Мазепа

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Мазепа (старая орфография)

МАЗЕПА.

"В то время гетманом Малороссии был один польский шляхтичь, по имени Мазепа, родом из воеводства Подольского; он служил пажом при короле Яне-Казимире, при дворе которого приобрел некоторые знания в изящной словесности. В молодости он имел любовную связь с женою одного польского магната. Когда эта связь обнаружилась, раздраженный муж велел привязать его, нагого, к дикому коню и пустить в степь. Конь, приведенный из Украйны, примчал Мазепу на родину, полумертвого от усталости и голода. Тамошние крестьяне призрели его: он долго оставался между ними и отличился во многих походах против татар. Его образование доставило ему большой вес между казаками; его известность, распространяясь все более и более, побудила царя утвердить его гетманом Малороссии." (Voltaire, "Histoire de Charles XII", p. 196.)

"Под королем, бежавшим и преследуемым, была убита лошадь; полковник Гиета, раненый и исходивший кровью, отдал ему свою. Таким образом этого завоевателя, во время его бегства, два раза сажали на коня, тогда как он не мог сидеть верхом во время сражения." (Idem, p. 216.)

"Король с несколькими всадниками поскакал другою дорогою. Во время пути карета его изломалась, его посадили на лошадь. К довершению несчастия, он заблудился ночью в лесу; тогда мужество не могло уже более заменять его истощенные силы, боль от, раны сделалась невыносимою вследствие усталости; лошадь пала под ним от истощения; он проспал несколько часов под деревом, рискуя каждую минуту достаться в руки победителей, которые всюду его искали." (Idem, p. 218.)

                              I.

          Утих полтавский страшный бой.

          Фортуна Карла не спасла:

          В конец измучена борьбой,

          На месте рать его легла.

          Покрыл венец воинской славы -

          Людей изменчивых кумир -

          Защитников другой державы,

          И дал стенам московским мир,

          До той всем памятной годины,

          Когда сильнейшия дружины

          И имя громче и славней,

          Обрекши бурному крушенью,

          Судьба позору предала,

          И мир, в глубоком их паденьи,

          Одним ударом потрясла.

                              II.

          Так жребий роли изменил:

          Он бегству Карла научил.

          И день и ночь среди полей,

          Обрызган кровию своей

          И многих тысяч, он бежал.

          Но ни один мятежный глас,

          В тот униженья горький час,

          Среди толпы не возставал,

          Погибшей славы не пятнал

          Своим упреком, хоть упрёк

          Всяк без боязни сделать мог.

          Коня убитого под ним

          И русским пленным умер он.

          А Карл, измучен, изнурён

          Трудами дальняго пути,

          Не мог их долее нести

          И в глубине густых лесов,

          В соседстве вражеских костров,

          Он должен лечь был наконец:

          Не это ль лавровый венец,

          Не это ль гибельной войной

          И кровью купленный покой?

          Карл ослабел и изнемог;

          Под диким деревом он лёг,

          Страдая от засохших ран.

          В тот час был холод и туман:

          Мрак ночи покрывал поля.

          Горячки жар в крови играл -

          Сон благодатный отгонял

          От глаз усталых короля;

          Но средь беды он духом рос,

          И в крайнем изнуреньи сил

          Страданья воле покорил:

          Оне молчали перед ним,

          Как пред владыкою своим.

                              III.

          Отряд вождей! - увы! как мало

          Со дня полтавского их стало!

          Они в падении своем

          Слугами верными явились,

          С безмолвной грустию кругом

          На почве влажной поместились

          С монархом; там же конь стоял:

          Его здесь жребий поровнял

          С людьми. Седой Мазепа тоже

          Суровых казаков глава

          Привык довольствоваться малым;

          Но позаботился сперва

          Он о коне своем усталом:

          Подпруги крепкия ослабил,

          По гриве с лаской потрепал,

          И по бедрам его погладил;

          Потом с любовью наблюдал,

          До этих пор старик боялся,

          Чтобы, измучась, конь лихой

          Травы, увлаженной росой,

          В час ночи есть не отказался;

          Покорен, верен, терпелив;

          Он голос господина знал,

          Его средь тысяч различал,

          И в тьме ночной он был готов

                              IV.

