Жизнь и приключения Робинзона Крузо, природного англичанина. Часть вторая.
Страница 6

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Робинзона Крузо, природного англичанина. Часть вторая. Страница 6 (старая орфография)

Чтож принадлежит до нашего Мандарина, то великолепие его сходствовало несколько с его знатью. Ему отдавали везде королевскую честь. Он окружен был дворянами и своими офицерами, так что и я принужден бывал, едучи в его свите, смотреть на его превосходство из дали. В прочем лошади нового нашего патрона не лучше были наших. различие состояло к том, что худоба господских закрыта была попонами до самых колен. Дорога, в разсуждении того, что я во время оной крайних моих неприятелей Голландских и Аглинских шиперов не опасался, казалась мне непротивною, и скончалась с довольным для меня удовольствием, выключая что почти при окончании оной, переезжая некоторую малую речку, упала подо мною лошадь и сронила меня в воду. А хотя было и не глубоко, однакож я обмочился в ней с головы и до ног, и испортил записную свою книжку, в которой для памяти внесены были имена народов и городов, где я будучи в Китае находился.

На конец приехали мы в Пекин. Тогда у меня кроме данного мне племянником моим слуги никого не было, коим находился я весьма доволен, а свита товарища моего состояла также в одном лакее, природном Агличанине; еще был с нами часто упоминаемой лотсман, которому также захотелось посмотреть Китайского двора. Его содержали мы на своем коште; за то служил он нам вместо переводчика, а переводил с Китайского на Французской, которой язык я хотя и по нужде, однакож разумел.

В прочем оказывал он несказанные знаки своей к нам склонности, и старался всячески о нашей пользе. В сходство чего неделю спустя по приезде нашем в Пекине, ходил он на рынок, и возвратясь оттуда весьма весел, начале мне говорить: Вы, господин Агличанин, о том не знаете, что я к вам принес приятную ведомость. Я ни дурных, ни весьма добрых ведомостей в сей земле ожидать не надеясь, слыша сие оказал на то некоторое удивление. А я вас напротив того уверяю, перервал оне речь мою, что она вам будет весьма приятна. Стараясь же окончить извет свой, сказал он мне, что в городе находится множество Московских и Польских купцов, приготовляющихся ехать в свои отечества, куда действительно хотят они отправиться недель чрез шесть, но чему я и не сомневаюсь, продолжал он речь свою, чтоб вы не употребили в свою пользу сего удобного для нас случая.

Признаюсь, что такая ведомость была мне весьма приятна. Желание возвратиться в свое отечество, и радость, происходящия от открывающагося мне к тому способа, так мною овладела и в такое привела восхищение, что я долго не мог ответствовать на слова сего старика. Но на конец опамятовавшись спрашивал у него, по чему он то знает, и правду ли мне о том сказывает. Точную правду, отвечал он. Сего дня по утру встретился я на улице с некоторым старинным своим знакомцом, природным Армянином. Он приехал сюда из Астрахани с тем, чтоб ехать в Танквине, где я его и напредь сего видывал, но ныне отложил свое намерение, и думает с помянутым караваном отправиться в Москву, а оттуда Волгою в Астрахань. Выслушавши сие, благодарил я Португальца за принесение столь приятной вести, и обнадеживал служить ему за то моим карманом.

По том призвал к себе на совет своего товарища, и уведомя его о всем мне Португальцом сказанном, спросил, согласен ли он ехать в Россию; а он в том не спорил, по тому больше, что Бенгальское его сокровище оставлено было в таких добрых руках, что о умножении капитала и сомневаться ему было нечего. Когдаж при том, говорил он, приобретенное в последнюю поездку можем мы променить на Китайской шелк, то я с радостию возвращусь в Англию, а оттуда легко и в Бенгале побываю.

И так твердо в том положивши, намерились мы взять с собою и старого лотсмана, и отвезти его на своем содержании в Россию или в Англию; а за тем, что показал он нам не только на море, но и на сухом пути знатные услуги, и прилепился к интересам нашим с крайнею преданностию, то сие стоило сего, чтобы мы его чем нибудь подарили, и для того сложась вместе, дали ему 175 фунтов стерлингов, и обещались его до желаемого им места доставить. Для сего позвали мы его к себе, и объявили ему сие наше намерение: Я слышал, говорил ему, что вы жалуетесь на свою бедность, и что вам нечем отсюда ехать. Мыж, как вы знаете, вздумали с караваном возвратиться в Европу; поедемте с нами, естьли вам то не противно. Доброй старик, слыша сие предложение, повесил голову, а по том сказал нам, дорога сия весьма длинна, я не имею столько денег, чем бы себя содержать во время сего продолжительного путешествия, а при том мне и там, куда вы меня привезете, жить будет нечем. Мне довольно известны ваши обстоятельства, для поправления которых замерен я зделать вам некоторую услугу, и показать, сколь чувствительно нам ваше усердие. По окончании сих слове объявил о нашем ему назначенном подарке. Чтож принадлежит, говорил я" до нужного в пути содержания; то мы обещаемся вас до России или до Англии доставить на своем коште, с тем чтоб мы на подаренные вам деньги купили себе товаров, и платили за провоз оных сами. Португалец приняв предложение мое с радостным восхищением, обещался с нами край света ехать. И так начали мы к отъезду приготовляться. Но отправление наше из Пекина зделалось сверх чаяния весьма продолжительно. Тож самое препятствие причинилось по нещастию нашему и прочим купцам; ибо вместо того, что мы все надеялись в пять или шесть недель в путь отправиться, принуждены были употребить на свои зборы целые четыре месяца, да и тут на силу могли со всем исправиться.

