| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1807 |
| Категория: | Стихотворение |
| Входит в сборники: | Часы досуга (сборник стихов) Стихотворения Байрона в переводе Н. А. Брянского |
| Связанные авторы: | Брянский Н. А. (Переводчик текста) |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Отроческие воспоминания. (старая орфография)
ОТРОЧЕСКИЯ ВОСПОМИНАНЬЯ
(Childish Recollections).
"Что это было все я не могу не помнить,
И было дорого так сердцу моему".
Макбет.
Когда недуг медлительный томит
И в жилах кровь страданьем леденит,
Когда здоровье, тая с каждым днем,
Уносится весенним ветерком,--
Тогда и ум, болезненно стеснен
Не только мукам тела обречен:
Нет! Призраки ужасные толпой
Его страшат развязкой роковой,
И он за жизнь готов вести борьбу,
Хоть нет надежд предотвратить судьбу.
Но облегчает дивной силой вас
Воспоминанье в этот грозный часы
Зовет те дни, когда кипела кровь,
И с Красотой пленяла нас Любовь;
Картину светлых, отроческих дней...
Как в летнюю грозу проглянет вдруг
Сквозь полог туч неясный солнца круг
И тускло над равниною блестит
И дождевые капли золотит,--
Так в дни, когда грядущее темно,
Былое вновь во мне озарено
Воспоминанья солнцем; в нем уж нет
Живого блеска прежних юных лет,
Все ж над умом оно царит моим,
Сливая настоящее с былым.
Упорной, неотвязчивой мечтой
Все та же мысль овладевает мной,
И образы фантазии встают
И властно так в свой мир меня зовут,
Стремясь к тем дням далеким унести,
Которым я давно сказал: прости!
Вот те места> где вдохновлялся я,
Утраченные мной навек, друзья.
Их вспоминать не в силах я без слез;
Иные, с верой в блеск и мощь наук,
Себя замкнули в этот тесный круг
И, состязуясь в ревности своей,
Уже достигли высших степеней...
Так образы несметные толпой
Мне оживляют взор усталый мой.
О Ида! ты, - науки светлый храм!
Я был в тебе когда-то светел сам!
Я вижу ясно твой высокий шпиц,
Я снова там, в кругу знакомых лиц.
Как живо все! Я слышу, как сейчас,
Весь этот шум ребяческих проказ;
Среди аллей, в тени дерев густых,
Я вижу вновь товарищей моих,
Места былых мечтаний и бесед,
Друзей, врагов минувших школьных лет;
Забыл я рознь, но дружбы не забыл...
Привет друзьям, врагов же - я простил.
Любя других, я счастлив был тобой!...
Вы, узы дружбы светлых юных лет,
Когда в душе следа притворства нет,
И каждый сердца юного порыв
Не знает лжи, свободен и правдив,
Когда скрывать неведомо сердцам
К друзьям любовь и ненависть к врагам...
Да, чуждые всей мудрости отцов,
Не знали мы блестящих, лживых слов;
Ведь юноше, в ком жив душевный жар,
Неведом лицемерья тонкий дар;
Когда ж пора стать мужем, наконец,
Ему внушит заботливый отец
Всю мудрость лжи, как надо скрытным быть,
Уметь молчать, приятно говорить,
Со старшими согласным быть во всем...
За эту ложь награда ждет потом!
Кто ж не согласен мысль свою сдержать,
Чтобы карьере тем не помешать?
И дух его глубоко возмущен.
Прочь эту тему! Жалом колких слов
Не мне срывать личину лжи с льстецов;
Другим певцам оставим яд сатир,
Мою же песнь иной пленяет мир.
Один лишь раз в ней вспыхнул злобный жар,
Врагу в ответ готовился удар;
Когда ж тот враг из страха иль стыда,--
Не знаю я, - но скрылся навсегда,
Предупрежденный другом, может быть,
Я тотчас же решил ему простить;
Мой слабый враг мне только жалок был,
И злобу я невольно позабыл.
