Видение суда

Заявление о нарушении
авторских прав
Автор:Байрон Д. Г., год: 1821
Категория:Поэма
Входит в сборник:Стихотворения Байрона (разные переводчики)
Связанные авторы:Балтрушайтис Ю. К. (Переводчик текста)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Видение суда (старая орфография)

Дж. Г. Байрон

Видение суда 

Новый перев. Ю. Балтрушайтиса с предисл. прив.-доц. Евг. Tapлe

Байрон. Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905.

"ВИДЕНИЕ СУДА".

Едва ли нуждалось бы в особых объяснениях Байроновское "Видение Суда", если-бы мы даже ничего не знали о ядовитой личной полемике и пререканиях между Соути и Байроном. У этой сатиры есть два центра, два объекта, - и из них Георг III больше приковывает к себе внимание Байрона, нежели "поэт-лауреат", несмотря на личное против него раздражение автора сатиры, несмотря также на то, что самая сатира непосредственно вызвана безтактностью и грубою, низкопоклонною лестью Соути.

Нельзя сказать, чтобы Байрон когда-либо склонен был причислять Георга III к числу тех "исторических злодеев", для которых его муза оказывалась столь безпощадною: слишком мелка, слишком несамостоятельна была для этого фигура третьяго представителя Ганноверского дома. Но в глазах не только Байрона, a и всей передовой части современного ему поколения, сошедший в могилу король, по справедливости, мог казаться и казался на самом деле - олицетворением старого, отживающого режима, как раз в эту эпоху, в конце второго и начале третьяго десятилетия XIX в. обнаружившого всюду, не исключая Англии, неожиданно сильную живучесть. Старый, помешанный, ослепший король давно уже был не похороненным трупом, задолго до смерти он перестал оказывать какое бы то ни было влияние на дела, - но когда он умер, когда внезапно оживился интерес к нему, когда и реакционеры, и прогрессисты безпрестанно обращались к воспоминаниям и подводили итоги шестидесятилетняго царствования, - личность Георга в этой "некрологической* литературе стала все более и более принимать характер олицетворения или, вернее, эмблемы старого века и старых порядков. Именно в эти годы, до самоубийства главного столпа реакции лорда Кэстльри (12 августа 1822 года) и. до занятия министерского поста Каннингом, реакция носила особенно агрессивный, вызывающий характер. "Певец свободы" при таких условиях не мог не чувствовать, что люди, превозносящие память Георга III, делают это вовсе не затем только, чтобы воздать покойному хвалу. Их, главным образом, интересовали пропаганда и возвеличение старых принципов, которые при Георге процветали почти безраздельно, a теперь, в 1820--22 г.г., вынуждены были вести отчаянную борьбу за существование против приверженцев парламентской реформы, эмансипации католиков и тому подобных ненавистных покойному королю стремлений.

В самом деле, за все царствование Георга III общественные условия сказывались так, что личным - всегда реакционным - тенденциям короля был предоставлен полнейший простор. Виги по традиции всегда являлись в XVIII в. "династическою* партией, неизменно верной ганноверскому дому - и только к самому концу XVIII столетия стало замечаться среди некоторых элементов этой партии желание кое в чем подчеркнуть освободительный характер основного своего политического символа веры. Но и их французский террор 1793--1794 г.г. отбросил в реакцию. Что же касается ториев, - то они при первых Георгах еще пребывали в некоторой (чисто-династической) оппозиции, или, точнее, несколько будировали против "германских выходцев" и вздыхали по Стюартам, по претенденту Карлу-Эдуарду, скитавшемуся заграницей. Но после неудачной попытки претендента овладеть престолом всякия надежды на изгнание ганноверской династии, конечно, рухнули навсегда и с этих пор, т. е. с конца 1740 г., тории быстро превращаются в то, чем они и должны были стать во имя своей политической программы. При Георге III не с их стороны, разумеется, мог быть услышан протест против застоя или реакции. Таковы были обе большие партии, между которыми делился английский правящий класс. Широкие круги буржуазии, не принимавшие непосредственного участия в парламентской жизни, могли лишь к самому концу царствования Георга III выступить сколько-нибудь решительно на путь агитации в пользу парламентской реформы. Но и тут революционные и наполеоновския войны на четверть века отдалили в Англии всякую возможность широкого всенародного движения в защиту этой, требуемой буржуазным классом и вместе с тем желательной демократическим слоям нации - реформы парламентского избирательного закона.

При подобных благоприятно для реакции складывавшихся обстоятельствах протекло долгое царствование Георга III, - и только этим можно объяснить, что личная инициатива короля имела полную возможность проявляться почти безпрепятственно. По характеру своему Георг мало кому из знавших его был симпатичен. Он был упрям, груб, всегда резок в своих суждениях о других, полон нелепых предразсудков и суеверий, безспорно эгоистичен и совершенно равнодушен к чужим страданиям. Никакие высшие моральные критерии не имели над ним никогда ни малейшей власти. Свои капризы, свои предразсудки, свои интересы, соображения об упрочении и усилении своего могущества и влияния, свои ханжеския суеверия касательно всех несогласных с англиканством религий - Георг III всегда ставил выше всего и с ними только считался. Он был, как верно говорит лучший историк этой эпохи (Лекки), "невежествен, узок, склонен к произволу", обладал необычайным самомнением, всеми способами стремился заставить своих министров сделаться послушными пешками в его руках, a если они не соглашались, тогда он не щадил усилий, чтобы всячески затруднить их положение и принудить их к отставке. И в известном смысле Байрон еще снисходителен к Георгу, когда обвиняет его, главным образом, не в тиранстве, a в защите тиранов. Если "тиранами" были некоторые министры и парламентская олигархия, - то король всею душою за них стоял; если среди министров и парламентского большинства (в редкия минуты) замечалась тенденция к более гуманному, справедливому решению кое-каких государственных вопросов, - король пускал в ход все свое влияние, чтобы этому противодействовать.

Байрон, между прочим, упоминает об Америке: в деле североамериканских колоний душою и вдохновителем той политики, которая привела к возстанию колонистов, был именно король, a не лорд Норс или кто иной. Конечно, возстание обусловлено было (как и самая возможность именно такой королевской политики) сложными общими причинами, - но насколько от английского короля зависело, все было сделано, чтобы вывести колонии из последняго терпения. Что касается Франции, освободительных,гуманных идей, шедших оттуда, то король Георг всегда был изступленным и слепым врагом "французской заразы", врагом всего того чистого, великого и вечного, что дала миру французская революция. И Байрон прав, когда говорит, что кто только ни произносил слово "свобода", - первого противника встречал всегда в Георге III. Был далее один вопрос серьезнейшей государственной важности, вопрос, решение которого в весьма большой степени затормозилось яростным противодействием короля. Освобождение католиков от действия исключительного закона, лишавшого их всех политических прав, встретило в воле короля Георга III непреодолимое препятствие. Мелочный деспотизм, ханжество, нелюбовь к каким бы то ни было новшествам - все это соединилось в раздражительном, упрямом и ограниченном человеке, чтобы создать из него убежденнейшого врага всех проектов эмансипации католиков. Даже воля Вильяма Питта ничего не могла тут поделать; даже отчаянное ирландское возстание 1798 года, приведшее к уничтожению ирландского парламента, не заставило короля согласиться на допущение католиков в парламент английский, хотя именно это было обещано ирландцам, чтобы заставить их примириться с утратой законодательной автономии. Байрон и эту сторону деятельности Георга III оттенил в своей сатире.

Все народы во владениях Англии и вне её владений могут, по мнению поэта, порицать и обвинять покойного короля за его политику; частные же добродетели автор иронически оставляет за Георгом, подчеркивая, что до этих добродетелей, в сущности, никому нет никакого дела.

Среди дефилирующих пред читателем обвинителей короля Георга III особенно резко выделяется поэтом фигура Юния, знаменитого автора "Юниевых писем". Едва-ли в истории памфлетической литературы возможно указать на другое произведение, посвященное злобам политического дня, которое имело бы столь громкий и блестящий успех, как "Юниевы письма". С 21 ноября 1768 года по 21 января 1772 года появлялись эти письма, подписанные "Юнием" и содержавшия самую желчную, резкую и остроумную критику деятельности короля, его министров и приближенных. Кто скрывался под этим псевдонимом? Псевдоним никогда не был раскрыт самим автором и, хотя большинство изследователей отождествляют автора писем с сэром Фрэнсисом, - но до сих пор это мнение встречает кое-какие возражения и не может считаться вполне безраздельно господствующим. Было множество лиц, которых подозревали в написании "Юниевых писем"; Байрон склонялся в пользу мнения, отождествлявшого Юния с Фрэнсисом, но называет в своей сатире еще двух лиц - Борка и Джона Горна-Тука, - которым (в числе других пяти десятков людей слишком) молва также приписывала составление этих писем. Вообще, подобно знаменитому средневековому религиозному памфлету "De tribus impostoribus", Юниевы письма долго относились на счет самых разнообразных деятелей науки, политики и литературы.