На конец выехали мы из Пекина в Феврале месяце. А между тем, как к отъезду приготовились, ездили товарищ мой с лотсманом в Нанквин, и распродали там остаток тона; он, а я в отсудствии их познакомясь с Китацйским купцом, подрядил у него все что нам с собою из Китая взять было должно. Сей, еще до прибытия моего товарища в Пекин привез оное все в Китайскую столицу. Товаров купили мы на три тысячи на 500 фунтов стерлингов, экипаж состоял в 26 верблюдах и лошадях, а весь караване помнится мне в 300 вьючных верблюдах, кроме лошадей, на которых ехали купцы с своими служителями, коих было до 200 человеке. А понеже Азиатские караваны подвержены бывают всегдашним от Татар нападениям, то путешественники наши снабдились всем к обороне нужным. Большая часть была руских и по крайней мере человеке с 60 одних Московских жителей, между которыми находились 5 человек Шотландцов, весьма богатых и в комерции знающих людей.

В перьвой день путешествия созвали провожатые наши всех купцов и пасажиров на совет. В сем собрании дал им всякой некоторое число денег для покупки фуража и других нужных вещей при чем учредили мы путь свой, назначали себе командиров и прочих чиновных людей, дабы в случае какого либо на нас нападения к обороне быть готовыми; а все сие делалось по всеобщему выбору путешественников.

Область, коею мы сперьва ехали, была весьма населена, а особливо много там горшешников и фарфоровой посуды мастеров, в нем Китайцы столь искусны, что во время нашего путешествия видели мы в сих местах целой из фарфору зделанной дом, достойной смотрения; для сего чудного здания думал было я на несколько отбыть от каравана. Но караванной командир приказал мне не отставать от товарищей, и для того с крайним неудовольствием не зделав ни малейшого примечания, принужден был оное оставить. А хотя я и мало имел времени обозреть сию диковину, однакож должен признаться, что в таких рукоделиях Китайцы весьма искусны; хотя и то правда, что они о себе много лгут. Ибо я слышал, будто бы некто из них зделал себе фарфоровой, со всеми ко оному принадлежащими мачтами, парусами, веревками, а при том такой величины корабль, что в сем скудельничем сосуде до пятидесяти человек вместиться, и на нем в Японию ходить и торговать могли.

оное штрафован буду против сего в трое, а при том принужден просить у них прощение. Сей выговор делал мне коварной командир, которому и обещался я вперед точнее повиноваться, а на конец и сам мог видеть, что сия строгость сопряжена с собственным моим интересом. Ибо по выезде за Китайскую стену от многих находившихся в дороге воровских Татарских партий отставать от каравана было весьма опасно. На третей день нашего из Пекина отъезда приехали мы к славной каменной Китайской стене, служащей сему государству защитою от набегов Татарских. Она стоила несказанных трудов, и ведена без всяких нужд чрез бугры, каменные и без того непроходимые горы, коими в иных местах не только лошадям, но и пешком пройти не можно. Простирается на тысячу Аглинских миль, а прикрывает не более пяти сот в ширину имеющую область.

Между тем, как караван наш проходил ворота сего укрепления, мог я там и не нарушая караванного учреждения остаться на час времени, и разсмотреть оную столько, сколько мне возможность допускала. Китайской проводник, оставшейся со мною и расказывающей о том, яко о некоем всесветном чуде, при сем случае крайне желал ведать, как я о сей стене мышлю. Я отвечал ему, что против Татар лучше и строить было не надобно. Он же не понявши мою насмешку, был тем весьма доволен. Старой лотсман не был столькож прост, каков Китаец. В ваших речах заключается хитрость, сказал мне сей грызун. Хитрость! перервал я речь его, какую вы в них приметили? Я хочу сказать, отвечал он, что слова ваши значат иное, нежели вы о том в самом деле думаете, и что учтивство смешено в них с насмешеством. Вы называя оную от Татар защитною, даете знать, что она только для удержания их, а не других народов служить может. Господин Китаец, принимает их в одном, а я будучи тем же доволен, беру их в другом разуме. Но не правду ли я сказал в своих разумах, как бы вы слова мои ни приняли, перервал речь его, и не думаете ли вы, чтобы она могла устоять против Европейской доброю артиллериею и искусными инженерами снабденной армии. Китаец весьма хотел ведать сей наш разговор, но я приказал лотсману рассказать ему о том тогда, как нам до них не будет ни малой нужды, что он и учинил пять дней по том спустя; а Китайцы услышавши такое наше о удивительной их стене мнения, повеся головы и сердясь на нас, больше хвастать и не осмелились.

Проехавши сие великолепное и ни что значущее укрепление, Китайскою стеною называемое, и на зделанную римлянами против Пиктов в Норд-Гумберландии стену похожее, ехали мы мало населенною областию. Жители оной заперты, так сказать, в укрепленных своих местах, в которых кроются они от частых Татарских набегов. Тогда узнал я совершенно, сколь нужно есть не отлучаться от своего каравана. Татарския нас окружающия и к нам подъезжающия воровския шайки, делали нам частые безпокойствия, разсуждая же по их нестройству и убору, почти на военную стать похожему, весьма дивился, как могло быть завоевано столь пространное Китайское государство такими презрительными тварьми, каковы они мне быть казались безо всякого порядка военной дисциплины, и почти без оружия. Лошадей имели худощавых и со всем ненаезжанных; словом, они ни к чему больше не годились, как только к разбитию малых, а не таких караванов, каков был наш, - что и имел я случай видеть в самом деле. Сколь скоро мы только проехали Китайскую стену, то тогдашней наш командир позволил нам отъехать на охоту за дикими баранами; их было в виду целое стадо. Вместо сих баранов наехали мы на партию Татар, состоящую человек в сороке. Они выехали также на охоту, однакож на отменную от нашей; ибо сколь скоро нас увидели, то начали трубить к роги. Мы тотчас догадались, что они призывают к себе товарищей; а сия наша догадка была не напрасная, по тому что чрез малую четверть часа увидели мы еще в толиком же числе из лесу выехавшую шайку Татар.