          Мазепа плащ свой разложил,

          Под дубом пику прислонил,

          Свое оружье осмотрел:

          Поход, начатый так давно,

          На полках порох все ли цел,

          Не зазубрился ли кремень,

          Не перетерся ли ремень

          Служить по прежнему ль годны?

          Потом старик мешок достал,

          Где свой запас он сберегал,

          Все приготовил, разложил,

          Простым приправленный вином.

          И Карл участье принял в нем

          С улыбкой, силясь показать,

          Что ни по-чем ему страдать,

          Он говорил: "Межь нами нет -

          Признаться в этом мы должны,

          Хоть все мы смелы и сильны -

          Кто б превзойти Мазепу мог

          ".

          "Да, гетман, мир - прибавил он -

          От александровых времён

          Подобной пары не видал

          Как ты и этот Буцефал!

          В своих наездах удалых".

          На это гетман отвечал:

          "О, чтоб ту школу чорт побрал,

          Где научился ездить я!"

           "Что так, старик?" король спросил:

          "Ты славно дело изучил".

           - "Долга история моя,

          Пришлось бы много говорить,

          Тогда-как надо нам спешить,

           и труден он:

          Враги грозят со всех сторон

          И будут гнать нас средь степей,

          Пока от них мы не уйдём

          Кормить* измученных коней.

          Король, вам сон необходим;

          Я здесь побуду часовым

          Отряда вашего". - "Нет, нет?

          Меня на-время усыпит;

          Я отдохну под твой рассказ,

          А то моих усталых глаз

          Неуловимый сон бежит".

           "Коль так, то я, пожалуй, рад

          Вернуться лет за пятьдесят,

          К поре веселой, без забот,

          Когда мне шол двадцатый год...

          Да, так, я больше не имел.

          На польском троне; а при нём

          Шест лет служил - его пажом.

          Монарх ученый это был!

          Он войн не вел: он не любил

          Чтоб после снова их терять,

          И правил тихо, сколько мог

          (За исключениемь тревог

          Варшавских сеймов). Но сказать,

          Ему волнений - было б ложь:

          Он муз любил и женщин тож;

          Их своенравие порой

          Смущало дух его войной;

          Тогда он праздники давал

          На всю Варшаву; у ворот

          Его дворца толпой народ

          Теснился, и пытливый взор

          На знатных барынь и господ,

          Которыми был окружон

          Премудрый "Польский Соломон" -

          Так величали все его

          Щедротой царской позабыт,

          Он стал остер и ядовит,

          В сатире злой излил он месть,

          Хвалясь, что ненавидит лесть.

          Дававший волю и простор

          Забавам праздным. Средь пиров,

          Турниров, зрелищ и балов

          Там каждый вирши сочинял

          От прочих. При дворе тогда

          Блистал, как яркая звезда

          Средь меньших звезд, магнат один -

          Ясневельможный палатин.

          Как-будто с неба к нам сошол.

          Богатство, древний знатный род

          Ему доставили почот;

          А гордый граф вообразил,

          Своим значеньем - до того

          Казна несметная его

          И знатных предков длинный ряд

          В нем помрачили здравый взгляд.

          Был непомерно ослеплён;

          Но не была ослеплена

          Его красавица-жена.

          Моложе втрое, по несчастью,

          И после безпокойных грёз,

          В честь верности прощальных слёз,

          Ждала лишь случаев счастливых,

          Которые имеют власть

          В сердцах красавиц горделивых,

          Чтоб ей другого полюбить,

          Правами графа подарить.

                              V.

          "Теперь я стар, теперь я сед;

          Ведь мне за семьдесят ужь лет,

          Но в раннем возрасте моём

          Я был красивым молодцом.

