Оливер Твист.
XXX. Глава, сообщающая, что думали об Оливере его новые знакомцы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Оливер Твист. XXX. Глава, сообщающая, что думали об Оливере его новые знакомцы. (старая орфография)

XXX. Глава, сообщающая, что думали об Оливере его новые знакомцы.

С пространными уверениями, что оне будут приятно удивлены видом преступника, доктор, предложил одну руку молодой девушке, а другую - мистрисс Мэйли, церемонно и чинно повел их наверх.

- Ну, - шопотом сказал доктор, тихо поворачивая щеколду двери в спальную: - послушаем, что вы о нем скажет. Он довольно долго не брился, нотем не менее не имеет свирепого вида. Погодите! Дайте мне сначала взглянуть, в надлежащем ли он порядке, чтобы принимать посетителей.

Он заглянул в комнату. Сделав им знак, он закрыл дверь, когда оне вошли, и осторожно раздвинул занавески кровати. На ней вместо грубого свирепого бродяги, которого оне ожидали увидеть, лежал ребенок, истощенный страданием и утомлением и спавший глубоким сном. Его раненая рука, забинтованная и завязанная в лубки, лежала на груди. Другая руки была подложена под голову и наполовину скрыта его длинными волосами, разметавшимися по подушке.

Добрый джентльмен, придерживая рукою полог, смотрел и не говорил ни слова. Пока он созерцал пациента, молодая девушка тихо вошла с другой стороны и, сев около кровати, отстранила волосы, закрывавшия лицо Оливера. Когда она нагнулась над ним, её слезы упали ему на лоб.

Мальчик зашевелился и улыбнулся, не просыпаясь, как будто это проявление жалости и сострадания вызвало какую-то приятную грезу о неведомой ему любви и ласке. Так нежная мелодия, или журчанье воды среди тишины, или запах цветника, или произнесение знакомого слова подчас пробуждают смутное воспоминание о том, что никогда не было на самом деле пережито, - воспоминание, исчезающее, как дуновение, и вызванное словно бы мимолетным впечатлением более счастливой жизни, давно минувшей, и которую нельзя воскресить никаким добровольным напряжением памяти.

- Что это значит? - произнесла старая дама. - Этот бедный ребенок не мог ведь быть пособником разбойников!

- Порок, - вздохнул доктор, задвигая занавеску: - поселяется в различных обителях, и кто может поручиться, что он не скрывается за прекрасной внешностью?

- Но в таком нежном возрасте! - возразила Роза.

- Моя дорогая барышня, - ответил хирург, печально покачав головой: - преступление, как и смерть, не ограничивается только тем, что старо и обветшало. Самое молодое и прекрасное может очутиться среди жертв.

- Но можете ли вы... неужели действительно можете поверить, что этот хрупкий мальчик был добровольным товарищем людей, которые являются подонками общества? - сказала Роза.

Доктор покачал головою с таким видом, как будто хотел сказать, что считает это вполне возможным, и заметив, что разговор может потревожить больного, повел дам в соседнюю комнату.

- Но если даже он падший, - продолжала Роза: - подумайте, как он молод, вспомните, что он, быть может, никогда не знал материнской любви, и домашняго уюта, что угнетение и побои или голод заставили его сойтись с людьми, которые толкнули его на преступление? Тетя, дорогая тетя, подумайте об этом прежде чем позволить им бросить это больное дитя в тюрьму, которая навсегда преградит ему путь к исправлению. О, вы так любите меня. Благодаря вашему доброму сердцу я никогда не чувствовала себя сиротой. Но что если бы это было так, и я, как этот бедный ребенок, не имела бы помощи и защиты! Ради этого, сжальтесь над ним, пока не поздно!

- Дорогая моя, - и старая дама прижала плававшую девушку к своему сердцу: - неужели ты думаешь, что я поврежу хоть волос на его голове?

- О, нет! - с горячностью ответила Роза.

- Конечно нет! мои дни близятся к концу, и да будет оказано милосердие мне, как я его оказываю другим - что могу я сделать, чтобы спасти его, сэр?

- Дайте мне подумать, сударыня, - ответил доктор: - дайте подумать.