Письма поразили и захватили внимание общества не только блестящими литературными своими качествами, но и точным и глубоким знанием целой массы весьма существенных тайн тогдашняго правительственного механизма и тонким пониманием главных фигур, вращавшихся в те года на политической авансцене. Ненависть автора к королю Георгу III, ничем не сдерживаемая и не смягчаемая, брызжет из-под его пера. Он называет Георга самым низким и гнусным человеком во всей Англии, обвиняет его в подлости и трусости, пишет о нем так, что не все решались печатать издатели. Многие из современников (а еще больше из потомков) обвиняли Юния в слишком уж большой несдержанности языка, в слишком бурной страстности, побуждавшей его иногда к преувеличениям и к сгущению красок. Но Байрон не примыкает к этому обвинению. Когда архангел Михаил спрашивает Юния, не может ли он покаяться в преувеличениях, в том, что им слишком завладела страсть и побудила его кое-где извратить истину, - Юний отвечает: "я любил свою страну и я ненавидел - его". Мощные строфы, посвященные в сатире появлению Юния, особенно выделяются после предшествующого им шутливого эпизода с Уильксом. Уилькс еще лет за пять до "Юниевых писем" произвел большую сенсацию, напечатавши в 45-м No своего органа "North Briton" за 1763 год чрезвычайно резкую статью против внешней и внутренней политики короля Георга III; но при всех нападках Уилькс в своей статье старался не обидеть лично Георга III, отдавал честь его характеру, достоинствам и т. д., называл его имя священным и все сваливал на министров. За эту статью Уилькса судили, но оправдали; в дальнейшей своей литературной карьере этот талантливый журналист не раз обращал еще на себя внимание публики, но его личная нравственность и политическая честность в глазах многих стояли под некоторым сомнением. Легко заметить из относящихся к нему строф, что и Байрон весьма далек от того, чтобы отнестись к нему так серьезно, как к Юнию.

Естественно и умело от журналистов-обвинителей короля автор сатиры переходит к литератору-панегиристу, к "поэту-лауреату" - Соути. Прогрессивные круги английского общества в период предреформенной агитации относились к Соути не только враждебно, но и явно презрительно. Они видели в нем не заурядного "laudatorem temporis acti", но ренегата, который таким "хвалителем минувшого времени" сделался, по распространенному тогда мнению, из-за почестей, денег, личных выгод и т. д. Передовая публицистика не переставала указывать на разительные противоречия между руководящими идеями и мотивами в поэзии Соути до и после его "обращения". Его любили иронически называть бунтовщиком, демагогом, Уотом Тайлором (вождь крестьянского возстания начала 1380 г.г.), - намекая на те тенденции и "революционные" темы, которыми было отмечено начало его литературной деятельности. Вспоминали при этом охотно также об одном из стихотворений Соути, в котором он, во дни своей юности, сочувственно говорил о цареубийцах. Панегирист цареубийц, обратившийся в панегириста короля Георга III - эта метаморфоза определяла отношение к Соути его политических противников.

Гордый революционный дух Байрона в такую эпоху обостренных-общественных противоречий, как годы между Ватерлоо и смертью Кэстльри, совершенно не согласовался бы с мало-мальски дружелюбным отношением к Соути, - даже если-бы между автором "Дон-Жуана" и "поэтом-лауреатом" никогда не было никаких личных пререканий. Но обстоятельства сложились так, что самая острая полемика возникла между поэтами еще за несколько лет до "Видения Суда" и к принципиальной вражде прибавила личное раздражение, или, быть может, точнее - личную ненависть.

Еще в 1818 году Байрон узнал, что Соути распространяет среди лондонского общества позорящий слух об имевшей будто бы место в Швейцарии развратной и даже кровосмесительной связи Байрона. Едва ли, конечно, можно было с полною точностью установить степень активного участия Соути в распространении этой клеветы, но Байрон поверил виновности Соути, - и под таким впечатлением с резкой иронией высказался о Соути в посвящении к первой песни "Дон-Жуана". Хотя в первом издании, появившемся в 1819 г., это посвящение и не было напечатано, но Соути с ним успел ознакомиться, раздражился и выражал презрение по адресу обидчика. Вскоре после этого умер (в начале 1820 года) король Георг III, и Соути почтил его память напыщенной хвалебной одой поэмой, которую назвал "Видением Суда" и напечатал в апреле 1821 года. Если y Соути, безспорно, был поэтический дар, вообще, то в этом произведении и тени поэзии нет. Неискреннее, до курьеза лгущее славословие по адресу Георга III перемежается то там, то сям руганью, обращаемой к его мертвым врагам и особенно к представителям освободительных принципов. И со стороны содержания, и со стороны изложения - это нечто жалкое, безвкусное, фальшивое, топорное...

Произведение Соути, как уже сказано нами выше, могло-бы возмутить Байрона прежде всего и больше всего потому, что в этом панегирике вместе с королем Георгом обожествлялись и восхвалялись все темные силы реакции, все принципы, не желавшие сходить со сцены и в лице лорда Эльдона, Кэстльри, нового короля (Георга IV) и др. еще имевшие упорных защитников. Но Соути в предисловии к своему "Видению Суда" прямо затронул Байрона, как бы вызвал его на единоборство. Прямо намекая на автора "Дон-Жуана", Соути говорит об его испорченном воображении, о ненависти его к божественному откровению, о бунте его против священных установлений и правил человеческого общества; он далее называет всю новую литературную школу, во главе которой стоял Байрон, "сатанинскою школою", утверждает, что в развращенных и ужасных образах, которые эта школа рисует, царит дух Велиала и Молоха, сатанинская гордыня, наглое нечестие и т. д.

Байрон ответил на это весьма неудачно. Отвечая руганью на ругань (в добавлении к "Обоим Фоскари". См. примеч. к этой трагедии), он ни с того, ни с сего заговорил о клеветнических обвинениях и слухах, "которые распространял м-р Соути, возвратившись из Швейцарии". Соути тотчас же (в январе 1822 года) печатно на это возразил, что никаких клевет насчет Байрона он не распространял, но что относительно нравственных качеств произведений своего противника он остается при прежнем мнении. Выражено все это было в том же оскорбительном тоне, в каком велась вся полемика. Соути обвинял Байрона в писании пасквилей, в сознательном очернении людей и т. д. и т. д. Байрона и всю его "сатанинскую школу" Соути обвинял в вражде к религии, учреждениям и нравственности, царящим в их отечестве. Кроме того Соути с явною насмешкою просил лорда Байрона в другой раз напасть на него, Соути, в стихах (а не в прозе), ибо это послужит известной сдержкой для человека, который, как видно, "столь мало владеет собою".

через одного из своих друзей вызов на дуэль Соути, но этот вызов передан Соути не был. Тогда он обратился к более подходившему образу действий и стал торопить печатание отосланного еще в октябре 1821 года в Лондон своего сатирического "Видения Суда" (начатого вскоре после появления одноименного произведения Соути и законченного к осени того же года). Скорое появление в печати этой сатиры, конечно, было бы самым удачным ответом на ироническую выходку Соути, приглашавшого Байрона вести борьбу в стихах. Но времена стояли не такия, чтобы можно было сразу найти издателя для такой резкой и ядовитой филиппики против покойного короля и его панегириста. Только в вышедшем 15 октября 1822 года номере журнала "Либерал" байроновская сатира увидела свет. Байрон подписался "Quevedo Redivivus," имея в виду испанского автора XVII века Кеведо-и-Виллегаса, "Видения" которого в фантастической форме давали сатирическое изображение житейских пороков и безобразий.

О главном содержании сатиры мы уже говорили; нам остается лишь отметить, сколько и политического такта, и уменья, не увлекаясь остротою личных чувств, соблюсти масштаб, - проявил Байрон, посвятивши Соути только несколько последних строф: "поэт-лауреат" в общественном отношении, конечно, был менее характерной и менее интересной фигурой, нежели воспетый им монарх, - и Байрону подсказало чувство меры, кому сколько места отвести в своей сатире.

Байроновское "Видение Суда" имело громкий успех; этому успеху не повредил, конечно, и процесс, затеянный правительством против издателя сатиры (Джона Гонта) и кончившийся, уже после смерти Байрона, в июле 1824 года, присуждением Гонта к штрафу в сто фунтов стерлингов.

Евг. Тарле.

Видение суда

СИДЕНИЕ СУДА.

написанное Quevedo Redivivus в ответ на поэму под таким же заглавием автора "Уота Тэйлора".

Он Даниил второй, я повторяю.

Спасибо, жид, что подсказал ты мне

Сравнение такое.

Венецианский Купец, д. IV, сц. 1.

