Театральный мирок.
Герой

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Театральный мирок. Герой (старая орфография)

ТОМ ПЕРВЫЙ

ТЕАТРАЛЬНЫЙ МИРОК

Перевод В. П. Лачинова.

С.-ПЕТЕРБУРГ.
Типография бр. Пантелеевых, Верейская, 16
1901

ГЕРОЙ

Вообще говоря, его имя Джордж. "3ови меня Джорджем", говорит он героине. Она и зовет его Джорджем (хотя очень тихо, потому что она молода и застенчива), и он чрезвычайно доволен.

Герою подмосток никогда не приходится работать. Он вечно всюду слоняется и попадает в беду. Его главное призвание в жизни - быть обвиняемым в преступлениях, которых он никогда не совершал; а если ему удастся еще каким-нибудь замысловатым образом примешать сюда чей-либо труп, так что его с полным основанием принимают за убийцу, тогда он чувствует, что день его не потрачен даром.

У него дивный дар слова и поток красноречия, способный вселить ужас в самое мужественное сердце; просто восторг послушать, как он громит какого-либо негодяя.

Театральный герой всегда имеет свои "владения", замечательные главным образом высокой степенью их обработки и эксцентрическим расположением помещичьей усадьбы. Дом никогда не бывает выше одного этажа, но он возмещает зеленью у входа то, чего ему недостает в смысле расположения и удобств.

Дальнейшая странность в связи с этим, по нашему мнению, заключается в том, что все обитатели соседней деревни живут, повидимому, в саду на первом плане; но герой, очевидно, находит, что это очень мило, так как дает ему возможность безпрестанно произносить им речи с главного крыльца у фасада; это его любимое развлечение.

Тут же всегда оказывается таверна, расположенная напротив, что очень удобно.

Эти "владения" всегда причиняют множество хлопот театральному герою. Он нельзя сказать чтобы был деловым человеком, насколько мы можем судить; его попытки управлять своей собственностью неизбежно приводят его к неприятностям и разорению; впрочем, его "владения" всегда отбираются у него злодеем раньше, чем кончится первый акт, и это спасает героя от дальнейших хлопот об имуществе до самого конца пьесы, когда он опять все получает обратно.

Нельзя не признать, что это до некоторой степени оправдывает полное неведение этого несчастного человека в том, что касается его дел; а что касается юридических ошибок и путаницы, то, вообще говоря, театральные "законы", если и не представляют из себя самой страшной и поразительной тайны в целом свете, то во всяком случае весьма близки к этому. Мы сами полагали одно время, что и мы понимаем кой-что, так немножко, в уголовных и гражданских законах, но, обратив внимание на юридические пункты одной из двух пьес, мы нашли, что мы вовсе профаны в подобных вопросах.

Мы еще не думали признать себя побежденными и решили проникнуть в самую суть театральных законов для того, чтоб понять их; но после шестимесячных усилий наш мозг (до крайности нежный) начал размягчаться и мы бросили свои исследования, решив, что обойдется гораздо дешевле в конце концов предложить должное вознаграждение, примерно в 50--60 фунтов стерлингов, тому, кто объяснит нам такие законы.

Вознаграждение осталось до сегодня нетронутым и все еще ждет смельчака.

Правда, являлся один джентльмэн к нам на помощь не так давно, но его объяснения только еще более, чем прежде, спутали этот предмет для нашего разумения. Пришедший удивлялся тому, что он называл нашей тупостью, и сказал, что для него все дело как нельзя более ясно и просто. Но впоследствии мы узнали, что это был беглый из сумасшедшого дома.

Единственные статьи законов, применяемые на сцене и вполне ясные для нас, суть следующия:

Если человек умирает, не оставив никакого завещания, то нея его собственность переходит к ближайшему злодею.

Но если кто-нибудь умирает, оставив духовное завещание, тогда вся его собственность переходит к тому, кто может завладеть этим завещанием.

Случайная потеря грошевой копии с брачного свидетельства уничтожает брак.

Показания одного пристрастного свидетеля с весьма темным прошлым вполне достаточно, чтобы признать честнейшого и безукоризненнейшого джентльмэна содеявшим преступления, для совершения которых у него не было даже разумных мотивов.

Но это показание может быть уничтожено через несколько лет и установившееся убеждение ниспровергнуто без дальнейшого последствия, благодаря простому, ни на чем не основанному показанию комика пьесы.

Десятиминутная просрочка вполне достаточна для уничтожения закладной.

Все допросы по уголовным делам производятся в первой комнате, в доме жертвы, причем злодей заменяет и членов суда, и прокурора, и присяжных - все вместе, а пара полицейских является для выполнения его приказаний.

Вот несколько наиболее характерных черт сценических законов, насколько мы были в состоянии уловить их до настоящого времени. Но так как свежия статьи и параграфы, и поправки вносятся, повидимому, в каждую новую пьесу, то мы ужь потеряли всякую надежду получить хоть когда-нибудь возможность действительно постигнуть этот предмет.

Возвращаясь к нашему герою, система законов, охарактеризованных выше, естественно сбивает его, и злодей, являющийся, повидимому, единственным человеческим существом, сколько-нибудь сведущим в юридических вопросах на сцене, без труда успевает обобрать и разорить героя. Простодушный герой подписывает и закладные, и купчия, и дарственные записи, и всякие подобные документы, как будто воображая, что он ведет круговую игру; а затем, когда он не в состоянии уплатить проценты, у него отбираются жена и дети и его бросают на произвол судьбы.

