Робинзон Крузо.
Глава 40. Пятница и его отец

Глава 40

Пятница и его отец

Эта мысль так глубоко запала мне в душу, что я решил подобраться к дикарям поближе, чтобы взглянуть на их чудовищный пир, и уж тогда начать действовать по обстоятельствам и так, как внушит мне Провидение. По крайней мере, пока я не собирался вмешиваться во что бы то ни было.

С такими мыслями я пробирался по лесу, стараясь двигаться как можно осторожнее. Пятница следовал за мной по пятам. Мы не останавливались до самой противоположной опушки, неподалеку от которой расположились дикари. Теперь нас отделял от них лишь небольшой перелесок.

Я шепотом подозвал моего спутника, указал ему на огромное дерево, возвышавшееся над всеми вершинами, и велел попробовать забраться туда, чтобы в точности разведать, чем занимаются туземцы. Пятница повиновался и вскоре, вернувшись обратно, сообщил, что с дерева все видно как на ладони. Дикари сидят у огня, пожирая одного из пленников, а другой, связанный, лежит на песке в ожидании своей участи. Нет никаких сомнений, что негодяи умертвят и его.

Тут в моей душе вспыхнуло пламя гнева. А Пятница добавил: пленник этот явно не принадлежит ни к одному туземному племени, потому что кожа у него светлая, а лицо заросло бородой. Очевидно, он из тех «бородатых людей», о чьем прибытии в здешние края мой спутник уже рассказывал мне.

При упоминании о бородатом белом человеке я почувствовал настоящий ужас. Забравшись на нижние ветви того же дерева, где только что побывал Пятница, с помощью подзорной трубы я смог разглядеть на прибрежном песке связанного лианами человека. Это, несомненно, был европеец, хотя дикари не оставили на нем ни клочка одежды.

За перелеском, отделявшим нас от пирующих людоедов, виднелось еще одно высоченное дерево. Отсюда до него было не больше пятидесяти ярдов. Сделав небольшой крюк, мы могли скрытно к нему подобраться и тогда оказались бы на расстоянии половины ружейного выстрела от туземцев.

Я едва мог сдерживать захлестнувшую меня ярость, хотя и понимал, что действовать нужно совершенно хладнокровно. Отступив шагов на тридцать, я обогнул заросли кустарника и, пользуясь ими как прикрытием, пробрался ко второму дереву. Там я спрятался за стволом и стал наблюдать за дикарями. От дерева до костра было не больше восьмидесяти ярдов, и я мог рассмотреть все в подробностях.

И сразу же я понял: нельзя терять ни минуты. Девятнадцать людоедов, собравшись в кружок, сидели у огня, а двое уже направлялись к светлокожему человеку, наверняка собираясь прикончить его и разделать, как свиную тушу. В руках у одного из них я увидел меч, выточенный из бакаутового дерева. Когда палачи склонились над пленником, чтобы разрезать его путы, я обернулся к Пятнице, который как тень следовал за мной, и проговорил:

- Обещай, что будешь в точности исполнять все, что я тебе прикажу. - Он кивнул в ответ, и я добавил: - Следи за мной и неукоснительно повторяй все, что бы я ни сделал. И смотри - ничего не упусти!

Тут я опустил ружье прикладом на землю, и Пятница немедленно опустил свое, я прицелился в дикарей - и он вскинул ствол, ловя на мушку людоедов.

- Хорошо, - сказал я. - Ты готов?

- Да, - ответил он.

- Ну, раз так, - воскликнул я, - тогда огонь!

В ту же секунду я выстрелил в толпу дикарей.

Удивительно, но Пятница оказался более удачливым стрелком, чем я: он убил двоих наповал, а еще троих ранил, тогда как я убил только одного, а ранил двоих.

Видели бы вы эту картину! Переполох, поднявшийся у костра, был ужасен. Все, кто не был ранен или убит, повскакивали со своих мест и с криками заметались по берегу, не понимая, откуда на них обрушилась неведомая опасность.

