Осада Лондона.
Часть вторая и последняя.
Глава X

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Осада Лондона. Часть вторая и последняя. Глава X (старая орфография)

X.

На следующее утро Литльмор получил записку от м-с Гедве - короткую и не хитрую записку, в нескольких словах: - "Я буду дома сегодня после полудня, не приедете ли ко мне в пять часов? мне нужно сообщить вам нечто особенное".

Он не отвечал на записку, но отправился в домик ни Честерфильд-Стрите в назначенный его обитательницею час.

-- Не думаю, чтобы вы знали какого рода я женщина! - вскричала она, как только что увидела его перед собой.

-- О! Боже! - вздохнул Литльмор, опускаясь на стул, и прибавил:

-- Не поднимайте этого вопроса, прошу вас.

-- Нет, не могу не поднимать. Мне необходимо сказать вам это. Это очень важно. Вы меня не знаете; вы меня не понимаете. Вы думаете, что меня знаете, но вы ошибаетесь.

-- Если я не знаю вас, то вина в этом не ваша; вы столько, столько раз описывали мне себя!

И Литльмор улыбнулся, хотя ожидающая его сцена была не занимательна. Решительно: миссис Гедвей была несносна и не заслуживала пощады!

Она глядела на него тем временем. Лицо её более не улыбалось; это было совсем не то лицо, которое он знал. Она казалась сердитой и раздраженной, почти старой; перемена была полная. Но вдруг она злобно разсмеялась.

-- Да; я знаю. Мужчины так глупы! И женщины нарочно рассказывают им басни, чтобы испытать, насколько они глупы. И я тоже рассказывала вам басни для препровождения времени, когда бывало скучно. Если вы поверили им, то сами виноваты. Но теперь я говорю серьезно и хочу действительно, чтобы вы меня узнали.

-- Я не желаю ничего узнавать. Я знаю достаточно.

-- Что вы хотите этим сказать? - закричала она, вспыхивая, как огонь. - Какое дело вам до меня и моих дел?

Бедная женщина в своем раздражении, конечно, не могла быть последовательной, и громкий хохот, которым встретил Литльмор этот вопрос, должно быть, показался ей незаслуженно жестоким.

-- Я скажу вам, что я желаю, чтобы вы знали. Вы считаете меня дурной женщиной; вы не уважаете меня, я уже сказала вам это в Париже. Я делала вещи, которых сама теперь не понимаю; это и допускаю, если вам угодно. Но я совершенно переменилась и желаю, чтобы все также переменилось. Вы должны вникнуть в это, должны понять, что мне нужно. Я ненавижу все, что со мной до сих пор было; я презираю, проклинаю это. Я потому только так поступала, что не знала, как мне быть, и хваталась то за одно, то за другое. Но теперь у меня есть то, чего я хочу. Неужели же мне нужно на коленях просить вас? Я готова и на это; я так несчастна. Вы можете помочь мне; никто другой не может, но вы можете; я говорила вам это еще в Париже. Замолвите за меня доброе словечко; заклинаю вас! Вы даже пальцем не пошевелили для того, чтобы сколько-нибудь помочь мне, не то я бы уже об этом знала. Все теперь в ваших руках. Пускай ваша сестра приедет во мне, и я спасена. Женщины безжалостны, безжалостны, и вы также безжалостны. Не то, чтобы ваша сестра была бы такая важная птица, у меня есть в числе знакомых более важные персоны; но она единственная женщина, которая обо мне знает. Она знает, что она знает, и он знает, что она ко мне не едет. И вот она меня убивает, просто убивает! Я отлично понимаю, что ему нужно; я все сделаю, все решительно; я буду примерная жена. Старуха будет обожать меня, когда узнает меня в действительности; как глупо, что она не понимает этого. Все что было - прошло; это все отошло от меня; это жизнь другой женщины, которой больше нет. Вот то, чего я всегда хотела; я знала, что когда-нибудь найду это. Что могла я делать в тех ужасных местах? Мне приходилось мириться с тем, что есть. Но теперь я попала в благородную страну. Я прошу вас: будьте во мне справедливы; вы всегда были ко мне несправедливы; вот зачем я пригласила вас.

