Лара

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лара (старая орфография)

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СТИХОТВОРЕНИЙ

                              I.

          В владеньях Лары счастье обитает -

          С цепям своим неволя привыкает.

          Рабами незабытый властелин

          Вернулся к ним из дальняго изгнанья -

          И шумный зал исполнен ликованья,

          И кубки вновь сверкают влагой вин.

          Родной очаг приветливо пылает

          И в стёклах окон радостно играет.

          Вокруг вассалы группами стоят

                              II.

          И так - властитель Лары возвратился;

          Но где - зачем так долго он таился?

          Лишась отца в младенчестве, когда

          Скорбят о том не все и не всегда,

          Он стал своих поступков господином.

          Но человек затем лишь властелином

          Становится, чтоб счастия не знать.

          Не помня ласк, способных удержать

          От дум и дел, ведущих к преступленью,.

          Он с ранних лет умел повелевать,

          Когда всего нужней повиновенье.

          Но мы не будем с той поры следить

          За ним, когда он был ещё невинен.

          Хоть путь его был краток, может-быть,

          Но для того, чтоб чуть не погубить

          Его души, он был довольно длинен.

                              III.

          Он в юности отцовский дом покинул -

          Почти никто о нём не вспоминал,

          Как-будто он и в самом-деле сгинул.

          "Отец в гробу, а сына дома нет!" -

          На ваш вопрос единственный ответ.

          Года текли, но Лара не являлся,

          И сонм рабов холодным оставался

          К покрытой мраком участи его -

          И скоро имя славное того,

          Чей образ в зале пылью покрывался,

          И чья невеста сделалась женой

          Другого, перестало в зале той

          Звучать грозой и эхом повторяться,

          А вслед и вовсе стало забываться.

          "Он жив ещё - и долго будет жить!"

          Скорбя душой, наследник восклицает

          И глубоко о трауре вздыхает,

          Который он не вправе обновить,

          Хотя того так искренно желает.

          Фамильный склеп владельца украшают,

          Лишь одного, средь ржавых их рядов,

          Увы, глаза родные не встречают!

                              IV.

          И вот нем них он снова появился.

          Откуда? как? - того не угадать.

          Узнав о том, всяк молча подивился,

          Но не тому, что Лара воротился,

          А почему себя так долго ждать

          Он находил возможным заставлять.

          С ним свиты нет. Его сопровождает

          Лишь паж один, чей взор в нём обличает

          Питомца гор далёких южных стран.

          Прошли года, но хмурый их туман

          Равно не слишком хмурым показался

          Как сонму тех, кто дома оставался,

          Так и тому, кто странствовал вдали

          Полей и гор родной ему земли.

          Но гнёт судьбы, безвестность, дальность края,

          Всё замедляло времени полёг...

          Все видят - он: всяк Лару узнаёт

          И - вместе - всяк сомненье ощущает

          И мутным сном прошедшее считает.

          Он жив и бодр, хотя труды и время

          Лежат на нём, как гибельное бремя.

          Хотя его проступки, может-быть,

          И не из тех, чтоб свет их мог забыть,

          Всё жь извинить их могут, без сомненья,

          Его тревожной жизни приключенья.

          О злых делах и подвигах его

          Давно не слышно было ничего -

          И поддержать был властен он по праву

          Своих отцов незыблемую славу.

          Его душа в минувшие года

          Была дика, заносчива, горда,

          Но злой виной свершонных преступлений

          Была одна лишь жажда наслаждений.

          И так, когда он смог их позабыть,

                              V.

          Суровый рок скитальца изменил:

          Он нё был тем, чем некогда он был!

          Всё говорит в нём о страстях минувших,

          Кипевших в нём - теперь давно уснувших.

          В его душе воздвигла гордость храм.

          Глухой к молве и льстивым похвалам,

          Он мог читать, безстрастием прокрытый,

          В чужой душе, как в книге незакрытой.

          Он обладал насмешливым умом,

          Отравленным неправдою и злом,

          Способным для забавы - не для кары -

          Терзать сердца и наносить удары.

          Вот всё, что взор подметить в нём умел;

          Но и того он выдать не хотел.

          Он не сгорал любви и славы жаждой,

          К которым все стремятся, но не каждый

          Их достигает в жизни - на земле,

          Хотя ещё недавно обитали

          По временам так явственно сияли.

                              VI.

          Он не любил разспросов о минувшем

          И никогда не говорил о том,

          Как он блуждал в краю ему чужом,

          Теперь пред ним в тумане утонувшем.

          Напрасно все желанную им весть

          В его глазах старалися прочесть

          И у пажа разспрашивать пытались -

          Успехом их труды не увенчались.

          Он не хотел рассказывать о том,

          Что видел там - в краю для них чужом,

          Как о вещах, не стоющих вниманья;

          Когда жь вопрос сменяло настоянье,

          Он уходил с нахмуренным челом.

                              VII.

          Вернувшись в край - почти забытый светом -

          Потомок славных мира и войны,

          Он встречен был вельможами страны,

          На их пирах нередко он бывал

          Свидетелем их скуки и похмелья.

          Но никогда в душе не разделял

          Ни их забот, ни шумного веселья.

          Он не искал, подобно всем другим,

          Обманутым коварною мечтою,

          Ни славы, исчезающей как дым,

          Ни выгод, с их неволей золотою,

          Ни слов любви красавиц молодых,

          Ни злой вражды соперников своих.

          Он окружон магическим был кругом,

          И этот круг - увы - не допускал

          К нему людей, чтоб быть их верным другом,

          И одиноким в мире оставлял.

          Одни за ним прилежно наблюдали

          И лишь в дурном его изобличали;

          Из тех же, кто был лучше и добрей,

          В душе охотно каждый сознавался,

          Что Лара был и лучше, и честней,

                              VIII.

          В дни юности, в дни силы и движенья,

          Томимый жаждой бурь и наслажденья,

          Любя войну и вольное житьё,

          И океан, и женщин - словом, всё,

          Что в настоящем счастьем обольщает,

          А в будущем могилою пугает,

          Он рано всё постиг и испытал:

          Он не любил блаженной середины

          И лишь в страстях забвения искал.

          Исполнен бурь, с презреньем он взирал

          На бури те, что бороздят пучины;

          Свои жь восторги слал он к небесам,

          Уверенный, что больших нет и там.

          Как он простился с гибельными снами,

          Разбитый в прах могучими страстями.

          Того ему - увы - не рассказать!

          Но если рок позволил пробудиться

          Ему от сна, то лишь затем, чтоб дать

          Безсильного, чтоб вспрянуть, иль разбиться,

                              IX.

