Мазепа

Заявление о нарушении
авторских прав
Автор:Байрон Д. Г., год: 1819
Примечание:Перевод Я. Г.
Категория:Поэма
Входит в сборник:Стихотворения Байрона (разные переводчики)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Мазепа (старая орфография)

МАЗЕПА.

Поэма Байрона.

                              I.

          Замолкли громы под Полтавой;

          Обманут счастьем пылкий Швед;

          Легли полки; с земли кровавой

          Уже не встать им для побед:

          И сила с славой боевою,

          Непостоянные вовек,

          Как их поклонник, человек,

          Передались Царю-герою,

          И Кремль грозы уже не ждет.

          Но день, еще мрачней, настанет,

          Но прийдет памятнее год:

          Москва стыдом и смертью грянет,

          И враг, еще сильней, падет;

          Еще позорней пораженье

          Постигнет рати с их вождем:

          Шумнее, гибельней паденье,

          

                              II.

          Так выпал жребий: Карл разбитый

          Бежать впервые принужден;

          И день и ночь стремится он,

          Своею кровию облитый

          И кровью подданных своих.

          За Карла тьмы погибли их;

          Уже пред силой сокрушенной

          Нестрашно правде в этот миг;

          Но ни один неслышен крик

          В упрек гордыне униженной.

          Под ним застрелен конь его;

          От ран Гиэта 1) умирая,

          Монарху отдал своего,

          Но пал и тот изнемогая.

          И чтож? в глуши, во тьме лесов,

          Среди светящих в отдаленье

          Огней недремлющих врагов,

          

          Вот лавры, вот отдохновенье,

          Вот для чего борьба племен!

          Его несут под ближний клен:

          Едва дыша, всех сил лишен,

          Недвижен, он от боли стонет.

          И хлад и мрак со всех сторон,

          И дрожь болезненная гонит

          С его очей мгновенный сон.

          Но опыт горького паденья

          Монарх поцарски выносил,

          И тела лютые мученья

          Могучей воле покорил.

          Так и народы он недавно

          К повиновенью приводил

          Своею силою державной.

                              III.

          Лишь горсть вождей; так день один

          Разсеял сонмища дружин!

          Но верен, доблестен круг тесный:

          

          Садятся все под кров древесный

          Вкруг государя, близ коней.

          Так люди с тварью безсловесной

          Дружатся в общей им беде;

          Так все равняются в нужде.

          В числе других Мазепа тоже

          Под старым дубом стелет ложе:

          Как дуб и крепок и суров,

          Едва ли сам его моложе

          Отважный гетман казаков.

          Потом он, отдых забывая,

          Отер коня, его лаская;

          Под борзым листьев набросал,

          Его по гриве потрепал,

          И разнуздал, и любовался

          Как жадно он траву щипал.

          Досель Мазепа опасался,

          Что конь его ночной порой

          Пренебрежет росистым злаком.

          

          И неизнежен и нелаком.

          Хоть горд, всегда послушен он;

          На все готов, легок, силен;

          С Татарской прытью он несется;

          Он знает голос полководца;

          К нему торопится на зов;

          Его отыщет меж рядов;

          И если б звездный лучь затмился,

          С заката солнца по разсвет

          Во тьме бы добрый конь стремился

          Покорно воину во след.

                              IV.

          Мазепа плащ на дерн бросает,

          Становит к дереву копье,

          Потом оружье разбирает;

          Взглянул, исправно ли ружье,.

          Пощупал сабли лезвее;

          Отер ножны и рукоятку,

          И словом, все добро свое

          

          Потом баклагу взял с кисой

          И, приготовив ужен свой,

          Монарха подчивал с вождями,

          Спокойней духом, чем иной

          Придворный в пиршестве с друзьями.

          Отведав скудных яств, король

          Хотел, скрывая скорбь и боль,

          Веселым быть на зло судьбине,

          И улыбаясь начал так:

          "Никто во всей моей дружине

          Не превзошел тебя, казак!