Подвергнут был еще удараи лоз
В моих стихах неведомый Помпоз.
Наш выскочка мне страха не внушал
Но палку сам пусть чувствует капрал
Еще порой, в избытке юных сил,
Над слабостями Гранты я шутил.
И больше мне не суждено грешить:
Навек умолкнет вскоре песнь моя,
И мирным сном усну в могиле я.
Привет тебе, веселый наш кружок.
Я, лидер твой, тобой гордиться мог;
Мои проделки ты со мной делил,
Я был твой друг и твой советчик был;
Не страшны были резвости твоей
Ни мантия, ни хмурый взгляд очей
Педанта-выскочки, который к нам
Вошел невеждой грубым в Иды храм-
Взамен того, кто был всему душой,
Минувших лет наставник дорогой.
О Пробус, гордость Иды!... Ах, зачем
Ты для нея теперь на веки нем?
Мы с ним читали древних мастеров,
Он страх внушал и вместе с тем любовь;
И вот, свершив свой долгий, честный труд,
Он отдохнуть нашел себе приют.
Ах, вновь его я имя произнес!
Презренье молча, пусть его клеймит,
Пусть будет всеми он навек забыт,
Я больше им мой стих не оскверню,
Ему вполне я отдал дань мою.
Среди тенистых вязов и ракит
Прекрасной Иды здание стоит;
С любовью смотрит светлый храм наук
На сень лесов, на ширь полей вокруг,
Как в них резвится, шумный и живой,
В свободный час питомцев юных рой.
Разсыпавшись к любимым уголкам,
Ряд разных игр вмиг затевают там.
Вот те бегут... кто первый? кто быстрей?..
И, не страшась полуденных лучей
С веселым криком, красны как кумач,
Ударом ног швыряют кверху мяч;
А эти все уйти туда спешат,
Где воды Бренты светлые журчат;
Чтобы спастись от солнечных лучей;
Вон те завидели издалека
Идущого вдоль нивы простака
И ряд острот пускают парню вслед,
И никому от них пощады нет,
Случалось так, что на местах проказ
Слагалась даже летопись не раз:
"Здесь с парнями был принят нами бой,
Он выигран жестокой был ценой;
Здесь наш отряд числом был побежден;
Здесь жаркий бой был вновь возобновлен".
И вот, в разгар веселья шалунов,
Звучит вдали вдруг колокола зов;
Так незаметно час забав пройдет,
Наука вновь в свой мирный храм зовет.
Нет громких фраз на пышных плитах там,
Лишь записи чернеют по стенам;
Смотрите, здесь глубоко ряд имен
Питомцев всех на век запечатлен;
Одним - недавно, для других - равно;
Их имена жить долго будут тут,
Когда отец и сын давно умрут;
Быть может эта надпись для иных -
Единственный надгробный камень их,
Меж тем как поростут в земле чужой
Могилы их безвестные травой...
Вот ряд имен столь близких с юных дней:
Мое и всех былых моих друзей...
Еще смешат проказы наши тех,
Кто, в свой черед здесь заместил нас всех,
Кто был порядку строго подчинен,
Кому начальства голос был закон,
И кто теперь порядок тот ведет,
Забрав бразды правленья в свой черед.
Но иногда, под стоны зимних вьюг,
Они проказы наши вспомнят вдруг:
"Так вот какая в наши времена
Велась с юнцами этими война!
Ничем нельзя их было удержать!..
Здесь Пробус, помним, рознял драчунов,
А здесь сказал привет прощальных слов...
Раз ночью вдруг они ушли гулять,
И не решился их Помпоз искать..."
Есть срок всему; о них,как и о нас,
По именам лишь вспомнят в поздний час,
Еще немного лет - и в тьме времен
О нашем царстве миф похоронен...
Кидаю я последний долгий взгляд
На то, что было много лет назад...
Друзья, вас нет! Но слышу я ваш клик
И плачу я, хоть плакате не привык,
В блестящем мире пошлой суеты,
Среди забав и шумной пустоты
Лишь одного забвенья я искал
(Все что, утратил, то забыть желал).