Говорят очень верно, что "один дурак порождает многихъ* (что глупость заразительна), a y Попа есть стих, где сказано, что "дураки вбегают туда, куда ангелы едва решаются вступить". Если бы м-р Соути не совался туда, куда не следует, куда он никогда до того не попадал и никогда более не попадет, нижеследующая поэма не была бы написана. Весьма возможно, что она не уступает его поэме, потому что хуже последней ничего не может быть по глупости, прирожденной или благоприобретенной. Грубая лесть, тупое безстыдство, нетерпимость ренегата и безбожное лицемерие поэмы автора "Уота Тэйлора" до того чудовищны, что достигают своего рода совершенства - как квинтэссенция всех свойств автора.

Вот все, что я могу сказать о самой поэме, и я прибавлю только несколько слов о предисловии к ней. В этом предисловии благородному лауреату угодно было нарисовать картину фантастической "сатанинской школы", на которую он обращает внимание представителей закона, прибавляя таким образом к своим другим лаврам притязания на лавры доносчика. Если где нибудь, кроме его воображения, существует подобная школа, то разве он не достаточно защищен против нея своим крайним самомнением? Но дело в том, что м-р Соути, как Скруб, заподозривает нескольких писателей в том, что они "говорили о нем, потому что они сильно смеялись".

Я, кажется, достаточно знаю большинство писателей, на которых он, повидимому, намекает, чтобы утверждать, что каждый из них сделал больше добра своим ближним в любой год, чем м-р Соути навредил себе своими нелепостями за целую жизнь, a этим не мало сказано. Но я должен предложить еще несколько вопросов:

Во 1-х, действительно ли м-р Соути автор "Уота Тэйлора"?

Во 2-х, не было ли предлагаемое им лекарство отвергнуто по закону высшим судом излюбленной им Англии, как богохульственное и вредное сочинение?

В 3-х, не назвал ли его Вильям Смит открыто в парламенте "злобным ренегатом"?

В 4-х, разве он не поэт-лауреат, хотя y него на совести есть такие стихи, как о цареубийце Мартине?

И в 5-х, соединяя все предшествовавшие пункты, как y него хватает совести обращать внимание закона на произведения других, каковы бы они ни были?

Я уже не говорю о гнусности такого поступка - она слишком очевидна, но хочу только коснуться причин, вызвавших его; оне заключаются не более и не менее как в том, что его недавно слегка высмеяли в нескольких изданиях - так же как его прежде высмеивали в "Anti-jacobin" его теперешние покровители. Отсюда вся эта ерунда про "сатанинскую школу" и т. д.

Как бы то ни было, a это вполне на него похоже - "qualis ab incepto".

было бы до этого никакого дела, если бы только он избрал другой сюжет. Но возведение в святые монарха, который - каковы бы ни были его семейные добродетели - не прославился никакими успехами и не был патриотом (несколько лет его царствования прошли в войнах с Америкой и с Ирландией, не говоря уже о его нападении на Францию) - это, как и всякое преувеличение, естественно вызывает протест. Как бы о нем ни говорилось в этом новом "Видении", история не будет более благосклонна в своем суждении о его государственной деятельности. Что касается его добродетелей в частной жизни (хотя и стоивших очень дорого народу), то оне вне всякого сомнения.

Что касается неземных существ, выведенных в поэме, я могу сказать только, что знаю о них столько же, сколько и Роберт Соути, и кроме того я, как честный человек, имею больше права говорить о них. Я кроме того отнесся к ним с большей терпимостью. Манера жалкого помешанного лауреата творить суд в будущем мире такая же нелепая, как его собственные разсуждения в этой жизни. Если бы это не было абсолютно комично, то было бы еще хуже чем глупо. Вот все, что можно сказать об этом.

Quevedo Bedivivus.

P. S. Возможно, что некоторым читателям не понравится свобода, с которой святые, ангелы и духи разговаривают в этом "Видении". Но я могу указать на прецеденты в этом отношении, на "Journy from this world to the next" Фильдинга на мои, Квеведо, "Видения" по испански и в переводе. Пусть читатель обратит внимание и на то, что в поэме не обсуждаются никакие догматы, и что личность Божества старательно скрыта от взоров, чего нельзя сказать про поэму лауреата. Он счел возможным приводить слова Верховного Судии, причем он говорит в поэме вовсе не как "школьный святой", a как весьма невежественный м-р Соути. Все действие происходит y меня за пределами небес, и я могу назвать, кроме уже названных произведений, еще "Wife of Bath" Чоусера, "Morgante Maggiore" Пульчи, "Tale of a Tub" Свифта в подтверждение того, что святые и т. д. могут разговаривать вполне свободно в произведениях, не претендующих на серьезность. Q. R.

М-р Соути, будучи, как он говорит добрым христианином, и человеком злопамятным, угрожает мне повидимому возражением на этот мой ответ. Нужно надеяться, что его духовидческия способности станут за это время более разумными, не то он опять впутается в новые диллемы. Ренегаты якобинцы дают обыкновенно богатый матерьял для возражений. Вот вам пример: М-р Соути очень хвалит некоего мистера Ландора, известного в некоторых кружках своими латинскими стихами, и несколько времени тому назад, поэт-лауреат посвятил ему стихи, превозносящие его поэму "Гебир". Кто бы мог предположить, что в этом самом Гебире названный нами Савэдж Ландор (таково его мрачное имя) ввергает в ад не более не менее, как героя поэмы своего друга Соути, вознесенного лауреатом на небо Георга ИИИ-го. И Савэдж умеет быть очень язвительным, когда пожелает. Вот его портрет нашего покойного милостивого монарха:

"(Принц Гебир, сошедший в преисподнюю, обозревает вызванные по его просьбе тени его царственных предков и восклицает, обращаясь к сопровождающему его духу"):

"Скажи, кто этот негодяй здесь подле нас? Вот тот с белыми бровями и косым лбом, вот тот, который лежит связанный и дрожит, поднимая рев под занесенным над ним мечем? Как он попал в число моих предков? Я ненавижу деспотов, но трусов презираю. Неужели он был нашим соотечественником? - Увы, король, Иберия родила его, но при его рождении в знак проклятия пагубные ветры дули с северо-востока. - Так значит, он был воином и не боялся богов? - Гебир, он боялся демонов, a не богов, хотя им поклонялся лицемерно каждый день. Он не был воином, но тысячи жизней разбросаны были им, как камни при метании из пращи. A что касается жестокости его и безумных прихотей - о, безумие человечества! К нему взывали и ему поклонялись!.." (Gebir, стр. 28).

Я не привожу нескольких других поучительных мест из Ландора, потому что хочу набросить на них покров с позволения его серьезного, но несколько необдуманного поклонника. Могу только сказать, что учителя "высоких нравственных истин" могут очутиться иногда в странном обществе.

ВИДЕНИЕ СУДА.

                              И.

          Апостол Петр сидел y врат своих;

          Его ключи - от рая - были ржавы,

          Столь редко, видно, брал он в руки их;

          Не то, чтоб вся обитель вечной славы

          Была полна, но в глубь сердец людских

          Проникла сила дьявольской державы

          И много душ своим упорством бес

          Успел давно отторгнуть от небес.

                              II.

          Хор ангелов пел хрипло гимн нестройный,

          

          Как выводить то ночь, то полдень знойный,

          Или смирять падучих звезд полет,

          Иль горний бег кометы безпокойной,

          Когда она, пронзая небосвод,

          Дробит хвостом ядро планеты встречной,

          Как утлый челн порою кит безпечный.

                              III.

          Сочтя свой труд свершенным в дольней мгле,

          В святую высь вернулись серафимы;

          В раю никто не думал о земле,

          Лишь ангел-счетчик, страж неутомимый,

          Взирал, как горько мир погряз во зле,

          Как рос греха разгул неудержимый,

          И, истощив за счетом два крыла,

          Он все ж не мог узнать всю меру зла.

                              IV.

          За этот срок так много дела стало,

          Что, вопреки желанью своему -

          С кем из земных министров не бывало -

          

          И вот благое небо начертало,

          Чтоб, бедному, не чахнуть одному,

          Шесть ангелов отправить в услуженье

          Да дюжину святых в распоряженье.

                              V.

          Для райской службы - славный вышел стол

          И всетаки на всех хватило дела:

          Так много царств воздвигло свой престол,

          Победный меч не раз был вскинут смело

          И каждый день свой счет кровавый вел,

          При Ватерло дошедший до предела -

          И здесь-то перья бросили они

          Из отвращенья к мерзости резни.

                              VI.

          Но бросим это; то, что ужаснуло

          Сердца святых, описывать не мне;

          К тому же ярость адского разгула

          Противна стала даже Сатане,

          Хотя он сам направил меч и дуло,

          

          (Ему-б одно в заслугу я поставил, -

          Что он вождей обоих в ад отправил).

                              VII.