          От Македонского поныне

          Свет не видал такой четы,

          Как с Буцефалом этим ты.

          Всю славу Скифов помрачает

          Твоя удалая езда!"

          На то Мазепа отвечает:

          "Да будет вечно проклята

          Та школа, где науке конной

          " И изумленной

          Король спросил: "что так, старик?

          Науку славно ты постиг!"

          "Есть быль; но ныньче не до были,

          Тот возразил: не две-три мили

          Еще скакать нам от врага:

          Везде опасность от погони,

          Пока не ступят наши кони

          На Заднепровские луга.

          И, государь, тебе нужна же

          Минута отдыха: я б стал

          Пёред дружиною на страже."

          "Скажи ту быль, монарх прервал,

          О том прошу тебя. Проворно,

          Быть может, я под твой рассказ

          На миг сомкну усталый глаз:

          Дрема бежит меня упорно."

          С такой надеждой я готов:

          Тогда, я думаю, годов

          Мне было двадцать... так, не больше;

          

          Ян Казимир - был королем.

          Я был шесть лет его пажем.

          Уж то-то был монарх ученый;

          С тобой не сходствовал ни в чем:

          Он оставлял в покое троны,

          Не брал, за то и не терял,

          И, кроме прений на диэте,

          Премирно царством управлял.

          Но кто без горя жил на свете?

          Он муз и женщин обожал:

          Оне ж так гневны, что порою

          Войны желал бы Казимир;

          Но он склонялся вновь на мир

          Пред новой книгой иль красою.

          Пирам, бывало, нет конца:

          Народ по улицам Варшавы

          Бежит к стенам его дворца

          Взглянуть на пышные забавы,

          На блеск вельможь и дев и жен.

          

          Твердила: ты наш Соломон!

          Один лишь, помнится, сатиру

          Скропал непризренный певец,

          И хвастал тем, что он нельстец.

          Двор весел, шумен был в те годы;

          В нем все за вирши принялись;

          Я сам слагал порою оды

          И их подписывал: Тирсис.

          Был некто старый воевода:

          Богат как рудокопня, граф

          И очень древняго уж рода.

          Он был невмеру величав;

          Сокровищ он имел без счета;

          Его любимая забота

          

          Иль в родословную глядеть:

          И так зазнался он над ними,

          Что счел, в каком-то забытьи,

          Заслуги предков за свои.

          

          Была годами тридцатью

          Моложе, и кляла в неволе

          И власть его и жизнь свою.

          Сперва желания, не боле,

          

          Стыда и сожаленья слезы,

          Там соблазнительные грезы,

          А дальше встречи на пирах

          С Варшавской молодежью, глазки

          

          Все это живо, быстро шло

          И незаметно привело

          Ее к опаснейшей развязке...

                              V.

          

          Скажу теперь под сединами:

          Меж молодыми Поляками

          Немного равных было мне

          Блестящей юности дарами.

          

          Теперь не то: я страшен стал;

          Давно согнулся стан мой стройный;

          На мне лета, заботы, войны

          Свой след глубоко провели.

          

          Так вечер мой несхож с зарею!

          И прежде, чем года мои

          Прошли над этой головою,

          Уже давно не тот я был.

          

          Во мне ни храбрости, ни сил -

          Иль я бы сказкою ночною

          Тебя теперь не веселил

          Под черной неба пеленою.

          

          Еще теперь так помню живо,

          Что мнится, будто бы сидит

          Она вот здесь под этой ивой.

          Но где счастливых слов сыскать,

          

          Азийских дев глаза и брови;

          След примеси Турецкой крови,

          Текущей в жилах Поляков -

          Глаза темны, как тверди кров

          

          Мерцал какой-то нежный луч,

          Как новый месяц в час полночи

          Украдкой брежжет из-за тучь.