Пятница тем временем не спускал с меня глаз, чтобы, согласно приказу, повторять каждое мое движение. Сразу после первого выстрела я бросил мушкет и схватил охотничье ружье - он последовал моему примеру. Я зарядил и прицелился - он поступил так же.

- Готов ли ты, Пятница? - спросил я.

- Да! - отвечал он.

Поскольку наши ружья были заряжены крупной дробью, нам удалось свалить с ног только двоих, но широко разлетевшаяся дробь ранила многих дикарей, и они, окровавленные, с воплями и проклятиями бросились к воде и в заросли. По пути упали еще трое раненых и продолжали ползти, стараясь укрыться от наших выстрелов.

- Теперь, Пятница, - вскричал я, бросая на землю разряженное ружье и хватая готовый к бою мушкет, - за мной!

С этими словами я выскочил из-за дерева и бросился вперед. Пятница не отставал ни на шаг. Как только дикари заметили нас, я испустил нечеловеческий вопль, к которому присоединился мощный крик, вырвавшийся из глотки моего спутника, и со всех ног (насколько позволяла мне тяжесть оружия) помчался к несчастной жертве людоедов, человеку, который по-прежнему лежал между костром и кромкой прибоя. Оба дикаря, собиравшиеся взяться за свое кровавое дело, бросились наутек при первом же звуке выстрелов. Промчавшись по мелководью, они прыгнули в отчаливающую пирогу, в которой уже находились трое их соплеменников.

Я повернулся к Пятнице, велел ему подойти поближе к воде и открыть огонь. Он пробежал ярдов сорок и выстрелил вслед пироге. Сначала мне показалось, что одним этим выстрелом он перебил всех, кто там находился, но затем двое дикарей поднялись и потянулись к веслам. Однако двое точно были ранены, а третий, похоже, мертв.

Пока Пятница стрелял в людоедов, я одним взмахом ножа перерезал лианы, которыми был связан несчастный пленник. Освободив его ноги и руки, я помог этому человеку подняться и спросил по-португальски:

- Как ваше имя?

Он не понял меня и отвечал на латыни:

- Кристианус (то есть христианин).

Я не стал его больше расспрашивать - пленник был так слаб и изнурен, что едва мог говорить. Вынув из кармана бутылку с ромом, я протянул ее бедняге, чтобы он подкрепился. Затем я дал ему ломоть хлеба, и он с жадностью набросился на пищу. Только после этого я попытался узнать, откуда он родом, и в ответ пленник пробормотал:

- Эспаньол.

Испанец стал жестами показывать, как он мне благодарен за избавление от ужасной гибели.

- Сеньор, - проговорил я на ломаном испанском, - оставим изъявления признательности на потом. Сейчас нужно сражаться. Если вы в силах, вот вам пистолет, а вот сабля. Берите их и отомстите за свои унижения!

Пленник принял оружие с горячей благодарностью. Оно как будто вернуло ему силы и заставило кровь бежать быстрее в жилах. Как одержимый, он бросился на своих палачей и в считанные минуты настиг и зарубил двух людоедов. Потрясенные грохотом наших выстрелов, дикари почти не сопротивлялись и не могли бежать. Огнестрельное оружие произвело на их темное воображение такое же действие, как вмешательство высших сил. Точно так же вели себя беглецы в пироге - от выстрела Пятницы все до единого повалились в испуге ничком, тогда как в действительности ранения получили всего трое.

Я продолжал держать в руках ружье с взведенным курком. Наготове у меня было еще несколько зарядов пороха и дроби. Окликнув Пятницу, я велел ему сбегать к тому месту, откуда мы сделали первые выстрелы, и принести оставшееся под деревом разряженное оружие. Мой приятель исполнил это с величайшей быстротой. Тогда я передал ему свое ружье, а сам присел, чтобы перезарядить мушкеты.