Мистер Лосберн засунул руки в карманы и несколько раз прошелся по комнате, часто останавливаясь и раскачиваясь на кончиках пальцев, причем он ожесточенно хмурил брови. После многократных восклицаний "придумал!" и "нет, не годится!" и новых хождений и хмурения бровей он наконец остановился и сказал:

- Я думаю, что если вы дадите мне неограниченные полномочия запугать Джайльса и этого мальчика Бриттльса, то я улажу дело. Я знаю, Джайльс преданный парень и старый слуга; но вы можете возместить это ему тысячью способов и вознаградить его как нибудь иначе за такой меткий выстрел. Вы ничего не имеете против?

- Нет, - ответил доктор: - другого способа нет, даю вам слово.

- В таком случае тетя облекает вас полной властью, - произнесла Роза, улыбаясь сквозь слезы. - Только не будьте с этими беднягами суровее, чем это окажется необходимым.

- Повидимому, - выразил доктор: - вы думаете, что все, кроме вас, расположены сегодня к жестокостям, мисс Роза. Я только желал бы, ради благополучия мужской половины человечества, чтобы вы оказались в таком же впечатлительном и добросердечном настроении по отношению к первому же достойному молодому человеку, который будет взывать к вашему состраданию, и мне хотелось бы быть сейчас молодым человеком, чтобы я немедленно мот воспользваться таким благоприятным случаем.

- Вы такой же взрослый мальчик, как и бедный Бриттльс, - сказала Роза, вспыхнув.

- Что-ж! - и доктор сердечно засмеялся: - это не так уж трудно. Но вернемся к этому ребенку. Мы не касались еще главного вопроса. Он проснется через час или около того, и хотя я сказал этому толстолобому констэблю, который сидит внизу, что его нельзя допрашивать, не подвергнув опасности его жизни, я думаю однако, что мы можем спокойно с ним побеседовать. Теперь вот мое условие: я разспрошу его в вашем присутствие, и если из его рассказа мы выведем - и мне удастся это доказать вам доводами холодного разума - что он настоящий и неисправимый мошенник (что более чем возможно), то он должен быть предоставлен своей судьбе, по крайней мере, мое участие в этом деле прерывается.

- Ах, нет, тетя! - заступилась Роза.

- Ах, да, тетя! - возразил доктор. - Идет?

- Он не может быть закоренелым негодяем, - сказала Роза, - это невероятно!

- Отлично, - подхватил доктор: - тем скорее вы должны согласиться сь моим предложением.

Наконец условия были приняты и договорившияся стороны стали ожидать, с некоторым нетерпением, пока Оливер проснется.

Терпение обеих дам подверглось большему испытанию, чем предсказал им мистер Лосберн: час проходил за часом, а Оливер по прежнему крепко спал. Только с наступлением вечера добрый доктор сообщил им, что пациент достаточно отдохнул, чтобы с ним можно было разговаривать. По его словам мальчик был очень болен и слаб от потери крови, но там обезпокоен желанием сообщить что то, что лучше удовлетворить его теперь же, нежели отложить это до утра, как он хотел.

Беседа длилась долго. Оливер рассказал им всю свою простую историю, часто останавливаемый болью и утомлением. Грустно и торжественно было слышать в сумрачной комнате слабый голос больного ребенка, перечитывавшого тяжелую скрижал бедствий и зол, причиненных ему недобрыми людьми. Ах! если бы мы, угнетая и терзая наших ближних, хот раз подумали о мрачных уликах человеческих заблуждений, которые густыми и тяжелыми тучами поднимаются, медленно, правда, но неизбежн, к небесам, чтобы пасть дождем отмщения на наши головы; если бы мы хот на одно мгновение услышали в нашем воображении глубоко изобличающий голос мертвых, не заглушимый ничьею властью, не победимый ничьей гордостью, то где были бы несправедливости и неправда, страдания, бедствия, жестокости и обиды, приносимые повседневной жизнью!

В этот вечер подушки Оливера были оправлены нежными руками, и когда он спал, то над ним бодрствовали красота и добродетель. Он был спокоен и счастлив, и готов был бы умереть без малейшого ропота.

Лишь только закончилось непродолжительное собеседование и Оливер успокоился, чтобы снова предаться отдыху, как доктор, вытерев платком глаза и проклиная их слабость, отправился вниз, чтобы начат действия против мистера Джайльса. Он не нашел никого в гостиной, и ему пришла мысль, что лучше всего будет начать компанию в самой кухне. В кухню он и отправился.