Предоставленный своим собственным силам, он, разумеется, на краю гибели.

Он может произносить длинные речи, может описывать вам все свои волнения, становиться в поразительно-интересные позы, может повергать злодея на землю и вызывать на бой даже полицию; но все эти доблести не имеют большого спроса на рынке труда; а так как это все, что он может или желает делать, то ему и кажется, что обезпечить свое существование вещь гораздо более трудная, чем он предполагал.

Это представляется ему слишком тяжелой работой; он скоро отказывается от всяких дальнейших попыток и предпочитает влачит жалкое существование, находя пристанище у добродушной старухи-ирландки или у великодушных, но слабоумных юных ремесленников, покинувших родную деревню, чтобы идти вслед за ним и наслаждаться прелестями его общества и бесед.

Так он и тянет свою лямку в середине пьесы, злобствуя на судьбу, кляня человечество и плачась о своих несчастиях вплоть до последняго акта.

Тут он возвращает опять сполна все свои "владения" и может уехать обратно в деревню, чтобы произносить снова моральные речи и чувствовать себя счастливым.

Моральные речи - это, без сомнения, главный его продукт, и в этом отношении, надо сознаться, у него неистощимый запас. Героя просто распирает благородными чувствами, как пузырь, полный ветра. Чувства эти, положим, слабы и водянисты, как чай в шестипенсовом клубе. У нас коренится смутное сознание, что мы это где-то ужь слышали; звук этих речей всегда воскрешает в нашей душе картину скучного продолговатого стола, окруженного тягостным молчанием, которое нарушается лишь скрипением стальных перьев да чьим-либо случайным шепотом: "Дай и мне пососать, Вилли; ты знаешь, я всегда тебя любил", или заявленьем погромче: "Пожалуйста, господин учитель, скажите Джимми Боггольсу; он все толкает мне локоть".

Герой сцены, однако, смотрит, очевидно, на этот вздор, как на блестящие перлы идей, только-что добытые из недр философии.

Галерея встречает их с бурным восторгом: обитатели галереи это очень сердечные люди, которые любят оказывать самый радушный прием своим старым приятелям.

Чувства, вдобавок, такия хорошия, а британская галерея такая добродетельная. Мы сомневаемся, чтоб где-нибудь на земле можно было открыть какое-либо человеческое существо, хотя наполовину столь добродетельное и преисполненное такой доброты, хотя бы ленивое и тупое, по до такой степени ненавидящее низость в словах и поступках, как современная галерея.

Древние христианские мученики полны были суетности и греха в сравнении с галереей театра Адельфи.

Театральный герой весьма могучий человек. Вы не подумали бы этого, глядя на него; по посмотрите, когда героиня крикнет: "Помогите! О, Джордж, спаси меня!" или когда полиция попробует броситься на него. Тогда два злодея, три вольно-наемных разбойника и четыре сыщика едва, уравновешивают его боевую силу. Если он повергает на землю менее, чем троих, одним махом, то он ужь боится, но болен ли он, и удивляется "почему эта отравная слабость".

У героя своеобразная манера объясняться в любви. Он всегда это делает сзади: девушка отворачивается от него, когда он начинает (она ведь, как мы сказали, робка и стыдлива), он же схватывает ее за руки и внушает ей свои нежные чувства в затылок.

Театральный герой всегда носит патентованные лакированная ботинки, и оне всегда безукоризненного блеска. Иногда он бывает богат и живет в комнате с семью дверями; в другое время он бедствует на чердаке, но и в том, и в другом случае он неизменно носит горящия, как жар, патентованные лакированные ботинки.

Он может выручить, по крайней мере, три с половиною шиллинга за эти ботинки, и когда его ребенок плачет от голода, то нам приходит в голову, что лучше бы вместо того, чтобы взывать к небу, он снял эти ботинки и заложил их; но ему это, кажется, никогда не приходит на мысль.

и утомительного путешествия; его одежда растерзана в клочья, но ботинки, как прежде, новы и блестящи. Он надевает патентованные лакированные ботинки, чтобы скитаться по дебрям Австралии, сражаться в Египте или открывать северный полюс.

Иной раз он бывает золотоискателем, иногда рабочим на корабельном доке, иногда солдатом или матросом, но чем бы он ни был, он неизменно носит патентованные лакированные ботинки.

Он пускается в плавание в патентованных ботинках, он в них играет в крикет, охотится, ловит рыбу, даже на небо отправится он в патентованных лакированных ботинках или отклонит приглашение.

Театральный герой никогда не говорит простым, определенным образом, как любой обыкновенный смертный,

-- Ты будешь писать мне, когда уедешь, мой дорогой, неправда ли? - говорит героиня.

-- Ну, разумеется, буду, Декки, и каждый день.

-- Видишь вон ту звезду, моя радость?

Она глядит и сознается, что видит вон ту звезду. Тогда он уставляется на нее и мелет чушь об этой звезде с добрых пять минут, а в конце концов заявляет, что перестанет писать своей милой тогда, когда эта бледная звезда упадет с места, занимаемого ею среди небосвода.

бы не только болтал да хвастал без меры, но был бы способен и позаботиться о себе в продолжение дня, не попадая при этом в какую-либо беду.