Пока я этим занимался, у испанца завязалась жестокая схватка с могучим дикарем, отбивавшимся от него деревянным мечом - тем самым орудием, которым его совсем недавно собирались лишить жизни, если бы я этому не помешал. Испанец был отчаянно смел и бесстрашен: несмотря на свою слабость, он искусно сражался с индейцем и нанес ему несколько ран в голову. Но дикарь, здоровенный детина, ловко увертывался и в конце концов ухитрился выбить из рук противника саблю. Тогда испанец отпрыгнул, выхватил из-за пояса пистолет и уложил темнокожего врага наповал одним выстрелом. Людоед растянулся на песке, и, хотя я уже готов был броситься на помощь храбрецу, ему это не понадобилось.

Пятница, вооруженный одним топориком, преследовал беглецов и тех, кого ему удавалось настичь и сбить с ног, одного за другим отправляя в лучший мир.

Отдышавшись, испанец потребовал у меня мушкет. Я дал ему одно из своих охотничьих ружей, с которым он без промедления бросился в погоню за двумя дикарями и ранил обоих. Однако долго преследовать их он не мог, и дикарям удалось скрыться от погони в лесной чаще. Там их уже поджидал Пятница - настигнув одного, он в два счета с ним расправился, а второй, невзирая на раны, бросился со скалы в море и из последних сил поплыл вдогонку за двумя своими соплеменниками, спасавшимися в пироге.

Только этим троим и удалось спастись из целой толпы, в которой я насчитал более двадцати людоедов. Они отчаянно работали веслами, стараясь как можно быстрее отойти подальше от берега, и, хоть Пятница стрелял по ним еще дважды или трижды, ни один из них не был даже ранен.

Мой приятель и слуга хотел было, взяв одну из пирог, броситься в погоню за беглецами. Я также присоединился к нему, потому что побег этот меня чрезвычайно беспокоил. Как знать, а вдруг эти трое благополучно доберутся до своего племени и поведают о том, что случилось на моем острове? И тогда сюда может нагрянуть целая армада из двух или трех сотен пирог, набитых туземцами в таком количестве, что нам с ними вряд ли удастся справиться.

Мы бросились к пироге, но едва я занес ногу, чтобы переступить через борт, как увидел на дне связанного лианами туземца. Бедняга, так же как и испанец, был обречен на съедение! Он едва дышал от страха, не понимая, что происходит вокруг. К тому же он настолько крепко был скручен лианами и так долго пролежал в таком положении, что находился на волосок от смерти. Искра жизни, как мне показалось, едва теплилась в нем.

Я тотчас разрезал лианы и хотел было помочь ему подняться с днища пироги, но он был совершенно обессилен и мог лишь испускать жалобные стоны. Должно быть, он решил, что его развязали только для того, чтобы умертвить.

а затем и сел, опираясь на борт пироги.

Когда же Пятница услышал голос и всмотрелся в лицо пленника-туземца, моим глазам предстало зрелище, растрогавшее меня до слез: он бросился целовать, обнимать и прижимать к себе этого полуживого дикаря. Мой приятель плакал, смеялся, кричал, прыгал вокруг пленника, плясал и пел; потом вдруг вновь принимался плакать, заламывать руки и колотить себя по лицу и голове. И тут же опять пел и плясал как безумный. Прошло немало времени, прежде чем нам с испанцем удалось добиться от него связных слов, объяснивших, что происходит.

- Это мой отец! - прокричал Пятница и снова залился слезами.

Я был поражен таким непосредственным выражением счастья и любви - чувств, которые охватили моего дикаря при виде отца, только что избавленного от жуткой смерти. Мне не под силу их описать, да и нужды в этом нет. Пятница то бросался в пирогу, то выскакивал из нее, то садился, обнимая отца и прижимая к своей груди его голову, то принимался изо всех сил растирать и согревать его онемевшие от грубых лиан руки и ноги. Увидев это, я предложил использовать для растирания ром, и это оказало свое действие - жизнь стала постепенно возвращаться к пожилому индейцу.

Все это заняло немало времени, и пирога с дикарями почти скрылась из виду. О преследовании теперь нечего было и думать. Но и в этом нам повезло: часа два спустя поднялся порывистый северо-западный ветер, который становился все сильнее и к вечеру превратился в жестокий шторм. Ветер дул навстречу сбежавшим дикарям, и едва ли легкой и хрупкой пироге удалось справиться с бушующим морем и благополучно достичь берега.