          Не человек, а книги и познанья

          Будили в нём гнетущее вниманье.

          Он то в лесу задумчиво бродил,

          То, воротясь, в свой замок уходил,

          Где - по словам прислуги - оставался

          По целым дням - безмолвен и уныл -

          Без их услуг, в которых не нуждался,

          И, словно тень, бродил средь старых зал,

          Где на него сонм праотцев взирал.

          "Наш слух не раз - прислуга говорила -

          Звук голосов, печальных как могила,

          В полночный час тревогой поражал.

          Ну, а иным и видеть приходилось

          Не мало чуд, каких во сне не снилось

          И увидать никто б не пожелал...

          Зачем глядит с улыбкою приветной

          Он по часам на череп безответный,

          Из тёмных недр могилы роковой?

          Зачем, как тень, по замку он блуждает,

          Грустит в лесу, гостей не принимает?...

          Тут что-то злое кроется - но что?...

          Конечно, есть межь нами кое-кто -

          Те знают всё, но слишком осторожны,

          Чтоб утверждать, что слухи те не ложны,

          Что межь крестьян сложилися о нём.

          Спросить бы их об этом обо всём -

          Они бы вам побольше рассказали."

          Так в сонме слуг о Ларе разсуждали.

                              X.

          Спустилась ночь. Струясь, река сияет

          И группы звезд безсмертных отражает,

          Глядящих в глубь с безоблачных небес.

          Ея струи спокойно пробегают

          И навсегда, как счастье, исчезают.

          Сойдя к реке, в неё глядится лес,

          А злачный луг, покрытый весь цветами,

          Из них венок могла б Диана сплесть,

          Могла б любви невинность их поднесть.

          Река бежит извилистой стезёю,

          Как пёстрый змей с блестящей чешуёю.

          Вокруг такой дышало тишиной,

          Что не смутил бы призрак вас ночной:

          Так верилось, что при таком покое

          Не может здесь блуждать ничто дурное.

          И Лара, шаг свой к замку направляя,

          Сознаться был со вздохом принуждён,

          Что этот час для добрых сотворён.

          О прошлых днях ему напоминая,

          Картина та являла перед ним

          Иных небес блестящия плеяды,

          Иных очей, исполненных отрады,

          Святой покой, понятный лишь одним

          Людским сердцам, истерзанным страстями.

          Пусть буря, злом над ним носясь, шумит:

          Она его не сломит, не смутит;

          Ему в глаза насмешливо глядит.

                              XI.

          Он бродит вдоль таинственных покоев;

          С ним тень его блуждает по стенам,

          Покрытым вкруг портретами героев,

          Глядящих в мрак из ряда тёмных рам.

          Увы! вот всё, что после них осталось,

          Коль не считать тех сводов, где их прах

          Давным-давно покоится в гробах

          Со всем, что им про жизни улыбалось,

          Да полстраницы в летописи той,

          Где с правдой ложь идут рука с рукой.

          Луны сиянье в окна проникает

          И на полу узорчатом играет,

          Горя зарёй на стёклах росписных.

          Являвших ряд угодников святых.

          Звучат шаги задумчивого Лары;

          Но мрак очей, безжизненность лица

          И цвет кудрей, мрачнее зла и кары.

                              XII.

          Вот полночь бьёт. Лампада чуть мерцает,

          Как-будто мглу разсеять не дерзает.

          Всё спит, но - чу! раздался где-то клик:

          То чей-то вопль - молящий, страшный крик!

          Прошол - и смолк. От сна возстав в испуге,

          Бегут на крик встревоженные слуги -

          И каждый к замку с факелом спешит,

          И меч в руках у каждого блестит.

                              XIII.

          Самой луны полуночной бледнее

          И плит под ним лежащих холоднее,

          Лежит недвижно Лара на полу.

          Струится пот по бледному челу;

          С ним рядом меч, им выпущенный в страхе

          Из сильных рук, валяется во прахе.

          Но он не пал, главою не поник:

          Всё также горд его поблёкший лик.

          Нет жизни в нём, глаза полузакрыты,

          Огнём борьбы горящий до конца.

          Безжизнен лоб, безжизненны ланиты,

          Но складки уст желание таят

          Вонзить в врага губительный булат.

          Ни звука вкруг. Вот он пошевелился.

          Вновь на лице румянец появился,

          Его глаза заискрились - и вновь

          В нём жизнь кипит, играет в жилах кровь.

          Он говорит, протягивает руки;

          Но чужды всем те сладостные звуки,

          И только то понять вокруг могли,

          Что звуки те - язык чужой земли.

          Но та, что дух больной его тревожит,

          Увы, внимать ему уже не может!

                              XIV.

          Но вот и паж! Один он в состояньи

          Понять его. Взор полон состраданья;

          Но каждый- в нём лишь мог бы прочитать,

          Что он всего не может рассказать,

          Не будит в нём тревоги изумленья.

          Склонясь к нему пылающим челом,

          Он речь ведёт на языке чужом,

          Но для него, быть-может, на родном.

          Забыв про страх, внушонный сновиденьем,

          Больной словам тем внемлет с наслажденьем.

          Но если был виной тревоги сон,

          То отчего жь так мрачен, грустен он?

                              XV.

          Что это - сон, иль бред тяжолый был -

          Он никому той тайны не открыл;

          Но если б он и помнил о виденьи,

          То не сознался б в этом, без сомненья.

          Едва восток окрасился зарёй -

          Он вновь был бодр и телом, и душой.

          Ни духовник, ни врач не подходили

          К его одру, склонённому к могиле.

          Вот день - и всё по-прежнему пошло:

          Ни веселей, ни пасмурней чело -

          Вечерней тьмы - бывал объят волненьем,

          То он того заметить не давал

          Всем тем, чей страх ещё не миновал.

          С-тех-пор, бродя по комнатам, вассалы,

          Дрожа, вдвоём входили в двери залы -

          И скрип дверей, и ветра дикий вой,

          И звук шагов, и писк летучей мыши,

          И шелест лип за каменной стеной,

          И дождь, стучащий в гребень старой крыши -

          Всё их сердца тревожило тоской,

          Едва сходил на землю мрак ночной.

                              XVI.

          Напрасный страх! Тот час не возвращался -

          И навсегда загадкою остался.

          Иль вспоминать о нём он не любил

          И делал вид, что час тот позабыл,

          Иль навсегда с прошедшим распростился,

          Когда в нему разсудок возвратился,

          Но только взор уже не выражал,

          То сон ли был? Его ль уста шептали

          Слова любви на языке чужом?

          Его ль ходьбы и вопли испугали

          Его рабов, глубоким спавших снох?

