Робинзон Крузо.
Глава 37. Воспитание Пятницы

Глава 37

Воспитание Пятницы

Как только мой спутник немного опомнился, я попросил его поднять и принести подстреленную дичь. Ему пришлось поискать добычу в траве, так как я лишь ранил птицу и она попыталась отлететь, но снова упала и замерла. Пока Пятница рыскал в траве и нес добычу, вертя ее в руках и пристально разглядывая, я зарядил ружье в надежде еще поохотиться. Однако по пути нам больше ничего не попалось; добравшись до загона, я подоил коз, собрал молоко в кувшины и решил, что пора возвращаться домой.

Козленка, которого мы принесли с собой, я освежевал и разделал. Затем, взяв добрый кусок свежего мяса, сварил его в котелке с кореньями и приправами. Когда же мы с Пятницей сели ужинать, я угостил его для пробы похлебкой и куском козлятины.

Угощение ему понравилось; но больше, чем похлебку, Пятница одобрил вареное мясо. Вот только с солью у нас вышла загвоздка. Показав на горшочек с солью, стоявший на столе, он скривился, стал отплевываться и всячески давал понять, что это очень невкусно. Для убедительности он даже прополоскал рот чистой водой. В ответ на это я лишь усмехнулся и в свою очередь показал, что еда без соли мне не по нутру. Это упрямца не убедило; он еще долго брезгливо морщился, когда я ставил на стол к обеду соль. Позже, научившись готовить еду, Пятница смирился с моими вкусами, но приготовленная им стряпня всегда оставалась недосоленной.

Спустя некоторое время я решил угостить моего слугу еще и жареным козленком. Для этого я развел огонь так, как делают у нас в Англии, чтобы приготовить жаркое на вертеле. Чтобы мясо получше прожарилось, я вбил две крепкие рогатины по обе стороны кострища, положил поперек жердь, привязал к ней кусок сырой козлятины и вращал его над огнем до тех пор, пока мясо не покрылось золотистой корочкой и не стало мягким и ароматным. Пятница неотрывно следил за моими руками и тем, как я колдую над вертелом, почтительно подавал нож, которым я пробовал, готово ли блюдо. Потом он осторожно отнес на стол свой кусок дымящегося мяса, который я ему предложил отведать. Восторгу его не было границ, едва он впился своими крепкими зубами в угощение; сок стекал по его губам и подбородку, глаза блестели. Насытившись, Пятница объявил мне, что с этого дня он никогда больше не будет есть человечину, которая не идет ни в какое сравнение с приготовленным мною жарким.

Очень скоро я усадил его за работу. Я дал ему ступку и показал, как нужно толочь ячмень, чтобы зерна превратились в муку. Затем он просеивал муку, а я рассказывал ему, для чего это необходимо и как из муки замешивают тесто и выпекают хлеб. Он все отлично понял, наблюдая за моими дальнейшими действиями, за тем, как я замесил на козьем молоке тесто и нажарил лепешек. После этого на его глазах я испек хлеб из пшеничной муки. Через какое-то время Пятница уже мог заменить меня в этом деле, и мне показалось, что такая работа моему помощнику пришлась по душе.

Теперь, когда население острова увеличилось ровно вдвое, встал вопрос о продовольствии. Оба мы должны были ежедневно обедать и ужинать, поэтому я решил увеличить посевы, нашел новый участок и принялся за расчистку земли и строительство ограды. Пятница усердно помогал мне. Я рассказал ему о цели нашей трудной и кропотливой работы; он был тронут тем, что я так о нем забочусь, и очень старался даже в мелочах быть мне полезным.

Без сомнения, это был самый счастливый год моей жизни на острове.

Я учил Пятницу английскому языку, и вскоре он довольно сносно его освоил. Теперь мой индеец знал названия и назначение почти всех предметов, которые употреблялись в нашем обиходе, географию тех мест, куда я его посылал, а уж такие слова, как «поле», «ферма», «грот», «бухта» «остров», стали для него самыми привычными.