          Недолгий мир опустим; из него

          Земля не больше пользы извлекала,

          Ад, - как всегда, a небо - ничего;

          В те дни лишь власть тирана возростала;

          Но он дождется часа своего,

          Хотя-б та власть "семиголовой" стала,

          Как оный "зверь о десяти рогах":

          Одни рога внушить нам могуг страх

                              ѴИИИ.

          Был первый год второй зари свободы,

          Когда Георгий Третий опочил,--

          Тот, что любил всех деспотов, что годы,

          Совсем слепой, в безумьи жизнь влачил;

          Прекрасный фермер, нежный друг природы,

          Глупец-король, что царство разорил!

          Почил, оставив в мире подчиненных,

          

                              IX.

          Почил! - Никто не плакал в этот час;

          Гроб утопал в избытке пышных тканей

          И золота; был бархат, был атлас;

          

          Чья скорбь звучит за плату, на заказ;

          Был вопль элегий, купленных заране,--

          Герольды, мачты, факелы, как встарь,

          Хоругви, словом, - полный инвентарь

Видение суда

                              

          Посмертной мелодрамы. - В час прощальный,

          Из всех глупцов, сбежавшихся толпой,

          Кто изнывал душой своей печальной?

          Их взор туманил траур показной,

          

          Когда же гроб засыпан был землей,

          Всем адскою насмешкою казалось,

          Что столько денег с гнилью зарывалось.

                              XI.

          

          Стать тем, чем должно, если бы природе

          Возстановлять здесь было суждено

          

          Но снадобья, бальзамы, полотно,

          Чего в простом не водится народе,

          Ему в земле мешали тлеть нагим, -

          Чтоб разлагаться дольше, чем другим.

                              

          Теперь он мертв - и людям до него ли!...

          Пустая надпись, счет гробовщика

          Да десять строк его последней воли,--

          Вот весь итог. Беда не велика:

          

          В нем живы все приметы старика,

          Лишь нет одной черты, весьма примерной,--

          Любви к жене, уродливой и скверной.

                              XIII.

          "Подаждь, Творец, спасенье королю!"

          Спасать таких!... В раю не столь просторно....

          Бог щедр. Но пусть... Я вовсе не стою

          За то, что казнь нужна и благотворна;

          Быть может я один лишь признаю,

          

          Раз обуздать - конечно, не всегда -

          Безмерность кары адского суда.

                              XIV.

          Я знаю сам, что думать так - безбожно;

          

          Что осужденье даже невозможно,

          Пожалуй, первый будет осужден.

          Все в нашей церкви - свято, непреложно,--

          Так учат всех, кто в Англии рожден,--

          

          Живут обманом, верою убоги.

                              XV.

          Пусть Бог нам всем поможет! Всем и мне!

          Я слаб, обречь меня на муки ада

          

          Что мяснику достать овцу из стада;

          Не то, чтоб я пригоден был вполне

          Для блюда благородного, из ряда

          Тех вечных блюд, куда войдут, как снедь,

          

                              XVI.

          Апостол Петр сидел y двери рая,

          В дремоте часто голову клоня;

          Вдруг грянул гул, пространство содрогая,

          

          Ну, словом, чья-то сила неземная

          Низверглась в тишь безтрепетного дня;

          Но там, где все бы в мире трепетало,

          Петр лишь сказал: "Еще звезды не стало!"

                              

          Ho не успел он вновь забыться сном,

          Как вдруг явился ангел и так больно

          Своим блестящим, радужным крылом

          Задел Петра, что тот зевнул невольно.

          "Встань!" - И стал летать кругом,

          Что твой павлин, в красе самодовольной.

          Святой сказал: "Что значит этот гам?

          Не Сатана ль собрался в гости к нам?"

                              XVIII.

          "Георгий Третий умер!" - "Так! ты все же

          Скажи мне толком, кто же он такой".--

          Георгий кто? Кто Третий? Ах ты, Боже,--

          "Раз он с головой,

          Я очень рад столь редкому вельможе.

          A то здесь был король совсем иной;

          Его в раю отвергли б непременно,

          Не брось он в нас главой усекновенной.

                              

          "Король французский, что ли... Человек,

          Раздавленный короною земною,

          Вдруг хочет быть увенчанным навек,

          Как мученик! И еслиб под рукою

          

          Я б показал... Но так как здесь со мною

          Был только ключ, то, вскинув ключ свой вдруг,

          Я мог лишь выбить голову из рук.

                              XX.

          "Он так завыл, что, право, поневоле

          Был принят в рай и вот уж много дней

          Сидит он с Павлом в звездном ореоле;

          Поди, и сам святой Варфоломей

          Добиться мог отнюдь не лучшей доли,

          

          Чем он - с такою слабой головою,

          Дубовою, нелепой и пустою.

                              XXI.

          "Явись она на собственных плечах,

          

          A то участье, мысль о палачах,

          Как колдовство, святыми овладело,

          И голова пустая, этот прах,

          Была опять посажена на тело:

          

          Не портить дело мудрое земли".

                              XXII.

          В ответ же ангел: "Полно волноваться!

          На этот раз король в порядке, цел,--

          

          И всякий им, как куклою, вертел;

          На то здесь суд, чтоб в этом разобраться,

          A разсуждать - совсем не наш удел;

          У нас с тобою цель, увы - иная -

          ".

                              XXIII.

          Пока здесь шел весь этот разговор,

          Как тихий вихрь, взметнувшийся высоко,

          Чей светлый бег и радостен и скор:

          

          Пересекая царственно простор,

          Что лебедь гладь лазурного потока,--

          И с ней старик незрячий и седой

          С душою столь же дряхлой и слепой.

                              

          Но вслед за их лучистою толпою

          Дух Сумрака явился в тот же миг,

          Как вихрь, рожденный тучей грозовою,

          Чей бурный бег губителен и дик;

          

          Отмечен был его безсмертный лик -

          И там, куда он устремлялся взором,

          Ночная тьма вставала над простором.

                              XXV.

          

          Остановив стремительность полета,

          С такой враждой безсмертной он глядел,

          Что Петр готов был кинуться в ворота;

          Он трепетно ключами загремел

          

          И этот пот, что лик его омыл,

          Не просто пот, a светлый ихор был.

                              XXVI.

          Все ангелы, - как робких птичек стая

          

          Сомкнулись в кучу - искрясь и блистая,

          Как в Орионе светлый звездный круг,--

          Скрыв старика, что прибыл, сам не зная,

          Куда, хотя он столь надежных слуг

          

          Доказано, что каждый ангел - тори).

                              XXVII.

          Вдруг, чьи-то руки быстро развели

          Врата небес и с тихим трепетаньем

          

          Раскинулся над целым мирозданьем

          До жалкой точки, сумрачной земли,

          Где снова вспыхнул северным сияньем

          Над полюсом, тем самым, что, во льдах,

          "Мельвильских водах".

                              XXVIII.

          И в тот же миг из двери заповедной

          Явился Дух лучистой красоты,

          В сияньи славы, точно стяг победный,

          

          Мои слова - лишь отблеск слишком бледный,--

          Во мраке праха меркнет свет мечты

          В душе людской, - но есть и исключенье:

          Бред Боба Соути, яркий без сомненья.

                              

          Пришедший был Архангел Михаил:

          Вид ангелов, архангелов... их лица

          Известны всем; о князе райских сил,

          О чорте - в книгах часто говорится,

          

          Их сходство? Я же вправе усумниться,

          Что тот иль этот - подлинно таков...

          Но я вторгаюсь в область знатоков.

                              XXX.

          

          Оплот добра и дел его живых,

          У входа в рай стоял он величаво

          Среди святых, почтенных и седых,

          И серафимов рати моложавой

          молодых

          Сличая годы, Петр, поди, моложе,--

          У них же лица более пригожи).

                              XXXI.

          

          Архангельским владыкою, главою

          Чинов небес, что был глубоко чтим,

          Как некий бог; но дерзостной мечтою,

          Гордынею, он не был одержим,

          

          И, несмотря на сан высокий свой,

          Он твердо знал, что в небе он - второй.

                              XXXII.

          Пред ним был тот, кого без разделенья,

          

          Им в розни нет ни мира, ни забвенья,--

          В том вся их мощь; лишь взгляд их выдавал

          Немую скорбь живого сожаленья,

          Но, для вражды, ведь каждый сам избрал

          

          И Божий мир, как поле этой брани.

                              XXXIII.

          И только здесь смолкала их вражда:

          Как учит Иов, даже Дух изгнанья

          

          Где он привет встречает и вниманье

          "Сынов небес" и там же без труда

          

          Как их беседы ласково велись,--

          Но мы и так от цели отвлеклись.

                              XXXIV.

          Ведь здесь не труд ученый, многословный,

          

          Что Иов - факт, иль образ, звук условный;

          И нам цитат лишь столько нужно брать,

          Чтоб ради нашей ссылки голословной

          Нас за обман не вздумали карать,--

          

          И подлинно, как всякое виденье.