Литльмору вдруг перестало быть скучно, но за то в его чувствах воцарилась такая путаница, что трудно было сразу в них разобраться. Невозможно было не быть тронутым. Она действительно хотела исправиться, как говорила. Но люди не меняют своей природы; они меняют только свои желания, идеалы, стремления. Её безсвязный, но страстный протест доказывал, что она в самом деле желала стать порядочной женщиной.

Но бедняжка, не смотря на все свои усилия, была осуждена, как говорил когда-то Литльмор, остановиться на полдороге. Краска бросилась в лицо её гостю в то время, как он слушал её признания, где вся тревога происходиба от эгоизма. Она не очень хорошо вела себя в первую пору своей жизни, но, разумеется, ей не зачем было становиться перед ним на колени.

-- Мне очень тяжело слушать все это, - оказал он. - Ничто не обязывает вас говорить мне все это. Вы совсем неправильно толкуете мое поведение, мое влияние.

-- О! да! вы хитрите! вы все хитрите! - закричала она, яростно отбросив подушку дивана, на которую опиралась.

-- Выходите замуж за кого хотите! - вскричал Литльмор, почти с гневом, вскакивая с места.

Он не успел проговорить это, как дверь отворилась, и слуга доложил о приходе сэра Артура Димена. Баронет вошел с некоторой торопливостью, но остановился, как вкопанный, увидя, что миссис Гедвей не одна. Однако, когда он узнал Литльмора, то издал какое-то восклицание, которое можно было принять за приветствие. Миссис Гедвей, вставшая с места при его появлении, необыкновенно серьезно глядела то на одного, то на другого своего гостя. Затем с видом особы, которую осенило внезапное вдохновение, всплеснула руками и вскричала: - Как я рада, что вы сошлись вместе! еслибы я нарочно устроила это, то оно не могло бы быть более кстати!

-- Если бы вы нарочно устроили это? - повторил сэр Артур, вопросительно хмуря свой высокий, белый лоб, между тем как у Литльмора явилось убеждение, что она действительно устроила это нарочно.

-- Я поступлю совершенно необычно, - продолжала она, и глаза её засверкали, как будто в подтверждение её слов.

Сэр Артур стоял со шляпой и с тросточкой в руках и был, очевидно, очень недоволен.

-- Это чудесный случай; вы должны меня извинить, если я им воспользуюсь.

И она нежно, трогательно взглянула на баронета.

-- Я давно, давно желала этого; быть может, вы догадывались, что я этого желаю. М-р Литльмор знаком со мной издавна; он старинный, хороший мой знакомый. Я говорила вам это в Париже, вы помните? к тому же он единственный мой знакомый, и я желаю, чтобы он вступился за меня.

Глаза её обратились на Литльмора с такой кротостью, что она только сильнее выдавала свое нахальство, хотя видимо дрожала. Она теперь опять улыбалась.

-- Он единственный мой знакомый, - продолжала она; - я очень жалею об этом; мне бы хотелось, чтобы вы узнали и других. Но я совсем одинока здесь и должна довольствоваться тем, что есть. Мне так хочется, чтобы кто-нибудь другой, кроме меня, поговорил вам обо мне. Обыкновенно женщины просят рекомендации у родных, у других женщин. Я этого не могу сделать; я очень об этом сожалею; но это мое несчастие, а не моя вина. Никого из моих близких здесь нет; я бедная, одинокая женщина. Но м-р Литльмор скажет вам, что знавал меня много лет сряду. Он скажет вам, знает ли он что-нибудь... может ли он что-нибудь сказать против меня. Он давно хотел этого, но не считал возможным брать на себя инициативу. Вы видите, м-р Литльмор, что я отношусь к вам, как к старому другу. Я оставлю вас вдвоем с сэром Артуром. Вы оба меня извините.

Выражение её лица, обращенного в сторону Литльмора, когда она высказывала это диковинное предложение, напоминало выражение лица мага, когда он произносит заклинание. Она еще раз улыбнулась сэру Артуру и вышла из комнаты.