          Не многие из молодых

          Могли поспорить той порой

          В блестящих качествах со мной.

          Я был силён и жив и смел,

          Вид нежный я тогда имел,

          Война, заботы, ряд годов

          Изгладили - и до конца -

          Черты тогдашния лица,

          С их выражением живым.

          Мое сегодня и вчера!

          Так что знакомым и родным

          Теперь меня бы не узнать,

          Когда б случилось увидать,

          До старости... но, все-равно,

          Преклонный возраст не лишил

          Меня ни мужества, ни сил,

          Иначе, в этот поздний час

          Разсказами давнишних лет

          В лесу, где нам приюта нет,

          Где кровом служит нам навес

          Беззвездных, сумрачных небес.

          Как-будто вижу пред собой:

          Воспоминание о ней

          Еще светло в душе моей;

          Но я не в силах описать

          Смешенье польской красоты

          С турецкою могло создать

          Такую пару чудных глаз,

          Темней, чем небо в этот час;

          Как месяц в полночь из-за туч;

          И свет во мраке их светил,

          Мешая с ним лучи свои-,

          Глубокий взгляд их полон был

          Как у людей, что пред концом

          Бросали, с радостным лицом,

          На небо вдохновенный взор,

          Всходя без страха на костёрь.

          Прозрачно было и светло,

          Как летом озеро, когда

          В нем не колышется вода,

          И солнце блещет в глубине,

          Недвижно... Надоль продолжать

          Мне описание мое?

          Я не могу вам передать,

          Как сильно я любил ее -

          Среди успехов и потерь,

          При всех превратностях земных,

          В бедах и в радостях моих.

          И в гневе любим и под-час,

          Минувшого пустая тень

          Так, как Мазепу в этот день.

                              VI.

          "Мы встретились - и я взглянул,

          Без слов ответила она...

          Природа чудных тайн полна;

          Есть много тонов, знаков в ней -

          Их слышим, видим, но ничей

          Как искры, рой заветных дум

          Из переполненных сердец

          Наружу рвется наконец;

          Те искры молнией бегут,

          Язык таинственный, немой

          Связь юных душ между собой,

          Передающий в тот же миг

          Огонь, скрывающийся в них.

          Но все вдали себя держал,

          Пока представлен не был ей.

          О, сколько раз в душе моей

          Являлась мысль заговорить

          Огонь, бушующий в крови!

          Но мне мешал какой-то страх,

          И замирали на устах,

          Слова дрожащие любви...

          Ты развлекалися игрой;

          Счастливый жребий мой хотел,

          Чтоб близь Терезы я сидел;

          И ту, которую любил,

          "Дай Бог, чтоб часовые нас

          Так сторожили в этот час!)

          И я заметил, что она

          Была задумчива, бледна,

          А чем-то... я не знаю чем...

          Она играла, между тем

          Оставить круга не могла:

          Как бы прикована была,

          Недвижно к месту одному.

          За нею долго я следил,

          И вдруг мне мысли озарил

          Внезапный свет. - он подал весть,

          Тогда-то я заговорил...

          Признаться, речь была темна -

          Что нужды? слушала она

          Мои несвязные слова:

          Конечно, сердце в ней - не лед:

          Когда-нибудь меня поймет!

                              VII.

          "Да, я любил и был любим.

          Вы чужды, государь; коль так,

          То повесть о моих слезах

          И радостях любви моей

          Я сокращу, чтобы о ней

          Пустой безсмыслицей для вас.

          Но, ведь, не всем дано судьбой

          Разсудку страсти подчинять,

          Или, как вам - повелевать

          Теперь я... или был я - князь

          Над тысячьми-, на мой призыв

          Всяк в бой спешил наперерыв,

          В рядах стать первым не страшась,

          Любил я, был любим в ответь,

          Считал счастливым жребий мой,

          Но счастье кончилось бедой.

          Встречались тайно мы... о, час

          Он был наградою всему!

