Морской разбойник

Заявление о нарушении
авторских прав
Автор:Байрон Д. Г., год: 1813
Категория:Поэма
Входит в сборник:Произведения Байрона в переводе Н. В. Гербеля
Связанные авторы:Гербель Н. В. (Переводчик текста)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Морской разбойник (старая орфография)

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СТИХОТВОРЕНИЙ

НИКОЛАЯ ГЕРБЕЛЯ

ТОМ ПЕРВЫЙ

САНКТПЕТЕРБУРГ.
1882.

МОРСКОЙ РАЗБОЙНИК.

ПОЭМА В ТРЁХ ПЕСНЯХ
ЛОРДА БАЙРОНА.

С АНГЛИЙСКОГО.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.

.....nessun maggior dolore,
Che ricordarsi del tempo felice
Nella raiserii...
DANTE.

                                        I.

                                        1.

          "Мы носимся бурей по синим волнам!

          Как морю, предела нет нашим мечтам!

          Где ветер бушует, где ценятся волны.

          

                                        2.

          "Вот наши владенья - и нет им границ!

          Лишь флаг наш завидят - все надают ниц.

          К покою пират от труда переходит -

          И в том, и в другом своё счастье находит.

                              3.

          "Тебе ли, раб роскоши, это понять,

          Чьё сердце волна заставляет дрожать,

          Кто лишь наслаждения праздности любит,

          Кого ни блаженство, ни сон не голубит!

                              4.

          "Тот это поймёт лишь, кто крепнет душой

          При виде простора пучины морской!

          Лишь он вам разскажет, с восторгом во взоре,

          Как любо носиться над безднами моря.

                              5.

          "Разскажет, что жаждем мы битв роковых,

          Что любо нам то, что пугает других,

          И то, что иного заставит пасть духом,

          

                              6.

          "Нам смерть не страшна: лишь погиб бы наш враг

          В бездействии робком не более благ!

          Не мыслим мы, мчася путём наслажденья,

          Умрём ли мы дома, падём ли в сраженьи.

                              7.

          "Пусть друг разрушенья, червяк-человек,

          Влачит измозжонный недугом свой век

          И стонет, на смертном одре умирая:

          Нам нужен не одр, а трава полевая.

                              8.

          "В то время, как дух его тихо, с тоской,

          Из тела выходит - наш мчится стрелой.

          Пусть труп его склепом и урной гордится,

          Пусть недруг притворно над ней прослезится:

                              9.

          "Нас море покроет своей пеленой,

          Любовь подарит неподкупной слезой,

          А дружба товарищей чашей помянет,

          

                              10.

          "И скажут, добычу деля межь собой,

          Добытую сталью, решающей бой,

          С горящими тихой печалью очами:

          "Погибшие братья, зачем вы не с нами?"

                              II.

          Таков был песни смысл - смысл слов её живых -

          Сидевших вкруг костра разбойников морских.

          И звуки те, что вкруг лились и отдавались,

          Для грубых их ушей мелодией казались.

          На группы разделясь, прилёгши на песок,

          Кто чистил ятаган, кто смазывал курок,

          Кто длинный свой кинжал разсматривал с любовью,

          Покрытый кое-где запёкшеюся кровью;

          Те ладили ладьи - прямые моряки;

          Те прикрепляли руль, те ставили силки

          На перелётных птиц, те море озирали,

          И каждое пятно за парус принимали,

          Меж-тем как кто-нибудь рассказывал о том,

          

          И спрашивал, когда им вновь идти придётся?

          То знает атаман, добыча же найдётся;

          Они же всё должны хорошим находить -

          И замысел и приз - и всем довольны быть.

          Но кто ж их атаман? Страшась, его все знают

          И все ему за-то охотно доверяют.

          Для шайки - он лишь вождь: верна его рука,

          Надежен взгляд его и речь его кратка.

          Не чествует пиров он песнею привета,

          Но, как вождю, ему они прощают это.

          А пищу, что Конрад за трапезой вкушал,

          Никто б из шайки всей и в море есть не сталъ*

          Лишь чёрствый чорный хлеб и разные коренья,

          Да изредка плоды, природы украшенье -

          Вот всё, что с первых дней, в теченьи многих лет,

          Являлось перед ним, как завтрак и обед.

          Не падая во прах пред страсти обаяньем,

          Он смелый дух питал тем гордым воздержаньем.

          "Плывите к берегам!" - и храбрые плыло;

          "3а мной!" - и мчались в бой и брали корабли.

          Так он соединял повсюду слово с делом -

          И соглашались все с его решеньем смелым;

          А если и звучал вопрос или укор,

          То им ответом был его суровый взор.

                              III.

          Вот парус! Вот она, добыча дорогая!

          Откуда ты и где страна твоя родная?

          Но бриг вооружон - летит, как вестник благ:

          Над парусом крутым кровавый веет флаг.

          Да, это их корабль! Так дуй же, ветер, в очи!

          Неси его в залив и дай причалить к ночи!

          Вот мыс он обогнул и - весел и игрив -

          Деля гребни валов, идёт в родной залив.

          Как гордо он плывёт! Его льняные крылья

          Несут его домой покорно, без усилья:

          По пенистым волнам скользит он, как живой -

          И точно выдти мнит с стихиями на бой.

          О, кто бы для его царя и населенья

          Охотно не пошол на битвы и крушенья?

                              

          Опущенный канат за бортом шевелится -

          И, накренясь, корабль на якорь становится.

          И видит сотня глаз, собравшихся толпой,

          Как лодка вниз скользит с кормы его крутой.

          Но вот её гребцы проворно наполняют,

          Врезаются в песок и на берег вступают.

          Чу! клики раздались - и слышны ужь вокруг",

          Сквозь громкий разговор, пожатья сильных рук,

          Вопросы на лету и быстрые ответы,

          И смех, и шум шагов, и жаркие приветы.

                              V.

          Весть мчится - и кружок становится толпой,

          И слышится вокруг и шум, и смех мужской,

          И женских голосов звук боле нежный, стройный,

          Взывавших в милым им в тревоге безпокойной:

          "Мы спрашиваем вас о милых о своих!

          Увидим ли мы их? услышим ли мы их?

          Мы знаем, что они все славою покрылись,

          Что победили всех; но все ли возвратились?

          

          И поцелуем снять сомненье с наших глаз."

                              VI.

          "Где атаман? Есть весть тревожная для нас!

          И радость, и восторг, с какими вы сейчас

          Приветствовали нас так искренно, сердечно,

          Падут перед бедой и будут скоротечны;

          Но если радость та и будет коротка,

          Всё жь искренность её нам сладка и близка

          Идём, идём, Жуан! Веди нас в атаману!

          А там - опять за пир, вновь к песням и стакану!"

          И вот они идут тропинкою крутой,

          Изсеченной в скале над бездною морской,

          К вершине той скалы, где башня над заливом

          Стоит среди кустов гигантом горделивым.

          Прохладой веет вкруг от множества ключей,

          Журчащих под горой меж треснувших камнёй.

          Но кто там на скале стоит и смотрит в море,

          С печалью на челе и пламенем во взоре,

          Опёршись рукой на грозный меч, который

          

          "Да, это он - Конрад, один, как и всегда!

          Иди, Жуан - скажи, что мы пришли сюда.

          Он смотрит на корабль. Скажи, что мы с вестями,

          Что мы их передать должны немедля сами;

          На встречу жь не пойдём: ты знаешь сам, каков

          Он, ежели к нему приходят не на зов."

                              VII.

          Приблизившись, Жуан сказал про их желанье

          И, взглядом получив согласье на свиданье,

          Позвал их. Подошли. На тёплый их привет

          Он, молча, головой склонился им в ответ.

           - "Вот письма, атаман, от грека из Корона,

          Пирата-торговца и нашего шпиона...

          Но чтоб он ни писал и чтоб ни предлагал..."

           - "Довольно! "атаман сурово их прервал.

          Сказал - и все толпой в смущеньи отступают,

          И шопотом свои сомненья выражают;

          И все ему в глаза, смущённые глядят,

          Как-будто в них прочесть смысл слов его хотят.

          

          Иль из желанья скрыть своё негодованье -

          Он отвратил лицо, поспешно прочитал

          Вручённое письмо и так послу сказал:

          "Но где жь Гонзальво наш?"

                                                   - "На корабле остался."

          Жуан, скажи ему, чтоб он не отлучался.

          Смотри, чтоб пред зарёй все были по местам:

          Сегодня ночью в бой вас поведу я сам!"

          --"Сегодня, атаман?"

                                         - "Сегодня до заката:

          Безмолвный час ночной - надежный друг пирата!

          Дай плащ! Вечерний мрак на море встречу я!

          Да не забудь, Жуан, чтобы курок ружья -

          Что верно служит мне - от ржавчины свободный,

          Не изменил моей надежде благородной.

          Да слесарю вели у сабли боевой

          Расширить рукоять; а то в последний бой

          Она, сильней врага, мне руку утомила.

          Смотри, чтоб данный час нам пушка возвестила!

                              

          Отдав ему поклон, спешат они уйти,

          Чтоб мчаться вновь стрелой по водному пути.

          Лишь вёл бы их Конрад - и места нет сомненьям:

          И кто б посмел идти в разрез его решеньям?

          Да, этот роковой и грозный человек,

          Улыбки чьей никто не встретил бы во век,

          Чей взор наводит страх на самых изступлённых

          И нудит их бледнеть, в злодействах закалённых,

          Над мраком их души так властвовать умел

          Той силою ума и превосходством дел,

          Которые слепят, влекут и удивляют

          Людей неразвитых и, вместе с тем, пугают.

          Так где же тот благой, тот чудный талисман,

          Который, несмотря на зависть и обман

          И свойственные им сомненье и утайку,

          Склоняться перед ним лихую нудят шайку?

          Что жь угнетало их, смиряло их в тиши?

          Власть мысли - сила, мощь чарующей души!

          Когда в нас мысль успех искусно подкрепляет,

          

          И, правя волей их, незримо для других,

          Считает за свои дела благия их.

          Так было до-сих-пор и будет - бесконечно!

          Так все для одного трудиться будут вечно!

          Таков закон судеб. Пусть бедный не клянёт

          Того, кто, не трудясь, трудом его живёт!

          Цепь роскоши тяжка! О, еслиб люди знали,

          На сколько легче их вседневные печали!

                              IX.

          Не сходствуя ни в чём с могучими бойцами,

          Пленявшими лицом - не добрыми делами,

          Конрад не поражал наружностью своей,

          Хотя огонь блистал из-под его бровей.

          Сложенный хорошо, с высоким, гибким станом

          И мощною рукой, он не был великаном;

          Но каждый, кто б свой взгляд остановил на нём,

          Конечно б увидал поболе, чем в другом

          И, увидав, сказал, что всё в нём поражает,

          Но как и почему - того и сам не знает.

          

          Волна густых кудрей причудливо легла;

          Дрожащая губа волненье обличает,

          Которое она напрасно подавляет.