Напрасно все! Когда, среди сует,
Какой нибудь товарищ школьных лет
Я сердцем вновь веселый отрок был!
Я забывал весь шумный, пышный круг,
Когда был найден детства милый друг.
Красы улыбки - (мне-ль, увы, не знать
Как сердцем силе страсти уступать!)
Красы улыбки, полные огня,
Едва в тот час могли пленять меня:
Я с другом был! С взволнованной душой
Я рощи Иды видел пред собой,
Я видел вновь себя в кругу друзей,
В тени густой знакомых мне аллей...
Так прежних чувств душа моя полна,
Так дружбою любовь побеждена.
Но почему с волненьем столь живым
Ужель меня в восторг такой привел
Обычный детства светлый ореол?
Нет, сердце так трепещет потому,
Что дружба дорога вдвойне тому,
Скитальцем стал навек в стране чужой.
О Ида! светлый луч в моей судьбе!
Мой дом, мой мир, мой рай - в одной тебе!
Суровой смертью я еще с пелен
Ужель наставник может заменить
Любовь отца и им ребенку быть?
Иль то, что с детских лет я мог быть горд,
Узнав, что я - богатый, знатный лорд?
Сестра меня ласкала ли, любя?
Как безотрадно-грустен отдых мой!
Не вижу я нигде души родной!..
И вот, как часто в мимолетном сне
Я их спешу прижать к груди моей
Я слышу много ласковых речей,
Я в радости глаза мои открыл,--
Но то, увы, не брата голос был...
Хотя кругом кипит людской поток,
На дождь венков вокруг меня гляжу,
Но для себя цветка не нахожу...
Что ж делать мне? В толпе чужой искать
И я спешу, чтоб облегчить мне грудь,
Питомцам Иды руку протянуть.
Алонзо! лучший из моих друзей!
Могу гордиться дружбою твоей!
Могу прославить ею лишь себя!
Ты в юности так много обещал,
И, если ты надежды оправдал,
Ты должен быть поэтами воспет,
Сердечный друг и первый в списке тех,
Кто дал мне столько счастья и утех!
О, как наука нас к себе влекла!
Как наша жажда знания росла!
Везде всегда ты вместе был со мной.
Бросать ли мяч - ты мой помощник был,
И тутор наш нас вместе находил;
С тобой в союзе в крикет я играл,
Бывало, прыгнув в воду на скаку,
Переплывал с тобою я реку;
И, неизменно дружные во всем,
Как близнецы, являлись мы вдвоем.
О Давус, вестник радости живой!
Ты - первый наш проказник и шутник,
Каламбурист столь острый на язык!
Как, помню я, ты нравиться хотел,
Однако в миг опасный, роковой
Ты сердцем был безтрепетный герой,
Не шуточный пример тобой был дан:
В одной из свалок кто-то из крестьян,
Был страшный миг - он взял уж на прицел,
(Меж тем с другим я занят был борьбой
И не видал угрозы роковой).
Тут вырвался у всех невольный крик
Схватив ружье, удар остановил
И дикаря на землю повалил.
Чем я могу за подвиг отплатить?
Ужель в стихах тебя благодарить?
Пусть это сердце кровью истечет!..
Ты многого мог ждать бы от меня,
О Ликус! Ты - светлей и краше дня!
Коль дань отдать достоинствам твоим,
Ты проявлял, смиряя прений шум,
Спартанца мощь, Афинянина ум,
И, если дар тот расцветет в тебе,
То лавр твоей готовится судьбе.
Как много обещать нам должен он!
Когда раздастся смелый голос твой,
Как будут пэры жалки пред тобой!
Свободный ум, источник светлых сил,
А Эвриал ужели мной забыт?
В нем древних, славных предков кровь кипит.
Хоть разойтись со мной пришлось ему,
Но все ж он дороге сердцу моему;
И вновь согрето дружеским огнем.
Ведь нашей ссоре зависть лишь виной,
Он помирится, прежний друг, со мной!