                              XXXV.

          У входа в рай смолкал их вечный спор:

          Как на суде восточном - y порога,

          

          Идти ли в ад, или в обитель Бога,

          И потому приветлив был их взор;

          Хотя к лобзаньям не было предлога,

          Но все же тот, кто - Тьма, и тот, кто - Свет,

          

                              XXXVI.

          Архангел гостю плавно поклонился

          И даже руку к сердцу приложил;

          Пред недругом он саном не гордился,

          

          Он с ним во всем как с равным обходился,

          A Сатана пред князем райских сил

          Стоял с тем видом гордым и надменным,

          Что нищий гранд пред выскочкой презренным.

                              

          Склонив на миг отверженный свой лик,

          Он только ждал урочного мгновенья,

          Чтобы во имя всех своих улик

          Потребовать Георгу осужденья

          

          Не более достоин снисхожденья,

          Чем ряд других усопших королей,

          Чей ум был часто выше и светлей.

                              XXXVIII.

          "В чем же пред тобою

          Повинен он? Поведай нам, каким

          Деянием он грешен иль мечтою,

          Что ты сюда являешься за ним?

          Раз на земле греховной суетою

          

          И тем попрал свой долг прямой и строгий".

          Он - твой; a нет - ступай своей дорогой!"

                              XXXIX.

          Князь Воздуха ответил: "Михаил!

          

          Он, все же, - мой; он мне, как прах, служил,

          И впредь, как дух, не быть моим не властен;

          Тебе он дорог тем, что мало пил,

          И тем, что не был к женщине пристрастен,--

          

          Чтоб преклониться только предо мной.

                              XL.

          Взгляни на нашу землю, иль вернее

          Мою;

          Я не горжусь, и Он не стал беднее;

          Средь звезд своих безчисленных Он мог

          И не тужить о горестном пигмее,

          Земле сырой, где каждый так убог,

          

          Сверх королей - достойны кары вечной,--

                              XLI.

          И то лишь в силу вечных прав моих;

          Вводить их в грех, склонять ко злу - хитро ли!

          

          На произвол их злой и темной воли -

          С проклятием, что скрыто в них самих.

          Исправить же, помочь им в грешной доле,

          Безсилен рай - такая их стезя,--

          

                              XLII.

          Ты лишь взгляни на землю: в то мгновенье,

          Когда он, червь безпомощный, слепой,

          В расцвете силы поднял жезл правленья,

          

          Моря и земли в знак благоговенья

          Склонились ниц, - под частою грозой

          Два острова сияли блеском славы

          Незыблемо, храня благие нравы.

                              

          Он правил царством много долгих лет;

          Сравни, каким он свой престол оставил,

          С тем, что нашел! - Все выведи на свет:

          Как он всю власть любимцу предоставил;

          

          Позорной страстью к золоту прославил,

          Пороком самых низменных сердец.

          И Францию ты вспомни, наконец!

                              XLIV.

          

          (Дельцов найдем). A кто - орудье, - в ад!

          С тех пор, как люди тупо и покорно

          Гнет правящих мучительно влачат -

          В кровавых списках зла, резни позорной

          

          Правления, из самых отдаленных,

          Где было б больше крови и казненных.

                              XLV.

          Все вольное он горько попирал;

          

          Где только в мире радостно взывал

          К людскому сердцу благовест свободы,

          В Георгие он недруга встречал:

          Он все поверг в мученья и невзгоды.--

          

          Как все, что часто чуждо королю.

                              XLVI.

          Как честный муж, свой долгь он ведал строго,

          Был недурным главою и отцом;

          

          Умеренность за княжеским столом

          Ценнее, чем за трапезой убогой.

          Да я не то признать согласен в нем!

          От этого ж не легче миллионам,

          

Видение суда

                              XLVII.

          Он Новым светом свергнут; Старый свет

          Еще влачит позорно крест жестокий

          Того, что он оставил, как завет:

          

          В них лишь его порядочности нет;

          Еще царят тираны, лежебоки,

          Забыв, что власть дана для дел благих;

          Но близок час, - набат разбудит их!

                              

          Пять миллионов душ, хранивших строго

          Завет старинный, права он лишил

          Провозглашать открыто имя Бога,

          И Петр, и ваше, Михаил!--

          Ужель вам мало этого предлога,

          

          Католиков от всякого почина

          Во всех святых делах христианина!

                              XLIX.

          Молиться Богу он не воспрещал;

          

          Во всех правах - пред теми, кто считал,

          Что чтить святых - смешное заблужденье".

          Тут Петр вскочил и громко закричал:

          "Ведите прочь весь этот смрад и тленье,

          

          Пока я страж, то будь я проклят сам!

                              L.

          Да я, от прав отрекшись и от чина,

          Скорее буду Цербером в аду,

          

          Бродила в райском царственном саду".

          A Сатана заметил: "Молодчина!

          Так и должно, по строгому суду.

          Я вас охотно Цербером поставлю,

          нашего отправлю".

                              LL

          Здесь Михаил вмешался: "Вы, святой!

          

          Я думал, Петр, вы чуточку иной.

          Вас, Сатана, прошу не обижаться,

          Что сгоряча он сан унизил свой:

          Ведь и святым не диво забываться.

          " - "Нет". - "Тогда -

          Свидетелей! Без них ведь нет суда".

                              LII.

          На это Дьявол сделал знак рукою,

          Погнав в пространство силою своей

          

          Каких не знает даль земных полей;

          И грянул гром над сушей и водою,

          Сливаясь с гулом адских батарей

          (Великий Мильтон был того же взгляда,

          

                              LIII.

          Весь этот гул раздался, как сигнал

          Той рати душ погибших, чьей опеке

          Простор миров несметных подлежал,

          

          К своим местам их ад не приковал,

          И каждая могла, как хищник некий,

          Свободно рыскать в бездне мировой,

          Влача свое проклятие с собой.

                              

          В том вся их гордость - как тут не гордиться!

          Оне же - в роде рыцарей, иль тех,

          Кто носит знак отличия, рядится

          В кафтан, чей ворот вовсе не для всех...

          

          За образы земные. Весь мой грех,

          Что сам я - прах. Я знаю, эти тени

          Гораздо выше всех моих сравнений.

                              LV.

          

          Пять миллионов тех же разстояний,

          Что от земли до солнца и назад;

          В какой же срок? - Из точных показаний

          Мы знаем, сколько времени скользят

          

          Где флюгера сверкают трижды в год,

          И то, коль лето сносное придет.

                              LVI.

          В какой же? - В полминуты. - Без сомненья,

          

          Свершить свой путь до места назначенья.

          Ведь он не столь проворен, как ходок,

          Чтоб в скорости, при всем упорстве рвенья,

          Он превзойти гонцов от ада мог,--

          

          Лукавому всего полсуток хватит.

                              LVII.

          Вдали, y самой грани мировой,--

          Едва с полкроны - пятнышко явилось

          

          Оно росло, все ближе становилось,

          Меняя часто темный облик свой,

          И как корабль таинственный кружилось

          Или (сам не разрешу

          И может быть в грамматике грешу,--

                              LVIII.

          Но вам видней), в конце же тучей стало -

          

          И саранчи так много не летало;

          Затмив простор, их дикая орда,

          Все скопище ревело, гоготало,--

          Точь в точь гусей крикливые стада

          стадо),

          Воистину--"разверзлись бездны ада".

                              LIX.

          Гремел Джон Булль потоком бранных слов;

          

          Ворчал шотландец; в хор их голосов

          Французский призрак вплел такое слово,

          Что он смутил бы даже кучеров:

          В нем было столько запаха земного;

          

          "Наш президент опять затеял бой!"

                              LX.

          За ними шли голландцы и датчане,--

          

          До островов в далеком океане,

          Всех стран, профессий, лет и ступеней,--

          Явившихся к ответной этой грани

          Судить дела Георгиевых дней,

          

          Подвержены, как все мы, вечной каре.

                              LXI.

          При виде их архангел побледнел,

          Как может дух; затем, как луч разсветный,

          

          Иль как в окне церковном блеск ответный,

          Когда закат торжественно зардел,

          Иль дальних молний отблеск огнецветный,

          Иль пестрый смотр наездников лихих,

          

                              LXII.

          Он вновь вступил в беседу с Сатаною:

          "Зачем, мой друг - мы всетаки друзья,

          Хотя от века скованы борьбою;

          в разных лагерях, и я

          Руковожусь не личною враждою;

          

          Я вас ценю, и всякий раз невольно

          За ваш злой нрав становится мне больно.

                              LXIII.

          Зачем же, добрый Люцифер, тогда

          

          И пол-земли? Какая в них нужда!

          Довольно двух, - была б лишь трезвость взгляда,

          A то в виду столь сложного суда

          И мне, и вам затратить вечность надо,

          

          Как нашему безсмертью, нет конца*.