          Хотя он недвижим и голос чуть звучит,

          Но видно, что в душе он что-то хочет скрыть.

          Румянец на щеках, что блёк и вновь являлся,

          Для видевших его загадкою казался.

          Казалось, злая мысль в душе его таилась,

          Но высказаться вслух пока ещё страшилась.

          Казалось так - никто наверное не знал,

          Затем, что взор его следить не позволял

          И мало бы нашлось людей, на всё готовых,

          Снести способных взгляд очей его суровых.

          Когда лукавый взгляд в душе его хотел

          Прочесть огонь лица, он отгадать умел

          Нескромного ловца нескромное желанье

          И заставлял его переносить вниманье

          На самого себя, чтоб не открыть Конраду

          Своих заветных дум, души своей отраду.

          о порой,

          Что наполняет груд и страхом, и враждой.

          Куда он взор кидал, чело своё нахмуря,

          Там воцарялся мрак, грозой ревела буря.

                              X.

          Дурную мысль лицо едва лишь отражает:

          Она внутри - в душе живёт и созревает.

          Любовь горит в лице - в игре его живой;

          Коварство жь выдаёт себя улыбкой злой.

          Дрожащая губа, морщина небольшая,

          Да бледность, по лицу внезапно разлитая,

          Одне лишь о страстях могучих говорят;

          Но чтоб судить о них, понять тот страшный ад,

          Что царствует внутри, невидимым быть надо:

          Тогда - тревожный шаг, зловещий пламень взгляда,

          Биенье вздутых жил, сжимание руки,

          Прислушиванье, страх, чтоб близкие шаги

          Взволнованным его и бледным не застали,

          Покажут сторону обратную медали.

          

          Взволнованной души и резкими чертами

          Усиливают их; все чувства возстают,

          Хладеют и кипят, трепещут и ведут

          Борьбу между собой, горят в щеках огнями,

          Или со лба текут холодными струями.

          Тогда взгляни, слепец - когда не задрожишь -

          На тот души покой, который - как ты мнишь -

          Вкушает он! Заметь, как этот дух, в невзгодах

          Повитый, точет мысль о прожитых им годах!

          Заметь! Но кто из нас встречал людей с душой

          Свободною от тайн, тревожащих покой?

                              XI.

          Природа создала не для того Конрада,

          Чтоб быть ему вождём убийц - исчадий ада.

          Душа его грехом опутана была

          Гораздо прежде, чем преступные дела

          Заставили его возстать на человека.

          Достойный ученик тлетворной школы века.

          

          Но, слишком твёрдый, чтоб ходить на помочах,

          Обманутый людьми в благих своих мечтах,

          Он проклинал добро, как зол своих причину,

          А не плутов и их презренную личину

          И не хотел понять, что добрые дела,

          Свершонные людьми, приносят - вместо зла -

          Им радость и любовь и доброе желанье

          Скорее повторить своё благодеянье,

          Когда оно падёт на добрые сердца.

          Будя в врагах боязнь и злобу без конца,

          Когда царило в нём одно лишь увлеченье,

          Он слишком презирал общественное мненье,

          Чтоб совесть в час немой могла его терзать,

          А злобы вопль он мог отмщеньем называть

          За грех немногих - всем. Он громко сознавался,

          Что лучшим лишь за-то бывает тот почтён,

          Кто в тьме свершает то, что днём свершает он.

          Он знал, что все о нём со злобой отзывались;

          о, что все его боялись.

          Суровый враг людей, равно не возбуждал

          Он ни презренья их, ни громких их похвал.

          При имени его взор горем омрачался;

          Деяньем же его всяк, молча, удивлялся.

          Но тот, кто знает страх, не смеет презирать!

          Прохожий червяка отбросит и опять

          Пойдёт своим путём; но прежде чем встревожить

          Заснувшую змею, что мстить и жалить может,

          Подумает сперва, затем-что воротясь

          Червяк не отомстит; змея же, пробудясь,

          Способна на него свой страшный зев оскалить:

          Он может раздавить, она жь - его ужалить.

                              XII.

          Не может человек совсем погибнуть, пасть:

          Жила и в нём - бойце - одна святая страсть.

          Смеясь над простаком, кто чувству отливался,

          Приличному глупцу иль мальчику, пленятся

          И он огнём очей: любовь, святая страсть

          

          Любовь, что он питал, в огне её сгорая,

          Била любовь к одной - могучая, прямая.

          Немало молодых красавиц он встречал.

          Но ласковых их слов, улыбок не искал;

          Немало светлых глаз, горя, его встречали,

          Но не одни ему на сердце не запали.

          Да, то была любовь! Когда восторг души,

          Губительным огнём питаемый в тиши,

          Окрепнувший в борьбе, могучий в искушеньи,

          Не гаснущий на миг в несносном отдаленьи,

          Который ни печаль не может омрачить.

          Ни гнев воспламенить, ни в ропот превратить

          Болезненный огонь, что заставляет рваться

          К свиданию сердца и мирно разставаться,

          Чтоб светлый взор любви тоской не омрачить,

          Который смерть одна способна подавить -

          Когда мы тот восторг назвать любовью смеем,

          То здесь была любовь. Пускай он был злодеем

          И рой укоров злых витал над ним грозой,

          

          Являвшия одно отсутствие - не боле -

          Достоинств в нём других и даже всё дотоле

          Свершонное им зло, вся горечь слёз людских

          Разбить в нем не могли святейшого из них.

                              XIII.

          Он продолжал стоять, пока, пройдя стремнину,

          Пираты не сошли в прибрежную долину:

          Довольно в жизни я опасностей видал;

          Но почему жь теперь об этой думать стал

          Как о последней я, суждённой мне судьбою?

          Пускай играет рок скорбящею душою -

          Предчувствий мне своих страшиться не должно.

          Пускай свершится то, что небом суждено!

          Рискованно идти на встречу смерти жадной;

          Ещё опасней ждать ватаги безпощадной.

          Когда к концу привесть удастся мне мой план,

          Наш похоронный пир на славу будет дан.

          

          Их солнце никогда горячими лучами

          Не согревало так, как этот ряд огней,

          Что льёт свой яркий свет на мстителей морей.

          Теперь - к Медоре! к ней! Не бейся, ретивое!

          Пусть сердце бьется в ней ровней, чем ты, больное

          Я храбр, но там, где все должны отважны быть,

          Пустое хвастовство о том и говорить.

          И насекомых рой кусает, защищая

          Свои права на жизнь. Да, храбрость та простая,

          Которою все мы, адамовы сыны,

          С живущим всем равно Творцом одарены,

          Обязанная всем отчаянью и мести,

          Не стоит похвалы - не стоит этой чести.

          Но я другую цель, сражайся, имел:

          Немногих из своих я научить хотел,

          Сражаясь с большинством не ведать поражений.

          Я их в огонь водил не для одних сражений.

          Да будет! Мы должны иль пасть, иль победить!

          Нам поздно выбирать! Не смерть меня страшит,

          о, что я веду туда свою дружину,

          Где сгинуть могут все и сам я с ними сгину.

          Меня моя судьба хранила до сих-пор,

          А ныне - я страшусь: страшит меня позор.

          Где жь опытность моя? Не я ль умел лукавить?

          Пришлось на карту всё - и жизнь, и власть - поставить!

          Судьба? Нет, не судьбу - себя ты обвиняй!

          Иль ты спасёшь меня. И так, судьба, спасай!"

                              XIV.

          Так пламенный Конрад беседовал с собой,

          Взбираясь на скалу извилистой тропой.

          И вот пред башней он и звукам тем внимает,

          Которым никогда внимать не забывает.

          Из узкого окна текут они рекой

          И звуки те - слова певуньи молодой:

                              1.

          "Простившись со светом, запавши глубоко,

          Лежит моя тайна в душе одиноко

          И сердце тревожным биеньем в ответ

          

                              2.

          "Там, в мраке глубоком, как в склепе, лампада

          Горит тихим светом, горит как отрада

          И буря невзгод не погасит её,

          Хотя и безплодно её бытиё.

                              3.

          "Стоя над моею могильной плитою,

          Ты помни, чьи кости лежат под землёю!

          Одной не могла бы я муки снести -

          В душе твоей страстной забвенье найти.

                              4.

          "Услышь мои стоны, мой ропот, моленья -

          В печали по мёртвом ведь нет преступленья!

          Почти, подари меня тёплой слёзой,

          Последней наградой любви молодой!"

          Переступив порог, он в комнату спешит;

          Но смолкло всё кругом - и песня не звучит.

           - "Как песнь твоя грустна, Медора дорогая!"

           - "Без милого на ум пойдёт ли песнь иная?

          

          Нельзя жь струной души моей ей не звучать!

          О, сколько раз, томясь в постеле одинокой,

          Я превращала тишь в напор грозы жестокой!

          Чуть слышный ветерок, что парус твой вздымал,

          Мне дикий ветра вой и бурю предвещал

          И тихий он звучал мне песней похоронной,

          Рыдавшей по тебе над пропастью бездонной.

          Страшася чьей-нибудь довериться руке,

          Сама я берегла огонь на маяке;

          Но исчезала ночь пред светочем востока,

          А ты, мой милый, был по прежнему далёко.

          Хотя мне ветер в грудь больную проникал

          И хмурый день мой взгляд тоскующий встречал,

          Я всё смотрела вдаль - и флаг мелькал ответом

          Потокам слёз моих, души моей обетам.

          Вот полдень - ни жду, тот флаг благословляя:

          Он близится - исчез. Но вот ладьи другая!

          Гляжу - сомненья нет: тот флаг кровавый - твой!

          Ужели никогда не будет, милый мой,

          

          Иль нет нигде таких прекрасных стран, как эта?

          Не страшен мне союз всех ужасов и бед!

          Я лишь дрожу, когда тебя со мною нет -

          Но не за жизнь свою - за боле дорогую,

          Что от любви бежит в неволю боевую.

          Как может существо, столь нежное ко мне,

          Вести борьбу с судьбой - лишь думать о войне?"

           - "Давно я стал другим - и сердцем, и душою!

          Растоптанный, как червь, я сделался змеёю.

          Я верю лишь тебе - любви твоей одной,

          Да вечным небесам и благости свитой.

          Моё желанье - мстить, достойное укора,

          Есть страсть моя к тебе - любовь моя, Медора.

          Те чувства так срослись, что если разделить,

          То для людей тебя пришлось бы разлюбить.

          Но прошлое моё в том может поручиться

          Грядущему всему, что страсть моя продлится;

          Но ныньче же судьба, хоть не на долго, нас

          Вновь разлучить должна - и в этот самый час. "

           "Разстаться - и теперь? Благое Провиденье!

          Так исчезают сны, волшебные виденья!

          Не можеть-быть, чтоб ты уехал в этот час,

          Когда лишь на заре вернулся твой баркас,

          Когда тебя ждёт одр, когда матросам тоже

          На берегу морском усталость стелет ложе.