          Его ли сердце биться перестало?

          Его ль очей мерцанье испугало "

          Вбегавших слуг, и он ли мог забыть

          Ту бездну зол, которая сразить

          Храбрейшого из храбрых в состояньи?

          Иль, может-быть, в сухом его молчаньи

          Таится мысль - плод прожитых годов -

          Что в глубине души его гнездится

          Так много мух, что ими поделиться

          Не в силах он? Нет, Лара не таков!

          Быть-может, в нём те мысли и таились,

          Но вряд ли в ком прозреть достало сил,

          Как мысли те росли и шевелились

          И вновь на дне души его ложились,

          Зане он слов для них не находил.

          Он совмещал в себе и совмещает

          Ещё доныне всё, что возбуждает

          В сердцах людей любовь и неприязнь,

          Привязанность и, вместе с тем, боязнь.

          Молва о нём и днях его скитаний

          Была полна хвалы и порицаний;

          Его жь желанье в прошлом что-то скрыть

          Лишь заставляло громче говорить

          О прошлых днях, в догадках злых теряться

          И разгадать судьбу его стараться;

          Это он, где жил и в жизни делал что -

          Он, про кого известно только то,

          Что он богат и знатен? Полагали

          Одни, что он не любит никого;

          Другие же, напротив, утверждали,

          Что он не зол, на что им возражали,

          Что стоит раз лишь встретить взгляд его,

          Чтоб увидать и с грустию сознаться,

          Что может смех с насмешкой уживаться,

          Не сообщает радости очам.

          Хотя порой блеск глаз его смягчался

          И добротой сердечной оттенялся,

          Но скоро он собой овладевал,

          Вновь строгий вид, нахмурясь, пронимал

          И сердце вновь само себя корило

          За-то, что мир когда-то так любило.

                              XVIII.

          В нём ко всему презренье шевелилось,

          Как-будто всё, что злого есть - свершилось.

          Он межь людей - к людским страданьям нем -

          Бродил как дух, утративший Эдем.

          Он с детских лет к опасностям стремился

          И - избежав - скорбел по ним, томился.

          Знакомый лишь с огнём такой любви,

          Что может жить у избранных в крови,

          Он перешол возможного границу

          В своих мечтах о правде и добре -

          И зрелый возраст юность-чаровницу

          Счастливых грёз, о силах истощённых,

          Для лучших дел судьбой ему вручённых,

          И злых страстях, устлавших терньем бед

          Сквозь жизни тьму проложенный им след.

          Он обвинял во всём одну природу

          И бренный прах, тюрьму души своей,

          Юдоль борьбы, наследие червей.

          Он называл, мешая зло с добром,

          Не дорожа грядущею судьбою,

          Для чуждых благ он жертвовал собою,

          Причём в виду имел лишь сделать то,

          Чего в наш век не сделал бы никто,

          Мог натолкнуть его на преступленье.

          Он падал в прах и снова возставал

          В глазах людей, которых презирал,

          Лишь для того, чтоб положить с-измладу

          Злой ум его воздвигнул свой ирестол

          В стране, где мир свой новый он нашол

          Там мысль его лишь счастьем наслаждалась -

          И кровь живей тогда в нём обращалась.

          Могла остыть и течь спокойно вновь!

          И так он шол одним путём с другими

          И поступал, ни в чём не рознясь с ними,

          Не оскорбляя разума притом.

          И потому был сдержан в разговоре,

          Чтоб как-нибудь не высказаться в споре.

                              XIX.

          Хотя он был надменен в обращеньи

          Загадкой быть, он обладал вполне

          Способностью привязывать к себе.

          То не были - сказать ли между нами -

          Ни ненависть, ни страстная любовь,

          Что может быть рассказано словами;

          Но тот, кто взглядом взгляд его встречал,

          Ужь никогда о том не забывал.

          Как ни просты слова его бывали,

          Он незаметно в душу проникал

          И в ней приязнь и злобу поселял;

          Но что б слова его ни поселяли,

          Свой след они надолго оставляли.

          Но сам охотно в сердце заползал

          И, раз войдя, в нём прочно водворялся:

          На миг единый с ним не разставался

          И - как бы кто ни силился изгнать -

                              XX.

          В старинном замке славного Оттона

          Гремит оркестр средь чаш застольных звона,

          Под говор дам и рыцарей страны,

          Пируют все - и Лара между ними.

          В разгаре пир. Тенями неземными

          Несётся сонм красавиц молодых:

          Могучий ритм влечёт и кружит их.

          Сплетясь в венок под сладостные звуки.

          Лишь пир чело способен прояснить,

          Заставить старость юность полюбить,

          А юность - всё на свете позабыть!

          На танцы Лара весело взирал -

          И скорби в нём ничто не выражало:

          Его души ничто не волновало -

          И он красавиц взором провожал.

          И прислонясь к колонне, он взирал

          На группы дам, на полный блеска зал,

          Ловил душой чарующие звуки

          И, полон дум, увы, не замечал,

          Но, наконец, и он его заметил -

          И смело блеск его зловещий встретил

          И, встретив, чутко сердцем угадал,

          Что средь толпы тот взор его искал.

          Угрюмый гость, был сумрачнее ночи

          И из гостей никто его не знал.

          Но вот, полны сомнения немова,

          Сверкнув, глаза их встретилися снова -

          Увы! он взгляд пытливый тот узнал,

          Стрелой в тайник души его вонжонный

          И то в его сверканьи прочитал,

          Чего прочесть не мог бы посторонний.

          "Да, это он!" воскликнул неизвестный.

          Всё смолкло вкруг - и шопот повсеместный

          Его слова стократно повторил -

          И каждый "он! то он!" проговорил.

          "Кто он?" друг друга каждый вопрошает -

          И слуха Лары звук тот достигает.

          Кто б взгляды те, тот шопот перенёс?

          Но Лара был безчувствен, как утёс.

          Лишь канул миг - волненье миновало

          Его волной, он весело взирал,

          Хотя пришлец попрежнему вперял

          В него глаза и, наконец, воскликнул:

          "Да, это он! но как сюда проникнул?"

          Таких речей - нежданного привета -

          Не мог оставить Лара без ответа.

          Он дикий гнев в груди своей сдержал

          И так, скрепясь, пришельцу отвечал:

          "Граф Лара я! Когда жь твоё узнаю

          Я имя - знай: я грозно отвечаю

          И потому на дерзкий твой привет

          Съумею дать заслуженный ответ.

          Граф Лара яи Иль, может-быть, желаешь

          Но тот вопрос, который предлагаешь,

          Не страшен мне: мне нечего скрывать!"