Оба господина очутились в необычайном положении, в какое она их поставила. Никто из них даже не тронулся с места, чтобы заперет за ней дверь. Она сама заперла ее, и с минуту царствовало глубокое, многозначительное молчание. Сэр Артур Димен бледный как смерть глядел в роль.

-- Я поставлен в невозможное положение, - проговорил наконец Литльмор, - и полагаю, что вы, так же как и я, не согласитесь подчиниться ему.

американец, который был и порядочен, и вместе с тем как будто и легкомыслен, фамильярен и вместе с тем непроницаем, к вызову миссис Гедвей.

-- Желаете вы предложить мне какие-нибудь вопросы? - продолжал Литльмор.

Тут сэр Артур поднял голову. Литльмор уже раньше видел у него такое выражение в глазах. Он описывал его Уотервилю после посещения его баронетом в Париже. Но теперь к нему примешивалось еще многое другое: стыд, досада, гордость, но главное все-таки оставалось: страстное желание узнать истину:

"Боже мой! как я скажу ему!" восклицал внутренно Литльмор.

Колебание сэра Артура было очень кратно; но Литльмор слышал как стучали часы, пока оно длилось.

-- Если так, то прощайте.

-- Прощайте.

И Литльмор разстался с сэром Артуром. Он ждал, что столкнется с миссис Гедвей на лестнице; но вышел из дому без помехи.

На другое утро, после завтрака, когда он собирался уходить, почтальон подал ему письмо. Литльмор вскрыл и прочитал его на подъезде, на что потребовалась всего только одна минута. Вот что писала миссис Гедвей:

"Любезный м-р Литльмор, вам интересно будет узнать, что я выхожу замуж за сэра Артура Димена, и что наша свадьба произойдет как только этот глупый парламент закроется. Но пока мы держим это в секрете, и я уверена, что могу разсчитывать на вашу безусловную скромность. Искренно преданная вам - Нанси Гедвей.

"P. S. Он сделал мне страшную сцену за вчерашнее, но вечером приехал снова и извинился. Вот как все это случилось. Он не хотел сказать мне, что произошло между вами и просил не упоминать об этом. Мне все равно, я знала, что вы скажете!"

Литльмор положил письмо в карман и пошел дальше. Он вышел по разным делам, но позабыл о них, и прежде, нежели опомнился, очутился в Гайд-Парке. Он оставил в стороне экипажи и всадников и пошел в Кенсингтонские сады, которые обошел кругом. Он был сильнее раздосадован, чем это ожидал. Теперь, когда Нанси Бек достигла своей цели, её удача бесила его, и он почти сожалел, что не сказал сэру Артуру: "Ну, да, она женщина очень дурного поведения". Как бы то ни было, а теперь дело сделано, и они оставят его в покое. Прогулка разсеяла его досаду, и прежде, чем он пошел но своим делам, он перестал думать о м-с Гедвей. Он пришел домой в шесть часов, я слуга, отворивший ему дверь, сказал, что миссис Дольфин просит его пожаловать в гостиную. "Это новая ловушка!" подумал он, но тем не менее пошел, куда его приглашала. Входя в гостиную, где находилась миссис Дольфин, он увидел, что у нее гостья. Эта гостья, которая, повидимому, собиралась уходить, была высокая, пожилая женщина, и обе дамы стояли посреди комнаты.

-- Я так рада, что ты вернулся, - сказала миссис Дольфин брату, избегая его взгляда, - я желала представить тебя лэди Димен и надеялась, что ты ее еще застанешь. Неужели вы так спешите... останьтесь еще немного, - обратилась она к своей гостье, и не дожидаясь ответа, прибавила торопливо: - извините меня, я на минуту должна оставить вас. Я сейчас ворочусь.

Прежде, чем Литльмор успел опомниться, он очутился наедине с лэди Димен и понял, что так как он не захотел к ней отправиться, она сама к нему приехала. Но тем не менее результатом итого было то, что он сказал себе, что сестра его способна хитрить не хуже Нанси Бек!