          От юности до зрелых лет

          В моих воспоминаньях нет

          Другого равного ему;

          Чтоб пережить его опять

          H быть попрежнему пажом,

          Который обладал мечом,

          Был дорог сердцу одному

          Лишь крепость юных сил своих.

          Встречались тайно мы: вдвойне

          Приятно это, говорят;

          Не знаю, это не по-мне,

          Чтобы пред небом и землёй

          Назвать ее моей женой.

          Как часто я грустил о том,

          Что мы встречались лишь тайком!

          "Но на влюбленных много глаз

          Всегда глядит; следили нас...

          В глухую ночь подстерегли,

          Схватили, к графу привели,

          Но еслиб и покрыт был я

          Железом с головы до ног,

          Что против них я сделать мог.

          Близь замка, в местности пустой,

          То было пред разсветом дня;

          Не чаял жить ужь больше я,

          И в мыслях обратясь с мольбой

          Последней к Деве пресвятой,

          Не знаю я что сталось с ней,

          С Терезой; этот страшный час

          Разъединил навеки нас.

          Разгневался надменный граф -

          Не мог он вынести того,

          Что случай этот перейдёт ,

          На нисходящий графский род,

          Что благородный герб его,

          Запятнан дерзостью такой...

          Фи, срам! с мальчишкою, с пажом!

          Когда бы это с королём

          То, может быть, в беде такой,

          Но тут... я не имею сил

          Вам передать, как зол он был.

                              IX.

          "Коня!" - и приведен был конь

          Казалось, мысли быстрота

          Была по членам разлита,

          У скакуна; но он был дик,

          Пуглив и робок как олень,

          Он Фыркал, гриву подымал,

          И страшно бился, и дрожал

          В безсильной ярости своей;

          И подведен был сын степей

          И накрепко к его спине

          Веревкой привязав меня,

          Пустили вдруг они коня,

          Назад и на бок раздались -

                              X.

          "Вперед, вперед! - я изнемог ,

          Куда несусь, понять не мог...

          День чуть заметно разсветал;

          Вперед. Последний звук людской,

          Который ветер нес за мной

          Со стороны врагов моих,

          Был зверский, дикий хохот их.

          Схватив веревку, я назад

          Хотел лицо поворотить;

          За зло проклятьем заплатить;

          Мне удалось, но конь бежал

          Мой крик - и он напрасен был!

          Я, правда, после заплатил:

          На месте том, где замок был,

          Подъемных нет уже мостов,

          Там нивы все истреблены,

          Лишь дикая трава растет

          На камнях рухнувшей стены;

          Ничто на мысль не наведет,

          "

          Ей твердость стен не помогла:

          Я видел - башни там пылали,

          Зубцы их трескались кругом,

          Дымясь, их крыши проливали

          А в час страданья и печали,

          Когда меня к спине коня

          Враги, на гибель, привязали,

          Как мало думали они,

          И шутка но пройдет им даром,

          Что, им на горе и беду,

          Благодарить я их приду -

          И замок истреблю пожаром!

          Жестоко, горько подшутили,

          Когда на смерть в степи глухой

          Меня так злобно осудили-,

          За то и я сказать могу,

          Сложил с души я это бремя!

          Равняет всех седое время,

          И - если только выжидать -

          Примеров не было от века,

          Упорной мести человека,

          Который много, много дней

          Лелеет зло в душе своей.

                              XI.

          "Вперед!" И я, и конь степной

          Неслись, как вихри удалые,

          И оставляли за собой

          Все обиталища людския;

          Так в небе метеор летит,

          Он тьму ночную озарит

          Сиянья северного блеском.

          Не попадалось нам следов

          Ни деревень, ни городов,

          Виднелся черной гранью лес;

          Кой-где, на дальних высотах,

          Зубцы я видел на стенах

          И башнях, от татар страну

          И только; больше никаких

          Следов людских не встретил взор:

          Он видел лишь один простор

          Неограниченной ничем

          Там турок армия прошла:

          Казалось, почва поросла

          Кровавым дерном в тех местах,

          Где спаги мчались на конях.