          Ты хочешь закалить мою больную грудь,

          Пока к ней боль ещё не проложила путь;

          Но не шути моей печалью, ради Бога!

          В подобной шутке злой ужь слишком жолчи много

          Приди и раздела желанный пир со мной!

          Устроенный твоей подругой молодой.

          Готовить пир любви - не тяжесть, а блаженство!

          Ища плодов я лишь искала совершенство,

          Когда ж на выбор я решиться не могла,

          Из лучшого тогда я брала.

          Я трижды путь к горам окрестным направляла,

          Чтоб самый светлый ключ сыскать - и отыскала.

          Душист и сладок твой остуженный шербет:

          Взгляни, как он блестит, как свеж он, что за цвет!

          

          Ты больше, чем осман, когда обходит чара.

          Но это не упрёк! Я радуюсь, что то,

          Что для другого - всё, для милого - ничто.

          Идём! обед готов и лампа ужь искрится:

          Прикрытая, она сирокко не боится.

          Прислужницы мои, чтоб время скоротать,

          Со мною будут вкруг и петь, и танцовать,

          И звук гитары той, что сердце к неге манит,

          Твой очарует слух; а если грустно станет,

          То Ариоста мы творенья развернём

          И об Олимпии покинутой прочтём.

          Ты был бы во сто раз престуивее злодея,

          Что скорбной изменил, когда бы, не шалея,

          Покинул ты меня! Я видела, как ты

          С улыбкою глядел, весь погружен в менты,

          С высоких этих скал на остров Ариадны...

          И говорила я - и были безотрадны

          Слова мои, затем, что думала о том,

          Чтобы спасенья луч не превратился в гром.

          

          Он обманул меня, ко мне явившись снова!"

           - "И вновь вернётся он, чтоб пасть к твоим ногам.

          Пока в нас жизнь кипит и есть надежда Там,

          Вернуться должен он: теперь же, полон муки,

          Спешит на встречу нам печальный час разлуки:

          Куда, зачем - теперь нет нужды говорить,

          Когда грядущий час нас должен разлучить.

          Я рассказал бы всё, лишь было бы возможно;

          Но не страшись, мой друг: препятствие - ничтожно,

          А здесь оставлю я достаточно людей,

          Чтоб защищать тебя в теченьи многих дней.

          Ты будешь не одна, хотя и не со мною:

          Всех наших женщин я оставлю здесь с тобою.

          Мой друг, в разлуке мысль тебя да подкрепит,

          Что безопасность нам покой озолотит.

          Но, чу! звучит труба! Я жажду поцелуя!

          Ещё один... ещё... Прощай! пора - иду я!"

          Привстав, она к нему в объятия упала

          И бледное лицо к груди его прижала;

          

          Опущенных к земле под тяжестью скорбей.

          Побеги чорных кос в руках его лежали

          И в безпорядке вниз волнистые сбегали,

          А сердце, где он жил с такою полнотою,

          Едва лишь билось в пей под грудью молодою.

          Чу, выстрел! - то сигнал: ужь солнце за горой -

          И проклинает он свет солнца золотой.

          Ещё! - и он к груда Медору прижимает,

          Что плачем на его восторги отвечает,

          Ещё! - и он её на ложе ноложил,

          В последний раз на ней свой взор остановил -

          И в глубине душа почувствовал внервые,

          Что для него она - все радости земные;

          Потом поцаловал в холодный лоб - и вот...

          Ужель Конрад ушол - ушол и не придёт?

                              XV.

          "Ужели он ушол?" Медора прошептала.

          Как часто эхо гор вопрос тот повторяло!

          "Ещё минуты нет, как был со мною он -

          " - и она вдруг выбежала вон

          Из башни вестовой и там, между камнями

          Склонившись, залилась горючими слезами.

          И слёзы те лились из пламенных очей,

          Одна вслед за другой, свободно, как ручей;

          Но бледные уста всё более сжимались

          И всё ещё "прости" сказать не соглашались,

          Затем-что в звуке том, в том слове роковом,

          Всё дышет пустотой, отчаяньем и злом.

          Хотя б при этом нам клялись и обещали.

          Лицо её было исполнено печали,

          А нежная лазурь её горячих глаз,

          Блуждавших по горам, туманилась не раз,

          Пока они ею опять не увидали -

          И слёзы вновь в очах и вновь оне бежали

          Из-под густых завес опущенных зениц

          По чорной бахроме увлаженных ресниц.

          "Ушол!" - и руки вдаль Медора простирает.

          "Ушол!" - и к небесам их тихо подымает.

          

          По долее глядеть ей сил недостаёт.

          И вот она идёт. Печаль её глубока...

          "Нет, это ужь не сон! Увы! я одинока!"

                              XVI.

          С утёса на утёс спускаяся, Конрад

          Ни разу головы не обратил назад

          И потупил глаза, когда пред ним поднялся

          Предмет, который он увидеть опасался -

          Свой сумрачный приют, что первый столько лет

          Встречал его возврат и слал ему привет,

          И бледную сё, царицу звезд востока,

          Чей серебристый луч светил ему далёко.

          Но думать и скорбеть не должен он о ней

          Здесь - в мраке, на краю погибели своей!

          Был - правда - миг, когда готов был предоставить

          Он случаю себя и замыслы оставить;

          Но нет, тому не быть! Вождь может сострадать,

          Но гнёту женских слёз не должен уступать!

          Глядит - вред ним корабль. Попутный ветер веет -

          

          Когда жь знакомый шум достиг его ушей -

          И мерный вёсел плеск, и грозный скрип снастей -

          И зоркие глаза заметили на рее

          Матроса-удальца, и парус, что, белея,

          Спускался и плескал, и веянье платков

          Собравшейся толпы с окрестных берегов,

          И тёмно-красный флаг, что трепетно так бился -

          Он слабости своей невольно подивился.

          Огонь в его глазах, восторг в груди его:

          Он чувствует всё то, что было до того.

          Он рвётся, он бежит, пока не достигает

          Подножия скалы, что берег охраняет.

          Здесь шаг поспешный свой умерить он спешит;

          Но не затем, чтоб грудь прохладой освежить,

          А чтоб сойти к толпе походкою привычной

          И ей не показать тревоги необычной.

          Стараясь от всего вдали себя держать,

          Конрад умел людьми владеть и управлять.

          Он был суров и твёрд и сдержан в обращеньи,

          

          Весёлость невпопад, хотя и не лишон

          Был сдержанно-прямой приветливости он.

          Всем этом заставлял он каждого склониться;

          Но там, где думал он заставить убедиться,

          Огонь его речей сомненья разрешал -

          И всякий дар затем ему казался мала:

          Так речи те струной души его звучали

          И нежность чувств его так сильно выражали.

          Но не всегда таким он был - и не смягчать

          Стремился он сердца, а жаждал покорять,

          А потому ценил не тех, что обожали,

          А тех, что перед ним чело своё склоняло.

                              XVII.

          Безмолвная толпа вокруг него стоит;

          За ним Жуан - пират. - "Готово ль?" говорит.

           - "Готовы все давно и ждут лишь атамана!"

           - "Дай саблю мне и плащ!"

                                        И, взяв из рук Жуана,

          Он саблю у бедра проворно пристегнул

          

           - "Эй, Педро!"

                              И пират почтительно подходит -

          И ласковый приём, приблизившись, находит.

          "Записку эту ты внимательно прочти.

          Ансельмо должен в порт пред вечером войти:

          Скажи ему - пусть он приказ мой не забудет.

          Чрез краткие три дня - пусть дуть лишь ветер будет -

          Возврат наш озарит луч солнца золотой;

          До этой же поры - да будет мир с тобой!"

          Сказал - и руку он товарищу пожал,

          Проворно сел в ладью и знак к отплытью дал.

          Вмиг вёсла поднялись и - с каждым новым всплеском -

          Валы сверкали вкруг каком-то чудным блеском.

          Но вот пред ним корабль - вот он уже на нём.

          Послышался свисток - и всё кипит кругом.

          Он видит, что рулю корабль его покорен,

          Что бодрый экипаж отважен и проворен -

          И на Гонзальво он с любовию глядит

          И взор его огнём и гордостью горит.

          

          На башне он на миг с тоской остановился -

          И пред Конрадом вновь разлуки скорбный час.

          Но видит ли она несущийся баркас?

          Ещё в нём никогда так страсть не пламенела;

          Но до зари ещё у них так много дела.

          Преодолев себя, он отвращает взгляд -

          И вот они идут - Гонзальво и Конрад -

          В каюту, где в тиши свой замысел и план

          Пирату-моряку вверяет атаман.

          Пред ними лампа свет свой тусклый разливает

          И карту и компас, мерцая, озаряет.

          Над ними ночь давно; но как ни позден час -

          Не будет поздним он для их безсонных глаз.

          А ветер между-тем дышал борьбой и силой -

          И быстро плыл корабль, как сокол легкокрылый,

          Минуя группы скал соседних островов,

          Чтоб до зари найти себе приют и кров.

          Подзорная труба Конраду указала

          

          Увидев те суда, он понял, что огни

          Напрасно светят тем, что дремлят искони.

          Невидимый никем, прошол корабль Конрада

          И стал позад скалы - и то была засада,

          Затем-что та скала щитом ему была

          И от нескромных глаз отважных берегла.

          Готовый на борьбу на суше и на море,

          Толпился экипаж - решимость в каждом взоре;

          А вождь их говорил, склонясь над глубиной -

          И в грозных тех словах звучало всё бедой.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ.

Conosceste i dubiosi desiri?
DANTE.

                              I.

          У пристани суда турецкия стоят;

          Из окон льётся свет от тысячи лампад.

          В Короне пир даёт Сеид-паша надменный

          В честь будущих побед над шайкой дерзновенной

          Разбойников морских, которых обещал

          

          И - верные рабы руки его и слова -

          Сбираются суда вдоль берега крутона,

          Пьют гости и звучат уста их похвальбой:

          Они невзятый приз ужь делят меж собой

          И души их к врагу исполнены презренья.

          Им стоит лишь отплыть и к утру - нет сомненья -

          Попарно на цепи вся шайка будет тут.

          Не надо часовых - пускай себе уснут,

          Но не затем, чтоб лишь пред боем пробудиться,

          Но чтоб и в самом сне убийством насладиться.

          U всяк, кто только мог, по берегу бродил

          И на сынах Христа выказывал свой ныл.

          Достойные дела наследников Османа -

          Невольникам грозить ударом ятагана!

          Сегодня торжество: сегодня их рука

          По прежнему сильна и, вместе с тем, легка.

          Сегодня ярый гнев удара не направит,

          А ежели каприз нанести его заставит,

          То только для того, чтоб ей не позабыть,

          

          Кто жизнью дорожит, тот должен веселиться,

          Затем-что горла их, покамест небо тьмится,

          Лишь звуки торжества и счастья издают,

          А клятвы и хулы на утро берегут.

                              II.

          Средь залы, на ковре, сидит паша Сеид;

          Кругом его вожди, суровые на вид.

          Пир близится к концу и яства исчезают.