          Любовь и томность выражая

          

          Тебе напомнили б оне

          Святых, которые, для рая

          Томяся в муках на костре,

          В восторге взор стремят горе.

          

          Когда ни струйка не плеснет

          И луч играет в лоне вод,

          И в них глядится неба свод;

          Уста и щеки но напрасно...

          

          Люблю теперь все также страстно,

          И охладить меня невластно

          Ничто - ни счастье, ни беда;

          Люблю в самом ожесточеньи,

          

          До этих поздних жизни лет

          Идет неотгонимой тенью.

                              VI.

          Судьба свела нас. Я взглянул.

          

          Она, стыдливая, молчала,

          Но молча как-то отвечала.

          Есть речь без слов, язык немой,

          Таинственной, неуловимый,

          

          Для хладного ума чужой.

          Невольно мысль души кипучей

          Сверкает искрами извне;

          Как бы связуясь цепью жгучей,

          

          Так быстро пламя сообщает

          Электризованный металл,

          Но как? никто не постигает".

          Я мучился втиши, рыдал,

          

          И скоро случай сблизил нас:

   И мы могли уже подчас

          Поговорить без подозренья.

          О, как я жаждал объясненья!

          

          Пока не выждал я мгновенья.

          Случаюсь как-то ей со мной

          Наедине быть за игрой -

          Какой? назвать уж не умею:

          

          Дни убивали мы порой.

          В тот раз терял я то-и-дело;

          Но что мне было до того?

          Со мною глаз-на-глаз сидело

          

          Как страж, за ней следил я оком

          (Будь наша стража так бодра!).

          Она в раздумий глубоком

          Склонилась на руку. Игра

          

          Часы летели; но она,

          Как бы к столу пригвождена,

          Играть со мной не преставала.

          И мысль в сердечной глубине

          

          В ней что-то шепчет о надежде!

          И в этот миг, смелей чем прежде,

          За мыслью речь моя лилась

          Несвязно, странно, торопливо;

          

          Чего ж еще? Кто слушал раз,

          Тот и еще услышит нас:

          Уж сердце, значит, нельдяное;

          Хоть и откажут, будь в покое,

          

                              VII.

          Я обожал. Меня любили.

          Ты, государь - есть слух такой -

          Ты нежной слабости людской

          

          Подробности сердечных мук;

          Тебе б смешон был мой недуг:

          Я повесть их могу оставит"

          Но всем нельзя ж владеть страстьми;

          

          Равно собою и людьми.

          Я сам глава над племенами,

          Или вернее - был главой;

          

          Вел тысячи на смертный бой,

          Но был невластен над собой.

          Я обожал. Меня любили.

          И признаюсь: любовь сладка,

          

          Свиданья наши тайны были.

          Их краткий час, о, как собой

          Он искуплял мне ожиданье!

          И что пред ним век долгий мой!

          

          От юности до поздних лет

          Ему в моем воспоминанье

          Подобных не было и нет.

          Украйну б отдал я охотно,

          

          Мне воротить тот сладкий час;

          Чтобы назваться беззаботно

          Опять тем счастливым пажем,

          Который - с юностью златою

          

          Так дорожил своей судьбою,

          Владея серцем и мечем.

          Я тайно лишь видался с нею:

          Свиданья тайные вдвойне

          

          Я, чтоб назвать ее своею

          Пред целым светом и Творцем,--

          Не поскупился б жизнью всею -

          И будто яд мне сердце жгли

          

                              VIII.

          Но на влюбленных много глаз:

          Так примечали все и нас.

          Лазутчики нас сторожили

          

          Меня с Терезой захватили.

          Неистово был гневен граф,

          Оружья не было со мною.

          Но будь я с головы до ног

          

          Я перед дерзкою толпою?

          Вблизи оттоль был графа дом;

          Надежды, помощи - ни в ком.

          То было ночью пред зарею.

