Оливер Твист.
XXXV. Глава, содержащая неудачный исход приключения и довольно важный разговор между Гарри Мэйли и Розой.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Оливер Твист. XXXV. Глава, содержащая неудачный исход приключения и довольно важный разговор между Гарри Мэйли и Розой. (старая орфография)

XXXV. Глава, содержащая неудачный исход приключения и довольно важный разговор между Гарри Мэйли и Розой.

Когда обитатели дома, привлеченные криками Оливера, поспешили к нему, то застали его бледным и в волнении указывавшим по направлению к лугам, начинавшимся за домом; он едва мог пробормотать: - "Еврей! еврей!"

Мистер Джайльс недоумевал. что возглас обозначает. Но Гарри Мэйли, отличавшийся большей проницательностью и знакомый с историей Оливера, понял сразу в чем дело.

- Куда он направился? - спросил он, схватывая трость, стоявшую в углу.

- Вон туда, - ответил Оливер, указывая рукой. - Они скрылись в одно мгновение.

- Значит, они в канаве! - сказал Гарри. - Идите за мной и старайтесь не отставать.

С этими словами он перепрыгнул через ограду и побежал с такой быстротой, что остальным чрезвычайно трудно было поспевать за ним.

Джайльс бежал, как мог, Оливер следовал за ним. А через минуту или две мистер Лосберн, только что вернувшийся с прогулки, перевалился через забор и, вскочив на ноги с большим проворством, чем можно было ожидать от него, помчался в том же направлении, не переставая во все горло кричать, спрашивая, в чем дело.

Так они летели вперед, не переводя дыхания, пока предводитель не повернул в указанный Оливером угол поля и, начав тщательно осматривать канаву и прилегавший плетень, дал этим возможность остальным подоспеть к нему, а Оливеру - посвятить мистера Лосберна в обстоятельства, вызвавшия такую усердную погоню.

Поиски были безуспешны. Не видно даже было недавних отпечатков подошв. Преследователи стояли теперь на верхушке небольшого холма, с которого во все стороны кругом было видно открытое поле на три или четыре мили. Налево в котловине виднелись деревья, но чтобы добраться до нея, совершив путь, указанный Оливером, беглецы должны были пробежать крюк по открытому месту. Нельзя было предположить, что они в такое короткое время успели это сделать. Густой лес начинался за лугами с другой стороны; но по тем-же причинам они не могли бы достигнуть и этого прикрытия.

- Тебе, должно быть, приснилось, Оливер, - сказал Гарри Мэйли.

- Ах, нет, сэр, - возразил Оливер, содрогаясь при одном воспоминании о выражении лица старого негодяя. - Я слишком ясно видел его. Я их обоих видел так же отчетливо, как вижу вас сейчас.

- А кто был другой? - спросили Гарри и доктор в один голос.

- Тот самый человек, который, как я рассказывал вам, хотел меня ударить около гостинницы. Я прямо встретился с ним глазами.

- Ты уверен, что они направились именно сюда? - спросил Гарри.

- Уверен, как и в том, что они стояли у окна, - ответил Оливер, указывая на ограду отделявшую сад коттэджа от луга. - Высокий человек перепрыгнул вон там, а еврей, пробежав несколько шагов вправо, пробрался сквозь тот пролом.

Оба джентльмена всматривались в серьезное лицо Оливера, пока он говорил это, и, обменявшись взглядом, повидимому, были удовлетворены точностью его показания. Но ни в каком направлении не было видно отпечатков быстро бегущих ног. Трава была высока - но нигде она не была смята, кроме тех мест, где они сами прошли. Края и берега канавы были сырые и глинистые, но не видно было ни одного следа подошвы, никакого признака, что здесь кто либо проходил, даже несколько часов назад.

- Странно! - произнес Гарри.

- Странно! - отозвался доктор. - сами Блэтерс и Дефф ничего не могли бы тут поделать.

Несмотря на очевидную безполезность поисков, они не прекращали их, пока наступление темноты не положило им предела. Но даже и тогда они бросили их с неохотою. Джайльс был отправлен в различные харчевни села, снабженный наилучшим описанием внешности и одежды скрывшихся людей, какое мог дать Оливер. Из них еврей во всяком случае обладал достаточно заметной внешностью, чтобы его могли запомнить, если бы он зашел куда нибудь выпить или проходил мимо. Но Джайльс вернулся не обогащенный никакими сведениями, которые могли бы пролить свет на эту тайну.

На другой день поиски возобновились, но не с лучшим успехом. Еще через день Оливер и мистер Мэйли отправились в городок, в надежде увидеть или услышать что нибудь об этих людях, но и эта попытка оказалась безплодной. Через несколько дней этот случай начали забывать, как и все случаи забываются, когда вызванное ими удивление, не поддерживаемое новой пищей, разсеивается.

Между тем Роза, быстро поправляясь, стала показываться из комнаты, выходила гулять и, принимая все больше и больше участия в семейной жизни, наполняла радостью все сердца.