                              LXIV.

          Дух зла ответил: "С личной точки зренья

          На этот раз мне, право, все равно:

          

          Взамен я мог иметь уже давно;

          Я требовал Георгу осужденья

          Лишь потому, что так и быть должно;

          Я уступлю, за чем же дело стало,

          ".

                              LXV.

          Так Михаилу демон отвечал

          (Безличным Соути прозванный "двуличным").

          "Тогда из всех, - архангел продолжал,

          

          Избрать двоих." - "A выбор-то не мал!

          Заметил дьявол тоном безразличным -

          Из мириад кого-б я вызвать мог,

          Пускай Джэк Уилькс выходит,--чем он плох?"

                              

          И из толпы сейчас же вышел смело

          Веселый призрак, странный и смешной;

          Он был одет по моде устарелой;

          Ведь смертные приносят в мир иной

          

          Их грешный прах; за гранью гробовой

          Все виды платья собраны, - от Евы

          И вплоть до тех, что носят наши девы.

                              LXVII.

          

          Воскликнул дух: "Здесь можно простудиться!

          Друзья всех сфер, не время ль начинать?

          Зачем сюда приказано явиться?

          На выборы? тогда прошу избрать

          

          Что партии был предан всякий раз!

          Могу, я, Петр, разсчитывать на вас?"--

                              LXVIII.

          Но Михаил заметил: "Вы - неправы:

          

          Над королем, носителем державы,--

          Запомните!" - "А тот крылатый люд

          Ведь херувимы - в блеске райской славы?--

          Спросил Джэк Уилькс. - Никак Георгий тут?

          

          Да только я считал его моложе."

                              LXIX.

          "Как видите, - и суд ему воздаст,--

          Ответил Ангел, - всякий грех накажет.

          

          Дает права винить и тех, кто княжит,--

          Мы слушаем!" - "Не всякий ждать горазд,

          Пока их смерть ему язык развяжет -

          Заметил Уилькс, - я первый в том числе

          ".

                              LXX.

          "Тогда мы в небе просим повторенья

          

          "Нет, - дух сказал, - я с ним окончил пренья.

          Чтоб я свои улики изложил!...

          Шалишь! Старо! Ведь я его правленье

          И все его парламенты разбил

          

          Он был, как все, - не лучше и не хуже.

                              LXXI.

          Не скрою, было подло поступать

          С таким, как я, беднягою столь круто;

          

          То было дело Грэфтона и Бута,--

          Ему же лично незачем страдать

          За лютость тех, кто был наказан люто

          Еще в живых. Пускай же этот прах

          ".

                              LXXII.

          Но сатана: - "Вы заняты не делом!

          Став на земле полупридворным, вы,

          Я вижу, Уилькс, хлопочете о

          Но власть Георга кончилась; увы!

          За роковым и сумрачным пределом

          Он снял на век корону с головы.

          Ваш труд пропал: на дьявольском обеде

          

                              LXXIII.

          Как вас понять, я, право, раньше знал,

          Когда, шепча ехидно и забавно,

          Вы все сновали там, где Белиал,

          

          И жиром Фокса Питта поливал;

          Как вас понять, в тот час мне стало явно.

          Мутить мне ад, - я рот ему зажму,--

          Чтоб знал он цену биллю своему.

                              

          Звать Юнния!" Сейчас же тень качнулась,

          Причем по всей безчисленной толпе

          Прошло движенье, - вся она сомкнулась,

          Рукой к руке, стопой теснясь к стопе

          

          Как травка к травке в стянутом снопе,

          Иль сжатый воздух, шар свой напрягая,

          Иль - что печальней - колика людская.

                              LXXV.

          

          Как еслиб он при жизни был уж тенью,

          Прошел вперед, в движениях - живой,

          Ничем не выдав, кто он по рожденью;

          Уныл и весел, маленький - большой,

          

          Сейчас одно, - глядишь, уже не то,

          Переходя - неведомо, во что.

                              LXXVI.

          И тщетно духи зренье напрягали,

          

          Сам Сатана узнал его едва ли;

          Он весь, как сон, менялся без конца,

          Одни его известнейшим считали;

          Тот видел в нем родимого отца;

          

          Что он, мол, дядя падчерицы брата.

                              LXXVII.

          Другой твердил: он, дескать, рыцарь, князь,

          Набоб, священник, стряпчий знаменитый;

          

          Чем мнения крикливой адской свиты,

          Опровергал их верность, смысл и связь,--

          И тени были прямо с толку сбиты:

          Он был великий фокусник душой,--

          

                              LXXVIII.

          Лишь стоило найти ему названье,--

          Раз-два! - глядишь, уж он совсем иной;

          Едва ль, при всем усилии вниманья,

          

          (Когда б y столь волшебного созданья

          Имелась мать); пред пестрою игрой

          Терялись все, и было безполезно

          Решать, кто скрыт под "маскою железной".

                              

          То он хотел, как Цербер, иногда

          Казаться вдруг "тремя одновремено";

          A то одним

          Здесь ярким светом вспыхнул он мгновенно,

          A там с туманом слился без следа,

          Как бедный Лондон с нашей мглой безсменной;

          Глядишь он Берк, сэр Филип Фрэнсис, Тук,--

          

                              LXXX.

          Но я припас одно предположенье

          Мое; его скрывал я много лет,

          Боясь навлечь невольное гоненье

          

          Министр иль пэр... опала, пониженье...

          Оно - вниманье! - вот его секрет:

          Тот, кто как Юний славился доселе,--

          Никто; он, не жил в самом деле.

                              LXXXI.

          Я, право же, не вижу, почему

          

          Раз без голов их пишут прямо тьму -

          И груды книг! Пока иной стремится

          Решить, какого автора уму

          Принадлежит такая-то страница,

          

          Есть автор или устье, иль их нет.

                              LXXXII.

          "Кто ж ты?" спросил Архангел для начала.

          "вся и суть моих заглавных строк"

          Могучая тень тени отвечала -

          "И то, чего никто раскрыть не мог,

          Узнать и вам не более пристало".

          "В чем же твой упрек

          Георгу?" - "Раньше" крикнул дух на это,

          Я оть него на письма жду ответа.

                              LXXXIII.

          "Укор моих улик переживет

          Весь прах его до надписи надгробной".--

          Но Михаил: "А ты-то в свой черед

          Предвзятостью иль выходкой подобной

          Не прегрешил? Там всюду верен счет?

          

          И страстной?" - "Страсть!" воскликнул дух чудной,

          "Я презирал, любя свой край родной!

                              LXXXIV.

          Я написал и дело приговора

          ",

          Сказал он, Umbra Nominis, и скоро

          Исчез, как дым небесный или звук.

          "Еще не вызван для решенья спора

          Ни Вашингтон, ни Франклин, ни Джон Тук..."

          Сказал Дух Зла, но тут же крик раздался

          "Пусти!" - хотя никто не разступался.

                              LXXXV.

          

          (С ним херувим, к тому определенный),

          На середину вышел дьявол Асмодей,

          Тяжелой ношей, видно, утомленный.

          "Да здесь не дух, a кто-то из людей!"

          

          "Я знал" заметил Incubus - он мог

          Им быть давно, но только дайте срок.

                              LXXXVI.

          "Вероотступник! - Ну уж и летели!

          

          Как будто с ним все книги пустомели,--

          Его труды - так было тяжело.

          Так вот: лечу над Скиддо - так, без цели -

          (Там вечно дождь) - и вижу: дом, светло;

          

          На Библию, на все заветы мира!

                              LXXXVII.

          Второе - ваше дело, Михаил,

          A первое, сатира, - область ада,

          

          Чтоб по делам ему была награда,

          Я, в чем он был, молодчика схватил

          И вверх, сюда! Лететь мне долго ль надо!

          Минут пятнадцать - мчался, как стрела:

          ".

                              LXXXVIII.

          Дух зла сказал: "У нас он на примете,

          Я как-то даже ждал его сюда;

          Глупей его не видано на свете,

          

          Вам, Асмодей, о столь пустом предмете

          Тревожиться не стоило труда:

          Такая тварь - ничтожнее ничтожных -

          Пришла б сама (без выдачи дорожных).

                              

          Но раз он здесь, присмотримтесь к делам..."

          Тут Асмодей: "Одно другого стоит!

          Он занят тем, что в пору здесь, да вам,

          Он из себя писца y Парки строит,--

          

          Когда осел свой наглый рот раскроет!"

          Но Михаил: "Он должен сам сказать,

          Вы знаете, нельзя же отказать"...

                    ХС.

          

          Что для него на свете - сущий клад,

          Откашлялся, и стал свой голос жесткий

          Настраивать на очень скорбный лад

          И начал стих томительно-громоздкий;

          

          На первом же гекзаметре запнулся -

          И стих хромал и голос содрогнулся.

                              ХСИ.