          

          Час смерти близок для меня.

          Меж-тем, как с тихою мольбою

          Себя вверял я небесам,

   Пришли мы к графским воротам.

          

          Не знаю. Граф разсвирепел,

          Какой достался ей удел,

          Того мне время не открыло.

                              IX.

          "Коня!" И вмиг он подведен.

          В Украйне был тот конь рожден;

          Сиял он гордою красою,

          И, мнилось, весь проникнут он

          Безплотной мысли быстротою;

          

          Сталь бедр его не заклеймила;

          Он жесткого не знал удила;

          Он вольным был еще за день.

          Теперь храпя, щетинясь гривой,

          

          Весь в пене, яростью кипя,

          Стоял сын степи предо мною.

          Вот гнусной челяди толпою

          К его хребту привязан я.

          

          Несет меня - вперед! вперед!

          Быстрей потока бурных вод!

                              X.

          Вперед! вперед! Я чуть дышал;

          " не видал;

          Уж солнце вышло над востоком;

          Он дальше, дальше мчится скоком.

          Последний звук из уст людских

          Был хохот ненавистно-дикий

          

          За мною адские их клики

          Со свистом ветра разнеслись.

          Рванул я в гневе головою -

          На шее связи подались,

          

          Врагам проклятье проревел.

          Но скок коня окрест гремел:

          Едва ль мой крик до них домчался.

          О, жаль мне, если неотмщен

          

          Нет, с лихвой был отплачен он:

          На месте гордых стен и башен,

          Тяжелых сводов и мостов,

          И вала вкруг глубоких рвов,

          

          На камне камня даже нет;

          Изглажен там и жизни след;

          Былинки нет на всей равнине;

          Где-где обломки лишь стены

          

          И путнику ничто там ныне

          Уж не напомнит о твердыне.

          Я видел пламя по стенам;

          Я слышал, как свергались с треском

          

          Свинец, как дождь, с багровым блеском

          Лился с дымящихся высот.

          Не думал граф в день черный тот,

          Когда на молньи быстробежнбй

          

          Он зверски обрекал меня,

          В тот день не думал он, что я

          Когда нибудь к нему явлюся

          С десятком тысяч лошадей,

          

          Свирепой местию моей.

          Со мной сыграл он шутку злую,

          Тогда, как дикого коня

          Вожатым выбрал для меня.

          

          Мой долг был красен платежем!

          Чего-то время не устроит!

          Мгновенье лишь подстережем -

          Врага от мести не укроет

          

          И неусыпное гоненье

          Того, кто помнит оскорбленье,

          Везде обидчика найдут.

                              XI.

          

          На крыльях ветра... Уж за нами

          Остались села с городами:

          Так точно, в час полночной тьмы,

          Огни полярного сиянья

          

          Нет ни жилья вокруг, ни зданья;

          Мы в поле; с края черный лес -

          И человека след исчез.

          Где-где лишь башни укреплений,

          

          Против Татарских нападений,

          Порой виднеются вдали.

          Здесь за-год Спаги проходили,

          И где копыта их коней

          

          Там злак бежит кровавой пыли.

          Подернут мглою небосклон;

          Все спит: в безмолвии глубоком

          Лишь ветерка прокрался стон.

          

          Но конь летит вперед, вперед;

          Не даст вздохнуть, ни помолиться;

          Дождем с главы моей струится

          Ему на гриву хладный пот.

          

          Храпя, несется легче праха.

          Порою мнится мне намиг,

          Что бурный бег его утих:

          Мечта! я слабый, изнуренный

          

          Мой груз, как стали острее,

          Лишь только подстрекал ее.

          Усилье каждое мое,

          Чтоб из убийственного плена

          

          Лишь умножало пыл, испуг

          В коне. Я издал слабый звук -

          Как от бича он заметался;

          Чуть шорох - вздрагивал он вдруг,

          

          Меж тем кровавая струя

          Узлы ремней уж покрывала,

          И жаждою гортань моя

          Как в яром пламени сгарала.