По щастию был с нами Шотландской купец, а Московской житель. Он услышавши позывной их голосе, приказал нам построившись ударить на сих бездельников. Татары смотря на такую нашу отвагу, не думали ни мало о порядке, и по приближении нашем к ним, пустили по нас изо своих луков много стрел; однакож ими никого из нас не ранили, не от того, чтоб дурно метили, но причиною тому было наше от них отдаление, естьли же бы мы к ним хотя на пол-аршина ближе были, то бы они хотяб нас и не побили, однакож всех переранили. Видя такую их ошибку, дали по них залп, и послали им вместо стрел пули, а выстреливши из ружей, поскакали на них по приказу нашего храброго шотландца с пистолетами, и по приближении к ним, зделали вторичной залп, а после вынувши сабли, бросились в их кучу, однакож напрасно. Ибо мошенники тотчас обратились в бегство, куда и выехавшие же на зов их Татара товарищей своих бегущих видя убралися.

не могу, по тому что они их увезли с собою. Пять дней по том спустя, въехали мы в безводную степь, и для того принуждены были везти с собою воду, а наслеги иметь подобные иметь, какие имеют вояжиры, проезжающие Аравию. Сию пустыню щитают к Китаю, но они ее и защищать не думают, но чему проезде чрез оную есть от набегов Татарских весьма опасной, а особливо в малом числе людей состоящем караванам. Мы же будучи многолюдны, сих бездельников не боялись, случилось же с нами то, что они побудили нас к осторожности, однакож без дальних хлопот, а только подстрелили лошадь, которую мы и бросили им на съедение.

После того ехали мы целой месяц со всем безопасною дорогою, и некоторым образом Китайцам подвластною землею. Там было несколько деревень, и от нападением Татарских укрепленных замков. По приездеж к городу Науму случилась мне нужда в верблюде, коих приводят в сие место для продажи проезжающим. Я бы мог достать его не ходя сам за сею скотиною. Но как старой дураке вздумал побывать и там, где их от Татар прячут, с собою подозвал я и старика лотсмана. С ним дошли мы до помянутого города, лежащого в низком и болотном месте, и окруженного набросанными в великия кучи каменьями. В нем находился Китайской гарнизон, из числа которого стоял у ворот сей крепости часовой, похожей на корчебмых крючков. Купивши верблюда, и возвращаясь в провожании Китайца, сей скотины хозяина в караване, атакованы были Татарами. Их было пять человек; двое из них отняли у Китайца верблюда, а последние бросились на меня и лотсмана. Мы не успели еще и шпаг своих вытащить, и не имея к защищению своему от сей кавалерии удобного оружия, ожидали конца судьбы своей, а между тем ударил меня Татарин по голове саблею, и лиша памяти, сшиб с ноге. Португалец, видя меня упавшого, выхватя пистолет, у него в кармане случившейся, убил моего злодея, а по том вынувши свою саблю, без которой он и на сторону не хаживал, ранил лошадь, на него штатного другого вора, коя збесившись потащила ездока своего в лес, а на конец и со всем его с себя збивши придавила. Китаец, у коего отняли верблюда, поехал к лежавшему под лошадью Татарину, и вынувши егож саблю, разрубил ему голову. Храброму старику моему должно было управляться с третьим Татарином, коего видя сверьх чаяния стоящого еще на месте, угрожал своим пистолетом. Но разбойник не дожидаясь вторичного выстрела, поскакал в лес, т бегством своим вручил старику совершенную победу.

Между тем начал приходить я в чувство, и будто от глубокого сна пробужаясь, чувствовал в голове несказанную боль; но не мог вспомнишь, от чего упал я на землю, и от чего у меня сия боль происходит. А как приходя в чувство схватился за голову, и замарал в крови руку, то вспомня о произшедшем, начале было вынимать шпагу, но и то оставил за низложением всех моих неприятелей; ибо близ меня лежал из пистолета убитой Татарин; подле тела его стояла лошадь, которую я схватя, на силу мог оттащить от ее господина.

Португалец видя меня на ноги вставшого, с радостным восторгом обнимая, восклицал победу, и осматривая мою рану; уверял меня, что уже нет ни малой опасности, и что неприятели наши уже со всем прогнаны. От сей победы не имели мы большого убытка; ибо лишась верблюда, получили вместо того Татарскую лошадь. Ее хотели мы отдать Китайцу; вместо отнятого у нас Татарами верблюда; но он о том не хотел и слышать, а требовал от меня договоренную за скотину свою плату. Сперьва смеялся я такому его требованию, но на конец принужден по приговору судьи находящагося в той деревне, где тогда для отдохновения караван наш стоял, заплатить ему полную за оного сумму. Суд же между мною и Китайцом производился следующим образом: Судья выслушавши Китайцов донос, и учиненной мною на то ответ, спросил, кто из нас вел верблюда? Я отвечал, Кишаец. По прозьбе иностранца, купившого мою скотину, взялся проводить его до сей деревни, и так ты был на сей случаи его слугою, а за слугу, яко невольника, другой не ответствует, и за причиненной им посторонним людям вред никто не платит, кроме того, которому он служит. Следовательно вы, господин иностранец, бывшей на помянутой случай Китайцовым помещиком имеете за него ответствовать, и за потеряние им верблюда, заплатить хозяину сей скотины договоренную между вами за оную цену. Выговоривши сие, спросил он у нас, довольны ли мы его приговором; а хотя Китайцу и досадно было называться моим слугою, однакож сносил сей титул для получения от меня требуемых им денег.