          И грустно ветер завывал;

          Хотел я вздохом отвечать,

          Но ни молиться, ни вздыхать

          Не мог; мы мчались все вперёд;

          На гриву падал, конь же мой

          В пугливом бешенстве храпел

          И по пустыне в даль летел.

          Напрасно думал я порой,

          Поспешным бегом изнурён:

          Я был, привязанный на нём,

          Для гневной силы ни почём,

          И возбуждало лишь ее,

          Усилье каждое мое

          Дать членам сдавленным простор.

          И голос свой я испытал:

          Он был и слаб, и тих, но вдруг

          Трубы внезапно услыхал;

          При каждом слове он дрожал

          И прыгал в бок; межь тем мои

          Веревки были все в крови,

          И жгла язык сильней огня.

                              XII.

          "И вот пред лесом мы густым.

          Он был глубок. необозримъ*

          Которых гордая глава

          Не преклонялась пред грозой,

          Стояли твердою стеной;

          И густо, густо между них

          Свежей, роскошней, зеленей,

          Росли во всей красе своей:

          Весна им щедро каждый год

          Одежду новую даёт,

          Тогда опавший лист лежит,

          Окрашен в мертво-красный цвет,

          Как-будто после битвы след

          Застывшей крови. Средь полян

          И мощный дуб; порой видна

          Была суровая сосна.

          Но от дороги в стороне

          Их сучья не мешали мне.

          Конечно, был бы не такой...

          Мне раны холод оковал,

          Узлы веревки крепко сжал -

          И так межь пней, дерев, кустов

          И быстрым скоком волки там

          Неслись за нами по следам;

          Сквозь лес сияющей зарей

          Я видел их вблизи за мной,

          Их легкий, крадущийся шаг.

          О, как желал я в этот миг

          С мечом ворваться в стаю их

          И кончить в бешеном бою

          Как мучил страх теперь меня,

          Что сил не станет у кони!

          Напрасно: средь пустынь рождён,

          Как серна гор, был легок он,

          Когда он гонит белый снег,

          Им очи путника слепит,

          Морозом члены леденит,

          Чтоб никогда бедняк не мог

          И, головой своей крутя,

          Он мчался по тропам лесным,

          Зол, бешен и неукротим,

          Как своенравное дитя,

          Отмстить кому за зло властна.

                              XIII.

          "Мы миновали темный лес.

          Ужь солнце было средь небес;

          Иль это в жилах пробегал

          Холодный трепет, точно яд?

          Страданья хоть кого смирят;

          Я был тогда совсем другой:

          И больше чувствовал, чем мог,

          Рой ощущений и тревог,

          В душе возникших, передать-,

          А много мни пришлось страдать:

          Меня томили стыд и страх,

          И злость, снедающая дух,

          Тоска, и гнев, и боль - все вдруг.

          Происходя от тех людей,

          Оков не терпит никаких

          И рвется бешено из них -

          Диковина ль, что той порой,

          Страдая телом и душой,

          Я на минуту изнемог?

          Мне быстрый бег туманил взгляд,

          Мелькая, путь бежал назад,

          Огромным сильным колесом

          Ложились назем дерева...

          Мне было тошно, голова

          Моя кружилась, мозг болел,

          То на -минуту он немел,

          Луч мимолетный пробежал

          В глазах моих и в тот же миг

          Непроницаемою тьмой

          Покрылся взор угасший мой.

          Не мог поднять своих очей;

          Лишь в глубине души моей

          Рой чувств подавленных кипел;

          И, видя близкий свой конец,

          Средь волн морских, когда оне

          Его крутят, толкают, бьют,

          И шумно к берегу несут.

          Жизнь колебалася во мне,

          Как огоньки в глухую ночь

          Дрожащие в глазах больных,

          Когда горячка мучит их.

          Еще усилие одно -

          Боль заменил хаос на час,

          Что было хуже во сто раз...