                              

          Пред нами лес. Обширен он,

          И нет конца со всех сторон:

          Там величаво возвышались

          Верхи деревьев вековых.

          

          С пустынь Сибири против них:

          Они, нахмурясь, не склонялись

          Неколебимою главой;

          Но редки были. Между ними

          

          Шумел листами молодыми.

          Еще в то время не срывал

          Их ветер осени суровой;

          Еще тогда не покрывал

          

          Подобный крови на телах,

          Лежащих кучами в полях,

          Когда свершилось пораженье,

          И зимней ночи дуновенье

          

          И снег и иней нанесло,

          И волк щеку льдяную гложет,

          А вран пробить ее не может.

          То чаща дикая была:

          

          Каштан и дуб взнеслись местами

          И ель угрюмая росла.

          Вот что спасло меня. Пред нами

          Кустарник гнулся, и ветвями

          

          Не мог сорваться я с коня;

          Боль одолел я силой мужа,

          А раны мне стянула стужа.

          Как ветр, шумя среди листов,

          

          Кусты, деревья и волков.

          Мне слышен был ночной порою

          Лесных страшилищ легкий скок

          И шелест их скользящих ног,

          

          Борзых свирепую вражду

          И рвенье ловчих утомляет.

          Везде по конскому следу,

          И пред зарей не убегая,

          

          С разсветом, по лесу несясь,

          Я видел их за шаг от нас.

          О, как желал я, чтоб со мною

          Мой верный мечь в ту пору был:

          

          Врагов бы много положил!

          Я умолял судьбу сначала,

          Чтобы скорей меня домчала

          К пределу бега; но теперь

          

          Вотще: неукротимый зверь

          Подобно горной серне мчался -

          И снег не падает скорей,

          Когда внезапно у порогу

          

          И заградит ему дорогу,

          Взор ослепляя белизной:

          Так несся в чаще он лесной,

          Все дик, все с яростию равной,

          

          Иль как упрямая жена,

          Когда беснуется она.

                              XIII.

          Миную лес. Уж полдень был,

          

          Я дрог от стужи, иль, быть может,

          Уже моя хладела кровь:

          Отвагу мука превозможет.

          В ту пору был я не таков,

          

          Я был, как бешеный поток -

          Страдать и радоваться мог

          Не безпокоясь о причине.

          Меня снедали гнев и страх,

          

          Я был привязан, я был наг -

          Я испытал терзанья ада,

          Я создан весь в отцев моих:

          Встревожь лишь этот дух могучий,

          

          Она кипит, как змей гремучий,

          Когда притоптан он ногой.

          Так мудрено ли, что и сила

          Жестокой пытке уступила?

          

          А небо будто бы кружилось;

          Стремглав я падаю, мне мнилось;

          Увы! я тверд был на коне;

          Но душно, тошно стало мне,

          

          Над головою небеса

          Быстрей вращались колеса;

          Древа шатались как хмельные;

          Сверкнули блестки огневые

          

          Исчезло все, и я живой

          Уж смерть изведал над собой.

          Редела мгла и вновь сгущалась;

          Я гнал смертельный этот сон;

          

          Мой дух был мукой омрачен.

          Мне было как в морской пучине

          Пловцу, который, ко бревну

          Прильнув, уносится к пустыне,

          

          Как огнецветные виденья,

          Являясь нам в полночный час,

          Мелькнут и кроются из глаз:

          В жару недужного томленья,

          

          Теперь утихла боль, но я

          Познал еще лютей её

          Невыразимое смятенье.

          Признаться ль? сердцу мысль тяжка,

          

          Грозит такая же тоска.

          Быть может, миг возврата к праху

          Еще мучительней, грозней:

          Но что мне смерть? не я ль без страху

          

                              XIV.