Ты - красоты высокий идеал,
Но не тебе в палатах возседать,
Иль славы в бранных подвигах искать;
Оставив их в удел земным сердцам,
Душою ты стремишься к небесам.
Но твой язык не знает слова: лгать;
Поток приветствий, вычурный поклон,
Весь царедворца лживо-льстивый тон -
В тебе негодованье лишь зажжет,
Семейным счастьем будешь ты согрет,
Где лишь любовь, где ненависти нет,
Ты - всем пример, друзьям - ты идеал;
Лишь раб тщеславья лучшого б искал.
С его открытой, честною душой;
Она светла, нет пятнышка на ней;
Он был один из преданных друзей.
В один и тот же день вошли мы в класс,
И вместе мы курс кончили наук;
В успехах был соперник мне мой друг,
Но нам пришлось их поровну делить,
Мы не могли друг друга победить;
Обоим нам всегда рукоплескал.
Как независтлив честный был Клеон!
Свой лавр делить со мной готов был он;
Но, сознаюсь, мне сердце говорит,
Друзья мои! О призрак юных дней!
Последний вздох фантазии моей
Те дни спешит с любовью начертать,
Которых мне уж больше не видать.
Ты утешенье в горести даешь!
Передо мной вся юность расцвела,
И детский лавр вкруг моего чела;
Вот Пробус хвалит мне мой первый стих,
Вот первой речи памятный успех...
Я Пробусу обязан больше всех!
Какой я благодарностью пылал
К нему в тот миг! О славе как мечтал!
То лишь ему обязан этим я.
О, если б я моею лирой мог
Подняться выше этих бледных строк,
Ему бы я отдал души порыв!
Но для чего ему ненужный стих?
Ему ль искать похвал себе пустых?
Сынами Иды он благословлен,
И в каждом сердце встретит отзвук он;
К чему ж тогда толпы продажной клик?..
Не кончил я моих любимых грез,
Последних слов еще не произнес;
Я многих не назвал еще друзей
Но пусть замолкнет отзвук дней былых,
Последний мой, столь милый сердцу стих!
Умолкну я.. О, как отрадно мне
Мечтать о днях минувших в тишине!
Могу мечтать о прошлом только я;
Да, лишь к нему стремлюсь моей душой,
Оно стоит, как призрак, предо мной.
О Ида! светоч средь житейских волн!
Пусть чтит тебя питомец юный твой
И плачет, разставаяся с тобой;
Быть может в жизни, в дни суровых грез,
Ему не лить нежнее этих слез!...
Остаток жалкий прежних юных сил.
Вы, чьи друзья, как рой цветов весны,
Давно осенней бурей сметены,--
Вы вспомните о юности своей,
Скажите мне, ужель её привет
Вам не затмит последующих лет?
Ужель тщеславье дать способно вам
Такой благой, целительный бальзам?
Улыбкою ль приветной королей,
Добытым ли убийствами венком,
Иль блеском звезд, иль золотым шитьем
(Игрушками для стариков-детей)
О нет! Раскрыв дрожащею рукой
Страницы книги жизни прожитой,
Глядите вы на мрачные листы,
Где только дни младенчества чисты,
Где с правдой вы простились навсегда,--
И строки те, с сердечною тоской,
Пятнаете раскаянья слезой...
Благословите ж дивный свиток тот,
Где Истины для вас открыт был храм,
Где Дружба улыбалась юным дням...
Н. Брянский.
Примечания
В моих стихах неведомый Помпоз;
Наш выскочка мне страха не внушал,
Но палку сам пусть чувствует капрал.
"Помпоз" - д-р Вотлер; см. выше, стр. XXXVI: "На перемену директора". Впоследствии, подготовляя новое издание "Часов досуга", Байрон хотел заменить эти стихи следующими:
"Я грубый образ некогда чертил
И сходство в нем напрасно видеть мнил;
С теченьем лет ошибку я свою
Теперь, конечно, ясно сознаю.
