею жил

          Ея убийца и злодей.

          Но не пугайся: враг мой был

          Его проклятые уста

          Тряслись при имени Христа,

          Неблагодарный фарисей!

          Не будь свободных христиан,

          И наносимых ими ран,

          Ведущих в рай прямым путем,

          Тебя пришлось бы поджидать...

          Да, я любил... Любовь и там

          ам

          Не безопасно проходить,

          А смелость жаждою любить

          Вознаграждается всегда.

          Что нужды - как, зачем, когда?

          Я был любим. О! что б я дал

          Теперь, чтоб пламени любви

          Не зажигать в её крови!

          Она погибла: я сказать

          Ты это можешь на моём

          Челе нахмуренном: на нём

          Ещё заметны до-оих-пор

          Порок, проклятье и позор.

          Не я убил - я был виной

          Убийства... Если бы она

          И мне была так неверна,

          Я б сделал то же, что и он.

          И он изменницу убил;

          Я был любим - и отомстил.

          Она мне сердце отдала -

          Одно чего у ней отнять

          Я отдал всё, что мог отдать:

          Я дал могилу палачу.

          Он вечным сном в долине спит;

          Но смерть его не тяготит

          Уже давно его судьбу

          Решил Господь - он это знал:

          Не даром громкую пальбу

          Тагир пророчески слыхал, ²⁸)

          Туда, где он изрублен был.

          В пылу сражения он пал

          Мгновенной смертью - не страдал...

          Призыв пророка и мольба

          Увы! вот всё, что он сказал.

          Во время боя он узнал

          Врага - и бросился ко мне...

          Я на него, как бы во сне,

          Как дух из тела вылетал.

          Сраженный, будто дикий зверь,

          Он и частицы не узнал

          Тех мук, что жгут меня теперь...

          Хотел я высмотреть в тиши:

          В его лице была вражда,

          Но угрызений - ни следа...

          Чем не пожертвовала б месть,

          Следы душевной пустоты,

          Обман надежд, обман мечты,

          Проклятье на свою судьбу,

          Или смертельную борьбу

          Иль безнадежность на устах!

          "Живя средь хладной стороны,

          Хладеют Севера сыны,

          И то, что есть у них в крови,

          Не такова любовь моя!

          Она, как жаркая струя

          Из груди Этны огневой,'

          Испепеляет всё собой.

          О нежной страсти слёзы лить,

          Но если бледность на щеках,

          И дрожь порою на устах,

          Но если сердца страстный жар,

          И стали мстительный удар,

          И всё, что сделать я хотел,

          И что я чувствовал, чем жил -

          Была любовь, то я любил.

          Я мог лишь пасть иль обладать.

          Пускай умру - я счастье знал:

          Я милой девой обладал...

          Роптать могу ли на судьбу,

          Я всё утратил, но не пал,

          Но дух мой выдержал борьбу.

          Не будь в сердечной глубине

          Тоски о ней; дай снова мне

          Я буду жить и вновь любить.

          Жалею я, отец святой,

          Не о себе - в земле сырой

          Я скоро буду - а о той,

          Она под зыбкою волной

          Спокойно спит в бездонной мгле.

          Когда б не там... когда б она

          Была в земле схоронена,

          Я лёг бы рядом с ней в гробу.

          Она слилась с моей душой,

          Она повсюду предо мной

          Блестящей, утренней звездой,

          Слился с зеницами очей.

          И впрямь любви заветный жар

          Есть неба светлый, чистый дар -

          Есть искра яркая лучей

          Забвенье скорби и забот

          И духа на небо полёт.

          Молитва, как ты знаешь сам,

          Возносит душу к небесам;

          Нисходят в душу, как роса;

          В ней лучь Творца, в ней славы след,

          Безсмертной жизни яркий свет.

          Пускай любовь моя была

          Пускай враги, когда хотят,

          Её преступною клеймят;

          Но знай, что не была грехом

          Ея любовь перед Творцом.