           - "Уже ли нет такого, на который

          Ты б должен был не медля отвечать,

          Вглядись в меня! Зачем склоняешь взоры?

          Свой долг тебе вовек не уплатить

          И никогда о нём не позабыть!"

          Граф Лара вновь взглянул на пришлеца,

          Иль не хотел найти в них - ни единой

          Черты ему знакомой иль родной -

          И, покачав кудрявой головой,

          Он отошол с презрительною миной;

          "Ни с местаи" он, дрожа, проговорил,

          "И отвечай тому, кто - будь ты славен

          Как в оны дни - тебе б во всём был равен;

          Но кто теперь лишь может презирать

          Кто звуку уст твоих не доверяет

          И чьей души твой взор не испугает.

          Не хмурь бровей! Когда мои слова

          Неправда, ложь - ты можешь оправдаться

          "

           - "Кто б ни был я - не стану объясняться

          С тобой, моим неведомым врагом.

          Но если здесь стоящие кругом

          Узнать рассказ твой лживый пожелают,

          И пусть тебя приветствует Оттон;

          И мой привет услышит скоро он!"

          Но тут, гостей волненьем привлечённый"

          Вмешался в спор хозяин изумлённый:

          "Граф Эделис, позволь тебе сказать,

          Что на пиру не место нарушать

          Веселья хор нескромными словами;

          Но если ты имеешь рассказать

          Нам что-нибудь, что Лара должен знать,

          С рассказом тем до завтра подождать

          И не мешать ходить межь нами чаре.

          Я за тебя порукой, Эцелин,

          Хотя и ты, подобно графу Ларе,

          Что жь до тебя, граф Лара: всем известно

          И славный герб порукой верной в том,

          Что не откажешь ты ему ни в чём,

          Что с рыцарства законами совместно!"

           "Пусть будет так!" воскликнул Эцелин:

          Я докажу с наставшею зарёю.

          Что не мечта всё виденное мною.

          Как то, что есть над нами Властелин!"

          Что мог на то ему ответить Лара?

          Он взор свой в даль по прежнему вперял,

          Хоть каждый взор с ним встретиться желал -

          И обличало это невниманье,

          Что перед ним росло воспоминанье.

           - "До завтра, граф!" граф Лара отвечал;

          Но ни чело, ни взор его печали,

          Назревшей в нём и зла не выражали,

          Хотя тон слов решимостью дышал.

          Стоявшим вкруг - и быстро удалился.

          Сойдясь в дверях с таинственным врагом,

          Стоявшим там с нахмуренным челом,

          Он гневный взгляд его спокойно встретил

          Но вряд ли б кто в улыбке той подметил

          Усилье - гнев в презренье обратить,

          Который ей бывает трудно скрыть.

          Напротив, в ней уверенность светилась,

          Но было ль то спокойствие добра,

          Иль закоснелость гибельного зла?

          Увы! и то и это перед нами

          Является под сходными чертами.

          Нам то, что сердцу горько сознавать.

                              XXV.

          Явился паж - и Лара удалился.

          Почти ребёнок, с родиной своей,

          Для Лары он навеки распростился.

          Всегда при нём, послушен, терпелив,

          Он был застенчив, тих и молчалив.

          Хотя и был знаком ему суровый

          Но Лара с ним на нём не говорил;

          Когда жь язык его произносил

          Слова, ему понятные, родные -

          Пред ним вставали горы голубые

          И от которых он для,

          Кто перед ним колоссом возвышался,

          Забыв весь свет, навеки отказался.

                              XXVI.

          Лучи страны, где некогда он жил,

          Чела его загаром не покрыли

          И нежных щёк румянца не лишнлн.

          Но не был тот румянец молодой

          А признаком печали роковой,

          Гнетущей дух борьбою и сомненьем.

          Мятежный блеск его склонённых глаз,

          Из-под ресниц сиявший как алмаз,

          И оживлён огнём благого. Феба.

          Его глаза, как чорной бахромой,

          Красивые ресницы окаймляли

          И тем оттенок грусти придавали:

          Чем злой тоски и гложущей печали.

          Он не любил обычных кутежей,

          Ночных проказ и шалостей пажей.

          Он по часам с задумчивого Лары

          Причём весь мир, казалось, забывал,

          А с ним и все его дары и чары.

          Когда жь его с ним не было - он был

          Ещё грустней и по лесу бродил.

          И никогда в разспросы не пускался.

          Он по лесам один гулять любил,

          Где по часам задумчиво бродил

          И где служил ему отдохновеньем

          Он гордо взор и сердце отвращал

          От благ земли и радостей, как Лара,

          И от нея даров не принимал,

          За исключеньем горькой жизни дара. *

          Любил он только Лару одного;

                              XXVII.

          Но ту любовь, проникнут обаяньем,

          Он выражал одним к нему вниманьем.

          Мятежный ныл и гордость проявлялись,

          В своём пути незнавшие препон,

          Хотя труды те лёгкими казались

          И только в том почти и заключались,

          В борьбе с судьбой измученного Лару,

          О днях былых в тиши ему читать,

          Иль в час ночной настраивать гитару.

          Держа себя вдали от прочих слуг,

          Не выражал - и ни было сомненья,

          Что с ранних пор ему был чужд ох кругъ*

          Готовый в прах пред Ларою склониться,

          Он никогда до них не мог спуститься.

          Его чело и руки не хранили

          Следов нужды и тяжкого труда

          И малы так притом и нежны были,

          Что заподозрить пол его могли,

          Огнём борьбы и гордости дышавший

          И женских чувств ничем не проявлявший*

          Но этот пыл являлся не в словах,

          А в обращеньи, взглядах и делах.

          Но слух ходил, что в крае, где он жил,.

          Другое имя юноша носил:

          Не даром часто медлил он ответом

          На имя то - на сделанный вопрос -

          За исключеньем сумрачного Лары,

          Чей голос вмиг, как сладостные чары"

          Всем существом его овладевал

          И отвечать мгновенно заставлял.

          Глядя на пир и танцы, без сомненья,

          Калед не мог не видеть столкновенья.

          Когда жь, шумя, успел к нему дойти

          Возставший в зале ропот изумленья -

          От незнакомца гордого снести -

          Его глаза, как звезды, засияли,

          Уста сомкнулись, щёки запылали

          И пот покрыл, как льдиною росой,

          Он до-тех-пор глядел на Эцелнна,

          Пока граф Лара вдруг не просиял

          И не окинул взглядом паладина,

          Чей грозный взор презрением сверкал.

          Как-будто он прочёл в улыбке той

          Все то, что в ней заветного таилось

          И не прочёл чего б никто другой.

