Блестящая будущность.
Часть первая.
Глава ХIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Блестящая будущность. Часть первая. Глава ХIII. (старая орфография)

ГЛАВА ХIII.

Нет более горького чувства в мире - как стыдиться своего родного дола. Это чувство может быть сочтено за черную неблагодарность, и наказание за него неминуемо и вполне заслуженно; но чувство это тем не менее страшно горькое. - могу в этом уверить читателя.

Родной дом никогда не был для меня очень приятным местом, благодаря характеру сестры. Но Джо скрашивал мою жизнь, и я верил в него. Я верил в то, что наша приемная - самая нарядная в мире комната; парадная дверь казалась мне таинственными вратами храма, где торжественные выходы совпадали с жертвоприношениями жареных кур; кухня в моих глазах была верхом чистоты, хотя и не блестела великолепием; я верил в кузницу, как в яркий путь к возмужалости и независимости. В какой-нибудь год все это переменилось. Теперь все это было грубо и пошло, и я бы ни за что в мире не хотел, чтобы наш дом увидели мисс Гавишам и Эстелла.

Насколько я сам виноват в неблаговидном настроении моего ума, насколько в нем виновата мисс Гавишам и моя сестра-- не важно ни для меня, ни для тебя, читатель. Перемена во мне произошла; дело было сделано. Хорошо оно было или дурно, простительно или непростительно, но дело было сделано.

Прежде мне казалось, что в тот день, когда я наконец засучу рукава своей рубашки и войду в кузницу учеником Джо, я буду благороден и счастлив. Теперь это осуществилось, но я чувствовал одно, что покрыт пылью от каменного угля, а на душе у меня лежали тяжелые воспоминания, перед которыми кузнечный молот казался перышком. Так как по годам я уже вырос для школы внучатной тетушки м-ра Уопсля, то образование мое под руководством этой нелепой женщины было покончено. Не прежде однако, чем Бидди передала мне все, что знала, начиная от прейскуранта и кончая комической песенкой, которую она когда-то купила за полпенни. Хотя песенка эта была довольно безсмыслена, но, в моей жажде поумнеть, я выучил ее наизусть самым серьезным образом.

Всеми своими познаниями я старался поделиться с Джо. Мне хотелось, чтобы Джо был менее невежествен и груб, чтобы он был достойнее моего общества и менее заслуживал бы упреки Эстеллы.

Старая батарея на болоте служила нам классной, а разбитая грифельная доска и кусочек грифеля были нашими учебными пособиями; к этому Джо всегда присоединял трубку табаку. Я не заметил, чтобы Джо мог когда-либо что-нибудь запомнить; каждое воскресенье он забывал то, чтб заучивал на прошлой неделе. Он курил трубку с видом ученого, точно считал, что шибко подвигается в науке. Милый человек, надеюсь, что он не ошибался.

На берегу было уютно и тихо, и паруса проносились по реке за насыпью; порою, казалось, что они принадлежат затонувшим кораблям, которые все еще плавают под водою. Когда я следил за кораблями с распущенными парусами, то почему-то думал о мисс Гавишам и об Эстелле, и так случалось всегда, когда я видел что-нибудь живописное: мисс Гавишам и Эстелла, и странный дом, и странная жизнь были неизменно связаны со всем, что было на свете красивого.

Однажды в воскресенье, когда Джо с наслаждением курил трубку, после того, как я особенно надоел ему своими уроками, я лег на земляную насыпь, уткнувшись подбородком в сложенные руки; передо мною носились образы мисс Гавишам и Эстеллы, я видел их в природе и в небе, и на воде; меня уже давно преследовала одна мысль, а сегодня я решился сообщить ее Джо.

- Джо, - сказал я: - как ты думаешь, не следует ли мне навестить мисс Гавишам?

- К чему, Пип? - отвечал Джо, медленно соображая.

- Как к чему, Джо? Разве людей не посещают так себе, из вежливости?

Джо, по обыкновению, задумался.

- Тебе неловко итти к мисс Гавишам: она может подумать, что ты чего-нибудь от нея хочешь или ждешь.

- Но разве я не могу сказать ей, что мне ничего не надо, Джо?

- Конечно, можешь сказать. Но и она вольна тебе поверить или не поверить. Когда мисс Гавишам так щедро наградила тебя, она позвала меня назад и сказала, чтобы от нея больше ничего не ждали.

- Да, Джо, я слышал.

- Ну, значит она этим хотела сказать, что теперь она сама по себе, а ты сам по себе, и чтобы ее больше не безпокоили.

В душе я сознавал, что Джо прав, но мне было не очень приятно, что Джо так думал; это как бы подтверждало мое собственное мнение.

- Но, Джо?

- Вот уже скоро год, как я у тебя подмастерьем, а я ничем до сих пор не выразил свою благодарность мисс Гавишам и ничем не заявил, что помню о ней.