          Хотя Сеид давно запретный сок вкушает,

          Но на пирах своих ему предпочитает -

          Запретному плоду для строгих мусульман -

          Здоровый сок зерна далёких южных стран.

          Узорчатый янтарь в устах его дымится,

          А вкруг танцовщиц рой и пляшет, и кружится.

          С возвратом дня вожди грозой помчатся в путь;

          Но в полночь волны злы - и каждому уснуть

          Приятней на софе, чем над волной морскою.

          Любя пиры, они не рвутся сердцем к бою,

          И верят в свой коран и мощь своих молитв

          

          Хотя состав и дух их рати многолюдной

          Могли бы оправдать обет и боле трудный.

                              III.

          Но вот к Сеиду раб почтительно подходит,

          Что у дверей стоит и с них очей не сводит;

          Но прежде, чем паше известье сообщить,

          Спешит он перед ним чело своё склонить:

          "Дервиш перед твои предстать желает очи!

          Избег он хищных рук, таясь во мраке ночи."

          Прочтя в глазах паши согласье, он ушол

          И, приподняв ковёр, святого мужа ввёл.

          Нетвёрдые шаги и сложенные руки

          Выказывали им испытанные муки;

          Но взгляд, согбенный стан и бледность на щеках -

          Всё говорило в нём о горе - не годах.

          Волна густых кудрей но плечам, разбегалась

          И шапка над челом высоко подымалась,

          А стан его и грудь роскошно облекал

          Широкий чорный плащ, что волнами сбегал.

          

          Блеск сотни строгих глаз он встретил без волненья,

          Тех глаз, что скорбь его пытались разгадать,

          Пока Сеида взгляд их заставлял молчать.

                              IV.

          --"Откуда ты, дервиш?"

                                         - "Бежал из заточенья."

           - "Как ты в тюрьму попал?"

                                        --"Спеша с богослуженья,

          С купцами я в Диос из Скалановы плыл;

          Но нас в пути Аллах от зол не защитил -

          И ценный наш каик разбойникам достался,

          А я в тюрьму попал. Я смерти не боялся,

          Затем-что ничего другого не имел,

          Кроме свободы той, которой не владел;

          Но лодка рыбака, приставшая к ночлегу,

          Надежду мне дала - подвигнула к побегу.

          Так случай мне помог - и я перед тобой,

          Храбрейший из пашей, властитель и герой!"

          --"Что делается там? Готовы ли пираты

          

          Плоды их грабежей и знают ли о том,

          Как поступить хочу с змеиным их гнездом?"

           - "Увы, глаза людей, чьи жалобы и стоны

          Лишь будят эхо гор, безвредные шпионы!

          Л слышал только шум тех бешеных валов,

          Что не могли умчать меня от берегов;

          Я видел только твердь, да солнышко - не боле,

          Ужь слишком светлые для горя и неволи,

          Да чувствовал, что всё, что может веселить,

          Должно сперва помочь оковы мне разбить.

          Побег мой убедить в одном тебя лишь может,

          Что сбор твоих галер пиратов не тревожит.

          Напрасно б я судьбу спасти меня молил,

          Когда б меня их взор получше сторожил.

          Кто просмотреть съумел побег мой, без сомненья

          Так точно и твоё просмотрит приближенье.

          Но я устал, паша. Тяжол был дальний путь

          И я не ел весь день: мне надо отдохнуть.

          Ты отпусти меня. Да будет мир с Тобою!

          "

           - "Постой, святой отец! Неполный твой рассказ

          Мне объяснил не всё. Садись, то мой приказ!

          Не безпокойся - ты голодным спать не ляжешь;

          Но прежде обо всём подробно мне разскажешь."

          Напрасно стали-б мы рассказывать о том,

          Что чувствовал дервиш, чей взор, бродя кругом

          И, глядя всем в лицо, в ответ на предложенья

          Трапезу разделить, горел огнем презренья.

          Лишь на единый миг румянец заиграл

          Зарёй в его щеках и тотчас же пропал.

          Затем, он молча сел - и взор его приветный

          По прежнему дышал любовью беззаветной.

          Поставили пилав; но, отвративши взгляд,

          Он отстранил его, как-будто то был яд.

          Что жь побудить могло забытого всем миром

          Дервиша пренебречь таким роскошным пиром

          --"Иль пир не по тебе? иль нас, отец святой,

          Считаешь за врагов? Скажи нам, что с тобой?

          Взгляни сюда - вот соль, залог любви священной,

          

          И служит тем звеном для вражеских племён,

          Что нудит их вступать под сень одних знамён."

           - "Соль есть приправа блюд - дар роскоши Востока;

          Моя же пища - хлеб и влага струй потока;

          А строгий мой обет не дозволяет мне

          Делить ей ни с кем, ни в мире, ни в войне.

          Но если мне за-то судьба грозит бедою,

          Пусть разразится гром над этой головою;

          Но ни за власть твою, ни за венцы царей

          

          Нарушенный обет желанный путь навеки

          Мне может преградить к вратам священным Мекки."

          --"Да будет мир с тобой! Иди - и отдыхай;

          Но на один вопрос ответ мне прежде дай.

          

          Что это за звезда свой луч на нас наводит?

          О, Боже! весь залив как-будто бы в огне!

          Измена! Где мой меч? Эй, стража! Все ко мне!

          Суда мои горят, а я от них далёко!

          

          Изменник! Смерть ему! Нет, ты не убежишь!"

          С поднявшимся огнём поднялся и дервиш;

          Но нет уже на нём простой его одежды:

          Он воином стоял, исполненным надежды.

          

          Он им предстал в броне и с саблей на-голо.

          Его стальной шелом, с пером, как ворон чорный,

          Его глаза черней очей газели горной

          И мрак его бровей, ещё того черней,

          

          А взмах его руки губительным казался.

          Хабс и грозный блеск, что вкруг распространялся,

          И вопли, и мольбы, исполненные мук,

          И безотрадный звук ударов сильных рук,

          

          Всё месту злой борьбы вид ада придавало.

          Кругом снуют толпы испуганных рабов -

          И, видя вкруг лишь ряд пылающих судов,

          Исполнить не хотят приказа рокового:

          

          Заметив общий страх, он пыл в себе сдержал,

          Что умереть его сражаясь побуждал

          Среди враговь, затем, что шайка оплошала -

          И вспыхнули суда задолго до сигнала.

          

          И дикий, резкий звук окрестность огласил.

          Промчался миг - и звук тот где-то повторился.

          "Спасибо! Значит, я напрасно усомнился,

          А то ужь думал я, что суждено судьбой

          "

                                        И, мощною рукой

          Подняв высоко мочь, послушное ей бремя,

          Спешит он наверстать потерянное время -

          И гнев свершает то, что подготовил страх:

          

          Чалмы летят на пол и руки вверх подняться

          Стремятся лишь затем, чтоб робко защищаться.

          И даже сам Сеид, проникнутый враждой,

          Бледнеет перед ним, хотя и рвётся в бой.

          

          По не его руке встречать удар ударом:

          Его влечёт к себе галер горящих вид -

          И, вырвав клок волос, из залы он бежит,

          Куда густой толпой пираты ужь ворвались,

          

          Заслыша звонкий рог, разбойники толпой

          Ворвалися туда, где бился их герой

          И где моленья, плач и жалобные стоны -

          Всё говорило им про ярость обороны.

          

          Как насыщённый лев в логовище своём,

          Они ему привет желанный прокричали.

          Конрад взглянул на них - глаза его сверкали:

          "Спасибо! Но Сеид бежал и будет жить.

          

          Но впереди ещё не то нас ожидает!

          Галеры их горят - что жь город не пылает?"

                              V.

          Сказал - и вмиг вокруг разлились волны света

          

          Живой восторг в глазах Конрада заблистал

          И вслед затем потух: он крики услыхал.

          Как похоронный звон, те крики прозвучали

          И пламень гнева в нём мгновенно оковали.

          "Я слышу женский крик! Увы, гарем горит!

          Товарищи, за мной! Кто жизнью дорожит,

          Тот рук своих поднять на женщин не посмеет:

          И без того злой рок над нами тяготеет.

          Мужчины - нам враги: их должно убивать;

          

          Не то их смерть на нас падёт, как злое бремя.

          Товарищи, за мной, пока ещё есть время!"

          И вот он смело вверх по лестнице идёт,

          Не чувствуя, что пол ему подошвы жжот.

          

          Но он безстрашно путь сквозь пламя пролагает.

          Пираты вслед за ним спешат толпой - и вот

          Ужь каждый на руках добычу вниз несёт

          И шепчет тихо ей, и слёзы утирает,

          

          Так он умел сердца их жосткия смягчать

          И мощь подъятых рук мгновенно укрощать.

          Но кто она - звезда, кого Конрад могучий

          Несёт с крыльца на двор, несёт на брег зыбучий?

          

          Царица сонма жон, раба Сеид-паши.

                              VI.

          Прижав к груди своей таинственный залог,

          Он несколько лишь слов сказать Гюльнаре мог

          

          Что битва отдала порыву сожаленья,

          Разбитый враг съумел на то употребить,

          Чтоб раз решонный бой опять возобновить.

          Сеид лишь в этот миг впервые замечает,

          

          И кровь огнём стыда горит в его щеках,

          При мысли, что виной всех бед был только страх.

          "Аллах! Аллах! Аллах!" османы восклицают -

          И ярость и восторг их прежний страх сменяют:

          

          За пламя и за кровь сторицей отплатить.

          Поток победы вспять течёт и убывает,

          Когда возставший гнев борьбу возобновляет

          И те, что шли вперёд с надеждой победить,

          

          Конрад ряды свои окидывает взором

          И видит, что они редеют под напором.

          "За мной сквозь вражий строй!" кричит Конрад-боец.

          И вот они идут, колеблются - конец...

          

          Без мысли победить, они ещё дерутся,

          Но это ужь толпа, но это ужь не строй!

          Теснимые везде свирепою толпой,

          Они дерутся врознь и, с воплем изступленья,

          

          Чем от кровавых ран и, средь предсмертных мук,

          Не выпускают сталь из охладевших рук.

                              VII.

          Но прежде, чем вступить с врагами в новый бой,

          

          Конрад велит снести прекрасную Гюльнару

          В таинственный приют, не преданный пожару

          И там её стеречь с толпой её подруг,

          Деливших с ней в тиши гаремный свой досуг.

          

          Встревоженный на миг невзгодою жестокой,

          Успел политься вновь обычной чередой,

          Предстал ей снова он, разбойник и герой,

          И был он ей милей - он, весь покрытый кровью -

          

          Даря свою любовь, седой наша мечтал,

          Что тем вполне за всё её вознаграждал,

          Тогда-как он, корсар, ей лишь помочь старался

          И, говоря, таким почтительным казался.

          "Хотя мои мечты напрасны и грешны,

          Увы, оне одним желанием полны

          Увидеть вновь его, чтоб высказать, как другу,

          Как бесконечно я ценю его услугу,

          Благодарю за жизнь, что он мне подарил

          "

                              VIII.