Я не мог противоречить мнению сего судьи, для чего и заплатил без всяких отговорок договоренную за верблюда цену, я приказал к себе привести еще другова. Можно поверить, что я уже вторично за ним итти не вздумал; ибо потерянные мои деньги и разбитая голова, были наставлением к дальнейшей от того предосторожности. Между тем подъезжали мы к пограничному Китайскому городу, от всех Крепостью называемому. Но я будучи хотя и мало в искустве укреплять города сведом, не беру на свою совесть именовать ее такою. Ибо сей город окружен был только каменной стеною, которую в разсуждении живущих в сих местах и огнестрельного оружия не имеющих Татар, не только посредственною, но и то всем непобедимою назвать хотя и можно; однакож она в число и малых Европейских замков не войдет. В некотором разстоянии от сего пограничного Китайского места повстречался с нами курьер, из оного к нам на встречу посланной. Губернатор Китайской разослал их по всем дорогам, во осторожность проезжающим, с таким приказанием, чтоб дожидались для провожания в город посланных от него конвоев, ибо по другую сторону крепости появились несколько тысяч Татар.

в угодном для нас месте, и дожидались обещанного от него конвою, которой в числе 500 Кишайских салдат скоро по том к нам и прибыль, по чему и отважились мы продолжать путь свой, учредили из них аван и аргергарды, каравану же приказали итти в средине. В таком порядке будучи к бою готовыми подъезжали к городу. Перьвой день походу нашего шло порядочно, и к принятию неприятеля было все в готовности; но на другой день приняло оное со всем иной вид, и от приближающихся Татар произошло в салдатах, защитниках наших, крайнее нестройство.

При входе в помянутой городе должны мы были переправляться чрез реку, при чем бы Татары, естьлиб хотя мало догадливы были, могли всех нас по рукам разобрать, а особливо когда при переправе каравана ариергард наш на другой стороне помянутой реки находился: но тогда неприятелей наших и в виду не было, а показались они часа чрез три после того, как мы уже в степь въезжать начали, где узнали обе них по восходящей вверьх пыли. Сие видя составляющие авангард Китайцы, за день пред тем несказанно храбровавшие, начали ежеминутно назад оглядываться. Старой лотсман приметя их трусость, просил меня, чтоб я ободрял сих бездушных тварей. Они, говорил он, побегом своим приведут и нас в замешательство. Не лучше вашего и я об них думаю, отвечал ему на то, но чем пособить сему нещастию? По моему мнению, перервал он речью мою, надлежит стать нам самим по флангам, и подкреплять сих бездельников, и от того может быть и они удержатся на своем месте. Я выслушавши сей полезной совет его, поскакал к караванному командиру, и объявя ему о том, построил своих людей по ботсманову намерению, а оставшим от того ста человекам, приказал составить для подкрепления флангов запасной корпус. В таком порядке продолжали мы путь свой, приставя 200 человеке Китайцов к охранению наших верблюдов и въючных лошадей.

Скоро по том подскакали к нам и Татары. Их было несколько тысяч. По приближении к нам, отделили они от себя не малой корпус, конечно осмотреть в каком идем мы порядке. Командире наш видя приближающихся неприятелей, и не дождавшись от них нападения, приказал с произвождением огня на них ударить, Татары ни мало не обороняясь, поворотили к главному своему корпусу и сей услышавши о учиненном от нас на товарищей их нападении, весь остановился; по том дав нам дорогу, подался в левую сторону, и открывши тем свободной путь, безпрепятственно и базе всякого бою пропустил нас в городе, в которой мы на третей день и приехали. За высланных к нам из крепости салдат должно было подарить Губернатора, також и трудившихся для нас служивых, коих в команде его было боле девяти сот человек. Правду сказать, Губернатор заслужил себе нашу благодарность. Чтож принадлежит до его солдат, то не стояли они ни малого награждения; однакож, что делать, надобно было и их удовольствовать, и для того собравши 200 ефимков поднесли их командиру.

Отдохнувши в сей крепости несколько дней отравились мы в путь свой, в котором должно было переезжать нам множество великих рек, и две степи. Сия земля, как уже выше сказывал, была со всем пустая, не к кому не принадлежащая. 13 Марта прибыли на Российския границы, естьли не обманываюсь в городе Аргуне, на реке тогож имяни лежащей. До того видели мы только идолов, и народ обожением проклятых дел рук своих оскверняющей службу Творцу их должную. По приездеж на помянутые границы, наехали людей прославляющих имя Господне. В радости своей о разширяющемся в сих местах Xристианском законе, почитаю я себя будто бы между однородцев своих находившимся, и благодарил Бога за избавление от неисчислимых во время странствования мне случившихся беде.