Он так полюбил беседовать со мной, что мой язык, пребывавший в бездействии на протяжении стольких лет, иногда просил пощады. Но и без этих долгих разговоров чистосердечный, отзывчивый и добрый Пятница был для меня источником душевного подъема и спасением от гнета многолетнего одиночества. Мы все больше привязывались друг к другу.

Как-то раз я задал Пятнице вопрос, не тоскует ли он по родине и не хочется ли ему вернуться на материк. Мой приятель отрицательно покачал головой. Объяснялся он на ломаном английском, но уже хорошо понимал чужой ему язык, и в продолжение разговора я спросил, что представляет собой племя, из которого он происходит. Насколько оно воинственно и случалось ли ему побеждать в битвах?

Пятница наморщил лоб, раздумывая, затем приосанился и вскинул голову.

- Да, мы лучше всех биться! - горделиво произнес он.

- Если вы сражались лучше других, - задал я следующий вопрос, - почему так вышло, что ты попал в плен, а, Пятница?

- Наши много побили их, - последовал ответ.

- И все же, - не унимался я, - вы разгромили вражеское племя дикарей, а тебя почему-то взяли в плен…

- Я был другой край, - мрачно буркнул Пятница. - Их побили, где меня не было, там наших было больше. Наши взяли - три, много тысяч. Враги схватили всего один, два, три - и я.

- Отчего же племя не отняло тебя у врагов?

- Наши много побили…

- Почему ваши воины не пришли к тебе на помощь? - повторил я, чувствуя, что моему терпению приходит конец.

- У наших не было лодок, - вздохнул Пятница. - Трое и я связали и кинули в пирогу.

- Хорошо. А теперь ответь мне: твои соплеменники тоже съедают пленных? Увозят их подальше от хижин, разводят костры, пляшут, словно черти в аду, режут людей?

- Где это происходит?

- Где угодно. Разные земли…

- А на наш остров твое племя приплывало?

- Да… И тут, и другие места.

- И ты тоже был среди этих воинов, Пятница?

- Там. - Он махнул рукой на северо-запад. Затем, спохватившись, посмотрел на меня виноватыми глазами и смущенно добавил: - Тебя нигде не видно… Пятница не кушал бы добрый господин, он любить, кто его спас…

Это меня мало утешило, потому что я живо представил себе, как мой прилежный, простодушный и ласковый дикарь участвует в ритуальных пиршествах. И все-таки я повел Пятницу, чтобы он показал мне место на берегу, куда приплывали его соплеменники. Шел он со мной покорно, однако скрепя сердце, всем своим видом показывая, что не одобряет эту затею. Но тут у меня был особый интерес.

Мы добрались до побережья; никаких следов пребывания кровожадных туземцев там не осталось, и я понял, что племя Пятницы было здесь давненько, а остальное довершили муссонные дожди, крабы да птицы. Индеец неохотно сказал мне, что приплывал сюда только один раз, что с собой привезли много врагов, двух женщин и даже ребенка. Пленных было двадцать. Поскольку Пятница все еще не умел считать больше пяти, по числу пальцев на одной руке, он сложил на песке кучку камешков, и я их пересчитал.

Я спросил Пятницу, далеко ли отсюда до его земли и часто ли случается, что пирóги его соплеменников тонут и не возвращаются домой. Он ответил, что путь не такой уж долгий и не очень опасный, все лодки достигали дальнего берега благополучно, потому что им помогали попутный ветер и течение. Вначале я решил, что индеец имеет в виду чередование приливов и отливов, но из дальнейших объяснений понял, что речь идет о течении, которое является как бы продолжением могучей реки Ориноко, впадающей в море вблизи от тех мест, где располагался мой остров. Впоследствии я узнал, что именно эта часть моего берега находится прямо напротив речной дельты. Полоса же земли, которую я видел вдали на северо-западе и раньше принимал за материк, есть не что иное, как большой остров Тринидад.