          И вот он ей предстал, поверженный врагами:

          Живой ещё, он был найдён между телами.

          

          Купившей кровь его ценою дорогой,

          Он был спасён судьбой, обманутый в надежде,

          Чтоб искупить всё зло, свершонное им прежде,

          Чтоб жить и ожидать, покамест мщенье вновь

          

          Затем-что злой Сеид, умея ненавидеть,

          Не мёртвым пред собой его желает видеть,

          А страждущим, в крови, с проклятьем на устах.

          Ужели это он, когда в её мечтах

          

          И целый мир пред ним, казалось, преклонялся?

          Да, это он - в крови, но гордый и прямой.

          Жалея лишь о том, что был в плену - живой,

          Он был готов в тот миг облобызать ту руку,

          

          Ужели ни одна из им добытых ран

          Не унесёт его за грань безвестных стран?

          Ужель ему в живых остаться рок судил,

          Когда той жизнью он всех меньше дорожил?

          

          Он чувствовал вполне: и грозное участье

          В свершонных им делах, и ужас мести той,

          Что враг готовил им, проникнутый враждой -

          Всё это, гнева полн, он чувствовал глубоко;

          

          Теперь те чувства скрыть Конраду помогла.

          Огонь его очей и мрак его чела

          Скорей являли в нём властителя, героя,

          Чем пленного бойца, сражонного средь боя -

          

          Он был спокойней всех стоящих здесь вокруг.

          Толпы его врагов, шумя, к нему теснились

          И крики их всё злей и громче становились.

          Но те, кому пришлось вблизи его стоять

          

          Того, кто заставлял их прежде трепетать;

          А стража, что в тюрьму его сопровождала,

          С боязнию его украдкой озирала.

                              IX.

          

          Затем лишь, чтоб узнать, довольно ль в пленном сил -

          И врач нашол, что их достанет, без сомненья,

          С избытком, чтоб снести грядущия мученья.

          Чрез день светило дня, склонялся в земле,

          

          А утром - всё в лучах румяного сиянья -

          Узнает, восходя, как вынес он страданья.

          Из казней, эта казнь всех гибельней и злей:

          Помимо сотни мук, таится жажда в ней;

          

          А коршуны вокруг ужь жадно пищи просят.

          "Воды! воды!" - но месть напиться не даёт,

          Затем-что смерть тогда желанная придёт.

          Таков был приговор. Ушли - гремят запоры

          

                              X.

          Что чувствовал Конрад перу не описать;

          Да вряд ли он и сам отчёт в том мог бы дать.

          В душе царит борьба и хаос непроглядный,

          

          Возстав, между собой вступают в грозный бой -

          И дышет та борьба раскаянья тоской,

          Что до-сих-пор в груди таилась и молчала,

          А ныне вопиет: "не я ль предупреждала?"

          

          Удел же тех, кто слаб - томиться и вздыхать.

          В тот грозный миг, когда душа в себе так много

          Высоких чувств таит, из недр её дорогу

          Находит не одно главнейшее из них,

          

          А разом все, теснясь, наружу выйдти рвутся.

          Блестящия мечты - мечтами остаются;

          Раскаянье - любви покоя не даёт;

          На честь и жизнь грозой опасность возстаёт.

          

          И от презренья к тем, что счастием кичатся.

          Прошедшее - темно, а будущее - в ад

          Иль в рай вас приведёт - решаем наугад.

          Как много мыслей, слов, давно в душе зарытых,

          

          Вновь возстаёт в уме! Как много тёмных дел,

          Что некогда наш ум представить нам умел

          Прекрасными, теперь, по зрелом размышленьи,

          Пред нами возстают, как тени преступленья!

          

          Бывает и тяжол, и горек, и глубок.

          Короче, всё кругом являбт нам картину

          Истерзанной души, похожей на руину,

          Хранящую в себе все бедствия людей,

          

          В нас гордость головы поникшей не подымет

          И зеркала души разбитого не кинет.

          Да, гордость может скрыть, а храбрость победить

          Всё, что в паденьи нас способно устрашить.

          

          При лицемерьи всё жь достойный похвалы -

          Не тот, кто с градом клятв сраженье оставляет,

          А тот, кто молча смерть лицом к лицу встречает.

          Поддержанный хвалой и верою в судьбу,

          

                              XI.

          Конрад был в башне той прибрежной заключён,

          В которой сам Сеид, пристанища лишон

          В разрушенном дворце, с гаремом поселился.

          

          И больше не роптал: он чувствовал, что враг,

          Будь им сражон в бою, страдал бы точно так.

          И вот - одной любви покорный и доступный -

          Он сходит в глубину души своей преступной

          "что будет с ней - Медорой дорогой?"

          Живучая, как змей, встаёт пред ним грозой.

          И вот - возстав с одра с подъятыми руками -

          Как бешеный, гремит он тяжкими цепями.

          Но - миг и снова он, стараясь обольстить

          

          "Пускай назначен час моей кровавой казни,

          Мне нужен сон - и смерть я встречу без боязни."

          Сказал - и, словно труп, на ложе он упал

          И вскоре крепкий сон глаза ему сковал.

                              

          И сон тот был глубок - чуть слышалось дыханье.

          О, если б это был сон смерти - не страданье!

          Но кто вошол в тюрьму - стоит в тени дверей?

          Враги его ушли; здесь нет его друзей.

          

          Нет, смертная пред ним, одеяыная светом.

          В руке её свеча зажжоннаи видна,

          Которую прикрыть старается она,

          Чтоб свет не поразил очей его смежонных,

          

          Но кто жь она - звезда, с возвышенным челом,

          Увенчанным косой, под царственным венцом?

          Кто чудная она, цветущая красою,

          Чья стройная нога бела, как снег зимою

          

          Как мимо часовых прошла сюда она?

          О, женщина на всё способна вмиг решиться,

          Когда в груди её любовь зашевелится!

          В то время, как Сеид, забывшись крепким сном,

          

          Гюльнара не могла заснуть ни на минуту -

          И вот она идёт к печальному приюту,

          Взяв перстень золотой, печать Сеид-паши,

          Который ужь не раз брала она в тиши.

          

          Она пред часовым проходит без смущенья.

          Осиленный вконец тревогою дневной,

          С склонённою на грудь усталой головой,

          Он поднял лишь глаза на перстень драгоценный

          

                              XIII.

          "Ужель он может спать" - слетает с уст Гюльнары -

          "Когда одни, в крови, клянут его удары,

          Другие же о нём потоком слёзы льют,

          

          Но почему жь Конрад мне стал так дорог, мил?

          Он спас меня от мук: он жизнь мне подарил.

          Как тяжко дышет он! Но, чу, он встрепенулся!

          Тревожен сон его. Чу, стон! Вот он проснулся!"

          

          И грозный взор его сомнением горит;

          Но звук ручных оков ему напоминаем,

          Что он ещё не труп, что жив он и страдает.

           - "Иль это светлый дух витаем надо мной,

          "

          --"Корсар, вглядись в меня: ты видишь пред собою

          Несчастную, вчера спасённую тобою

          Из пламени и рук - ужаснее огня -

          Товарищей твоих, влачивших ужь меня.

          

          Но крови я твоей не жажду, не желаю."

           - "И так, идя на казнь" - ответствовал Конрад -

          "Я встречу хоть один сочувственный мне взгляд.

          Пускай злодей-Сеид победу торжествует,

          

          Не в силах я считать его своим врагом,

          Почтившого меня таким духовником!"

          Конечно, речь его - я должен в том сознаться -

          Не искренней должна и странной показаться;

          

          Порой звучит струна весёлости живой,

          Хотя весёлость та души не услаждает:

          Её не обмануть, когда она страдает.

          Но как ни горек смех, всё жь смех он - не беда,

          

          И смех тот обмануть легко ни его может,

          Но только не того, чьё сердце горе гложет.

          Но что б, таясь душой, ни чувствовал Конрад,

          Улыбка лишь на миг его смягчила взгляд

          

          Как бы в последний раз довольство отразилось.

          Но не был так никто веселия далёк,

          Как он, чьих мыслей был так сумрачен поток.

           - "Корсар, твой приговор уже произнесён

          

          Спасти тебя моё решенье неизменно -

          И дверь твоей тюрьмы открылась бы мгновенно;

          Но ни упадок сил, ни времени полёт -

          Увы - ничто к тому надежд не подаёт.

          

          Кровавой казни - день иметь на размышленье;

          Сегодня жь ничего нельзя нам предпринять:

          К чему жь себя бедам напрасно подвергать?"

           - "Зачем себя губить! Душа моя готова!

          

          Забудь свои мечты, забудь их - откажись

          И перестань мне льстить надеждою спастись

          Из рук моих врагом. Ужель, боец отважный,

          Я соглашусь бежать - бежать, как раб продажный

          

          Один я побоюсь главу свою склонить?

          Но дома ждёт меня любви моей подруга

          И мысль о ней, как жар тревожного недуга,

          Мне разрывает грудь и взор мрачит слеза:

          

          Способны слёзы лить. Единственной отрадой

          Мне были: мой корабль, любовь с её усладой,

          Мой верный меч и Бог. От Бога моего

          Отрёкся я давно и благости Его

          

          Орудие Его, той силы всюду сущей.

          Далёк от мысли злой над небом издеваться,

          Я не могу к Нему с молитвой обращаться.

          Я жив, дышу ещё - и всё могу снести,

          

          В руке моей блистать оружье перестало,

          Что рой людских надежд так худо оправдало;

          Корабль погиб в волнах и лишь она одна,

          Подруга дней моих, осталась мне верна.

          

          Она одна моим страданьям сострадает."

           - "Ты любишь и любим! "воскликнула Гюльнара:

          "Но что мне до того! Не чувствую удара -

          Завидую лишь тем, кто счастлив и любим:

          

          Та жажда благ любви, что жжот и обольщает

          Горячия сердца, гнетёт их и терзает."

           - "Я думал, что любим тобою тот, Гюльнара,

          Для чьей любви я спас тебя от гроз пожара."

           "Мне изверга любить! Нет, мне любви не знать!

          Напрасно я на страсть старалась отвечать:

          Любовь живёт в ладу с свободою одною,

          А я? - я лишь была любимою рабою,

          Обязанной почёт с немилым разделять

          

          Люблю ль я? спросит он - и "нет", сухое слово,

          С сомкнутых уст моих слететь уже готово.

          Как тяжело такой любви предметом быть

          И за неё своей стараться заплатить!

          

          Пред тем, кто пламень тот зажог в груди несчастной.

          Когда в руке паши лежит рука моя,

          Которой не даю, не отнимаю я,

          Сильнее в жилах кровь играть не начинает;

          

          Не связанная с тем, кто не был ни любим,

          Ни ненавидим мной, ничем душе святым.

          Уста его мои холодными встречают;

          Его порывы кровь кипеть не заставляют.

          

          Презренью б может-быть пришлось её сменить.