Впрочем во всей сей земле не нашли мы ничего достойного примечания, кроме того, что реки оной текут в восточное море, большая из них называется Амур. Из Аргуна поехали мы в самую нутрь Сибири; а между тем случилось мне видеть в некоторой в пути нашем лежащей деревне следующее: Жители оной намерены были в день нашего к ним приезда приносить жертву, стоявшему вне жилищ их на пне, деревянному и ужасному идолу. Он было таков, что естьлиб кому нарисовать вздумалось дьявола, то лучшей к тому копии сего ужасного чудовища искать былоб не надобно. Голова его не походила ни на какую звериную, уши величиною с козьи рога, глаза с тарелку, а рот подобной львиной пасти, с кривыми и такими клыками, какие у кабанов бывают, одет в сходственность своею дурною фигурою, стан его покрыт был бараньими кожами, вверьх шерстью повороченными, а на голове имел Татарскую шапку и два великие рога; вышиною футов в восемь, впрочем без рук и без ног.

Все они лежали ниц, и молились помянутому безобразию, а при том столь неподвижно, что я почитал их таковыми же статуями, какова и сия была мерзость; а как подошел к ним ближе, то вскочили с несказанною торопливостию и с ужасным криком, подобной собачьему вою, побежали, как будто с ума сшедшия, в деревню.

барана и молодой зарезанной бык, повидимому принесенные на жертву помянутому уроду. Сии показавшиеся мне живодерами были жрецы его, а означенные 17 человеке приносители жертвы.

Грубость идолопоклонства их так меня огорчила, что я таковой досады и в жизнь мою никогда не чувствовал. Как может статься, говорил я, чтоб пред всеми иварьми для познания и прославления Творца своего разумным духом одаренной человек покланялся сему безобразию? Таким образом, взирая на сию самым демоном в людей ему поклоняющихся для отвращения их от Бога, вкорененную службу, пришед вне себя, и в иступлении своем прискакавши к идолу разрубил ему голову, а от сего действующого во мне Христианства произошло во всей деревне несказанное востание. В одну минуту окружили меня человек сто Татар, от коих, хотя и на силу спасшись, однакож намерен был посетить еще раз их идола.

Тогда остановился караван в четырех верстах в лежащем от сей деревни городе. Товарищи мои думали пробыть там несколько дней, и переменить от худой дороги испорченых лошадей своих. А сей растах подал мне случай исполнить мое предприятие, которое открыл я некоторому из моих товарищей природному Шотландцу, уверившему меня при разных случаях о своей предприимчивости. Он выслушавши чинимое мною о том предложение несколько усумнился, и выхваляя того к вере горячность, спросил, на какой конец намерен я вдаваться в видимую опасность. Чтобы отмстить, отвечал я ему, сею дьявольскою службою, нарушаемую честь Божию, и отвратить бедных людей от их крайняго невежества. Для сего бы надлежало вложить им, говорил Шотландец, некоторое о Боге понятие. Низложением же идола произвести в них можно одно противу Христиан востание; ибо они никого, кроме их, притчиною разоренья службы их не почтут; утушение же оного без кровопролития не пройдем, за что будете вы пред Богом ответвовать. А притом естьли вы к ним в руки попадетесь, то зделается с вами то же, что терпел от них некоторой насмеявшейся идолу их Христианин. Его, раздевши Татара нагова, посадили на свое чудовище, и окружа ее всех сторон, до тех поре в него стреляли, пока зделали на нем из стрел так как щетину, после оные зажгли; и так принесли его идолу своему на жертву. Я дивился такому их безчеловечию, и подговаривал его к отмщению за сего невинного.

Он согласившись на конец на мое предложение, подозвал с собою в товарищество ехавшагож с нами из Китая Аглинского Капитана Рихардсона. Сей был человек отважной; и так положили мы трое итти в помянутую деревню. К тому приглашал я и своего товарища; но он опасаясь, чтобы от того не лишишься своих сокровищ, от нас отказался, обещаясь в случае нужды делать нам всякое вспоможение. В предприятии твердой, и в исполнении оного проворной Шотландец принес ко мне Татарское платье; лук и стрелы, чем обмундировал он и Капитана Рихардсона. А сей будучи искусной феерверкмейстер, наделал нам множество таких составов, коими начиня идола, зделали мы из него изрядную иллюминацию. А дабы иметь способе убраться из города, то положили исполнить сие намерение в ту самую ночь, в которую на разсвете намерен был караван наш в поход выступить. В прибавок к феерверочным составам взяли мы еще два горшка смолы.

все в глубоком сне, выключая, что в шалаше, в коем я жрецов видел еще не спали. Мы опасаясь того, чтобы они нам не помешали, вздумали было, отнесши идола в лес, там исполнить свое предприятие; но сие должно было за тяжелиною сей статуи оставить. Капитан Рихардсон советовал зажечь шалаш, и не выпуская находившихся в нем Татар, побить их до смерти; но я не согласуясь на такое кровопролитие, вздумал зделать свидетельми сокрушаемого нами их идола, и для того подошед к дверям; начал стучаться. На стук наш выскочил из шалаша Татарин, коего мы схватя тотчас связали, и положа ему в рот кляп, отнесли пред идола. Между тем, несколько по том спустя, вышел другой, и имел ту же участь. На вторичной наш стук, вышли еще двое, с коими поступили мы также, как с их товарищами. К оставшим в шалаше бросили гранату, и так в нем надымили, что не привычные к пороху Татара попадали на землю, и без всякой обороны дались нам вязать себя.

Слуга мой, коего я взял с собою, отводил и клал их одного подле другого лицами прямо к идолу. По окончании сей церемонии принялись мы за идола, облили его и все платье смолою, набили ему в рот, уши и в глаза пороху, и феерверчных составов; и обрывши со всех стороне соломою, подняли жрецов и жертвоприносителей оного, коих уверяя в тленности мнимого ими Бога, зажгли его со всех сторон. Пожар начался без всякого шуму, сколь же скоро дошло до пороху и феерверчных составов, то начало статую рвать, и зделало из нее дурной и безобразной обрубок. А. чтобы стоявшие свидетели сего крушения в огонь не побросались, и с идолом своим не згорели, что весьма, могло статься, то принуждены мы были дотла зжеч сию статую.