Но, хотя эта счастливая перемена оказывала заметное влияние на тесный кружок и хотя в маленьком коттэдже снова стали раздаваться веселые голоса и оживленный смех, однако же кое в ком - даже в самой Розе - замечалась какая то сдержанность, которая не ускользнула от внимания Оливера. Мистрисс Мэйли и её сын часто уединялись надолго вместе, а Роза не раз появлялась с заплаканными глазами. После того как мистер Лосберн назначил день своего отъезда в Чертсей, эти явления усилились. Было очевидно, что происходить нечто такое, что нарушает покой молодой девушки - и еще кого то.

Наконец, однажды утром, когда Роза была одна в столовой, вошел Гарри Мэйли и после некоторого колебания попросил у нея позволения поговорить с ней несколько минут.

- Немного... очень немного слов окажется достаточно, Роза, - сказал молодой человек, пододвигая свой стул к ней. - То, что я скажу, уже отгадано вашей душой; самые излюбленные надежды моего сердца вам известны, хотя вы не слыхали от меня их устного признания.

Роза была очень бледна с того момента, когда он вошел; но то могло быть следствие её недавней болезни. Она склонилась над близь стоявшим цветком и безмолвно ждала, что он скажет дальше.

- Я... я должен был, кажется, уехать отсюда раньше, - произнес Гарри.

- Я был призван сюда самым ужасным и мучительным опасением, - сказал молодой человек: - опасением потерять то дорогое существо, на котором сосредоточиваются все мой надежды и мечты. Вы умирали, колеблясь между землею и небом. Мы знаем, что когда молодые, прекрасные, добрые подпадают недугу, то их чистые души безсознательно стремятся к лучезарной обители вечного покоя, и потому-то самые красивые и лучшие среди нас так часто увядают в полном расцвете.

При этих словах на глазах нежной девушки показались слезы; и когда одна из них упала на цветок, над которым она склонилась, и засверкала в его венчике, прибавив ему красоты, то казалось, что излияния её свежого юного сердца искали родственного сочувствия среди прекраснейших творений природы.

- Ангел, столько же невинный и дивно красивый, - продолжал молодой человекь с увлечением: - как те существа, которые окружают Бога, находился между жизнью и смертью... Ах!... Кто мог надеяться, что душа вернется к скорби и бедствиям здешняго мира, когда пред ней уже открылся тот мир - далекий и родственный ей. Роза, Роза! Знать, что вы таете, как нежная тень, бросаемая небесными лучами на землю, не иметь надежды, что вы будете сохраняемы для тех, кто остается здесь, и не знать на чем основать такую надежду, чувствовать, что вы принадлежите к той светозарной сфере, куда многие - самые чистые и прекрасные - улетели так рано, и однако молиться, чтобы вы были возвращены тем, кто вас любит - такия противоречивые чувства были почти свыше сил человека! Они обуревали меня днем и ночью, взмывая такой поток страхов, и опасений, и себялюбивых сожалений о том, что вы умрете и не узнаете, как преданно я вас любил, - что грозили разстроить и чувства, и разум. Вы исцелились. Изо дня в день, почти с часу на час возвращалось по капле ваше здоровье и, примешиваясь к истощенному и слабому потоку жизни, медленно обращавшемуся в вас, снова вернуло ему быстрое и сильное течение. За вашим переходом от самой почти смерти к жизни я следил глазами, которые увлажнялись тревогой и глубокой любовью. О, не говорите мне, что вы хотите, чтобы я от этой любви отказался. Она смягчила мое сердце по отношению ко всему человечеству!

- Я этого не хотела сказать, - возразила Роза, заливаясь слезами. - Я желала бы только, чтобы вы уехали отсюда и предались снова высокому и благородному делу - делу достойному вас.

- Не может быть цели, более достойной меня - более достойной самого высокого существа - как старание завоевать сердце подобное вашему, - сказал молодой человек, взяв ее за руку. - Роза, моя дорогая Роза! Я уже годы люблю вас... Да, годы... И поддерживаю себя надеждой, что, пробившись к славе, я приду к вам и скажу, что я добивался этого ради вас - только! Я мечтаю в своих грезах наяву, как я в ту счастливую минуту напомню вам о многих безмолвных доказательствах юношеской любви, данных мною вам, и попрошу вашей руки во исполнение давнишняго безмолвного договора, заключенного между нами! Это время не настало; но теперь, не завоевав славы, не осуществив юной мечты, я предлагаю вам сердце, давно вам принадлежащее, и всю свою судьбу возлагаю на те слова, которыми вы встретите мое предложение.

- Вы всегда отличались добротой и благородством, - сказала Роза, преодолевая свое волнение. - Так как вы верите, что я не лишена сердца и чувства благодарности, то выслушайте мой ответ.

- Он заключается в том, что я могу попытаться заслужить вас, так ведь, дорогая Роза?

- Он заключается в том, что вы должны попытаться забыть меня, - ответила Роза. - Забыть меня не как вашего давнишняго и неизменного друга, но как предмет любви. Оглянитесь, посмотрите сколько сердец достойны завоевания. Доверьте тогда мне вашу новую любовь; во мне вы найдете самого верного, горячого и преданного друга.