Пятница едва успевал отвечать на мои вопросы. Меня интересовало все о его родине: какой рельеф берега, спокойно ли море, что за племена живут на этой земле… Он отвечал как мог и с большой готовностью, лишь о своих соседях-индейцах твердил одно слово - «кариб». Я догадался, что Пятница говорит о карибских племенах, которые, судя по последним географическим сведениям, обитают на побережье Америки от устья Ориноко до острова Сен-Мартен. Дальше было гораздо любопытнее. Мой слуга сообщил, что «за луной» - другими словами, на западе - есть такие же, как «господин», белые бородатые мужчины. Эти люди много убивают. Я понял, что речь идет об испанских конкистадорах, стяжавших во всем мире дурную славу своими завоеваниями и жестоким истреблением индейских племен.

Тем не менее я осторожно поинтересовался у Пятницы, можно ли каким-то образом добраться к «бородатым людям» с нашего острова. Он ответил: «Да, можно. Надо плыть два пирога…» Из этого я заключил, что индеец имеет в виду судно величиной в две средние лодки.

Наша беседа утешила меня и породила надежду, что рано или поздно я добьюсь того, чтобы положить конец моему заточению. И в этом мне поможет Пятница…

Мой верный дикарь часто наблюдал за тем, как я читаю Библию. Когда же он научился говорить со мной и стал лучше понимать меня, я подумал, что надо бы ему объяснить, что такое христианская вера. Я никогда не стремился в миссионеры, однако мне очень хотелось, чтобы мой новый товарищ узнал нашу религию так же хорошо, как он без труда освоил обычаи и привычки белого человека.

Для начала я спросил Пятницу:

- Как ты думаешь, кто тебя создал?

Он не понял меня, полагая, что речь идет о его отце. Тогда я поставил вопрос иначе:

- А кто сотворил море и землю, горы и леса, луну, звезды и солнце?

- Старый Бенамуки, - последовал ответ. - Он живет высоко-высоко, выше всех. Старше его нет!

Тогда я поинтересовался, почему старцу Бенамуки, если он такая важная особа, не поклоняются подобно тому, как на моей земле чтят нашего Бога.

- Вот, даже книга об этом написана. - Я кивнул на лежавшую у меня на коленях Библию.

Пятница задумался. Потом с важным видом произнес:

- Все на свете хвалят его.

- А куда идут люди твоего племени, когда умирают?

- И те, кто вас ест? - не унимался я. - И те, кого съедаете вы сами, тоже уходят к почтенному старцу Бенамуки?

- Все! - прозвучал категорический ответ.

- Знаешь, мой милый Пятница, - шутливо проговорил я, - у нас все проще. Для того чтобы попасть на небо, совсем не нужно, чтобы тобой пообедали…

Мне нравилось беседовать с ним на эти важные и сложные для каждого человека темы, тем более что Пятница слушал меня очень внимательно. Как-то раз теплым вечером мы спустились к морю и устроились рядышком на берегу. Солнце уже зашло, море тихо облизывало мелкую гальку, смешанную с песком; на душе у меня было спокойно и торжественно.

- Создатель всего мира живет на небесах, - сказал я ему, - так учит людей моя вера. Он там, где-то среди мерцающих звезд… Посмотри, как это далеко от нас, Пятница…

- Верно, - согласился мой ученик, устремив взгляд на звезды.

- Однако это не главное, - продолжал я. - Всемогущий Бог не только управляет миром, он еще справедлив и строг. Он может подарить человеку все, но может и отнять у него все. Чтобы человек знал об этом, Творец послал к людям своего сына - Иисуса Христа, который пришел спасти нас всех от грехов и научить терпению и молитве…

Так постепенно я открывал Пятнице священные тайны христианской религии. Индеец слушал меня с интересом; часто в одиночестве, когда было свободное время, он уходил на побережье. Больше всего он любил мои рассказы о воскресении Иисуса.