          О! было б слишком мне опять

          То жь, умирая, испытать;

          Нам предстоят перед концом

          Сильней страдания и страх,

          Пока не обратимся в прах;

          Но я готов на смерть: пред ней

                              XIV.

          "И я очнулся. Где я был?

          Окоченелый и без сил...

          И медленно, едва-едва

          Чуть билось сердце, пульс дрожал,

          По членам трепет пробегал,

          И с болью взволновалась вновь

          Охладевающая кровь.

          В уме - толпа несвязных дум;

          Я мог смотреть, но тяжело,

          Как бы сквозь темное стекло.

          И было на небе светло,

          Вблизи я слышал плеск волны -

          Нет, то не сон! мой конь повлёк

          Меня в бушующий поток.

          Он был стремителен, широк;

          К безвестным, темным берегам;

          Но гордо конь сердитый вал

          Широкой грудью пробивал,

          С усильем цели достигал.

          Взглянув вперед, взглянув назад,

          Я видел только тьму одну,

          Ужасной ночи глубину,

          И не совсем-то сознавал,

                              XV.

          "С лоснистой шерстью, с мокрой гривой,

          Дымясь, шатаясь подо мной,

          Собрав все силы, конь ретивый

          Достигли мы его вершины,

          Оттуда я на степь взглянул,

          Мой взор в пространстве потонул:

          Тянулись в сумраке равнины,

          Все дальше, дальше, без конца...

          Так в безпокойных грёзах сна

          Мы видим пропасти без дна...

          И там и сям, по временам,

          И массы зелени густой

          В глаза кидалися порой

          Из темноты, озарены

          Лучом всплывающей луны.

          Там знаков близкого жилья;

          Ни свет огня во тьме ночной

          Гостеприимною звездой

          Мне издалёка не светил.

          Своей игрой мой взор привлёк:

          Мне б вид его отраден был,

          Напомнив мне, в тот горький миг,

          Об обиталищах людских.

          "Мы подвигались все вперед,

          Но вижу - конь мой устает,

          И, белой пеною покрыт,

          Ужь не попрежнему бежитъ*,

          Могло б им управлять шутя.

          Что пользы в том? к его спине,

          Как прежде, я привязан был,

          И если б дать свободу мне,

          Больному телу моему

          Не послужила б ни к чему.

          Но попытался я опять

          Свои оковы разорвать:

          Была напрасная борьба!

          Уже по светлым полосам,

          Раскинутым по небесам,

          Я видел приближенье дня.

          Текли часы! Казалось, тень

          Тумана утренняго в день

          Не перейдет. Но вдруг восток

          Зарделся розовым огнём:

          В своем сияньи одинок,

          Раздвинул сонм ночных светил,

          Их ярким блеском помрачил,

          И пролил с неба в мир земной

                              XVII.

          "Волнуясь, утренний туман

          Поднялся от пустынных стран,

          Лежавших девственным ковром

          К чему же послужило нам

          Так долго мчаться по степям,

          В леса глухие проникать ,

          И волны рек переплывать?

          В степи, ни человек, ни зверь

          Там не оставили следа;

          Не видно было там труда

          Людского, средь пустых степей

          Был самый воздух нем и тих,

          В травах высоких и густых

          Рой насекомых не жужжал,

          Хор птиц веселый не звучал

          На встречу утренним лучам.

          И долго конь усталый мой

          Тащился шагом, чуть живой;

          Не мог свободно он вздохнуть,

          Рвалась на части у него;

          Но нам на встречу никого

          Не попадалось. Вдруг вдали,

          Где сосны чорные росли,

          Не вихрь ли сучья всколебал?

          Нет, это был табун коней,

          Возросших там, среди степей,

          На дикой воле; их бока

          Их не касались никогда

          Ни хлыст, ни повод, ни узда.

          По ветру гривы распустив,

          И ноздри широко раскрыв,

          И массой темной и густой,

          Подобные морским волнам,

          Они неслись на встречу к нам.