Тем окончавши свое предприятие возвратились в городе в самое то время, как дорожние наши к отъезду приготовляться начали, а по тому, что мы между собирающимися в дорогу перьвые были, не можно было и догадаться, что идольскому сокрушению мы притчиною. А хотя нас в том никто и не подозревал, однакож сия проказа добром не кончилась; ибо по выезде нашем из города собралось пред стены оного великое множество Татар, и приступая к воеводе, требовали от него, чтоб он выдал им виноватого, и угрожая наглым образом, хотели напасть на Христиан, заклинаясь единодушно отмстить всем за учиненную Хамхитонгу, живущему в солнце, непростительную обиду.

Многолюдством их устрашенной воевода стирался ласкою успокоить бунтующих, и уверя, что в ту ночь ни один команды его салдат за городе не выхаживал, отвел их от себя, а наконец успокоил их тем, что обратил всю сию вину на нас. Такое предложение успокоило на несколько Татар, а воевода обещаясь им послать за нами, и возвратить виноватого, приказал им во ожидании оного итти в свои жилища. Собравшаяся Чудь была тем весьма довольна. Городской же командир прислал к нам разсыльщика с приказанием, чтобы караван как возможно поскорее убрался в какую нибудь крепость, и там бы до тех пор пробыл, пока Татара со всем успокоятся.

Сие благоразумное воеводское приказание побудило нас день и ночь продолжать путь спой, и быт во всегдашней от нападения неприятелей наших готовности: виноватым же никто из нас не признавался. На третей день форсированного нами маршу, увидели мы позади себя великую пыль, а к вечеру по другую сторону озера, близ которого мы тогда ехали, множество конницы. На другой день по том съехались мы с неприятелями нашими весьма близко, для него и остановились в выгодном для нас место, на реке Уде. у нас горы, по другую болото, а позади густой лесе, изо которого зделали себе засеку.

И только успели таким образом укрепиться, как прислали к нам оступившие нас Татары своих посланных, и требовали выдачи обидившого их Хамхитонгу, дабы принести его за такое дерзновение на жертву их идолу, устращивая при том, естьли мы винных не выдадим, побрать всех нас в полон. Весь караван дивился такому их требованию и безпутным угрозам, и уверяя в невинности своей Татарских посланцов, ответствовали, что до тех пор будем защищаться, пока силы нашей станет. Татара будучи тем не довольны, начали нас атаковать; но укрепленное натурою место, не допустило их ворваться в наш корпус. Между тем подъехал к караванному командиру провожающей нас казак и прося за труды, уверял его, что он может обратить неприятелей наших к Селенгинску. Мы обещались дать ему за то довольную плату; а казак схватя лук и стрелы поскакал в поле, и объехавши стороною вмешался в Татарскую шайку.

А понеже он был сам из Татар, то разумел язык их так, как и Руской. Татары увидевши его, тотчас схватили, и стали спрашивать, откуда он едет. Казак сказался посланным от воеводы в Селенгинск, с тем, чтобы остеречь живущих там Татар, от некоторых бездельников сокрушивших Хамхитонгу, и намерившихся там зжечь другого Татарского идола, Шализара называемого. Татара услышавши о том, зделали ужасной вой, и оборотясь поскакали в Селенгинск, а казак возвратился к нам в караван, и получил за выдумку свою довольную плату.

Сим казацким вымыслом, от крайней опасности избавившись, приехали мы на конец в город Российским гарнизоном снабденной. Там отдыхали от понесенных во время безпокойного нашего пути трудов целые 5 дней, и в разсуждении того, что должно было переезжать еще великую степь, купили мы себе полатки, да для запасу взяли 16 телег из коих составляя вагенбург, в покое, спали в своем лагере; а наконец приехали в Тобольск, главной Сибирской город, где и принужден я был сверьх моего чаяния прожить долгое время. В сей городе прибыли мы из Пекина в девятой месяц.

отечестве, положил ехать при наступлении весны к городу Архангельскому. Таким образом находился я с климатом моего острова со всем в противном месте. Там не было мне и в платье нужды, здесь же принужден зделать себе две фуфайки, камзол и длинной кафтан; а все оное подбить мехом. Аглинской камин будучи не в состоянии с руским холодом бороться, мне был не надобен, а довольствовался я хотя в самом деле и неудельною, однакож теплою рускою печью.

Зимнее время препроводил я там без всякой скуки, по тому что помянутой Шотландской купец, а Московской житель познакомил меня с Тобольскими обывателями, а особливо с некоторым тогда в сей город сосланным до сего весьма знатным, а при том разумным человеком. Он рассказал мне свою историю. Нещастие его было мне весьма чувствительно. Я сказывал ему и о своих приключениях; а как дошла речь до того, что я некогда был самовластным правителем, то он сперьва тому весьма дивился; а по том по изъяснении всех до того касающихся обстоятельстве, зделалась ему сказка моя приятною. Таким образом препровождали мы свою скуку; а на конец с сим нещастным человеком так я подружился, что крайне не хотелось мне с ним разстаться, и естьлиб несобственное его упрямство препятствовало, то бы я конечно избавил его от заключения. Но сей в свете искусившейся нещастливец и слышать о том не хотел, чтобы ему еще во оной пуститься.