          Вот он близь Лары, миг - и исчезают

          Граф Лара всех собою занимал -

          И только-что свет факела у входа

          Мрачить своей он тенью перестал,

          У всех вдруг пульс сильнее биться стал,

          Все разошлись - и стихло всё кругом;

          Но Эцелин, с задумчивым лицом,

          Всё тут ещё; но вот и он простился

          С хозяином и быстро удалился.

          Довольный гость и граф, хозяин дома,

          Все спят - их всех измучила истома,

          Всех ложе сна прияло на покой,

          Где тишиной сменяется волненье

          Находит мир, отраду и забвенье.

          Здесь мирно спят и пыл святой любви,

          И хитрость зла, и ненасытность мести,

          И жажда благ, и жажда славы, чести,

          Над каждым стяг забвенье водрузило -

          И жизни нет: везде одна могила,

          Свой отдых жизнь находит только тут!

          Для ложа сна нет лучшого названья:

          Где слабость, власть, восторги и страданья

          Лежат, равно лишонные сознанья.

          Довольный тем, что в силах был уснуть,

          Слепец, он вновь - из страха смерти - в путь

          Пред ним разсвет наставший озарит,

          Он и тогда в испуге убежит

          От сна из снов, от сна без сновидений.

          Бледнеет ночь; Феб тучи разгоняет

          И, блеща, мир уснувший пробуждает.

          В итоге день прибавился к другим -

          И человек стал старше днём одним;

          Возстало всё, как в первый день созданья:

          Жизнь - на земле, светило - в небесах,

          Огонь - в лучах, фиалка - на лугах,

          В потоке гор - живящая прохлада

          Ты жь, человек, на блеск его взирай

          И "всё моё!" в восторге восклицай.

          Взирай, пока всё это видеть в силе:

          Наступит день - и будешь ты в могиле.

          Мир не почтит костей твоих слезою:

          Сухой листок с куста не упадёт,

          Ночной зефир ни разу не вздохнёт

          И лишь червяк порадуется в волю.

                              II.

          Светило дня всплыло средь небосклона -

          И сонм вождей собрался у Оттона.

          Настал для всех давно-желанный час,

          Должна иль пасть под гнётом грозной кары,

          Или возстать пред миром как Атлас.

          Какой бы смысл в словах ни заключался,

          Граф Эцелин всё высказать поклялся,

          С спокойным духом, с ясностью лица,

          Перед людьми и небом обещался.

          Где жь Эцелин? Он слишком долго спит

          Для грозного карателя обид.

          Промчался час - и верный слову Лара

          Стоит межь них, суров как божья вара.

          Где жь Эцелин? что сталось с ним? где он?

          Шумят вожди; нахмурился Оттон.

          "Когда он жив", взывает он надменно,

          "То будет здесь сегодня непременно!

          Приют, где ночь провёл граф Эцелин,

          Лежит межь замком Лары и моим.

          Я б счёл за честь служить его покою

          Когда б его под кров свой не влекла

          Нужда скорей окончить все дела.

          Я за него готов вам поручиться -

          С мечём в руках за честь его вступиться!"

          "Я поступил, как ты того желал!

          Я здесь, чтоб внять рассказу незнакомца,

          Безвестных стран безвестного питомца,

          Чья речь могла б мне сердце растерзать,

          Кто он? - того, к несчастью, я не знаю;

          Но он меня - повидимому - знал

          В стране иной, где долго я блуждал.

          Но что мне в том! Я время лишь теряю.

          Иль защищай ты честь его мечом!"

          Оттон вскипел, но, удержав свой пыл,

          Тяжолый меч спокойно обнажил.

          "Я поединок, граф, предпочитаю -

          "

          Забыв про смерть и близость двух могил,

          Граф Лара меч свой тоже обнажил.

          И блеск меча, и вид безпечный Лары -

          Всё говорит, что наносить удары

          А роковой к врагу склонённый взор

          Одну лишь жажду крови выражает.

          Напрасно сонм вождей их окружает:

          Оттон в пылу не мыслит им внимать -

          Что меч его съумеет оправдать.

                              IV.

          Был краток бой: досадой ослеплённый,

          Оттон грозой на Лару вдруг напал,

          На мрамор плит поверженный упал.

          "Проси пощады!" Лара закричал;

          Но граф Оттон ему не отвечал.

          Завидя кровь, пришедший в ярость Лара

          Ещё грозней сверкнул своим мечом,

          Чем в страшный миг, когда его врагом

          Владел огонь, выдавший злой враждою,

          И меч его сверкал пред ним грозою:

          Теперь же злость царила в нём одна.

          Он так далёк был мысли о пощаде,

          Что вмиг, когда врага ему убить

          Вожди не дали, в злобном Лары взгляде

          Противу тех, которые к пощаде

          Его, вождя, осмелились склонить.

          Но миг - и он от мести отказался,

          Хоть озирать врага и продолжал,

          И угадать, казалось, лишь старался

          Насколько здесь им выигранный бой

          Врага приблизил к сени гробовой.

                              V.

          Но врач его тревожить запрещает -

          И все толпой спешат в соседний зал;

          А он, чей меч победный лавр стяжал,

          Не удостоив общество вниманья,

          И вот уже он мчится в замок свой -

          И исчезает вскоре за горой.

                              VI.

          Но где же он - он, метеор ночной,

          Где Эцелин, представший так надменно

          И без следа исчезнувший мгновенно?

          Хоть в полночь с ним простился граф Оттон,

          Но путь широк был так и проторён,

          Дом, где ему пришлося поселиться,

          Из замка был всем виден; но его

          В нём не нашли. Все поиски того

          Достигли лишь, что показали ясно,

          В покоях - мрак; в конюшне конь стоит;

          Окрестность вся исполнена тревоги;

          Все ищут вдоль и около дороги:

          Напасть на след злодейства всех страшит.

          Ни лоскутка одежды на кустах;

          Не смято вкруг ни ветки, ни травинки,

          Чего нельзя избегнуть при боях;

          Нет и следов, оставленных руками,

          Хватают вкруг растущую траву.

          Напрасно всё - и близким остаётся

          Лишь ждать, что он, быть-может, сам вернётся.

          И подозренье страшную молву

          Хотя при нём вставать и не дерзало.

                              VII.

          За днями дни, сменяясь, убегают

          И граф Оттон о ране забывает -

          Злой Лары враг и друг его врагов -

          У правосудья требует он кары:

          За Эцелина праведную кровь

          Ему нужна кровь сумрачного Лары.

          И посягнуть на жизнь и честь того,

          Чьё быть могло ужасно обличенье,

          Когда б его привёл он в исполненье?