          О, где бы ни был он, равно моё презренье

          Сопутствует ему, встречает возвращенье.

          Пускай вздыхает он: душа моя не с ним!

          

          Раба Сеид-паши, привычная к услугам,

          Я не хочу назвать его своим супругом.

          Зачем в своей любви так постоянен он!

          Зачем мой скорбный взор всем взорам предпочтён!

          

          И в холодности чувств, ласкаясь, упрекал;

          Но если я его сегодня приласкаю,

          То - верь - лишь для тебя. Конрад, я обещаю,

          Что прежде чем твой взор увидит вновь зарю,

          

          Я возвращу тебя твоей подруге страстной,

          Сгарающей к тебе любовью той прекрасной,

          Которой ни когда мне, бедной, не узнать!

          Прости - ужь скоро день! К чему же умирать?"

                              

          Сказала - и идёть; слеза в очах сверкает;

          Идёт - и, словно сон волшебный, исчезает.

          Но точно ли она стояла перед ним?

          Или он был один с сомнением своим?

          

          То чистая слеза - то ангел прослезился!

          О, женская слеза! как много есть в тебе

          Того, что перевес даёт в слепой борьбе,

          Что силу иногда безсилью подчиняет

          

          Не верьте, люди, им - потокам женских слёз!

          Что мощного вождя, спокойного средь гроз,

          Заставило бежать, забыть блеск багряницы?

          Одна слеза из глаз египетской царицы.

          

          Как много между нас живёт и будет жить

          Таких, что небеса теряют равнодушно,

          Как землю потерял Антоний малодушно!

          Как много есть людей, что душу отдают

          

          Чтоб осушить слезу кокетки безсердечной!

          Вот день! Горит заря на тверди бесконечной

          И хмурое чело Конрада золотит;

          Но свет дневной ему надежд не возвратит!

          

          Злой коршун над его покрытым кровью телом

          Заутра прошумит распластанным крылом

          И смерть его глаза сомкнёт могильным сном.

          Уснёт светило дня за теменем горы;

          

          И освежат её дыханием прохлады -

          А он? - лишь он один не будет знать отрады.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ.

Corne vedi, ancor non m'abbandona.

                              I.

          Светило дня, с землёй прощаясь на закате,

          Садится за горой всё в пурпуре и злате:

          Тень тучи не мрачит сияния его.

          

          Светило дня к волнам лучи свои склоняет

          И, погружаясь в них, верхи их позлащает.

          Вершины гордых скал соседних островов

          Горят, облечены в пурпуровый покров.

          

          И греть и освещать, оставить не спешило,

          Хоть алтари его повержены в ныли.

          Вот славный Саламин чуть виден ужь вдали!

          Одни вершины гор увенчаны багрянцем,

          

          Но вот светило дня над морем и землёй

          Простёрло тень вокруг - и скрылось за горой.

          В ту ночь, когда погиб тот лучший из людей,

          Что славой был Афин, светило дня бледней

          

          Друзья его вели печальный счот мгновеньям,

          Которым рок судил протечь для мудреца

          Последними в тот день, день скорбного конца.

          "Помедли, друг!" друзья Сократу говорили:

          "Ещё толпы теней зари не погасили:

          Ещё не близок час разлуки роковой!"

          Как тяжело очам глядеть на свет дневной,

          Что гибельная смерть закрыть уже готова!

          Для них природа вся - печальна и сурова

          

          Ужь больше не стремит на гребни ближних гор.

          Но прежде, чем погас за скатом Кнеерона

          Последний луч его, без жалоб и без стона

          Был кубок осушон - и тот, кто не хотел

          

          Чья жизнь и смерть была примером для потомства,

          Погиб за правоту, пал жертвой вероломства.

          Вот в мрачный свой покров богиня Ночи мглистой

          Окутала Гимет и скат его кремнистый.

          

          Ничто её лица тоскою не мрачит.

          Вот томные лучи её затрепетали

          И на карниз столпа могильного упали

          И сообщили блеск таинственной луне,

          

          Масличные леса встают в дали туманной;

          Шумит седой Кефис волною неустанной;

          Печальный кипарис встаёт из-за стены;

          Киоски вкруг горят, резьбой испещрены;

          

          Завидя это всё, нельзя - не пламенея -

          Спокойно созерцать все эти чудеса.

          Простор Егейских вод - Морей всей краса,

          Виднеется вдали; сдержав свои порывы,

          

          Валы её бегут, сребрясь и золотясь,

          Межь-тем как острова, средь вод его таясь,

          Развёртывают вкруг, дугой по горизонту,

          Завесу из теней, толпой сходящих к Понту.

                              

          Пора вернуться нам к предмету наших песней!

          Афины, ничего на свете нет прелестней

          Тебя - и потому при виде тех морей

          Как мог не позабыть о лире я своей?

          

          Горя огнём зари, весь в пурпуре и злате!

          Кто может, красоту, величие любя,

          Насытиться вполне, взирая на тебя?

          Не говорю о том, чьё сердце забывает

          

          Кого влечёт краса. Так памяти о вас,

          Развалины Афин, не чужд и мой рассказ:

          Вы были некогда над островом безславным

          Корсара моего владыкою державным.

          

          Вы вновь законы ей предписывать могли!

                              III.

          Погасло солнце. Ночь. Печальная Медора

          Сидит у маяка. Душа - мрачнее взора.

          

          Ужель он обманул - забыл святой обет?

          Не видно никого. Попутный ветер дует,

          Но слаб его напор и буря не бушует.

          Ансельм вошол в залив. Он верно всё узнал,

          

          Когда бы он его, желанного, дождался,

          Быть-может, их набег победой увенчался!

          Вот ветер потянул; валы шумят сильней.

          Медора целый день не сводит с них очей

          

          Глядит - и сердце в ней надеждой оживает.

          Она на берегу, грустя, сидит одна,

          Не чувствуя того, как хмурая волна

          Её мильоном брызг солевых орошает

          

          Увы, забыто всё - и сердце лишь одно

          Ещё трепещет в ней, хотя и стеснено.

          О, если б в этот миг Конрад пред ней явился! -

          В пей жизнь бы порвалась иль разум помутился.

          

          Разбойники на ней. Она их узнаёт.

          Одежда их в крови; на лицах их - волненье:

          Всё сердцу говорит про бой и пораженье.

          Но как спаслись они - едва ль им рассказать.

          

          Разсказ - как сообщить об участи Конрада:

          Пугает их огонь склонённого к ним взгляда

          Медоры молодой. Она их поняла;

          Но сердце бьётся в ней - она не умерла.

          

          Горел живой огонь, огонь с его страстями,

          Но вырывался он наружу лишь тогда,

          Когда болела грудь, грозила ей беда.

          Она могла рыдать, быть нежной - тосковала,

          

          Но вот погибло всё, проникла в душу мгла -

          И всё заглохло в ней; одна лишь страсть жила.

          "Скажите мне, где он?" Медора прошептала.

          "Вот всё, о чем я знать желаю и желала;

          

          До гробовой доски готова я не знать."

          "Что можем мы сказать?" пираты отвечали.

          "Спасаясь от врага, мы жизнь свою спасали;

          Но кто-то говорил, что храбрый атаман

          "

          Внимая им, она не слышала, казалось!

          Все мысли, что за миг она ещё старалась

          Разсеять - вновь в её роилися уме;

          Но миг - и всё вокруг смешалось, как во тьме

          

          Уже волна её в объятья принимает;

          Но шумною толпой пираты к ней спешат;

          Глаза их добротой и жалостью горят;

          Они кропят её солёною водою

          

          И там её кладут на мягкий дёрн; но вот,

          Открыв глаза, она рабынь своих зовёт;

          Пираты жь прочь идут и шаг спой направляют,

          К пещере, где Ансельм их с шайкой поджидает.

                              

          К вертепе мрачном том гремят грозою клики

          И звуки кликов тех отчаянны и дики:

          В них дышег всё борьбой, отмщеньем и бедой.

          Никто из шайки всей, проникнутый враждой,

          

          Тот гордый дух, что жил в воинственном Конраде,

          Ещё живёт в его товарищах лихих.

          Что б ни случилось с ним - одно желанье их

          Освободить вождя, иль отомстить жестоко

          

                              V.

          В гареме на софе сидел Сеид-паша -

          И злобой и враждой кипела в нём душа.

          Любовь и ненависть в нём мысли волновали:

          

          Раба его, она минуты лишь ждала,

          Чтоб мрак гнетущих дум сбежал с его чела.

          Смежонный взор глаза её подстерегали

          Q нежность в нём зажечь желанием сгорали;

          

          Что утренний намаз над чотками творит,

          Тогда-как мысль его - исчадье козней ада -

          Являла перед ним мучения Конрада.

           - "Блистательный паша!" она ему сказала:

          "Судьба твоё чело победой увенчала:

          Пираты пали в прах, в плену их атаман.

          Он должен умереть: приказ тобой ужь дан;

          Но может ли та казнь твоё насытить мщенье?

          Не лучше ль, дав ему свободу на мгновенье.

          

          Сокровищ всех своих? Ты жь знаешь, милый мой,

          Как остров их богат. Да и Конрад, сражонный

          Губительной судьбой и в битве побеждённый,

          Не минет рук твоих; когда же казнь его

          "

           - "Когда бы", возразил Сеид, нахмуря брови,

          "За каплю каждую его презренной крови

          По брилианту мне сулили подарить,

          А каждый волосок червонцем оплатить,

          

          Я б и тогда его простить не согласился.

          Не отложил бы я той казни и на час,

          Когда б не знал, что он в тюрьме сидит у нас

          И мог придумать казнь, которая б терзала.

          "

           - "Ты прав - и больше я не стану убеждать

          Тебя отсрочить казнь, свой правый гнев сдержать.

          Я обезпечить лишь хотела за тобою

          Сокровища его, добытые войною.

          

          Не избежал бы он ни смерти, ни оков."

           - "Мне выпустить врага, разбойника, злодея!

          И для кого? - для той, чьи взоры, пламенея,

          Мне прожигают грудь. Вот слёзы! Вот она -

          

          Ты хочешь уплатить свой долг изменой злою.

          Я ужь давно слежу, Гюльнара, за тобою:

          Когда он нёс тебя, скажи - ты с ним бежать

          Хотела или нет? Не смей мне отвечать!

          

          Знай, смерть не одному Конраду угрожает!

          Да будет проклят день, мгновенье то и час,

          В который он тебя от смерти лютой спас!

          О, лучше б ты в огне погибла средь пожара!

          

          Раба, твой властелин с тобою говорит!

          Уже ль не знаешь ты, что я остановить

          Могу тебя везде? Одумайся, Гюльнара,

          Не то... Ужасна смерть! ужасна мести кара!"

          

          Он встал и вышел вон чуть слышными шагами.

          Но грозный взгляд паши рабы не испугал:

          Она была смела. Сеид не доверял

          Могуществу любви над женскою душою,

          

          Покорная раба была оскорблена

          Упрёками паши: тогда ещё она

          Всей силы чувств своих вполне не понимала.