"Ах! она должно быть очень страдает", - подумал он, взглянув на лэди Димен. Она казалась деликатной и скромной, даже застенчивой, насколько высокая, спокойная женщина горделивого вида может казаться застенчивой. Она до такой степени отличалась от миссис Гедвей, что ему стало ее жаль. Она, не теряя времени, прямо приступила к делу. Она, очевидно, сознавала, что в том положении, в какое она себя поставила, всего лучше быть как можно проще и деловитее.

-- Я очень рада видеть вас. Я желаю спросить вас: можете ли вы дать мне некоторые сведения об особе, которую вы знаете, и о которой я писала м-с Дольфин. Я говорю о миссис Гедвей.

-- Прошу вас сесть, - пригласил Литльмор.

-- Нет, благодарю вас. Мне некогда.

-- Могу я спросить, почему вы спрашиваете меня об этом?

Литльмор растерялся на минуту; он понял, что она не знает новости, сообщенной ему в записке миссис Гедвей.

-- Она вам не нравится? - спросил он, невольно преувеличивая удивление в своем голосе.

-- Вовсе нет, - ответила лэди Димен, улыбаясь и глядя на него. Улыбка её была кроткая, без досады. Литльмор подумал, - какая она красивая.

-- Что вам угодно от меня узнать? - спросил он.

-- Какая вам может быть от этого польза? неужели мое мнение может повлиять на ход событий?

-- Мне не будет никакой пользы, если мнение ваше окажется благоприятным. Но если нет, то я скажу моему сыну, что единственный человек в Лондоне, который ее знает более шести месяцев, считает ее дурной женщиной.

Этот эпитет в устах леди Димен не вызвал протеста со стороны Литльмора. Он вдруг совпал необходимость высказать голую правду, как тогда, когда он ответил на вопрос Руперта Уотервиля в Théâtre-Franèais.

-- Я не считаю миссис Гедвей порядочной женщиной, - сказал он.

Лэди Димен, как будто несколько задыхалась.

-- Я ничего не скажу более, ни одного слова. Это мое мнение. Не думаю, чтобы оно могло принести вам пользу.

-- А я думаю, что да. Я желала только услышать его из ваших собовенных уст. В этом все дело, - ответила лэди Димен. - Я очень вам обязана.

И она протянула ему руку, после чего он молча проводил ее до дверей.

воззрениях на приличия. Он попросил сестру, которая удивлялась короткости его свидания с лэди Димен, уволить его от всяких вопросов по этому поводу. Но миссис Дольфин несколько дней пребывала в счастливой уверенности, что неприличная американка не скомпрометирует её родину в глазах английского общества.

Уверенность её длилась, однако, не долго. Перемены никакой не воспоследовало; быть может, потому, что было слишком поздно. В первых числах июня Лондон узнал не то, что сэр Артур Димен женится на м-с Гедвей, но то, что эта чета уже обвенчана секретным и нерасторжимым образом. Лэди Димен не подала признака жизни; она уехала в деревню.

-- Я думаю, что ты мог бы помешать этому, - сказала м-с Дольфив, с бледным лицом, брату. - Теперь, конечно, вся её прежняя жизнь обнаружится.

-- Да! и это сделает только то, что за ней будут бегать более, чем когда-либо! - отвечал Литльмор, с циническим смехом. - После своего короткого свидания с старшей лэди Димен, он не считал себя в праве сделать визит младшей. И таким образом никогда не узнал, да поправде сказать и не интересовался этим, простила ли она ему в упоении своим успехом.

Уотервиль - странно сказать - был положительно скандализирован этим успехом. Он считал, что никак не следовало допускать, чтобы м-с Гедвей вышла замуж за доверчивого джентльмена, и говоря об этом с Литльмором, употребил то же выражение, как и м-с Дольфин. По его мнению, Литльмор мог помешать этому браку.

-- Уж не собирались ли вы сами на ней жениться? - спросил он своего приятеля. - Дорогой друг мой, вы в нее влюблены! вот от чего вы так горячитесь.

Но Уотервиль с негодованием, хотя и покраснев еще сильнее, отверг это.

Немного времени спустя до него дошли слухи из Нью-Иорка, что тамошнее общество начинает интересоваться тем, - что такое случилось с миссис Гедвей?