          Увидев их, мой конь заржал,

          И вдруг упал, лишенный сил,

          Глаза недвижно устремил,

          В предсмертных муках захрипел -

          Последний час его приспел.

          И удивленными глазами

          Смотрели, как лежал я там,

          Привязан крепкими узлами;

          То тихо подойдут... храпят,

          Пустыню ржаньем огласят,

          Кругами в поле пронесутся -

          И к лесу бросились назад:

          Страшил их человека взгляд.

          Меня - томиться и страдать

          Средь этой степи безграничной,

          Где конь мой кости положил,

          Где смертный час освободил

          Без жизни он теперь лежал,

          А я - на мертвом умирал!

          Часы тоскливой чередой

          Текли; в душе моей больной

          И сил, осталась только тень,

          Одно лишь смутное сознанье,

          Что это - мой последний день.

          В уверенности безнадежной

          Я равнодушно смерти ждал.

          Но кто из нас не трепетал

          За жизнь, боязнию тревожим,

          Себя заботливо храня;

          Которой избежать мы можем?

          И хоть порой ее мы ждём,

          Как блага молим и желаем,

          Порой, в отчаяньи своем,

          Но никогда наш смертный час

          Не будет во-время для нас,

          И самым тягостным мученьям

          Все жь будет горьким заключеньем.

          Что в наслажденьях утопают

          Чрез меру всем упоены,

          Спокойно часто умирают,

          Или спокойнее, чем тот,

          Тому, кто средь пути земного

          Знал все, что радостно и ново,

          Ужь больше нечего желать,

          Иль за собою оставлять...

          С надеждой ждет, его очам,

          Томимым горем постоянным,

          Смерть кажется врагом нежданным:

          Она пришла лишить его

          Он не увидит своего,

          Ужь достигаемого, рая!

          День завтрашний ему бы дал

          Богатство, славу, наслажденья,

          За все страданья и гоненья,

          День завтрашний, в замену бед

          И терния, готовил розы,

          Готовил ряд счастливых лет,

          Не стал бы жизнь он проклинать;

          День. завтрашний ему б дал силу

          Блистать, господствовать, спасать -

          И лечь ему теперь в могилу!?

          "Садилось солнце - я лежал

          На коченеющем коне

          И думал: здесь погибнуть мне...

          Туман глаза мне застилал:

          Возврата не было назад!

          Я бросил мой последний взгляд

          На небеса, и увидал

          Там ворона: он ожидал

          То он садился, то опять

          Вверх подымался и парил

          Ко мне все ближе каждый раз;

          Сквозь сумрак вечера мой глаз

          Однажды так он близок был,

          Что я б его ударить мог,

          Когда бы сила... но песок,

          Который чуть-чуть зашумел,

          Движенье ослабевших рук,

          Да горла напряженный звук,

          Который голосом назвать

          Едва ли можно - отогнать

          Затем уже не помню я

          Что было; снилась мне тогда

          Одна мне милая звезда:

          Она смотрела издали

          Играя на небе голубом

          Своим трепещущим лучом.

          Затем тупой, холодный, смутный

          Возврат к сознанию минутный,

          И вновь чуть слышное дыханье,

          Дрожь, на минуту замиранье,

          Лёд возле сердца моего,

          Стон, вылетевший против воли,

          Да вздох - и больше ничего.

                              XIX.

          "И я очнулся. Не-уже-ли

          Теперь лежу я на постели?

          Неужли кровля надо мною?

          Чей взор с заботою такого

          Мои движенья сторожит?

          Там, у стены, в углу сидела

          Участья нежного полна,

          С мольбою на меня смотрела;

          И я на миг глаза закрыл,

          Боясь - не сон ли это был...

          Я встретил этот чудный взгляд,

          Смотрю.... нет, это не виденье,

          Мне то все чувства говорят!