          Незнанье - жизнь даёт людской молве:

          Что значит зло, которое таится

          В его душе, и TФ уменье биться,

          И то стремленье одиноким быть,

          Чтоб не желать, не верить, не любить,

          Кто научил его так смело биться

          И где со злом съумел он так сдружиться?

          То не был гнев безумный и слепой,

          Способный, вместе с волею чужой,

          Но чувство, затаённое глубоко

          На дне души, страдающей жестоко.

          Всё это, вместе взятое для кары,

          Со склонностью живущих на земле

          Собрало бурю над главою Лары,

          Способную в нём кровь оледенить

          И самый гнев врагов его смягчить.

                              VIII.

          Терпевших гнёт владельцев своевольных,

          Чей деспотизм, не ведавший препон,

          Свой произвол вменял рабам в закон.

          Цепь долгих войн, ведущих в разрушенью,

          Лишь ждавших знака, чтоб вокруг начать

          Всё низвергать, губить и разрушать.

          Народ, таясь в убежищах печальных,

          Бранил своих владельцев феодальных.

          Его отец, не мало получил

          В наследство рук ленивых и бездольных

          И душ, своим владельцем недовольных,

          Но край иной и юный сердца пыл

          А управленье мягкое его

          Смягчило страх, царивший до того;

          Когда же он норою проявлялся,

          То не раба - властителя касался.

          Его судьбой подавленным считал -

          И чтоб за ним подметить на случалось,

          Ему в вину вассалом не вменялось.

          Уже давно лепные своды зал

          Но у ворот веселье обитало,

          Затем-что помощь щедрая встречала

          За ними всех, кто к ним ни подходил -

          И каждый вслух хозяина хвалил.

          Он ласков был с прислугой и рабами.

          Он был суров и мало говорил,

          Но под его угрюмым кровом каждый,

          Томимый зноем, голодом и жаждой,

          Вот почему - и это замечалось -

          Число его вассалов умножалось.

          Когда жь исчез безвестно Эцелин,

          Он стал ещё к ним ласковей, казалось,

          Быть-может, спор с Оттоном, после бала,

          Его страшиться козней побудил;

          Но чтоб его к тому ни побуждало,

          Он всех теперь могущественней был.

          Но всё вокруг его превозносило.

          Кто б вкруг своих господ ни покидал,

          Он каждого охотно принимал,

          Причём, забыв про гнёт и десятину,

          Он нищету приветливо встречал

          И злым страстям убежище давал;

          Он привлекал неопытных весельем

          И обещаньем слава и наград,

          Нельзя идти им было уж назад;

          Святой любви победу над изменой,

          При торжестве своём, он предрекал,

          А злым сердцам с грядущей переменой

          И так - к возстанью было всё готово,

          И Лара лишь минуты ожидал

          Провозгласить - о чём давно мечтал -

          Отмену в крае рабства рокового.

          Которым граф Оттон его стращал;

          Но вызов в суд нашол готовым Лару

          Противостать взнесённому удару.

                              IX.

          От тех, кто создан был не для того,

          Чтобы пылать слепой в нему враждою,

          Граф Лара --с злополучной для него

          И для врага исчезнувшого ночи -

          Не без причин разспросов избегал

          Он о поездке некогда свершонной

          Им в край чужой, в котором он блуждал,

          С родной страной надолго разлучённый.

          Вовлёк он чернь в свой собственный раздор.

          Не дорожа ни жизнию, ни славой,

          Он был достоин роли величавой.

          Он жертвой лжи людской себя считал,

          Лишь враг бы с ним ту гибель разделял.

          Не с рабством он покончить порывался,

          А замышлял возвысить бедняков

          И тем смирить богатых гордецов.

          Он мнил вкусить в стенах его покой,

          Но человек, совместно с злой судьбой,

          Нашол его и в дедовском жилище.

          Будь Божий мир проникнут тишиной,

          Но, вызванный на сцену злой судьбой,

          Вождём борьбы убийственной явился.

          В нём всё один вселять могло лишь страх -

          И гладиатор виделся в глазах.

          Что пользы в тех реляциях сражений,

          С их пиром птиц и злом опустошений,

          Вт которых всё, что сердце шевелит,

          Лишь об измене счастья говорит,

          Других, слабейших, о ниспроверженьи

          Валов и стен, о крови и огне?

          И в этой вновь начавшейся войне

          Явилось всё, как это было прежде,

          Не уделявших места ни надежде,

          Ни жалости к несчастиям людей.

          И в том, и в этом лагерях те жь страсти

          Росли в сердцах при перемене счастья,

          Иль за свободу меч свой подымало -

          Веб находило, что убитых мало

          И что всех надо бить и убивать.

          Меч изнемог под гнётом разрушенья,

          И вот над краем зарево стоит

          И смерть вокруг с улыбкою глядит.

                              XI.

          Под впечатленьем добытой свободы,

          Сначала бодро, но успех и пыл

          В конце-концов их дело погубил.

          Они внимать советам перестали -

          И без приказа битвы начинали.

          Напрасно он унять толпу старался

          И водворить порядок в ней пытался:

          Не потушить свершившему поджог!

          Тогда минута грозная настала

          Несчастный бой, ночная стычка, плен,

          Усталость, зной, засада, отступленье,

          Тревога - днём, а ночью - скука бденья,

          И ярость битв, и неприступность стен,

          И лишь простор дурным дающим чувствам -

          Вот вождь чего не мог ни отвратить,

          Ни угадать, ни скрыть, ни изменять.

          Из них любой желанный день сраженья

          Но для того, чтоб знать одни мученья,

          Была безсильна твёрдость их сердец.

          Ряды бойцов, как снег, приметно тают:

          Болезни, меч, лишения и зной

          И прежний пыл отчаянье сменяет.

          Один лишь вождь не падает душой,

          Хоть тысячи, что вслед за ним стремились,

          Давно до слабых сотень сократились.

          Окончен путь - граница ужь видна.

          Пускай, уйдя от внутренних раздоров,

          Они в страну соседнюю внесут

          Лишь бремя бед и жгучий яд укоров,

                              XII.

          Они идут. Луна их освещает

          И их шаги во мраке направляет.

          Уже давно они лучи её

          На глади вод бегущого ручья,

          Что от чужой земли их отделяет.

          Но то не он: то вражеская рать!

          Идти ль вперёд? сразиться ль? отступать?

          То знамя их гонителя Оттона!

          А это что - пастушие огни?

          Чего ж так ярко искрятся они?

          Но как ни мал отряд их утомлённый,

                              XIII.

          Пришли - стоят: то миг отдохновенья.

          Напасть ли им, иль ждать им нападенья?