          Я ожил: где я? что со мною?

          Мороз; кружится голова;

          По жилам медленной струею

          

          Жизнь неприметно развивалась;

          Вдруг пробудилась боль опять,

          И сердце судорогой сжалось

          И стало снова замирать.

          

          Я всматриваться начинал,

          Но все мне виделось туманно,

          Как бы глядел я сквозь кристал.

          Мне чудилось воды плесканье

          

          Не сон ли? нет - я наяву

          Через реку с конем плыву.

          Поток, разлившийся широко,

          Шумя, стремит за валом вал:

          

          До тех немых и грозных скал.

          Водой студеной омоченный,

          Я вырван был из забытья,

          Минутной силой обновленный.

          

          Широкой грудью напирает;

          Волна ревет и отступает.

          Уж берег не вдали;

          Вот наконец мы доплыли.

          

          Все было мрачно позади;

          Все ночь и ужас впереди.

          Не знаю, долго ль продолжался

          Мой смертный сон: я сомневался,

          

                              XV.

          От влаги шерсть коня блестит,

          А с ребр и гривы дождь стекает,

          Клубится пар; он весь дрожит,

          

          Летит по крутизне.

          Взбежал - вот берега вершина.

          В ночной тени открылась мне

          Неизмеримая равнина.

          

          Зияющей в виденьях сна,

          Все дале, далее она

          Тянулась, оку необъятна.

          На ней, где-где, то белизна,

          

          Мелькали при луне.

          Но там в пустынной тишине

          Ничто не говорило мне

          О мирном крове хаты дымной:

          

          Меня звездой гостеприимной'

          Издалека к себе не влек,

          Ни свет блудящий не явился

          Мне над болотом сквозь туман.

          

          Но мне бы сладок был обман,

          Напомнив мне в моих мученьях

          О человеческих селеньях.

                              XVI.

          

          Погас в нем ярости огонь;

          Он с головою наклоненной,

          Облитый пеной, чуть ступал;

          Теперь легко бы удержал

          

          Что пользы? я привязан был.

          Но будь и волен - изможденный,

          К спасенью где бы взял я сил?

          Однако трепетной рукою

          

          Напрасно: только боль моя

          Усилилась с борьбою -

          И бросил я безплодный труд.

          Казалось, бег кончался тут.

          

          Меж-тем заря уже алела

          Предвестницею дня. Но день

          Так тихо, тихо приближался!

          Не встанет солнце - я боялся -

          

          Она так тихо проходила,

          Пока пурпурное светило,

          Притекши в сонм ночных цариц,

          Назад не призвало сиянья

          

          И не покрыло мирозданья

          С престольной высоты своей

          Красою собственных лучей.

                              XVII.

          

          Исчезли пред его лицом;

          Везде пустынные лишь страны

          Глазам представились кругом.

          Увы! как долго я ни мчался,

          

          Мне здесь в глуши не повстречался

          Ни дикий зверь, ни человек.

          Здесь над роскошною землею

          Невидно было ни следа

          

          Нигде тропинки подо мною.

          Дремало эхо в тех местах;

          Молчал кузнечик под травою,

          И птичка с утренней зарею

          

          Но версты мерил конь: казалось,

          С дыханьем каждым у него

          В мученьях сердце разрывалось.

          Вокруг все глухо - никого.

          

          Ветвями что-то шевелит.

          Иль это ветра колыханье?

          Нет, стадо лошадей бежит;

          Оно копытами стучит;

          

          И ближе, ближе каждый миг.

          Хочу кричать; но замер крик:

          Уста изсохшия немеют.

          Как величаво кони реют!

          

          Но где же правящий конями?

          Их тьма - и нет ни ездока.

          Играет ветер их хвостами;

          Их гривы вьются высоко;

          

          Неокровавлены их морды

          Прикосновением удил;

          Металл боков их не браздил,

          Их резвых ног не тяготил.