          Во мраке жизни для меня;

          Но свет погас - и нет лучей.

          Кто жь озарит мне мрак ночей?

          "О! еслиб свет её лица

          Чему дивиться, если тот,

          Кто век безрадостно живёт

          И кто утратил навсегда

          Надежду правды и суда

          Когда, боряся сам с собой,

          Томясь безвыходной тоской,

          Безумно он судьбу клянёт,

          И муку к скорби придаёт?

          Что страшным может быть извне.

          Кому сорваться, в свой черёд,

          С вершины счастья суждено,

          Тому, конечно, всё равно

          Я знаю: мрак души моей

          И разных дел в твоих глазах

          Деяний коршуна черней;

          Я прочитал в твоих бровях

          Такия чувства мне вселять

          Пришлось впервые испытать...

          Не скрою, след мой на земле,

          Как след орлицы на скале,

          За-то в любви я походил

          На голубей: я раз любил,

          Иной не ведая любви...

          Урок полезный для людей!

          Поющий сладко межь кустов,

          И лебедь средь морских валов

          Имеют каждый по одной

          Подруге, сердцу дорогой.

          Над вечной верностью сердец,

          В душе не чувствуя измен,

          И, равнодушный во всему,

          Одних лишь жаждет перемен:

          Унылый лебедь мне милей,

          Чем брат без сердца и страстей;

          Но жаль мне бедной... жаль мне той,

          Что потеряла свой покой,

          Нет, Лейла, я не так любил!

          Я посвятил тебе одной

          И мысль, и думы, и покой,

          И горесть дня, и сны ночей -

          Тебе подобной в мире нет;

          Да еслиб даже и была -

          Моих очей за целый свет

          Она б к себе не привлекла:

          И смертный час в краю чужом!

          Твой образ чудный, ты одна

          В моей душе погребена!

          "Она погибла - я дышал,

          Ужасный змей в груди моей

          Вился и кровь мою сосал.

          Свет радости в очах погас,

          Мне был ужасен каждый час,

          Природы юной красота

          Мне отвратительна была -

          Давила сердце, душу жгла.

          Что было после - знаешь сам.

          И потому не говори

          О покаяньи; посмотри,

          Не ныньче - завтра буду там...

          И потому в правдивость слов

          Но разве можно изменить,

          Что ужь свершилось? Может-быть,

          Меня ты будешь упрекать,

          Неблагодарным называть;

          И ты не в силах мне помочь.

          Ты о судьбе моей души

          Скорби в душе, молись в тиши,

          Жалей, пожалуй, но без слов;

          Воззвать мне Лейлу к свету дня,

          Тогда, молю, прости меня!

          Пытайся львицу укротить,

          Людьми лишенную детей;

          Иль осмеять тоски моей!

          "В дни ранней юности моей,

          Когда мы любим горячо,

          Имел я друга... может быть,

          Послать, на память прежних лет,

          Ему последний мой привет.

          Пусть он узнает мой конец...

          Хоть дружба двух младых сердец

          Хоть разстоянье далеко,

          Но наша дружба не умрёт...

          И - странно - страшный мой удел

          Он предсказал мне наперёд.

          Ему поверить никогда:

          Теперь же звук его речей,

          Едва замеченный тогда,

          Так ясен для души моей.

          Как он давно мне предсказал -

          И он, дивясь моей судьбе,

          Не будет верить сам себе.

          Скажи ему, каков я был,

          С разлуки нашей, с юных лет;

          Скажи, что, покидая свет,

          Хотел его благословить,

          Хотел о нём Творца молить.

          Обрушить над его главой

          Всю тяжесть скорби роковой.

          Я не прошу, чтоб он молчал,

          Чтоб он меня не осуждал:

          Меня не трогает молва...

          Я не прошу, чтоб ты сказал,

          Чтоб он не плакал, не вздыхал:

          То был бы тягостный завет.