          Когда жь казачка увидала,

          То улыбнулась, подбежала,

          Рукою знак дала молчать,

          К лицу мне руку приложила,

          Поправила подушку мне,

          И вышла вон; и в тишине

          Чуть слышной музыкой раздался

          Ея шагов скользивших шум,

          И я опять один остался,

                              XX.

          "Она с отцом пришла опять...

          Но я не буду утомлять

          Вас описаньем тех годов,

          Они без чувств меня нашли

          В степи, и в хату принесли,

          Мне дали жизнь опять узреть,

          Чтоб ими некогда владеть!

          Изобретая мне мученья,

          Меня прогнали в глушь степей,

          В крови, нагого, без движенья,

          Чтобы по этому пути,

          Судьбу свою кто может знать?

          К чему жь теперь нам унывать?

          Уйдем мы скоро от погони,

          И завтра будут наши вони

          С какою радостию очи

          Я б на Днепре остановил...²

          Товарищи, спокойной ночи!"

          Так гетман повесть заключил.

          Он с негой сладкой лег потом

          На ложе лиственном своём.

          Ему то было ужь не ново:

          Лишь час удобный приходил,

          И если Карл забыл герою

          Сказать спасибо за рассказ,

          Не удивляйтесь: той порою

          Он крепко спал ужь целый час.³

¹) Этот живой, бойкий и забавный рассказ, как называет его Гиффард, написан осенью 1818 года в Равенне. Вот что говорится об этой поэме в одном из английских обозрений того времени: "Мазепа - весьма изящный и бойкий эскиз прекрасной повести, во всех отношениях достойный своего автора. Сюжет её известен: это повесть о молодом поляке, которой, в наказание за интригу с женой какого то вольского магната, был привязан, нагой, к спине дикой лошади. Бешеный скакун занес его в глубину Украйны; там казаки нашли его, измученного, полумертвого, не подававшого никакой надежды к выздоровлению. Однако же он возвращен был к жизни и, много лет спустя, сделался гетманом Малороссии, посреди которой он очутился таким необыкновенным образом. Странные и причудливые обстоятельства этого приключения лорд Байрон, в своей поэме, вложил в уста Мазепы, рассказывающого их Карлу XII, королю шведскому, в последних кампаниях которого украинский гетман играл видную роль. Он рассказывает свою повесть на бивуаке, во время жалкого отдыха Карла и его немногих друзей, которые бежали вместе с ним к пределам Турции, после кровавого поражения под Полтавой. В этом способе рисовать картину - не мало красоты и грации. Старческий возраст Мазепы, спокойное, привычное равнодушие, с которым он покаряется теперь самому суровому удару судьбы, геройское, безпечное хладнокровие воинственного короля, которому он рассказывает свою повесть, мрачная и опасная обстановка, окружающая рассказчика и его слушателей, все это, возбуждая заранее интерес и пленяя контрастами, придает рассказу гетмана поразительную прелесть. Ничто не может быть прекраснее этой повести о любви - преступной любви - последствия которой были так необыкновенны".

²"Когда Карл уже не мог сомневаться более, что сражение проиграно, и что единственная надежда на спасение для него заключалась в возможно-быстром удалении с поля, он велел посадить себя на лошадь и с остатками своей армии устремился к местечку Переволочне, занимающему угол, образуемый соединением Днепра и Ворсклы. Тут, сопровождаемый Мазепою и несколькими сотнями своих боевых товарищей, он переплыл Днепр и, продолжая бегство по степной стране, причем рисковал умереть с голода, добрался наконец до Буга, где почтительно был встречен турецким пашою. Русский уполномоченный при Высокой Порте требовал выдачи Мазепы; но болезнь и последовавшая за тем смерть избавили старого казацкого гетмана от ожидавшей его участи". ("Петр Великий" Баррова, стр. 196.)

³) Нельзя не подозревать, что, воспроизводя черты прекрасной польки Терезы и её молодого любовника, и ревнивое бешенство старого магната, поэт имел в виду какие-нибудь обстоятельства своей собственной, личной истории.