          

          Они как волны вслед волнам,

          Толпясь, шумя, несутся к нам.

          Усталый конь мой на мгновенье

          Их видом вновь был ободрен:

          

          Но изнемог в последнем рвенье:

          Он лишь пришельцам отвечал

          Чуть внятным ржанием - и пал.

          Его глаза оледенели;

          

          Уж он навеки отбежал!

          Но вот к нам кони прилетели:

          Пред ними падший их собрат

          И я, опутанный ремнями,

          

          Дышат прерывисто ноздрями,

          И ржут и пышут и храпят;

          То легким скоком удалятся,

          И вихрем по полю кружатся,

          

          То, отпрыгнув, назад бегут -

          И черный конь, высок и статен,

          С блестящей шерстию без пятен,

          Царем из скачет впереди -

          

          От человеческого взора

          Они несутся в сумрак бора.

          Один с отчаяньем немым

          На хладном трупе я томился;

          

          Докучным бременем своим.

          А я, на мертвом умирая,

          Не чаял, чтоб заря другая

          Опять увидела меня

          

          От утра до заката дня

          Тяжелые часы чредою

          Влачились. Жизни у меня

          Едва ли столько оставалось,

          

          В последний раз светило дня.

          Но кто с бедою неизбежной

          Не примирится наконец?

          С душой покорно-безнадежной

          

          То, что пророческие годы

          Являют ужасом вдали;

          Но что для бедных чад земли

          Благодеяние природы;

          

          Мы все с старанием таким,

          Как будто бы страшились кова,

          Который можно миновать

          Усилием ума людского;

          

          Иль остреем меча искать;

          Но что всегда для нас пребудет

          (С каким ни явится лицемь,

          И как ужасна жизнь ни будет)

          

          Й странно: кто до пресыщенья

          Вкусил мирския наслажденья,

          Кто шумно тратил дни свои

          В пирах и в неге и в любви -

          

          Чем тот, кто был рожден страдать.

          Один успел уж испытать

          Все, что ни мило под луною -

          И все постыло для него,

          

          Другой - он дышит упованьем

          Конца дождаться всем страданьям.

          Ему бы другом смерть считать:

          Нет, смерть в глазах его как тать,

          

          Лишить его земного рая.

          Назавтра был бы счастлив он;

          Забыв судьбы удары злые,

          Назавтра, сердцем обновлен,

          

          И дней прекрасных длинный ряд

          Уже сквозь слез ему открылся

          В замен и горестей я трат;

          Он завтра б с миром примирился,

          

          Карать, спасать своею силой -

          И этот день... уже ли встать

          Он должен над его могилой?

                              XVIII.

          

          Все был на трупе охладелом

          И мнил, что скоро с конским телом

          Должна смешаться персть моя.

          К спасенью не было надежды;

          

          Я устремил на небеса

          Прощальный взор, и чтож? над нами

          Голодный ворон уж вился.

          Он радостно махал крылами,

          

          'Почти готовый ужин свой.

          То он порхал, то он садился,

          То вновь над самой головой

          Смелее прежнего носился -

          

          Я б мог поймать его за крылья.

          Но тихий шорох от усилья,

          Но легкое движенье рук,

          Да звук из горла одичалой

          

          Все это ворона прогнало.

          Вот все, что знаю. Лишь одно,

          Мое последнее виденье,

          Еще мне помнится темно:

          

          И в свете трепетном плыла,

          И на меня свой блеск лила;

          Потом миг жизни, миг смятенья,

          Миг хлада, мрака, цепененья,

          

          И вновь мгновенное дыханье,

          И дрожь, и жизни колебанье,

          Томительный на сердце хлад,

          Летучих искр в глазам сверканье,

          

          А там глубокий, долгий сон.

                              XIX.

          Очнулся я; но гдеж? уже ли

          Ко мне склонился взор людской?