Наступила пауза, в продолжении которой Роза, закрыв лицо рукой, дала волю своим слезам. Другую руку продолжал держать Гарри.

- А причины, Роза, - сказал он наконец тихим голосом: - причины вашего решения?

- Вы имеете право знать их, - ответила Роза. - Ничем вы не поколеблете моей решимости. Это - долг, который я исполню. Я обязана перед другими и перед собою это сделать.

- Перед собою?

- Да, Гарри. Я, одинокая девушка, безприданница, с пятном на своем имени, обязана - перед собой - не давать вашим друзьям повода подозревать, что я из корысти воспользовалась вашей первой страстью и, как тяжелая гиря, привесилась ко всем вашим надеждам и планам. Я обязана перед вами и нашими родными не допустить, чтобы вы, в пылу великодушия, поставили такое препятствие своим успехам в общественной жизни.

- Если ваши чувства настроены одинаково с вашим чувством долга... - начал Гарри.

- НЕт, не одинаково, - возразила Роза, густо покраснев.

- Так вы отвечаете на мою любовь? - сказал Гарри. - Скажите мне только это, Роза, и смягчите горечь моего разочарования!

- Если бы я могла сделать это, не причинив тем непоправимого вреда человеку, которого я люблю, то я...

- То вы отнеслись бы к моему признанию иначе? - спросил Гарри. - Не скрывайте от меня хоть этого, Роза.

- Да, иначе, - произнесла Роза. - Однако - прибавила она, освобождая руку: - к чему продолжать это мучительное свидание? Для меня оно мучительно и в то же время - источник непрерывного счастья. Потому что разве не счастье - знать, что я когда те имела в вашем сердце почетное место, которое вы мне отводите сейчас? Каждая удача на вашем жизненном пути будет обновлять мою твердость и решимость. Прощайте, Гарри! Такой встречи, как сегодня, больше у нас не будет; но в иных отношениях, чем те, в которые нас мог бы поставить настоящий разговор, пусть мы будем долго и счастливо друг с другом связаны! И все благословения, какие могут быть призваны из сокровищницы правды и искренности молитвами преданного и серьезного сердца, снизойдуть на вас!

- Еще одно слово, Роза, - произнес Гарри. - Скажите мне причину вашего отказа простыми словами. Я хочу слышать это из ваших уст.

- У вас блестящие виды на будущее, - твердым голосом ответила Роза. - Вас ждут все почести, каких в общественной жизни добиваются при таланте и сильных родственных связях. Но эти родственники надменны, а я не хочу вступать в ту среду, которая способна презирать мать, давшую мне жизнь. Я не хочу навлекать безчестие или неудачи на сына той, которая так хорошо заместила мне эту мать. Говоря коротко, - тут молодая девушка отвернулась, так как временная твердость покидала ее: - на моем имени есть пятно, которое в свете принято распространять и на невиновных. Я не хочу переносить это пятно на другого. Пусть этот упрек буду нести я одна.

была моей судьбой, если бы я был беден, скромен, безполезен, - отвернулись ли бы вы от меня тогда? Или же только возможность для меня достижения почестей и богатств породила ваши колебания?

- Не настаивайте, чтобы я дала вам ответ, - ответила Роза. - Такой вопрос не может и не должен возникать; несправедливо и почти жестоко ставить его.

- Если бы ваш ответ был такой, на какой я почти осмеливалось надеяться, - возразил Гарри: - то он пролил бы луч счастья на мою одинокую дорогу и осветил бы предстоящую мне стезю. Как много вы могли бы сделать для того, кто любит вас выше всех на свете, если бы произнесли лишь несколько слов! Ах, Роза! Ради моей пылкой и верной любви, ради всего, что и выстрадал, и к перенесению чего вы меня приговариваете, - ответьте мне на этот вопрос!

- Хорошо. Если бы ваша судьба сложилась иначе, - сказала Роза, - если бы вы только немного, а не так недосягаемо, были выше меня, если бы я могла вам доставить помощь и утешение в скромном и уединенном гнезде - а не позор и помеху среди гордой и блистательной толпы - то это мучительное испытание было бы излишним. Я имею полное основание чувствовать себя теперь очень, очень счастливой, но тогда, Гарри, признаюсь, я была бы еще счастливее.

Живые воспоминания о былых надеждах, давно взлелеянных ею, теснились в уме её, когда она произнесла это признание. Но оне принесли с собою только слезы, всегда вызываемые, когда нам вспоминаются прежния, уже увядшия надежды, - и в то-же время на душе у Розы стало легче.

- Но не для того, чтобы стараться склонить меня к перемене решения, - с грустной улыбкой сказала Роза: - это было бы безполезно.

- Нет, - возразил Гарри: - но для того, чтобы выслушать от вас его повторение, если хотите, - повторение в последний раз! Я положу к вашим ногам состояние и общественное положение, которым буду обладать, и если вы и тогда не измените принятого вами теперь решения, то я уже ни словом, ни действием не буду пытаться поколебать его.

- Хорошо, пусть будет так, - ответила Роза. - Это будет повторение страданий, но я, быть может, к тому времени научусь переносить их лучше.