После удаления д-ра Дрэри на вакантное место явилось трое кандидатов: Марк Дрэри, Ивенс и Ботлер. Школа разделилась на партии; Уайльдмэн стоял во главе сторонников Дрэря, а Байрон держался в стороне. Тогда один из товарищей, желая привлечь его в свою партию, сказал Уайльдмэну: "Я знаю, Байрон к нам не пристанет, потому что не захочет быть вторым; но если ты уступишь ему лидерство, то он, наверное, будет наш". Уайльдмэн так и сделал, и Байрон стал во главе "дрэристов". Вот почему он и говорит, обращаясь к своему кружку:
К стиху: "О Пробус, гордость Иды!" Байроном сделано было примечание: "Д-р Дрэри". Этот способнейший и прекраснейший человек оставил свою должность в марте 1805 г., пробыв в Гарроу 35 лет, из которых последния 20 - директором. Эту обязанность он исполнял с честью для себя и с пользою для обширного учебного заведения, во главе которого он стоял. Похвалы здесь излишни, так как безполезно было бы перечислять те его качества, которые ни в ком не возбуждали сомнения. Освободившееся с его уходом место сделалось предметом сильной борьбы между тремя соискателями. Об этом я могу только сказать:
Si mea cum vestris valuissent vota, Pelasgi,
Non foret ambiguus tanti certaminis haeres.
Ему вполне и отдал дань свою.
Привлекать внимание публики к ничтожеству - значило бы навлечь на себя справедливый упрек; а другая причина, хотя и не одинакового значения, видна из следующих стихов Попа:
Способен ли понять сатиру Спор?
На муху кто поднимет ли топор?" (Прим. Байрона).
Быть может, эта надпись для иных -
Единственный надгробный камень их.
Ничем нельзя их было удержат.
Описывая впоследствии обычное препровождение времени в Гарроу, Байрон говорят: "постоянная игра в крикет, катанье на лодках, шум, беготня и всевозможные проделки... Однажды он сорвал занавеси с окон в зале и на вопрос Ботлера о причине этой дерзости отвечал: "Оне затемняют комнату".
Алонзо! Лучший из моих друзей.
Лорд Клэр.
Джон-Сесиль Таттерсалль, впоследствии пастор церкви Христа в Оксфорде, ум. 1812.
О, Ликус! Ты светлей и краше дня!
Джон Фитц-Гиббон, второй граф Клер (1792--1851), бывший впоследствии губернатором в Бомбее". "Я всегда любил его больше всех вещей мужского рода на земле", - говорит Байрон. "Когда я слышу слово: "Клэр", - у меня еще и теперь бьется сердце; я всегда буду писать это слово с чувствами 1803--4--5 годов". В бумагах поэта сохранилось одно письмо Клэра, с упреками, написанное в школе; на свободном листке этого письма Байрон приписал: "Это и еще другое письмо писано в Гарроу моим тогдашним всегдашним любимым другом, лордом Клэром, когда мы оба были еще школьниками; оно написано вследствие какого-то детского недоразумения - первого и последняго между вами. Недоразумение длилось не долго, и я храню это письмо только затем, чтобы показать его Клэру и вместе с ним посмеяться, вспоминая нашу первую и последнюю ссору". С Клэром Байрон потом случайно встретился в Италии, в 1821 г.
А Эвриал ужели мной забыт?
Джорж-Джон, пятый граф Делавар, см. выше.
Эдуард-Ноэль Лонг, утонувший вместе с своим полком в 1809 г. при кораблекрушении на пути в Лиссабон.
Вот первой речи памятный успех.
В Гарроу ученики, между прочим. должны были произносить публичные речи. "Я всегда отличался более качествами оратора, нежели поэта", говорит Байрон в своем "Дневнике", "и мой великодушный правитель, д-р Дрэри, был убежден, что я сделаюсь оратором, так как у меня была и легкость речи, и приятный голос, и ораторский жар, и способность к декламации. Я помню, что моя первая речь вызвала со стороны удивленного д-ра Дрэри необычные (он был на это скуп) и неожиданные похвалы перед всей аудиторией".