Некогда будучи в целой компании, где и он находился, рассказывал я свою новость, коею все были весьма довольны; а особливо, когда дошло мне говорить о бывшем моем на острову самовластии, то сей разумной муж вздохнувши, сказал на то, что подлинное величество человека состоит во владении самим собою, и в приобретении самовластия надо страстьми своими что он по уединении своем находит больше благополучия, нежели его имел, находясь в знатном достоинстве; и что по его мнению вышняя степень разума человеческого есть умение умерять свои желания и страсти, и располагать оные по тому состоянию, в кое нас всевышнее провидении преобразить за блого разсудить.

В перьвые дни моего здесь пребывания; продолжал он речь свою, мнимое нещастие было мне несносно, рвал на себе полосы, драл платье; словом, я был человек отчаянной, но по прошествии некоторого времени, разумные разсуждения побудили меня войти в разбор самого себя и всех окружающих меня предметов. Разум мой, получившей волю разбирать подробность жизни и свойство помощи от света заимствующей, показал мне путь к достижению вещественного благоденствия, независящого от ударов судьбы и сходствующого с общим всех намерением; помощию его в короткое время понял я, что здоровой воздух сего места, простая пища для содержания жизни; для прикрытия тела от безпокоющого нас воздуха, способное платье, вольность мыслей, необходимые телодвижения, могут подать больше способов к удовольствию моего человечества, нежели коварная светская политика, в вихрях которой наперед сего я находился. Правда, что знать, великомочие, богатство и от того произходящия удовольствия, коих наперед сего имел с излишеством, могут нам произвесть тысячу приятностей: но все сии веселостей источники имеют ужасное влияние на мерския наши страсти, и угобждая, так сказать наше славолюбие, надменность, скупость, сластолюбие делают нас только порочными. А сие сходствует ли с дарованиями украшающого разумного человека? и с добродетельми приличествующими доброму Христианину. Лишен же ныне будучи всех пороками избыточествующих щастиев, отдален от пустого его блистания, взираю на него с настоящей стороны темноты его и совершенно уверен, что не сие ослепление, но единая добродетель делает человека разумным, великим и богатым, приготовляет его к наслаждению вечных благоденствиев. В таковых мыслях, говорил он, нахожусь я в сей пустыне щастливее всех моих неприятелей, хотя в совершенном владении богатств и достоинств моих живущих, и по тому спокойными себя почитающих, что получили то, чего я лишась нахожусь их щастливее.

Вы может быть, государь мой, прибавил он к тому, подумаете, что я уже принужден, и притворно вхожу в такия разсуждения, дабы облегчить состояние, всеми бедным называемое. Но по чести вас уверяю, что естьлиб меня во все мои достоинства возвратить вздумали, то бы конечно оные охотно не принял, ибо такую чрезвычайную мыслей перемену уподобляю я бездельству, от телесного заключения уже избавившемуся человеку, кой вкус небесных благ, желает возвратиться к тленной человеческой жизни.

меня и превосходите, по тому что одержавшей победу над бунтующим страстьми своими и покорившей волю свою разуму, заслуживает имя победителя больше, нежели сокрушитель многих стен города ограждающих. Но покорно прошу, государь мой, позвольте мне спросить вас, будете ли тогда таковыж, каковы вы теперь есть, когда позволится нам оставить сие уединение. Надлежит прилежно о сем подумать, отвечал он, чтобы порядочным ответом удовольствовать ваше желание. Ни что в свете не может побудить меня к старанию о избавлении от моей неволи, кроме двух следующих причин, а именно: Удовольствие видеть моих родственников, и желание жить в лутшем, нежели в здешнем месте, а без того божусь вам, что естьлиб мой Монарх вздумав возставить меня на высоту прежнего моего достоинства и в сопряженное со оным безпокойствие, то бы я не вздумал бросить сии дикия места, сии степи и сии замерзлые навсегда воды, для пустого блистания чести и богатства; словом, я ни за что не переменю своего состояния.

Но может быть, сказал я ему, вы не только лишены чина и богатстве ваших, но еще и всего того, что составляет жизнь посредственного человека. Вы отгадали, отвечал он, что я лишен и того; но не смотря и на то, осталось у меня еще, чем могу прожить до конца своего, а особливо, что на содержание мое исходить здесь весьма мало.

Пространноб было вместить здесь все случившиеся между нами разговоры, и для того прекратя оные приступаю к окончанию своих собственных похождениев. Я выше уже сказывал, что мы препровождали скучное время, посещая друг друга. Впрочем не имели мы здесь во всем к содержанию жизни человеческой необходимо нужном ни малого недостатка. Между тем наступил Март месяц; дни зделались длиннее, а холод умереннее. Оставшие от зимняго каравана купцы приготовлялись отправиться по последнему пути в Москву. Чтож до меня принадлежит, то я, опасаясь холодного времяни, а при том будучи известен, что к городу Архангельскому приходят корабли поздно, вздумал дожидаться тепла.

Таким образом уехали из Тобольска все купцы, бывшие мои сотоварищи. При наступлении же Маия месяца начал и я укладываться и приготовляться в дорогу, а между тем вздумалось мне избавить от неволи помянутого нещастливца, и не взирая ни на какие от того произойти могушия дурные следствия, будучи некогда с ним в компании, зделал ему о том предложение. Старик с крайнею прилежностию выслушивал слова мои, а я говоря ему о том, примечал, не будет ли в лице его каких от того перемен. Но твердость духа его помогла ему слушать слова мои без всякого колебания. Дивясь постоянству его, стал было просить, чтоб оне возпользовался столь щастливым для него случаем; на конец тронули ею слова; в лице зделалась перемена, и казалось, будто бы ему совет мой не противен; но скоро по том оправясь, перервал он речь мою. Когда уже и друзья мои, возопил он, мне верить не хотят, то может ли кто побудь быть нещастнее меня на свете. Но я утешаюсь моею чистою совестию, и укрепляясь в своей добродетели, постараюсь презрить уловляющия оную прелестью наполненные слова ваши. Выговоривши сие, и принял на себя спокойной вид, продолжал речь свою: почто вы, друг мой, вздумали испытывать мою твердость, или думаете, что сплел я сию басню для вашего обмана? разсудитеж, на какой бы конец то я делал, и какаяб могла произойти мне от того прибыль?