          Когда они не медля нападут

          То, может-быть, храбрейшие прорвут

          Ея ряды и жизнь свою спасут.

          "И так - вперёд! пройдём границу с бою!

          Лишь тот, кому не в радость умирать,

          "

          Меч извлечён; подобран каждый повод;

          Промчится клик - и битва закипит

          И в клике том для многих будет повод

          Почить навек таинственно сокрыт.

          Меч обнажон. Лицо вождя спокойно;

          Но не безстрастьем взор его горит:

          В нём чувство то, которое достойно

          Вождя с душой, безтрепетно царит.

          Лишь непреклонность сердца выражает

          И чья любовь его сопровождает

          И здесь, в бою - с любовию глядит.

          Он бледен, но не робость обливает

          А томный свет таинственной луны,

          Чей ясный лик межь тучами сияет.

          Он молча взор свой к юноше склоняет

          И, наклонившись, за руку берёт

          Но паж был твёрд. Уста безмолвны были

          И лишь глаза, казалось, говорили:

          "Тебя враги, конечно, могут взять,

          Толпа друзей - покинуть и бежать,

          Могу навек, но только не с тобою! "

          Раздался клик - и всё помчалось в бой;

          Летят, удар - и прорван вражий строй.

          Послушен конь напору острой шпоры;

          Сокрушены не храбростью - числом,

          Они отважно борятся с врагом.

          Потов в крови под грудой тел багрится

          И до зари окрашенный катится.

          Повсюду, где отважный бьётся враг,

          А друг главой склоняется во прах -

          Везде звучит могучий голос Лары

          И слышатся меча его удары,

          В сердца друзей, разящих здесь и там.

          Хоть каждый знал, что нет ему спасенья,

   Никто из них не повидал сраженья:

          Напротив, видя, как ряды врагов

          Рвались вперёд несдержанной волною.

          То одинок, то окружонь толпою,

          Он то ряды врагов своих громит,

          То рать свою устраивает к бою

          Напор - и враг мешаться начинает.

          "Вперёд!" - и он высоко подымает

          Свой грозный меч. Но что с ним? отчего

          Пернатый шлем склоняется его?

          Последним в жизни было для него -

          И смерть пред ним возстала в то жь мгновенье.

          Победный клик застыл на языке

          И замер меч в опущенной руке.

          Но повод вниз скользит и упадает

          С другой рукой и борзого коня

          Уже вперёд нестись не понуждает.

          Но паж - к коню - склоняется - хватает

          Тогда-как вкруг сражаться продолжают

          И кликов гул и стоны не смолкают.

                              XVI.

          Заря. Взошло румяное светило

          Лишонных дат и шлемов боевых.

          Сражонный конь лежат недвижим, тих,

          С разбитым лбом и лопнувшей подпругой,

          Разорванной предсмертною натугой;

          Кто направлял и пыл его, и ход.

          Другие, вкруг простёртые, страдают

          И близь реки от жажды умирают.

          Напрасно жажда гибельная их

          Способной жизнь продлить всего на них,

          Затем-что смерть над ними ужь витает.

          С следами ран на жаркой голове,

          Они ползут по смятой мураве,

          Но вот они у речки наконец:

          Уста спешат, прохладу предвкушая,

          Прильнуть к воде - и бедствиям конец:

          Ужь жажда их не мучит - опочили!

          Но ужь никто не чувствует её:

          Потух огонь - нет искры бытия!

                              XVII.

          В тени кустов, под липой благовонной,

          Судьбой сойти в могилу обречённый.

          То Лара был. Он тихо умирал.

          Калед, его последняя опора,

          Не отводя от чорной раны взора,

          Унять концами шарфа своего.

          Граф говорить - увы - не в состояньи

          И лишь порой понять ему даёт,

          Что он его от смерти не спасёт,

          Он руку, шарф держащую, дрожа

          К своей груди с любовью прижимает,

          Чтоб ободрить тем бедного пажа,

          Который глаз с страдальца не спускает

          За исключеньем бледного лица,

          Поблёкших уст и взгляда мертвеца,

          Что всё, чем жизнь ещё его пленяет,

          В себе одном хранит и заключает.

          Сойдя с коней, враги по полю бродят,

          Повсюду Лару ищут - и находят:

          И - точно - что б с победой было их,

          Останься он, их злейший враг, в живых?

          Его же взор горит одним презреньем,

          С судьбой его готовым примирить,

          Чтоб смертью злой, земным успокоеньем

          Его от вол житейских оградить.

          Но тот, взглянув, ему не отвечает,

          Причём злой взор, казалось, говорил,

          Что он о нём совсем-было забыл.

          Вот Лара вновь к Каледу обратился -

          Но из стоявших вкруг него толпой,

          Увы, никто не понял речи той.

          Он говорил на том наречьи звучном,

          С воспоминаньем страшным неразлучным,

          Он о делах каких-то говорил,

          Но о каких - известно лишь Каледу,

          С которым вёл он тихую беседу,

          Тогда-как вкруг сонм недругов стоял

          Забыв на миг о грозном настоящем,

          А с ним и мир и блага все земли,

          Они, склонясь, речь тихую вели

          О чудном сне, отрадном и манящем,

          Никто другой, их ров суровый влёк.

                              XIX.

          Они, склонясь друг в другу, говорили -

          И речи их так трогательны были,

          Из тона жь ведших тихую беседу

          Понять лишь можно было, что Каледу

          Злой ров сильней, чем Ларе, угрожал:

          Так тих был звук - ласкавший и томивший -

          Хоть Лары голос был и слаб и тих,

          Но в звуке слов вполне всё ясно было,

          Покамест смерть себя не проявила

          В косненьи уст и в стонах роковых.

          Так было всё в нём мрачно и безстрастно,

          Пока - в виду зияющих могил -

          Он на пажа свой взгляд не обратил,

          Да раз ещё, когда Балед несчастный,

          А Лара взор склонил в лазуре ясной

          И на восток рукою указал.

          Светило ль дня так Лару поразило

          (Пред ним в тот миг, горя, оно всходило,

          Иль было то случайное движенье,

          Иль, может-быть, в то самое мгновенье,

          Как светлый Феб вздымался над землёй,

          Возстал из тьмы в его воображеньи

          И на восток он молча указал.

          Но паж - взглянув - от солнца отвернулся,

          Как-будто уголь глаз его коснулся

          И, обратив глаза свои ко мгле,

          Покрытом мглой последняго недуга,

          Челе вождя, товарища и друга.