Но вернемся к Пятнице. Он до того был занят своим отцом, что я не решался его потревожить. Наконец я позвал его, и он прибежал вприпрыжку. Глядя на его физиономию, которая выражала необычайную радость, я спросил, дал ли он отцу хотя бы кусок хлеба. На это Пятница затряс головой и смущенно пробормотал:

- Нет хлеба. Пятница, скверный пес, все съесть сам…

Я сунул ему лепешку, которую предусмотрительно засунул в карман, и оттуда же извлек пару кистей изюма.

Все это Пятница вручил отцу, а когда тот принялся за еду, вдруг опрометью выскочил из пироги и понесся по берегу, словно за ним гналась сотня дикарей. Бежал он с такой быстротой, что в считанные мгновения исчез из виду. Напрасно я звал его, крича вслед, - мой приятель даже не обернулся. А через четверть часа я снова увидел его: Пятница возвращался, но теперь уже гораздо медленнее. Приблизившись, он совсем убавил шаг, и я разглядел, что у него в руках.

Оказывается, он успел сбегать в мою крепость и теперь нес кувшин со свежей водой и несколько лепешек. Лепешки он сразу же отдал мне, а воду, после того как я сделал несколько глотков, отдал отцу. Вода чудодейственно оживила пожилого дикаря - он, как выяснилось, умирал от жажды.

Когда дикарь напился, я спросил у Пятницы, не осталось ли немного воды? Кувшин был еще наполовину полон, и я попросил его напоить также испанца, который наверняка испытывал не меньшую жажду, и отнести ему одну из лепешек.

Окончательно ослабевший, пленник-европеец неподвижно лежал на траве под тенистым деревом. Его боевой задор угас, ноги одеревенели и распухли от пут, которыми были жестоко стянуты на протяжении долгого времени. Он едва смог приподняться, чтобы напиться воды, и полулежа взялся за лепешку. Я направился к нему и протянул бедняге пригоршню изюма. Он взглянул на меня с такой признательностью, что у меня защемило сердце. Еда и питье подкрепили храброго испанца, но самостоятельно встать на ноги он больше не мог. Этот человек отчаянно сражался из последних сил, но теперь его лодыжки распухли и причиняли сильнейшую боль. Пришлось позвать Пятницу, чтобы тот растер их ромом так же, как сделал это для отца.

И вот еще что я заметил: пока Пятница возился с испанцем, не проходило и минуты, чтобы он не вскинул голову и не бросил взгляд в сторону пироги, где лежал его отец. Мой туземный приятель словно проверял, не исчез ли старик и все ли с ним благополучно. На миг потеряв отца из виду, он вдруг бросил свое дело, сорвался с места, добежал до пироги и, убедившись, что все в порядке, вернулся.

Когда с растиранием было покончено, я предложил испанцу попытаться встать и с помощью Пятницы добраться до пироги. Нам пора было возвращаться в мое убежище, где все мы будем в полной безопасности, а спасенные пленники получат лучший уход. Но Пятница, вместо того чтобы дождаться, пока испанец встанет, взвалил его себе на плечи, отнес к пироге и бережно усадил рядом со своим отцом. Сам он выпрыгнул из пироги на песок, спустил судно на воду и, несмотря на усиливающийся ветер, стал грести, да так энергично, что я едва поспевал за лодкой, идя пешком по берегу.

Доставив обоих в нашу бухту и покинув их в челне, Пятница отправился разыскивать вторую пирогу. Вскоре он вихрем пронесся мимо меня, и я едва успел спросить, куда это он так торопится. «Иду искать пирога!» - крикнул он на бегу. Никогда еще я не видел, чтобы человек бегал так быстро, как мой туземный приятель. Думаю, он мог бы легко потягаться с самыми резвыми скаковыми лошадьми.

Вторую пирогу Пятница привел в бухту почти одновременно с моим появлением на берегу. Привязав ее, он отправился помогать нашим гостям высадиться из лодки. Но когда оба выбрались на песок, оказалось, что ни тот, ни другой не могут ступить и шагу. Мой Пятница растерялся.