          Сраженной яростью грозы,

          Отрадней дружеской слезы?

          Отдай ему моё кольцо

          И разскажи, отец святой,

          Борьбой изрытое лицо,

          Больную душу, след страстей

          В седых кудрях, во мгле очей:

          Разбитый ствол, клочки листов,

          "Не говори, отец святой,

          Что это бред души больной:

          Я видел призрак... я не спал,

          На миг очей не закрывал -

          Слезой - не мог: мой мозг горел,

          Пылал огонь в моих щеках

          И сохли слёзы на глазах...

          Нет, не молись! твои мольбы

          Пусть гибну я с моей душой!

          Не рай мне нужен - а покой.

          Молчи! Напрасные слова!

          Она опять была жива;

          ²⁹)

          Как эта звездочка сквозь пар;

          Но для меня она милей

          Звезды, красавицы ночей.

          Настанет ночь ещё мрачней;

          Тогда я буду вещью той,

          Которой бегает живой -

          Бездушным трупом. Я в бреду!

          Душа моя, отец святой,

          Её я видел, мой отец!

          Забыв про близкий свой конец,

          Я быстро с ложа смерти встал

          И, полон страсти неземной,

          И что же с пылкостью такой

          Я целовал и обнимал?

          Без жизни тень была со мной -

          И безответный сердца бой

          Ах, Лейла! точно ль это ты?

          Ужель любовь могла уснуть,

          И ты, сказав конец всему,

          Явилась зренью моему,

          Какое дело - что мне в том,

          Что ты застыла, стала льдом!

          Лишь я всё ту бы обнимал,

          Что обнимать в тебе желал...

          Виденье, призрак неземной,

          Пустыми падают на грудь.

          А всё ж она передо мной:

          Зовст меня, мапiiт рукой.

          Как прежде - искрятся глаза!

          Нет, нет! - она не умерла!

          Она погибнуть не могла;

          Но он погиб: я видел сам,

          Его в долине погребли -

          И он не встанет из земли.

          А ты, мой друг, зачем не спишь?.

          Мне говорили, что лежишь

          Клубятся волны над тобой,

          Так горячо любимой мной.

          Мне говорили... Страшный миг!..

          Но нет - немеет мой язык:

          Что ты являешься ко мне,

          Из грота тёмного на дне,

          Просить о месте под землёй,

          Чтоб там найти себе покой?

          Моих пылающих ланит -

          И жар мгновенно с них сбежит,

          Иль положи, мой друг, её

          На сердце бедное моё.

          Молю, не покидай меня,

          Иль унеси меня с собой

          Туда, где царствует покой,

          В твой вечно-тихий светлый кров,

          "Отец! теперь я рассказал

          И как я жил, и чем страдал,

          И благодарен я тебе

          За сострадание к себе,

          Когда жь пробьёт мой смертный час

          Похорони меня в дали,

          Ни между сильными земли,

          И чтоб ни надпись, ни гранит

          Мой грешный прах, чтоб пилигрим

          Не мог посетовать над ним."

          И умер он - никто не знал

          И кто он был, и что сказал

          Таков отрывочный рассказ

          Про ту, кого он так любил

          И про того, кого убил.

                                                  А. Студитский

¹ он спас жизнь в Афинах, была, по уверению сэра Джона Гобгоуза, любовницею его слуги, родом турка. О подробностях этого происшествия, рассказанного маркизою Слиго, можно справиться в "Записках Томаса Мура".