В этой нижней палате домашняго парламента заседали служанки, мистер Бриттльс, мистер Джайльс, лудильщик (который получил, в виду своих заслуг приглашение продовольствоваться здесь в течении всего остального дня) и констебль. У этого последняго джентльмена был большой жезл, большая голова, крупные черты лица и большие сапоги с отворотами; при этом он имел вид человека, пьющого соответственное количество эля - что он действительно и делал в эту минуту.

Приключения минувшей ночи все еще продолжали служить предметом прений; доктор вошел как раз в то время, когда мистер Джайльс распространялся о своем самообладании, а мистер Бриттльс с кружкой эля в руках подтверждал каждое слово еще прежде, чем оно произносилось его патроном.

- Сидите на местах! - сказал доктор, махнув рукой.

- Благодарим вас, сэр, - сказал мистер Джайльс. - Барыни приказали выдать нам эля, а так как я не чувствовал склонности к своей комнатке, и предпочитаю компанию, то я выпиваю свою долю здесь.

Бриттльс дал тон негромкому ропоту, которым присутствовавшие дамы и кавалеры выразили удовольствие, доставленное им снисходительностью мистера Джайльса. Мистер Джайльс покровительственно посмотрел вокруг себя, как бы давая понят, что он не покинет их, доколе они будут достойно держать себя.

- Так себе, - ответил доктор. - Я боюсь, что ваше положение может оказаться не особенно приятным, мистер Джайльс.

- Я надеюсь, сэр, - сказал Джайльс с дрожью в голос: - что он не при смерти? Иначе я никогда больше не буду счастлив. Я не хотел бы загубить мальчика... даже такого, как этот Бриттльс. Я не согласился бы за все серебро, какое есть в графстве...

- Дело не в этом, - таинственно сказал доктор. - Мистер Джайльс, вы протестант?

- Да, сэр, надеюсь, - пробормотал мистер Джайльс, сильно побледнев.

- А вы, мальчик? - сказал доктор, вдруг обратившись к Бриттльсу.

- Смилуйся надо мной Господь! - ответил Бриттльс, вздрогнув. - Я... Я то-же, что и мистер Джайльс, сэр.

- Тогда скажите мне вот что, - произнес доктор: - Вы оба скажите мне: готовы ли вы присягнуть, что этот мальчик, что лежит наверху, - действительно тот самый, который был просунут в окошечко минувшей ночью? Говорите! Ну? Мы ждем!

Доктор, которого все знали, как благодушнейшого человека в мире, произнес этот вопрос таким свирепо грозным тоном, что Джайльс и Бриттльс, смущенные элем и волнением, смотрели друг на друга, как пораженные столбняком.

- Обратите внимание на их ответ, констэбль, слышите? - сказал доктор, торжественно потрясая указательным пальцем и дотрагиваясь им до кончика своего носа, как бы для того, чтобы привлечь всю проницательность этого почтеннейшого господина. - Это будет иметь непосредственные результаты.

Констэбль принял самый мудрый вид и взял в руки свой должностной жезл, который был прислонен в углу.

- Это просто вопрос об установлении самоличности, как вы видите, - сказал доктор.

- В дом вломились громилы, - сказал доктор: - и два человека мельком увидели мальчика среди порохового дыма, среди суматохи и темноты. На другое утро, в этот самый дом является какой-то мальчик, и так как у него оказывается завязанной рука, то эти люди грубо схватывают его - чем подвергают его жизнь большой опасности - и утверждают, что он был в числе громил. Теперь возникает вопрос: есть ли оправдание действиям этих людей?... А если нет, то в такое положение они себя поставили?

Констэбль глубокомысленно кивнул головой и сказал, что, если это по закону, то как это назвать хотелось бы ему знать?

- Я спрашиваю вас еще раз, - загремел доктор: - можете ли вы под торжественной присягой подтвердить самоличность этого мальчика?

Доктор окидывал всех проницательным взглядом. Вдруг у ворот послышался звонок и в то же время звук подъехавших колес.

- Это сыщики! - закричал Бриттльс, повидимому почувствовавший сильное облегчение.

- Кто? - вздрогнул в свою очередь доктор.

Баустрит утром-же.

- Да, - сказал Бриттльс: - я послал кучера и удивляюсь, что они не приехали раньше, сэр.

- Вот как? - Ну, так будь же прокляты..... ваши повозки, которые ползут по черепашьи! - сказал доктор, уходя прочь.