          Но если вождь страдать и продолжал,

          То своего сознанья не терял,

          Толпы к нему вдруг кто-то подошол

          И показал святой ему символ

          Любви и правды - крест животворящий,

          Он на него разсеянно взглянул

          Не разрешить нан с вани без сомненья!

          Калед же крест простёртый оттолкнул,

          Как-будто он то сердце, что старалось

          Быть твёрдым в час кончины, лишь смущал.

          Что для него жизнь только начиналась,

          Та жизнь любви, жизнь сладостная та,

          Что лишь тому желанною явилась,

          Кто сердцем чист, кто верует в Христа.

          Но вот его дыхание стеснилось,

          Вкруг впалых глаз разлилась синева

          И на колени юноши склонилась

          Его, как колос спелый, голова.

          Из рук своих остывших, а Калед

          Своей руки у них не отнимает,

          И, глядя в очи, словно ожидает,

          Что вот в них вновь зажжотся прежний свет.

          "Он жив! глядит!" Увы! его ужь нет!

                              XXI.

          Калед глядел, как-будто демон кары

          Ещё царил в холодном сердце Лары.

          Напрасно вкруг стоявшие толпой

          И отвратить глаза его старались

          От мертвеца, сражонного судьбой.

          Когда жь толпа, приблизясь, захотела

          Его совлечь с безжизненного тела,

          Своих кудрей в отчаяньи не рвал

          И не тревожил Небо понапрасно,

          А молча встал, чуть слышно простонал

          И рядом с тем, кого любил так страстно,

          Кого любил! Ужели грудь мужчины

          Способна быть вместилищем лавины?

          Да, этот миг губительный открыл

          То, что бедняк так тщательно таил:

          Как тайна пола юноши открылась.

          Когда жь он вновь глаза свои открыл

          И вновь к нему сознанье воротилось,

          Калед уже не чувствовал стыда:

                              XXII.

          Граф Лара спит не там, где мирно спят

          Его отец и славных предков ряд,

          А там, где он погиб, как муж и воин;

          Хотя он не был патером отпет

          И над страдальцем памятника нет,

          Нашедшем мир в жилище ночи вечной,

          И лишь одной душой оплакан был,

          И чья печаль была и долговечней,

          И глубже, чем печаль толпы безпечной.

          Хотя не раз - стараясь разузнать -

          О прошлом ей вопросы предлагали:

          Но никому безмолвия печать

          Не удалося с уст её сорвать.

          Ни - кто она? ни - почему связала

          Свою судьбу с бездушным гордецом,

          Хотя её всяк спрашивал о том.

          Молчи, толпа! молчи - ни слова боле!

          Ужель любовь покорна нашей воле?

          Быть-может, он иным был с девой гор

          Суровый духом чувствует сильнее,

          Чем это людям кажется на взгляд;

          Но не понять толпе, что и в злодее

          Живёт любовь, хотя уста молчат.

          Съумел её к себе он привязать;

          Но тайны той она не захотела

          Разоблачить и людям передать;

          Теперь же смерть - своё покончив дело -

          С остывших уст безмолвия печать.

                              XXIII.

          Когда земле земное отдавалось,

          На Ларе, кроме раны роковой,

          Добытых им в стране ему чужой.

          Где б ни провёл он годы молодые -

          Они прошли в далекой стороне,

          Где лишь кипят тревоги боевые

          Стремился ль к славе он иль к преступленью -

          Для всех осталось тайной, в сожаленью.

          Но раны, им добытые, гласят

          Лишь об одном, что он отважно бился,

          Побольше мог - увы, не возвратился.

                              XXIV.

          В ту ночь и час (то был рассказ вассала),

          Когда луна ужь меркнуть начинала

          С вязанкой дров шол берегом вассал.

          Опустясь к реке, чьё пенистое лоно

          Поило земли Лары и Оттона,

          Он за собой вдруг топот услыхал

          Склонясь к седлу, он что-то пред собою

          Цветным плащём покрытое держал.

          Смущённый странной встречею такою,

          Старик следить за незнакомцем стал.

          В руках, с коня проворно соскочил

          И с крутизны, кустарником поросшей,

          Её в поток ревевший опустил.

          Затем, взглянув направо и налево,

          Сердясь, что он, вздымая грозно чрево,

          Свою добычу слишком выдавал.

          Затем, с скалы сойдя, остановился,

          Над глубиной проворно наклонился,

          И быстро их кидать в пучину стал.

          Взглянув в поток, вассал увидел тело:

          Оно плыло, гонимое волной -

          И на груди безжизненной блестела

          Но прежде чем сквозь хмурый мрак ночной

          Он разсмотреть мелькавший труп решился,

          В него попал осколок роковой -

          И он навек в пучину погрузился.

          Последний круг пока не стушевался:

          Тогда в седло проворно он вскочил,

          Толкнул коня и по полю помчался.

          Под маской скрыт был верх его лица;

          Когда то был жилец загробной ночи,

          То их пригнать безсильны были очи.

          Но если раб-крестьянин не солгал,

          Что на груди убитого сиял

          Могли б сказать, что тот девиз узнали:

          Что Эцелина грудь он украшал

          В ту ночь, когда без вести он пропал.

          Когда он пал - пусть Небо душу примет,

          Но пусть нас мысль ужасная покинет,

          Что он во тьме был Ларою убит!

                              XXV.

          И Эцелин, и Лара, и Калед -

          Ни что пажа отвлечь не в силах было

          От мест, где всё, что в жизни сердцу мило,

          Оно, навек утратив, схоронило.

          Удар судьбы надменный дух сломил

          Когда отвлечь порой её пытались

          От места, ей всех мест других милей,

          Ея глаза мгновенно загорались,

          Как у тигрицы, ищущей детей.

          Ея уста, зардевшись, начинали

          Кого-то звать и страстно умолять

          Ей на её стенанья отвечать.

          Потом в тени тех лип она садилась,

          Кто в жизни ей дороже был всего,

          В последний раз к груди её склонилась -

          И вновь пред ней в тумане возставал

          Тот миг, когда он гас и умирал.

          Она с-тех-пор их на груди своей -

          И вот, теперь она их разстилала

          И, сжав рукой, к земле их прижимала,

          Как-будто кровь, текущую пред ней,

          То, в даль глядя, кого-то-вопрошала

          И за него сана же отвечала;

          То быстро, дав кому-то знак рукой,

          Она с земли проворно подымалась

          От призрака, рождённого мечтой.

          Но, воротись, уныло опускалась

          На полусгнивший пень не вдалеке

          И, скрыв лицо, в раздумье погружалась,

          Фигуры непонятные чертила.

          Но это длиться долго не могло

          И прежде чем светило дня взошло

          Семь раз, она с тем рядом опочила,