²) "Гяур" был напечатан в мае 1813 года, и приобрел новую славу автору, начавшуюся с издания первых двух песен "Чайльд-Гарольда". К размере, которым написан "Гяур", эта первая романическая поэма Байрона, заметно влияние "Кристабеля" Кольриджа. Вальтер-Скотт, в своей поэме "Lay of the last minstrel", ещё прежде воспользовался этим неправильным размером. Что же касается отрывочного изложения поэмы, то мысль о том заимствована им у Роджерса, написавшого так своего "Христофора Колумба". Пристрастие Байрона к Востоку началось гораздо раньше его поездки в Левант: он уже давно был знаком с историею оттоманов. "Старый Нолес", говорил он в Миссолонги, не задолго до своей смерти: "была одною из книг, доставившей мне всего более удовольствия в детстве. Мне кажется, что она имела большое влияние на мою решимость посетить Восток и, может-быть, я обязан ей тем восточным колоритом, каким отличаются все мои произведения." На одной из страниц книги д'Израэли - "Очерки характера литературы" - мы находим следующую заметку: "Мне ещё не было десяти лет, когда я прочитал Нолеса, Кантемира, де-Тотта, Лэди Монтегю, Гаукинсов перевод "Истории Турок" Миньо, "Тысячу и одну ночь" - словом, все путешествия и рассказы, предметом которых был восток.

³) Гробница Фемистокла. - Кумберланд говорит в своём "Наблюдателе", что на ней написаны стихи Платона, соединяющие трогательность с простотою.

⁴) Любовь соловья и розы - известная персидская басня.

⁵) Гитара - любимое развлечение греческого моряка во время ночи. Когда на море тихо, или в хороший попутный ветер, она всегда сопровождается пением, а иногда и пляскою.

⁶"Мне кажется, немногие из читателей имели случай поверить то, что я здесь описал; но те, которые обращали на это внимание, вероятно, сохранили воспоминание о странной красоте, которую почти всегда выражают черты лица несколько часов после того, как дух оставил тело. Замечено, что при насильственной смерти, происходящей от огнестрельного оружия, выражение лица всегда бывает томное, но спокойное, какова бы ни была энергия умершого; если же он пал от удара кинжалом - лицо сохраняет страшное выражение, и состояние души отражается на нём до последней минуты". Байрон.

⁷) "Афины принадлежат Кизляр-Аге; ему же поручено наблюдение за женщинами сераля; он назначает воеводу. Евнух и сводник управляет в настоящее время правителем Афин". Байрон.

⁸) "Это - рассказ турецкого моряка, который, проведя весь день на ловле в Егейеком заливе, возвращается вечером на лодке в гавань Леоне, древний Пирей, из боязни майнотов, грабителей Аттики. Он был случайным очевидцем всех обстоятельств драмы, в которой сам является действующим лицом. Его собственным впечатлениям или, скорее, его богобоязненному признанию, мы обязаны некоторыми лучшими местами этой поэмы".

⁹) Байрон объявляет "пушечным выстрелом тотчас по захождении солнца, после чего мечети иллюминуются и во всю ночь раздаются ружейные залпы.

¹⁰) Джирид - заострённое коньё. Турецкие наездники бросают его с замечательною ловкостью.

¹¹) Самум - ветер пустыни, смертельный для караванов, о котором часто говорятся в восточных повестях.

¹²) Зелёный цвет - любимый цвет потомков пророка.

¹³"урларула" (счастливого пути), или: "сабан хярасем, сабан серула" (доброе утро, добрый вечер).

¹⁴) Пропуск в подлиннике.

¹⁵) Даллас говорит, что Байрон сказал ему, что сравнение с скорпионом ему приснилось. Некоторые учёные приписывают самоубийство скорпиона безсознательному, судорожному движению; другие видят в этом действие воли. Скорпионы, безспорно, очень заинтересованы в разрешении этого вопроса. Если будет решено, что они Катоны, то могут жить сколько им угодно и не будут умирать мучениками ипотезы.

¹⁶) Фингара - луна.

¹⁷) Знаменитый рубин султана Джамшида. Он называется шехгераг - светильник ночи, чаша солнца.

¹⁸ как прочия женщины, и одарены никогда-неувядающими прелестями и вечною молодостью.