          Но прежде чем он стих свой разогнал

          

          Раздался ропот, ужас пробежал,

          Как грозный гул, по длинному их строю

          И Михаил не вытерпел и встал,

          Боясь столкнуться с новою строфою.

          "Брось, не нужно! ты бы нам -

          Non di, non homines -- продолжи сам!"

                              ХСИИ.

          По всей толпе смятенье пробежало,

          

          Рать ангелов уж столько их певала

          В часы молитв безчисленных своих,

          Толпа ж теней и слушать их устала

          Еще при жизни: здесь ей не до них.

          

          "Здесь Пай? Здесь Пай? Ведите - уведите!"

                              ХСИИИ.

          И ропот рос; дрожали небеса

          От кашля, точно в длинном заседаньи,

          

          (Сегодня он - министр, в придворном званьи,--

          Рабы - внимай!); гремели голоса:

          "Долой его!" и в трудном ожиданьи

          

          Как к бывшему собрату по перу.

                              ХСИѴ.

          Пройдоха был не так уже невзрачен;

          Орлиный нос, орлиный острый взгляд:

          

          И вместе с тем приятно-плутоват,

          И уж подавно более удачен,

          Чем вещь его; удачнее сто крат!

          Он в ней был весь - безпомощный калека,

          

                              ХСѴ.

          Архангел грянул грозною трубой,

          И смолкли все, заслышав звон сугубый -

          Перекричи: таков совет земной;

          

          Кому охота портить голос свой,

          Когда гремят неистовые трубы;

          И вот наш бард к защите приступил,--

          На все лады проступок свой хвалил.

                              ѴИ.

          Он говорил: напрасны, мол, укоры,--

          Строчить не грех, нисколько; это он

          Твердил всегда; в том хлеб его, который

          Он густо мажет маслом с двух сторон;

          

          "Уот Тайлер", "Ватерло"... и двух имен

          Достаточно; за счетом остального

          Прошел бы день, a то и часть второго.

                              ХСѴИИ.

          

          Он пел хвалы всем деспотам вселенной;

          Он долго пел, республики хваля,

          И против них - все столь же вдохновенно.

          Он нынче лен, a завтра конопля,

          

          Спеша к тому, кто в жизни больше даст -

          Кому угодно душу запродаст.

                              ХСѴИИИ.

          Он бой считал безумным заблужденьем,

          

          Он заклеймил всех критиков презреньем,

          A после сам же критику кропал -

          У тех, кем он был встречен с омерзеньем,

          И ел и пил, дневал и ночевал;

          

          Обильной прозой - столь же неумелой.

                              ХСИХ.

          Писал об Уисли... Тут он к Сатане:

          "Я, сэр, о вас не прочь бы том составить,

          

          Переплести, погромче озаглавить,

          И публике понравится вдвойне;

          Могу себя заранее поздравить!

          Лишь дайте мне источники, тогда

          ".

                              С.

          Дух зла молчал. "Не нужно!? - ваше дело!

          Как вы скромны! - Что скажет Михаил?

          Чтоб все свой вид божественный имело,

          

          Мое перо - хотя и устарело,

          Заставит вас сиять, по мере сил,

          Как ваш раструб. Моя труба из меди,

          Но если грянет, слышат все соседи.

                              

          "Ho раз уже о трубах говорить -

          Тогда судите, - вот мое Виденье!

          Моим судом вы будете судить,

          

          Я все постиг: что жило - будет жить,

          И ад и рай, века и смысл мгновенья,

          Как царь Альфонс. И зная все вперед,

          ".

                              СИИ.

          И вот извлек он свиток; не взирая

          На крик и просьбы ангелов, чертей,--

          Нахлынуло; одна строка - другая...

          

          Исчезло вдруг, - лишь запах оставляя,

          Кто сладостный, кто серный, иль острей,--

          Разсыпалось, налево и направо,

          От первых слов "мелодии гнусавой".

                              

          Столь всемогущ иных напевов склад!

          Закрыли уши ангелы; от пенья

          Все черти, с воем, ринулись в свой ад,

          A призраки ушли в свои владенья

          

          Я оставляю всем свободу мненья).

          Хотел к трубе прибегнуть Михаил -

          Но не было ни воздуха, ни сил.

                              СИѴ.

          

          Известен всем, взмахнул своим ключом

          И сбил певца своей рукою властной:

          Увы! Не будь столь мало весу в нем,

          Упав с небес, как Фаэтон несчастный,

          

          (Иную ткань ему судьба готовит -

          Ту, в чем паук свою добычу ловит).

                              СѴ.

          Нырнув ко дну - в том участь книг его,

          

          Стремится вверх, равно как вещество

          С ничтожным весом, пробка, иль иное;

          Забившись в глушь притона своего,

          Как груда книг докучных, он, в покое,

          

          Свои "Виденья" или прочий вздор.

                              СѴИ.

          Чтоб завершить и это сновиденье -

          Мой телескоп таинственный пропал;

          

          Открыв мне то, что сам я показал.

          Мне помнится: средь общого смятенья,

          Король Георгий в небо пробежал;

          Когда ж затем покинул я высоты,

          

                                                                                          Ю. Балтрушайтис.

Видение суда

ВИДЕНИЕ СУДА.

Стр. 245. В предисловии Байрона, по недоразумению, неправильно передан текст "2-го вопроса". Его следует читать так:

"Во 2-х, получил ли он от верховного судьи излюбленный им Англии отказ в законном удовлетворении за незаконное напечатание бохохульственного и возмутительного сочинения?"

поэме Соути "Уот Тэйлор". Она была написана в то время, когда её автору было всего 19 лет, и он был еще республиканцем. Два книгопродавца обещали издать ее, но все не отдавали в печать и не возвращали рукописи автору. Наконец, 22 года спустя, в 1817 г., поэма неожиданно была издана третьим книгопродавцем, без ведома и к великому неудовольствию Соути, уже успевшого совершенно переменить прежния свои убеждения. В короткое время "Уот Тэйлор" был распродан в количестве 60.000 экземпляров. Тогда Соути обратился к суду с ходатайством об удовлетворении за убытки, понесенные им вследствие этой контрафакции; но лорд-канцлер отказал в этом иске, основываясь на том, что "вознаграждение не может быть присуждаемо за сочинение, по содержанию своему вредное для общества".

Стихи о цареубийце Мартине - одно из юношеских стихотворений Соути, под заглавием: "Надпись на дверях комнаты в Ченстоу-Кэстле, где тридцать лет был заключен цареубийца Генри Мартин".

Стр. 246. Вальтер Савэдж (1775--1864), автор трагедии "Граф Юлиан", "Воображаемых разговоров с писателями и государственными людьми" и пр., был другом Соути, несмотря на различие в их политических убеждениях. В 1808 г. он на свой счет составил легион добровольцев и отправился с ними в Испанию сражаться с Наполеоном. После заключения мира, недовольный политикой Англии, переселился в Италию, где и жил до самой смерти.

Стр. 248. Что он вождей обоих в ад отправил. Наполеон умер 5 мая 1821 г., двумя днями раньше, чем Байрон начал свое "Видение"; но в то время поэт еще не знал об этом событии. Георг III умер 29 января 1820 г., в ту пору, когда на юге Европы почти повсеместно началось революционное движение.

Совсем слепой в безумьи жизнь влачил. Соути, в своем "Видении суда", говорит: {Отрывки из Соути переведены для настоящого издания П. О. Морозовым.}

Живший так долго во мраке душевном и мраке телесном,

Ты воспарил в небеса, в царство вечного света и славы!

Столько денег с гнилью зарывалось.

У Соути:

В низком и тесном склоне себя, в усыпальнице мертвых,

Коих повсюду стояли вокруг с гербами гробницы.

Пурпур тирийский блистал, но утратив яркости красок,

И золотые щиты, и шитье потускнеть еще не успели...

Видение суда

"Георгий Третий умер!" - "Так! Ты все же

Скажи мне толком, кто же он такой?"

У Соути:

Близ адамантовых врат стоял на страже архангел.

"Се - возгласил - грядет на суд повелитель британский,

Третий Георгий! Внимайте все вы, ангелы неба,

Души грешных и праведных! Ад, высылай обвиненья!"

Так он воскликнул, и ветры вещий глас подхватили

И понесли на небо и в ад...

Апостол Варфоломей проповедывал сначала в Ликаонии потом в Афинах. Там с него содрали кожу, а затем отрубили ему голову.

Стр. 252.

И с ней старик незрячий и седой

С душою столь же дряхлой и слепой.

У

Здесь я узрел короля. Стоя на облаке легком,

К небу он царственный лик обратил и к светлому небу

Очи свои он возвел и к небу простер свои длани.

Не просто пот, а светлый ихор был.

Стр. 253. Был виден Пэрри в Мельтльских водах.

См. Путешествие капитана сэра Эдуарда Пэрри, в 1819--1820 гг., для отыскания северо-западного прохода.