Однажды Пятница, задумчиво глядя на меня, заметил:

- Если твой Бог далеко, выше солнца, и все-таки его слышать все люди, значит, он гораздо больше и сильнее Бенамуки. Наши поднимаются в горы, где Бенамуки живет, и только там он их слышать. Из моей хижины - нет.

- А ты ходил в горы, разговаривал с ним? - спросил я.

нам его слова.

Мне стало ясно, что мой ученик говорит об индейских жрецах. Я даже не пытался его переубедить - обман и невежество еще и по сей день распространены не только среди язычников, но и в христианском мире…

Самой сложной для нас стала тема нечистой силы.

Я видел, что Пятница меня не понимает: он по врожденной доброте своей никак не мог согласиться с тем, что существует сила, которая стремится не только погубить человека, но и заставить его самого совершать дурные поступки. Мои объяснения о происхождении злого духа, его кознях, уловках и ненависти, о слабости человека и поклонении дьяволу, который принимает тысячи личин, были пустым звуком.

- Господин сказал, что Бог сильный и могучий? - Пятница вопросительно посмотрел на меня. - Так? Сильнее дьявол?

- Раз Бог больше злого духа, - продолжал Пятница, - почему он не убить дьявол, чтобы зла не было совсем?!

Он требовательно ждал ответа, и мне ничего не оставалось, как самыми простыми словами объяснить, что дьявол будет наказан в день Страшного суда, сгорит в вечном огне… Но моего дикаря эти слова лишь раззадорили. Он отмахнулся от меня, как от докучливой мухи, и возмущенно воскликнул:

- Зачем так долго ждать? Почему не сегодня? Пятница не хочет ждать!

- У меня нет ответа на это твое «почему», - в конце концов разозлился я. - Ты лучше спроси, почему мы оба до сих пор живы? Ведь мы тоже грешим и огорчаем Бога, а он терпит и даже прощает…

«Хорошо, хорошо, это хорошо. Бог простит всех злых. Надо покаяться…»

Я смотрел на него, недоумевая, пока окончательно не понял, что мой индеец, будучи чистой, наивной и в то же время глубокой натурой, сам во всем разберется, сам придет к Богу, полюбит Христа и возненавидит врага рода человеческого. Мне оставалось только горячо молиться о душе моего чудесного товарища и помощника во всех моих делах - нынешних и будущих…

моего дикаря, но сам я ежедневно благодарил Бога за то, что он послал мне такого товарища. Я больше не был одинок, жизнь моя стала полнее и радостнее. Эти три года я прожил вместе с Пятницей в душевном мире и счастье, если, конечно, есть еще на земле полное счастье. «Как хорошо было бы, - часто думал я, мечтая, - вернуться вместе с ним в Англию. Со мной рядом всегда был бы преданный и любящий друг, на которого можно положиться».

Мой Пятница постепенно становился добрым христианином, даже лучшим, чем я. Он был искреннее, моложе, над ним не висел груз прошлого…

Со временем он стал гораздо свободнее говорить по-английски, хоть и коверкал по-прежнему некоторые сложные слова, а фразы строил на туземный манер. Зато понимал он теперь практически все. В дождливые дни я рассказывал ему о своих приключениях, и он слушал меня завороженно, как ребенок слушает старую сказку. Особенно Пятница интересовался подробностями моей жизни на острове в первые годы после кораблекрушения. О своих бедах и страданиях я не говорил; мне хотелось дать понять этому еще совсем молодому человеку, что ни при каких обстоятельствах не нужно отчаиваться. Рассказывал я и о том, чему научился здесь.

носят английские охотники на крупную дичь, только вместо охотничьего тесака приспособил к портупее топорик, остро заточив лезвие. Топорик мог служить не только инструментом в повседневной работе, но и боевым оружием. А меткостью, ловкостью и силой мой приятель обладал, я думаю, в большей мере, чем любой из его туземных сородичей.