Тем окончавши речь свою, укорял меня моим недоверением, а я всячески старался уверить сего старика, что к помянутому моему предложению побудило меня жалкое его состояние, а при том от приятного обхождения утвержденная между нами приязнь, и что по мнению моему, должен он совет мой почитать ниспосылаемою для избавления его Божескою помощию. Вы будучи честной и разумной человек, имеете пользоваться сим случаем, дабы живучи в свете лучше могли употреблять ваши дарования. Кто может, сказал на то старик уверить меня, чтоб я почитал слова ваши званием Всевышняго к приведению меня в предлагаемое состояние, и не сходнее ли мне думать, что завидящей нынешнему моему благоденствию дьявол, влагая в вас такую мысль, старается привести обеих нас в искушение? Могу ли я за себя поручится, чтоб гордость, славолюбие, жадность к богатству, сластолюбие и прочие страсти, бывшие сердца моего правители, и ныне не со всем еще из оного изтребленные его злодеи, им овладеть не усилились, что в светской жизни весьма легко зделается, а тогда как будет с видимым вами в уединении, своим душевным спокойствием наслаждающимся невольником; и для того прошу вас, государь мой, оставте меня в моей на самого себя недоверенности.

того мы с ним разстались, а чрез полчаса пришед паки в мою квартиру говорил: Правда, что слова ваши, государь мой, не поколебали моей твердости, чему вы; как искренной мой друг, конечно радоваться не оставите, и по растании нашем поминайте, что вы оставили друга хотя в неволе, однакож владеющого страстьми своими. Выговоривши сие начал он лобызать меня с несказанною нежностию, а по том, в знак утвержденной между нами дружбы, принудил меня взять пару богатых соболей, и множество других мехов. Вместо того послал я к нему чаю, две штуки китайки и несколько золотых Японских денег. Чай, китайку и для редкости один из помянутых золотых он принял, протчия же отослал ко мне обратно, сказав слуге моему, что сия вредная монета в нынешнем его состоянии больше ему пользы не приносит.

Между тем в бытность свою у меня, и благодаря за мое усердие, начал просить, чтоб прежде обещанное ему исполнил я не с ним, но с человеком ему весьма надобным. Я было сперьва на то не согласился, но как он представил мне своего сына, обще с ним страждущого, и тогда в Тобольск повидаться с ним приехавшого, то обещался показать старику мою услугу, радость его была несказанная, в восторге своем не знал он что делать, а на конец пришел в себя, а я познакомясь с его сыном, которой был также молодец разумной, начали обще думать, каким безопаснейшим путем доехать нам до города Архангельского, и как бы нам миновать находящияся по сей дороге заставы.

от господ своих по разным причинам в Сибирь посылаем, знал с дороги, и уверял нас, что мы можем без малейшей опасности доехать до города Архангельского. И так тогдаж учредили мы путь свой, и начали приготовляться к нашему отъезду. Молодой господин должен был отправиться наперед, и отъехав от Тобольска 100 верст нас дожидаться. А понеже он имел позволение на 50 верст вкруг Тобольска на охоту ездить, то отец его и разгласил по городу, что он поехал на ловлю зверей.

Таким образом простясь с новым своим другом, и обещаясь ему иметь крайнее о состоянии сына его попечение, отправился я к городу. Караван наш состоял в тритцати вьючных лошадях, между которыми одиннатцать принадлежали молодому господину. Мы наехали его дожидающого нас в назначенном месте. Там соединясь шли пустыми и почти непроходимыми дорогами, а на конец, по претерпении крайних безпокойств и опасностей, прибыли к городу Архангельскому, а оттуда пошли на корабле в Гамбург, куда и приехали уже без малейшей в пути остановки.

Там продали мы дорогою ценою Сибирские свои товары. Молодой избавленной мною от неволи господин отправился в Вену, а я приехал чрез Немецкую землю и Голландию в свое отечество, где и услышал о худом состоянии поселян моих, исправление которых и приведение их в лучшей порядок положил я на своего племянника, тогда из Лондона в западную Индию отправляющагося. Он между тем, как я в Азии находился, возвратился оттуда благополучно, и с великою прибылью в Европу, а честным своим поступком приобрел себе во многих капиталистах желаемую доверенность, и будучи в похождениях своих щастливее меня, имел уже тогда и свой немалой достаток. Дети мои были живы, и под смотрением часто упоминаемой выше сего старухи, воспитаны в сходственность моего желания.

к отъезду такою дорогою, которая всех тех длинняе, кои в семьдесят двух летнюю великим множеством различных нещастиев наполненную жизнь свою имел я случай объездить, и на конец собственным своим безпокойствием научиться: Сколь неоцененно есть сие сокровище, чтобы живучи в уединении, и наслаждаясь благоденствием приготовлять себя к получению вечного блага, о чем всякой разумной человек помышляя, должен стараться, дабы тем получить жизни своей честной

КОНЕЦ.