          

          Уже ль покоюсь на постели?

          И точно ль человека лик

          Таким сияет умиленьем?

          Я вновь закрыл глаза намиг,

          

          У стенки, в хате казака,

          Сидела дева предо мною -

          Стройна, прекрасна, высока,

          С густой, распущенной косою.

          

          Ея сверкавший черный глаз.

          Она заботливо, порою,

          Привстав, бросала на меня

          Взор быстрый, полный сожаленья -

          

          Что то не призрак сновиденья,

          Что я живу, что уж теперь

          Меня не тронет хищный зверь.

          Узнав, что жизнь во мне проснулась,

          

          И я дрожащим языком

          Ей отвечать хотел, но тщетно.

          Она ж приблизилась приветно

          И, сжав уста себе перстом,

          

          Свою мне руку подала;

          Потом, склонившись к изголовью,

          Его слегка приподняла,

          Потом, нацыпочках пошла,

          

          И тихо, тихо говорила,

          И речь её сладка была,

          Шаги гармонией звучали.

          Когда же ей не отвечали,

          

          Ушла, давая знак рукою,

          Что вмиг воротится назад:

          Я вновь остался сиротою.,

                              XX.

          

          Она пришла...

                              Чего же боле?

          Я докучать не стану доле

          Подробной повестью о том,

          

          Меня полмертвым в чистом поле

          Казаки бедные нашли,

          В жилище ближнее снесли

          И попеченьями своими

          

          Меня, которого над ними

          Судьба готовила главой.

          И вот как изверг изступленный

          Насытил гнев ревнивый свой!

          

          В пустыню бросил он меня,-

          Нагим, в цепях, в крови, не мня,

          Что я чрез степь шагну ко власти!

          Кто угадает свой удел?

          

          Быть может, Турции предел

          Мы завтра узрим пред собою -

          И признаюсь, Днепром-рекою

          Уж наперед пленяюсь я.

          

          Казак простерся с этим словом,

          На лиственном одре своем,

          Ему нежестком и неновом:

          Когда и где уснуть - о том

          

          Заране думать не привык.

          Сон одолел Мазепу вмиг.

          Вам может странным показаться,

          Что Карл не сказал;

          Но мог ля Гетман удивляться?

          Король давным-давно ужь спал.

                              ЭПИЛОГ.

          

          На брег Элизия мой голос долетит -

          Незрелых сил моих простишь ли покушенье?

          Я слабою рукой твое произведенье

          На почву родины дерзнул пересадить;

          

          На громком языке отеческой державы.

          Он нам принадлежит, напев сей величавый:

          В нем слух наш узнает родные имена,

          Которых блеском Русь навек озарена.

          

          Полтавы, где взошла денница Русской славы,

          Полтавы, что воспел народный наш поэт,

          Как ты судьбиной злой сраженный в цвете лет.

          Но, чуждый нам орел, каким же вдохновеньем

          

          Ты кистью мастерской картину начертал,

          Как в дебрях дикий конь с Мазепою летал -

          И яркой истины полна твоя картина.

          Как часто этот конь, кипящий как пучина,

          

          Свободный будто вихрь, как лава огневой!

          Как он в своих степях, пролетным метеором

          И ты мелькнул намиг перед вселенной взором;

          Как он Мазепу нес, свершая грозный бег,

          

          Как он, ты пал стремясь; но цели вожделенной

          Достигнуть не успел: ты умер утомленный

          И жизнью и страстьми и славою своей!

          Как он... нет, он рвался к лесам своей

          А ты... Но ты велик - и слово укоризны

          Не вырвется из уст над урною твоей,

          И с трепетом свой труд кладу я перед ней!

                                                                                Я. Г.

          Февраль,

          

1) По свидетельству Вольтера (Hist. de Charles ХИи) полковник Гиэта, истекая кровию, отдал Карлу свою лошадь.

"Современник", No 9, 1838