Бред Боба Соути, яркий без сомненья.

Там, на холме возвышаясь, небесный град лучезарный

Ярким блистаньем далеко сиял. и в воздухе чистом

Куполы храмов и башни золотом дивно горели;

Весь он был окружен словно облаком нежно прозрачным;

И в переливах алмазных лучи цветны, играли...

Стр. 254.

Где богослов берется доказать,

Что Иов - факт.

"Книги Иова" с еврейского, Джона Мэсона Гуда. изд. в Лондоне, 1812. Во введении к своему труду автор старается доказать, что эта книга имеет биографический и исторический характер, и в подтверждение своего мнения приводит множество цитат на еврейском и арабском языках.

У входа в рай смолкал их вечный спор,

Как на суде восточном - у порога.

"В восточных городах ворота обыкновенно служат местом публичных правительственных действий, судебного разбирательства, аудиенций для приема иностранных царей или посланников и пр. Ср. "Второзаконие", гл. 10, ст. 18: "Судии и книгочии поставиши себе во всех вратех твоих, да судят людем суд праведный". Отсюда вошло в употребление слово Порта для обозначения константинопольского правительства". (Кольридж).

... тучей стало Свидетелей.

У Соути:

И на пороге лазурном этого страшного круга

Дух короля одиноко стоял. Перед ним - Вездесущий,

Громко труба прозвучала, и ангел громко воскликнул;

"Се, король явился на суд! Выходи, обвинитель!"

И из черного облака Демон явился на вызов.

Видом подобный тем отвратительным идолам, коих

Индия, с давних времен посмеяньем служащая аду,

Чтит человекоубийством и гнусной, жестокою пыткой.

Враг многоглавый, чудовищный, с множеством лиц и гортаней,

Он появился - и вот, раздались мятежные крики,

Стоны, проклятья, звериный вой и змея шипенье,

И средь безсмысленных звуков послышались возгласы партий:

"Право!" "Свобода!" "Продажность!" "Налоги!" "Война!" "Угнетенье!"

Стр. 261.

Я нахожу наиболее логичным

Избрать двоих.

У Соути:

Выбрал он двоих - зачинщиков первых и главных крамолы,

Им повелев доказать свою верность любимому делу.

Души несчастные, души преступные, - где ваша дерзость?

Где ваш наглый язык, где злобные, лживые речи,

Где ваша мнимая преданность "к делу святому свободы"?

Души несчастные, души преступные! вот, вы стоите

Здесь пред лицом государя, в сознаньи вины своей жалкой,

Сами себя осуждая, безмолвно, покрыты позором...

В одной каррикатуре Гогарта Уилькс изображен косоглазым "более, нежели это дозволяется джентельмену". Он одет в длинный сюртук, с жилетом, застегнутым до самой шеи, панталоны до колен и чулки. Выражение лица - насмешливое. Соути описывает его так:

...Взглянув на первого, сразу

В нем я узнал безразсудной толпы косого кумира.

Главного смут подстрекателя. Здесь-же иным предстоял он.

Долу склонился челом, и очи, в коих злорадство

Вместе с насмешкою наглой сверкало, в смущеньи поникли.

Нет оправдания в том, что без умысла злому он делу

Верным и ревностным был слугой и рабом добровольным,

Может ли он приводить в извиненье одну свою низость?

Может ли скрыть преступленья свои, в надежде загладить

Язвы гнусной крамолы, на родине им возбужденной?

Зло мятежа, недовольства, коварства, что дерзко он сеял

В жатву созрело - и за морем вспыхнули дикия страсти

Адским огнем разрушенья священных основ государства;

Франция вся всколыхнулась и, бунта кровавое знамя

Дерзко подъяв злодейством неслыханным мир осквернила.

Стр. 262.

                    Ведь я его правленье

И все его парламенты разбил.

В третий раз избранный в палату общин в 1774 г., Уилькс безпрепятственно занял свое место в парламенте и тотчас же стал добиваться отмены принятых палатою за десять лет перед тем резолюций, в которых он был провозглашен нечестивым и развратным человеком и изгнан из парламента. В мае 1782 г. ему удалось привлечь на свою сторону большинство, и предосудительные для него постановления были отменены.

В 1774 г. Уилькс был избран лондонским лордом-мэром.

Чтоб знал он цену биллю своему.

Вследствие покушения Кида Уэка на короля в 1795 г. издано было два закона, известные под названием "билля об измене" и "билля о мятеже". Первый из этих биллей был попыткою уничтожить свободу печати, а второй - ограничить свободу речи.

Стр. 263.

"Письма Юния" приписывались не менее как пятидесяти авторам, в числе которых считались: герцог Портлэндский, лорд Джорж Сэквилль, сэр Филипп Фрэнсис, Эдмунд Борк, Джон Доннннг, лорд Ашбортон, Джон Горн Тук, Юг Бойд, Джордж Чамерс и др. (см. выше). "Не знаю, что и подумать", писал Байрон в своем дневнике 1813 г.: "почему надо думать, что Юний умер? Неужели он, пораженный внезапным ударом, так и не успел шепнуть потомству своего имени? Вот, мол, - Юний был г. такой-то, похоронен в таком-то приходе; гробокопатели, почините его памятник! книгопродавцы, выпустите новое издание его писем! Да нет, это невозможно: он должен быть жив, и не умрет, не раскрыв себя. Я его люблю: он был хороший ненавистник!" Соути так изображает Юния:

Кто же другой сотоварищ его по вине и мученьям,

Так же, как он, приведенный на суд и так же смущенный?

И безыменным сошел он во гроб, на земле лишь оставив

Язву зловредных писаний, заразу дурного примера.

Маску носил он при жизни - и ныне стальное забрало

Лик его грешный навек от очей любопытных сокрыло.

Прямо не смея взглянуть, в сознаньи вины своей гнусной...

Стр. 265.

Сказал он Umbra Nominis.

Эпиграфом к "Письмам Юния" поставлены слова: "Stat nominis umbra".

У Соѵти:

"Что жь вы молчите, негодные?" в ярости Демон воскликнул:

"Мните ль стыдом сократить безпредельные ваши мученья?

Прочь отсюда, в зловонный вертеп!" И, мощною дланью

Взмахом швырнул далеко в безысходную серную бездну.

Вот вам урок, возмутители! Помните, - ждет вас по смерти

Грозный суд и расплата за ваши злые деянья!

...лечу над Скиддо...

Стр. 266.

Non Di, non homines, - продолжи сам!

...Mediocribus osse poetis

Non homines, non Di, non concessere columnae.

Ars Poetica, 372, 373).

Стр. 266.

Здесь Пай? Здесь Пай? Ведите - уведите!

Король Георг III имел привычку повторять свои слова. Генри Джемс Пай "поэта-лавреата" с 1790 до своей смерти и был в этом звании предшественником Соути. Ему принадлежат поэмы: "Фаррнигдонский холм" и "Успехи утонченности", а также перевод известной баллады Бюргера "Ленора". Байрон упоминает о нем в своих "Английских Бардах".

Стр. 268.

Я все постиг... как царь Альфонс.

"Король Кастильский Альфонс X (1221--1284) усердно занимался астрономией и, говоря о системе Птолемея, заметил, что если бы Творец посоветовался с ним, создавая мир, то он устранил бы в мироздании некоторые нелепости" (Прим. Байрона).

Нырнув ко дну - в том участь книг его --

Он всплыл - как сам.

"Утопленник лежит на дне, пока не станет разлагаться, а затем всплывает, как всем известно". (Прим. Байрона).

* * *

"3аметка для памяти. Эта поэма была начата 7 мая 1821 г., но в тот же день брошена; вновь начата около 20 сентября того же года и окончена 4 октября". (Байрон).

* * *

В издании соч. Байрона под ред. Э. Г. Кольриджа (IV, 479) напечатан следующий отрывок из дневника Г. С. Робинсона, веденного в Веймаре, в 1829 г.:

"15 августа. - "Видение Суда". Он смеялся, как ребенок; но критическия его замечания ограничивались почти одними только восклицаниями: "Toll! Ganz grobl Himmlisch! Unübertroffen"! и т. п. Вообще, ему больше всего понравились самые резкия места. Он похвалил 9-й куплет за ясную, отчетливую картину; 10-й куплет он даже повторил; куплеты 13-й, 14-й и 15-й мне самому очень нравятся, и Гете согласился с моим мнением. Куплет 24-й он признал "высоким". Характерные речи Уилькса и Юниуса также очень ему понравились. Байрон, сказал он, - "сам многое преувеличил; но введение, где говорятся о Соути, заставило его смеяться от всего сердца". - Он напевал псалом, должно быть, сотый.

16 августа. - Лорд Байронь, по словам Гете, не подражаем. Сам Ариосто не был до такой степени дерзок (Keck), как Байрон в "Видении Суда".