          Она была раба - и чувствовала, знала,

          

          И вот, забыв про всё, она спешит опять

          Умерить гнев паши, но вскоре замечает,

          Что грозный ураган кипеть в ней начинает.

                              VI.

          

          Но на крылах своих свободы не несут.

          Поправши чувство, в нём господствовал разсудок

          И не страшил его тот страшный промежуток

          Сомненья и борьбы, в который каждый час

          

          Ужаснее, чем смерть, пугающая нас,

          В который каждый шаг, что день и ночь тревожит,

          Вступив, его на казнь отвесть немедля может,

          В который каждый звук, дошедший до ушей,

          

          Не будучи готов разстаться с жизнью бренной,

          Враждебен смерти был Конрада дух надменный.

          Хоть он и изнемог, по в силах был снести

          Ещё не мало бурь на жизненном пути.

          

          Нас нудят подавлять душевные страданья;

          Но быть жильцом тюрьмы, закованным в цепях,

          С тоской в больной груди, с проклятьем на устах,

          Быть жертвою своих больных воспоминаний,

          

          О бедствиях своих, ошибках размышлять,

          Часы свои считать, души одной не знать,

          Способной ободрить нас словом утешенья

          И скорбный прах почтить слезою сожаленья,

          

          Готовой заклеймить нас новой клеветой,

          Проститься с жизнью здесь, чтоб там не знать загробной.

          

          И дней своей любви подругу потерять -

          Вот что способно нас тревожить и терзать.

          Так думал-говорил несчастный заключённый,

          Не тяжестью цепей - тоскою побеждённый.

          

          Вот в третий раз заря шлёт миру свой привет,

          А светлая звезда всё медлит, всё не всходит.

          Она жь межь-тем свершить возможным то находит,

          Что совершить дала торжественный обет.

          

          Над скорбной головой Конрада не пролился.

          Прошол четвёртый день. На землю мрак спустился.

          Задумчивый Конрад внимает шуму волн,

          Которых дикий рев, мелодий диких полн,

          

          И пылкий ум его воспламенён мечтою.

          Как часто он свой бег по волнам тем стремил!

          Как страстно он их плеск, стремленье их любил!

          Теперь же шум тех волн ему напоминает.

          

          В ущельях ветер злой пантерою ревёт,

          Грохочет в небе гром, дрожит тюремный свод

          И блещет молния, подобно злому взгляду;

          Но грозный блеск её отраднее Конраду,

          

          Свой устремляет взор на дальний небосклон

          И, вздевши к небесам закованные руки,

          Лишь просит об одном - его окончить муки.

          Огонь его молитв и сталь его цепей

          

          Но - хмурая - она проходит над Конрадом,

          Не поразив его с подъятым к небу взглядом

          И проклял он судьбу и тихо простонал,

          Как-будто друг его отверг и осмеял.

                              

          Но вот к его дверям, гремя во тьме ключами,

          Вдруг кто-то подошол чуть слышными шагами.

          Конрад затрепетал: "О, небо, то она!"

          Да, то была она! Спокойна, но бледна,

          

          Стояла перед ним жемчужина гарема.

          Она стоит пред ним, в глаза ему глядит

          И, полная тоски, чуть слышно говорит:

           - "Корсар, твой час пробил: всё тщетно, всё напрасно!

          "

           - "К чему вся эта скорбь, прекрасная Гюльнара?

          Тебе не отвратить грозящого удара!

          Зачем меня спасать - от казни избавлять!

          Я заслужил её! Судьба моя - страдать!"

           "Ты хочешь знать - зачем? Но разве ты меня

          Не спас из бездны зол, ужаснее огня?

          Иль ты не знаешь, что рождает в нас желанье,

          На что способны ум и женския мечтанья?

          Иль мне сознаться в том, о чём мой пол молчать

          

          Что ты вдохнул в меня, под гнётом преступленья,

          Признательность, боязнь, отраду сожаленья,

          Безумье и любовь. Молчи! не отвечай,

          Что любишь не меня - другую, что твой рай

          

          Любовию к тебе и выше красотою;

          Но я за-то могу опасностью играть,

          Способною её заставить трепетать.

          Когда бы я была подругою твоею,

          

          Зачем она тебя носиться по волнам

          Пускала одного и оставалась там -

          На острове своём, за крепкими стенами?

          Молчи! Кровавый меч колеблется над нами

          

          Ты должен взять кинжал и следовать за мной!"

           - "Как - в этих кандалах? Иль звон моих цепей

          Не властен разбудить заснувших сторожей?

          Закованный, как я, не мыслит о спасеньи;

          "

           - "Как недоверчив ты! Не бойся - всё готово:

          Подкуплен часовой. Скажу одно лишь слово -

          И цепи в прах с тебя разбитые падут.

          Могла ли б без друзей я быть с тобою тут?

          

          Я времени, Конрад, и если поступала

          При этом, может-быть, преступно иногда,

          То только для тебя. Преступно? Никогда!

          Ужели наказать Сеида - преступленье?

          

          Ты вздрогнул! О, моя душа уже не та,

          Какой была досель! Навеки проклята,

          Убитая тоской, сражонная презреньем,

          Она отныне жить должна лишь злом и мщеньем.

          

          Я - женщина, раба - хочу спасти тебя:

          Я доказать хочу, спасённая тобою.

          Могущество любви над бедною рабою.

          Когда б меня Сеид убить не обещал -

          

          Я и тогда б тебя, Конрад, освободила;

          Но, может-быть, тогда б Сеида пощадила,

          Теперь же - я твоя! На всё готова я!

          Меня не любишь ты, тогда как страсть моя

          

          Есть первый пламень чувств, которым пламенею!

          О, если б мог меня ты только испытать,

          Тебя бы страсть моя не стала бы пугать;

          Рождённую для нег под знойным солнце юга,

          

          Огонь моей любви - спасительный маяк -

          Тебе проложит путь сквозь ненависть и мрак;

          Но там, где мы с тобой должны остановиться,

          Покоится Сеид: ему не пробудиться!"

           "Увы, я никогда не чувствовал, Гюльнара,

          Так сильно, как теперь всей тяжести удара,

          Постигшого меня, гонимого судьбой.

          Сеид-тиран - мне враг. Он клялся остров мой

          Снести с лица земли; но я, узнав, решился

          

          Надеясь тем удар тяжолый отвратить

          И с саблею его свой верный меч скрестить.

          Моё оружье - меч, не подлый нож злодея!

          Кто женщину щадит, пред ней благоговея,

          

          Не для того я спас тебя, чтоб отомстить!

          Не дай подумать мне, что я великодушен

          Напрасно был к тебе, влечению послушен.

          Увы, проходит ночь, а с ней и мой земной

          "

           - "Так спи же, заглушив в груди своей боязнь:

          Румяная заря твою осветит казнь.

          Я слышала о том Сеида приказанье -

          И удержать его никто не в состояньи.

          

          Стенящим. Ты умрёшь - и я умру с тобой.

          Жизнь, ненависть, любовь, всё, чем живёт Гюльнара,

          Зависит, может-быть, от одного удара;

          А без него - увы - не стоит и бежать.

          

          Но мне ль забыть мою поруганную младость

          И ядом горьких слёз отравленную радость?

          Когда кинжала блеск страшит тебя, гнетёт,

          Что жь - пусть тебя тогда рука моя спасёт!

          

          И нас свобода ждёт, иль новое мученье!

          Но если я паду - сразит меня боязнь,

          Тогда не я - заря твою увидит казнь."

                              IX.

          

          Покров её вдали едва уже шумель.

          Он следует за ней, исполненный тревоги,

          Едва влача свои закованные ноги.

          Томительная тьма в изгибах галерей

          

          Кидая вкруг себя встревоженные взгляды,

          Он не находит вкруг ни стражи, ни лампады.

          Но вот в немой дали блеснул какой-то свет.

          Глядит - не знает сам: идти ль ему иль нет

          

          Но счастье помогло - и ветер предразсветный

          Пахнул ему в лицо. Он вышел на балкон.

          Ещё звездой зари искрился небосклон;

          Но сумрачный Конрад презрел её мерцанье:

          

          Вот кто-то пробежал, мелькнул во тьме и скрылся;

          Но миг - и вновь бежит - бежит, остановился.

          Конрад глядит: Творец, пред ним стоит Гюльнара!

          Но - слава небесам - тиран избег удара:

          

          И снова мрак тоски чело его мрачит:

          Она пятна стереть, вбегая, не успела,

          Что утренней зарей на лбу её алело.

          Мутится взор его и сердце говорит,

          

                              X.

          Увы, Конрад видал кровавые сраженья,

          Смеясь, умел сносить весь ужас заточенья;

          Но ни вражда судьбы, ни злой неволи гнёт,

          

          Ни что его души, исполненной любови,

          Не сокрушало так, как эта капля крови.

          В глазах его навек та капля чорной мглой

          Одела красоту Гюльнары молодой.

          

          На льющуюся кровь глядел без содроганья;

          Но вся та кровь, с клинка бежавшая рекой,

          Была источена не женскою рукой.

                              XI.

          "Свершилось - он убит! "она проговорила:

          "Он встал, глаза открыл - и я кинжал вонзила.

          Мне дорого твоя свобода обошлась!

          Бежим - нас ждёт корабль! Заря ужь занялась.

          Бежим - толпа рабов, прельщённая речами,

          

          Конрад, мне грозный рок бежать с тобой велит -

          И будет, вместо рук, мне голос мой служить."

                              XII.

          Она идёт к окну и знак даёт рукою -

          

          Являются рабы из тёмных галерей

          И, мужеством горя, становятся пред ней.

          Мгновенье - и с него в прах падают оковы -

          И вновь свободен он, как ветер средь дубровы.

          

          Ложится, сжав его пылающим кольцом.

          Идут. Вот дверь. Звучат чуть слышные удары -

          И падает запор по манию Гюльнары.

          Сквозь потаённый ход пройти они спешат -

          

          Скорбя, Конрад идёт безмолвно за толпою.

          Склонённый на побег Гюльнарой молодою,

          Он к гибели своей, к спасенью своему

          Равно безстрастен был - и скорбному ему

          

          Как и в те дни, когда был жив Сеид несчастный.

                              XIII.

          Конрад идёт к ладье. Попутный ветер дует.

          Напор могучих дум гнетёт его, волнует.

          

          И вмиг с его чела сбегает ночи мгла.

          Те дни, что в вечность вслед за ночью злой промчались,

          Столетьем, полным бед, Конраду показались.

          Когда же тень скалы простёрлась над ладьёй,

          

          Докучная тоска проникла в грудь его -

          И вспомнил он друзей, Гонзальва своего,

          Всю сладость торжества и горечь заточенья,

          И скорбное "прости" и тихия моленья

          

          И снова пред собой Гюльнару увидал.

                              XIV.

          Глава её горят, в лице её - отрада;

          Но страшен ей огонь склонённого к ней взгляда.