¹⁹) Эль-Сират - мост тоньше паутины, острее меча, через который каждый мусульманин должен проходить, чтоб попасть в рай: другой дороги нет. Всего хуже то, что под этим мостом находится ад, в который падают все те, которые не твёрды на ногу, подтверждая таким образом "facilis dèsceosus Averni", что не слишком утешительно для того, который идёт в след.

²⁰) Ошибочное мнение. Коран предоставляет добродетельным женщинам треть рая; но большая часть мусульман объясняет этот текст ложно и исключает из рая женщин. Они не признают никаких духовных свойств за прекрасным полом и находят, что женщины вполне могут быть заменены гуриями.

²¹) Бисмилла - во имя Бога; этим начинается каждый стих Корана, кроме одного; этим же словом турки всегда начинают молитву.

²²) Явление это бывает нередко у озлобленных турок. В 1809 году, во время дипломатической аудиенции, усы капитана-паши в гневе взъерошились, как у тигра, к общему ужасу драгоманов. Казалось, что эти страшные усы менялись в цвете; но, наконец, они опустились, чем было спасено большее число голов, чем было в них волос.

²³

²⁴) "Алла-гу!" - этими словами муэзин, взойдя на внешнюю площадку минарета, оканчивает призыв к молитве. Вахид, сын Абдалмалека, первый воздвигнул минарет. Он воздвигнул его над главной мечетью в Дамаске. На минарет всходил муззин, чтоб извещать о наступлении времени молитвы. Впоследствии, это обыкновение распространилось по всему Востоку.

²⁵) Стихи эти написаны в подражание греческой боевой песне: "Вижу, вижу райскую деву: глаза у нея чорные, чадра её развевается по ветру, чадра зеленая - и говорит она: "приди, поцелуй меня - я тебя люблю".

²⁶) Монкир и Некир - инквизиторы смерти; они пытают тело предварительными адскими терзаниями. Если ответы не удовлетворительны, то несчастного возносят косою к верху ударами раскалённого железа повергают в пропасть. Подобных пыток много и нельзя сказать, чтоб должность этих лиц была синекурою. Их всего двое; а как грешников более тем праведников, то они всегда очень заняты.

²⁷) Верования в вампиров существуют доныне на Востоке. Турнефор приводит длинный рассказ Саути (Southey) в записках Талаба, под именем Вруколакас (по румынски Вардулаха). Я помню, что целая семья пришла в ужас от криков ребёнка, которые происходили, по их убеждению, от посещения вампира. Греки не произносят никогда этого слова без ужаса. По моему мнению, Вруколакас есть древнее греческое слово; оно было применено к Арсению, который, по мнению греков, был после его смерти посещён демоном; но в новейшее время употребляют более слово Вардулаха. Свежесть лица, губы, истекающий кровью - такой отличительный признак вампира. В Венгрии и в Греции рассказывают много об этих мнимых чудовищах и рассказы эти подтверждаются ещё более невероятными показаниями свидетелей.