стене моих укреплений. Но тут нас ожидали еще большие затруднения. Воспользоваться приставной лестницей ни один из них не мог, а другого способа переправить их через ограду не существовало. Не ломать же ради этого частокол!

Пришлось снова браться за дело. За пару часов мы с Пятницей соорудили из старых парусов довольно вместительную и прочную палатку и разбили ее на площадке между внешней стеной моего форта и посаженной мною рощицей. Внутри находились две постели с матрасами, набитыми ячменной соломой и накрытыми простынями.

Итак, население моего острова начинало расти, и теперь я действительно походил на правителя, имеющего хоть и немногочисленных, но подданных. Остров всецело принадлежал мне; я был здесь и законодателем, и судьей, и владельцем всей земли. В преданности подданных я мог не сомневаться - все они были обязаны мне жизнью. Но еще более любопытным был тот факт, что мой народ, состоявший всего из трех человек, принадлежал к трем различным вероисповеданиям. Пятница с моей легкой руки стал протестантом, отец его был язычником, а испанец - католиком. И мне, как властителю, ничего не оставалось, как принять свободу совести на всем пространстве моего острова.

Обезопасив спасенных нами людей и дав им возможность спокойно отдохнуть после пережитого, я занялся их пропитанием. Прежде всего я велел Пятнице заколоть молодую козу из моего меньшего стада. Затем взял ее заднюю часть, изрубил на мелкие куски и поручил Пятнице сварить их, добавив пшеничной крупы, овощей и душистых кореньев. Получилась отменная похлебка и полное блюдо нежного мяса. С этими яствами мы отправились в новую палатку.

Там мы накрыли стол и с аппетитом отобедали или, скорее, отужинали, причем во время застолья Пятница служил мне переводчиком не только в разговоре с отцом, но и с испанцем, который хорошо владел туземным наречием.

дикарей, а заодно и ужасные остатки их пиршества, которых, вероятно, было немало. Сам я так и не смог заставить себя заняться этим и, проходя мимо, отворачивался, борясь с тошнотой и отвращением.

в зарослях кустарника подсказали мне, где я нахожусь.

Когда мои новые подданные пошли на поправку, мы стали все чаще вести беседы. Прежде всего я велел Пятнице спросить у отца, что он думает о тех дикарях, которые ускользнули в пироге. Не следует ли нам опасаться их возвращения, причем, не приведи господь, с многочисленными соплеменниками?

Пожилой туземец заверил меня, что буря, которая свирепствовала всю ночь, была так сильна, что если даже беглецы не потонули, то их наверняка отнесло далеко на юг, к берегам, населенным враждебными племенами. Там их ожидала такая же судьба, какую они готовили всем своим пленникам, и наверняка их давным-давно съели. Если же каким-то чудом они уцелели и благополучно достигли мест, где обитают их сородичи, то тут судить трудно. Тем не менее пожилой дикарь склонялся к тому, что беглые людоеды настолько напуганы внезапным нападением и грохотом наших ружей, что, скорее всего, поведают о случившемся как о внезапном явлении могущественных и воинственных духов, истребляющих все живое. Он своими ушами слышал, как туземцы, пытаясь спастись бегством, кричали друг другу, что не могут понять, каким образом человек может изрыгать огонь и убивать на огромном расстоянии, даже не поднимая руки.

В этом пожилой дикарь оказался прав: со временем я узнал, что среди местных племен распространились жуткие слухи о моем острове, и никто из каннибалов не решался не только высадиться на его берега, но даже приблизиться на несколько миль. Они были безмерно напуганы рассказами тех, кому все-таки удалось избежать гибели на море, и твердо верили в то, что огонь богов истребляет всех, кто ступит на землю заколдованного острова.

сотни дикарей.

Однако время шло, а на горизонте так и не появилось ни одной пироги. Мои опасения насчет внезапного вторжения людоедов начали постепенно рассеиваться, и я снова стал подумывать о плавании к отдаленной земле. Тем более что отец Пятницы убедил меня, что у его соплеменников нас ждет самый радушный прием.