          "Гюльнару может гнев Аллаха поразить,

          Но ты обязан мне проступок мой простить!

          Что было бы с тобой без верного удара?

          Не упрекай меня! Клянусь тебе, Гюльнара

          Ещё вчера ни в чём виновна не была:

          

          Клянусь, когда б любви я не была доступна,

          Я менее бь была отважна и преступна;

          Но ты тогда б не жил, чтоб слёзы презирать,

          Чтоб бедную меня корить и упрекать."

                              

          Ея пытливый ум - увы - не угадал!

          Надменный, не её - себя он обвинял.

          Он упрекал себя, снедаемый кручиной,

          Считая свой побег всех бед её причиной;

          

          Порой изобличал лишь мрак его чела.

          Но ветер вдруг подул, пучина всколебалась,

          Вскипели гребни волн - и лодка их помчалась.

          Плывут; по вот вдали является пятно:

          

          То парус боевой, то бриг вооружонный.

          На палубе толпа. Как-будто окрылённый,

          Он мчится прямо к ним. Чугунных пушек ряд

          Глядит из-за бортов и жорла их грозят.

          

          Но выстрел - и ядро ревёт над головами.

          Конрад вскочил - глядит: знакомый слышит гул

          И пламенный восторг в глазах его блеснул:

          "Я вижу красный флаг! Он наш! Забыто горе!

          

          Пираты узнают владыку своего -

          И шумно с корабля приветствуют его.

          Не слышно ничего за именем Конрада.

          Вот он ужё меж них, их гордость и отрада.

          

          И сдерживают пыл восторгов молодых.

          Конрад, войдя в их круг, свой плен позабывает

          И на улыбки их улыбкой отвечает.

          Он радостно глядит и чувствует, что дух

          

                              XVI.

          Ликуют удальцы; но их гнетёт досада,

          Что злобный рок судил не им снасти Конрада.

          Лихая шайка в бой - отважна и грозна -

          

          Про подвиг роковой Гюльнары услыхала,

          Не медля бы её царицею признала;

          Но в шайке удалой никто о том не знал,

          И каждый на неё с усмешкою взирал;

          

          Склоняла луч его к суровому Конраду.

          С руками на груди сложонными крестом,

          С склонённой головой, с безжизненным челом,

          Она среди толпы безмолвная стояла,

          

          Хоть чувство худшее, чем гнев, могло терзать

          Её и душу злом и ядом наполнять,

          Хотя в добре и зле она была способна

          Лишь к крайностям однем, она была незлобна

          

          Всё жь женщиной была - и женщиной с душой.

                              XVII.

          Он сразу понял всё и разом ощутил

          В душе, ещё вполне хранившей прежний пыл,

          

          Свершонного во тьме и чувство сожаленья

          К несчастиям её. Того не облегчить

          Слезами, что злой рок судил ей совершить -

          И ад ей в судный день укажет перст Владыки.

          

          Конрад нё забывал, что тот удар сразил

          Врага его и тем его освободил;

          Что страсти ею всем пожертвовано было,

          Чем только красен мир, что в жизни сердцу мило

          

          Небесной и земной надежды лишена.

          Конрад взглянул - идёт. Гюльнара потупилась.

          О, Боже! как она ужасно изменилась!

          Румянец молодой в щеках её потух;

          

          И не зарёй стыда чело её пылало,

          А каплей роковой, сбежавшею с кинжала.

          Конрад подходит к ней и за руку берёт

          И, глядя ей в лицо, ту руку тихо жмёт,

          

          Но превратилась в сталь в минуту жажды крови.

          "Гюльнара, что с тобой?" Конрад проговорил.

          Ответа нет - молчит: ей голос изменил.

          "Скажи мне, что с тобой, о, милая "

          Воспрянула - глядит, в глазах заря пожара -

          И вот уже она в объятиях его.

          Когда б он мог изгнать из сердца своего

          Несчастную её, его бы сердце было

          

          Ея горячих чувств хотя не отклонил,

          Но поцелуй их уст так чист и нежен был,

          Что и сама любовь - прекрасная Медора -

          Не снизошла б на миг до горького укора

          

          В минуту торжества любви над красотой,

          С прекрасных, алых уст, любовью оживлённых

          И пышущих огнём тех вздохов благовонных,

          Чей животворный жар, неотразимый пыл

          

                              XVIII.

          С поднявшейся из вод вечернею зарёй

          Предстал во всей красе им остров их родной.

          Забились в них сердца и каждому казалось,

          

          Знакомой песни гул звучит у них в ушах;

          Обычные костры горят на высотах;

          Дельфины вкруг ладей резвятся и играют

          И плеском тем их бег как-будто ускоряют,

          

          И реют, и кружат, и радостно кричат.

          У каждого костра, что в сумраке пылает,

          Воображенье сонм друзей им представляет,

          Хлопочущих о том, чтоб пламень поддержать.

          

          Как благодатный луч надежды благодатной,

          Горящий средь валов пучины необъятной.

                              XIX.

          Напрасно ищет вождь межь сотнями огней

          

          Он пристально глядит и с грустью замечает,

          Что башню мрак ночной, как флёром, покрывает.

          Пловец при входе в порт вечернею порой

          Всегда встречал огонь, горевший в башне той;

          

          Он замер, чтоб поздней явиться в блеске новом.

          Конрад уже в ладье несётся межь валов

          И сетует в душе на медленность гребцов.

          Зачем ему злой рок не дал сокольи крылья,

          

          Мгновенье - и Конрад в волнах ужь - и валы

          Несут его стрелой к подножию скалы.

          Вот он ужь на скале - у двери старой башни.

          Отучит - ответа нет. Мучительны и страшны

          

          Но слабая рука уже ему служить

          Не в силах - замерла. Но, чу! вот дверь открылась

          И вышла, но не та, к кому душа стремилась,

          Кого он так любил. Он силится спросить,

          

          Не в силах - нем язык. Шатаясь, он хватает

          Светильник со стола; но светоч выпадает

          Из слабых рук его и гаснет на земле.

          Ужель ему стоять и молча ждать во мгле,

          

          Ведь это всё равно, что ждать лучей разсвета.

          И вот он вверх стрелой по лестнице бежит.

          Вот комната её! Он дико вкруг глядит

          И видит то, чему душа не доверяла,

          

                              XX.

          Войдя, Конрад свой взор на той остановил,

          Которую всегда так пламенно любил.

          С предметом дум своих печаль не разстаётся

          

          Медора перед ним. Она была бледна,

          Но, вместе с тем, ясна и прелести полна.

          В безжизненных руках цветы она держала

          И крепко их к груди холодной прижимала.

          

          Что слёзы здесь ещё не время проливать.

          Лишонные огня живительной надежды,

          Скрывали взор её опущенные вежды.

          Едва безсмертный дух покинет бренный нрах,

          

          Увы, её глаза душе не говорили;

          За-то уста её всю прелесть сохранили:

          Казалось, лишь на миг улыбка с них сошла;

          Но гробовой покров, повязка вдоль чела

          

          Цветы родных полей и с ветрами игравших,

          И бледность впалых щёк - всё ясно говорит,

          Что гибельная смерть в груди её дарит.

                              XXI.

          

          Не спрашивал, увы, он больше ни о чём.

          Навек смежонный взор, под мраморным челом,

          Сказал Конраду всё. Увы, её не стало!

          Но как? спросить про то ничто не побуждало

          

          Надежда жизни всей, источник и предмет

          Всех мыслей и забот, одно во всей вселенной

          Живое существо, что - гордый и надменный -

          Он мог ещё любить, он мог не презирать -

          

          Хотя Конрад - злодей, заслуженно страдает,

          Но это злой тоски его не уменьшает.

          Кто чист, тот в час беды стремится к небесам,

          Куда затворен вход озлобленным сердцам;

          

          Кого надежды луч не ждёт за дверью гроба,

          Тот, разрывая цепь с землёй, теряет всё.

          Но можно ль, потеряв второе бытиё,

          Предмет всех дум своих, быть твёрдым, равнодушным?

          

          Таится бездна зол. Когда нас грусть язвит,

          Улыбкой мы её стараемся прикрыть.

                              XXII.

          Чем больше человек наклонен сострадать,

          

          Что день и ночь его снедает и тревожит,

          Которой он ничем унять в себе не может.

          Нет слов для скорбных тайн томящейся души!

          Глубокая печаль скрывается в тиши.

          

          Он вдруг затрепетал, заплакал, как ребёнок.

          Никто тех горьких слёз из смертных не видал,

          Иначе, может-быть, он их бы удержал.

          Но он отёр глаза, с усопшею простился

          

          Взошло светило дня; но ясный, летний день

          Встаёт пред ним грозой, как сумрачная тень.

          Настала ночь - и тьмой легла ему на очи!

          Увы, злой мрак души мрачнее мрака ночи!

          

          Он видеть и средь дня не смеет и* не может

          И, отстраняя перст спасительной руки,

          Средь света ищет тьмы, исполненный тоски.

                              XXIII.

          

          Но увлечён был злом в пучину преступлений.

          Он слишком рано яд предательства узнал

          И слишком много зла и горя испытал.

          Порывы чувств его - благие от природы -

          

          Таинственных пещер лазоревым водам,

          Что, отвердев во мгле, благодаря векам,

          Висят недвижно в них гранитными струями.

          Кто знает, может-быть, катясь межь берегами,

          

          И вековой утёс расколотый упал.

          Под ним цветок весны спокойно рос, укрытый

          От бед: гиганта тень была ему защитой.

          Суровый ураган, свалив седой утёс,

          

          От нежного цветка листочка не осталось:

          Всё превратилось в прах, завяло и умчалось.

          Остатки же скалы - защитника её -

          Лежат на берегу пустынного ручья.

                              

          Зардевшийся восток зарёю пламенеет.

          Но где Конрад? Никто войти к нему не смеет;

          Но, наконец, Ансельм решается - и вот

          Он к башне вестовой безтрепетно идёт:

          

          Разносится грозой - сердца томит тревога.

          Всё в ужасе вождя бросается искать -

          Напрасно! Ночь. Заря. На поиски опять

          Идут они толпой. Вопль эхо утомляет.

          

          И бродит по лесам, по дебрям между скал.

          Вот кто-то под скалой, близь моря, увидал

          Оторванную цепь пропавшей ночью лодки -

          И верный экипаж в восторге от находки.

          

          Напрасно! Дни бегут - увы! Конрада нет!

          Он скрылся, он ушол - ушол и не вернётся.

          Что сталось с их вождём: по прежнему ль смеётся

          Он над слепой судьбой иль, сокрушонный, пал

          

          Товарищи одни о храбром пожалели,

          Затем, что лишь они ценить его умели;

          Его жь подруге в честь - подруге лучших дней -

          Возстал на берегу гранитный мавзолей.

          

          Ни что - увы - о том не говорит на свете;

          Векам же передал до поздняго конца

          Он имя лишь одно корсара-удальца,

          В душе чьей, что в себе так много зла вмещала,

          

          1874.