²⁸"Я был очевидцем подобного случая второго слуха, как они его называют. Во время моей третьей поездки к мысу Колонна, в 1811 году, проходя ущелье между Кератия и Колонна, я заметил, что Дервиш-Тагири безпрестанно сходил с дороги и прикладывал руку к голове. На вопрос мой, что это значит, он отвечал мне: "мы в опасности" Какая опасность? теперь мы не в Албании и не в ущельях Ефесса, Миссолонги или Лепанта, конвой наш многочислен, хорошо вооружён, а хориаты не достаточно храбра, чтобы сделаться разбойниками." - "Всё это так, эфенди, а всё-таки свист пуль раздаётся в моих ушах." - "Да сегодня не было слышно ни одного выстрела." - А я слышу бом-бон так явственно, как ваши слова." - "Ну, вот вздор!" - "Как вам угодно, эфенди, но что написано, то сбудется." - Я оставил этого фантазёра с его мечтательным слухом и обратился к Базили, его земляку-христианину, которого непророческий слух не мог в этом ничего понять. Мы прибыли в Колонну и, пробыв там несколько часов, пустились обратно. Дорогой мы перекидывались, на всевозможных наречиях, остротами и насмешками насчёт бедного турка. По возвращении нашем в Афины. я узнал от Леоне (пленного, впоследствии отпущенного), что майноты имели намерение на нас напасть. Чтобы ещё более в том убедиться, я стал его подробно спрашивать - и он с такою точностью рассказал - сколько нас всех тогда было, как мы были вооружены и как одеты, что я не сомневался, что и сам он был в числе майнотов, которые готовили нам не совсем приятную встречу. Дервиш был всеми признан пророком и, вероятно, в его ушах стало шуметь более чем когда-нибудь, к общему удовольствию бератских арнаутов, ограждающих от нападения родные горы. Я приведу второй пример, обрисовывающий этот странный народ. В марте 1811 года один арнаут, красивый, расторопный малый, явился ко мне с предложением своих услуг. "Хорошо, эфенди, желаю вам жать долго! я был бы вам полезен. А завтра же оставлю город и удалюсь в горы, откуда возвращусь к началу зимы: вы может быть меня тогда возьмёте." - Дервиш, присутствовавший при этом, заметил, что он, вероятно, присоединится к клефтам (разбойникам), что оказалось совершенно верным. Тот, кто не бывает убит, возвращается к зиме в город, где никто не думает его безпокоить, хотя все знают о его подвигах." Байрон.

²⁹) Симар - саван.

"Вестник Европы", 1821, чч. 119 и 120, NoNo 15, 16 и 17, стр. 165--180, 249--269 и 3--20. Перепечатан в "Выборе из Сочинений Лорда Байрона". (1821, стр. 107 - 176). Прозаический перевод.

2. H. Р. (Джяур. Отрывки турецкой повести. Из сочинений лорда Байрона. В стихах. Перевод Н. Р. Москва. В типографии Августа Семена. 1822.) В 8-ю долю л., стр. 1--31.

3. А. Воейкова. (Гяур, без означения, что перевод из Байрона.) "Новости Литературы", 1826, кн. XVII, сентябрь и октябрь, стр. 114--154. Прозаический перевод.

4. А. Студитского. (Гяур. Отрывок из турецкой повести лорда Байрона.) "Москвитянин", 1844, ч. II. 3, отд. I, стр. 1--44.

5. Е. Мишеля. (Гяур Байрона. Перевёл Евгений Мишель. Спб. В типография коммиссионера императорской Академии Художеств Гогенфельдена и К°. 1862.) В 8-ю д. л., стр. 1--49. Прозаический перевод.

Кроме того есть ещё пять отрывков:

7. П. Шереметьевского. (Отрывок из повести лорда Байрона "Гуяр"). "Зимцерла", 1829, отд. II, стр. 30--42. (Строфы I, II, III, IV, V, VIII, IX, XV, XVI, XVII, XXI, XXIII, ХXIV, XXVI, XXVII, XXIX и XXX.)

8. Трилунного. (Отрывок из поэмы лорда Байрона "Гиаур".) "Галатея", 1829, ч. IV, No 19, стр. 175--181. (Начало поэмы до стиха: Attest it many а deathless age.)

9. B. Трубникова. (Отрывок из "Гьяура", поэмы лорда Байрона.) "Литературные Прибавления к Русскому Инвалиду", 1832, No 52, стр. 415 и 416. (От стиха: Far, dark along the blue sea glancing, до стиха: That sound had burst bis waking dream.)

"Джяура", подражательный перевод.) "Литературные Прибавления к Русскому Инвалиду", 1838, No 24, стр. 466. (От стиха: As rising on its purple wing, до Except an erring sister's shame.)

11. B. Буренина. (Греция. Из "Гяура" Л. Байрона.) "Вестник Европы", 1871, т. 1, No 2, отд. I, стр. 622--626. (Начало поэмы, до стиха: For this and this alone, renown'd.)