- Это верно, Пип; но если ты полагаешь выковать для нея четыре хорошеньких подковы, то, мне кажется, такой подарок будет совсем не кстати, так как у нея ведь нет копыт...

- Я вовсе и не думаю об этом, Джо; я совсем не собираюсь что-нибудь дарить ей.

Но Джо забрал себе в голову мысль о подарке и уже не мог так скоро с нею разстаться.

- Если бы ты выковал ей новую цепь для парадной двери... или, скажем, например, дюжину или две хорошеньких винтов... или вообще какую-нибудь тонкую вещицу в роде вилки для поджаривания гренков или сковородку, если она вздумает сама жарить, или что-нибудь в этом роде...

- Я вовсе ничего не хочу дарить ей, Джо, - перебил я.

- Знаешь, я бы на твоем месте этого не делал, не унимался Джо, хотя я перестал настаивать. - Нет, я бы не делал. Ибо зачем ей цепь на дверь, когда у нея она уже есть. А вилка для гренков будет ведь медная и принесет тебе мало чести. И самый искусный работник не может отличиться, делая сковородки, потому что сковородка всегда останется сковородкой и...

- Дорогой Джо, - закричал я в отчаянии, хватая его за сюртук, - я ничего подобного не предполагаю. Я никогда не собирался делать мисс Гавишам какого бы то ни было подарка.

- И знаешь, что я тебе скажу: хорошо делаешь, Пип, - согласился со мною Джо.

- Да, Джо; но я хотел тебя просить, так как работы теперь не очень много, чтобы ты дал мне завтра отпуск; я пойду в город и навещу мисс Эст... Гавишам.

- Но ведь ее зовут не Эстгавишам, Пип, если только ее не перекрестили, - важно проговорил Джо.

- Я знаю, Джо, я знаю. Это я только так обмолвился.

Короче сказать, Джо дал мне свое согласие, но под одним условием: что, если я буду принят не особенно ласково и меня не попросят повторить посещения, то я уже никогда не стану проситься итти к ней в дом. Я обещался исполнить это условие.

Нужно сказать, что Джо держал помощника, которому платил жалованье понедельно; звали его Орлик. То был широкоплечий увалень, очень сильный, но медлительный и неповоротливый. Этот угрюмый поденщик не любил меня. Когда я был очень мал и робок, он уверял меня, что чорт проживает в темном уголку кузницы, и что он очень хорошо знаком с врагом рода человеческого; он говорил еще, что раз в семь лет необходимо затоплять печь живым мальчиком, и что мне предстоит послужить топливом. Когда я поступил в ученики Джо, он, быть может, подумал, что мне предстоит заместить его, и еще пуще не взлюбил меня.

Орлик был в кузнице на другой день и работал, когда я напомнил Джо про обещанный отпуск. Сперва он ничего не сказал, потому что только что принялся с Джо за кусок горячого железа, а я раздувал мехи; но потом заметил, опершись на молот:

- Что ж это, хозяин! Неужто вы побалуете только одного из нас? Если юному Пипу дают отпуск, то и старому Орлику тоже следует дать отпуск.

Ему было не более двадцати пяти лет, по он всегда говорил о себе, как о старике.

- А зачем тебе отпуск? - спросил Джо.

- А ему зачем? Зачем ему, затем и мне, - отвечал Орлик.

- Пип хочет итти в город.

- Не груби, - сказал Джо.

- Буду грубить, если мне так угодно. Ну, хозяин, послушайте, не надо любимчиков в нашей кузнице, будьте правосудным человеком.

Но хозяин не хотел ничего слышать, пока работник не усмирится, и Орлик полез в горн, вытащил раскаленную докрасна полосу железа, повертел ею вокруг меня, точно хотел проткнуть ею мое туловище или разможжить мою голову, положил ее на наковальню и стал разбивать молотом - точно разбивал меня, так мне по крайней мере казалось; искры летели во все стороны, точно брызги моей крови - и наконец, когда работа разгорячила его и остудила железо, он сказал, опираясь снова, на молот:

- Ну, так что ж, хозяин?

- Ты образумился? - спросил Джо.

- Да, образумился, - проворчал Орлик.

- Ну, если так, то можешь итти в отпуск, потому что вообще работник ты хороший.

Сестра стояла на дворе и подслушивала, - она была самым безцеремонным шпионом и соглядатаем, - услыхав слова Джо, она заглянула в одно из окон.

- Похоже на тебя, дурак! - обратилась она к Джо: - отпускать гулять такого лентяя и лежебоку. Ты должно быть богач, что так швыряешь деньгами, честное слово. Желала бы я быть его хозяином!

- Вы бы хотели надо всеми хозяйничать, да руки коротки, - отвечал Орлик, зловеще оскаливая зубы.

- Оставь ее в покое! - заметил Джо.

- Уж я бы справилась со всеми болванами и негодяями, - отрезала сестра, начиная приходить в бешенство. - Как мне не справиться с болванами, когда я замужем за твоим хозяином, который из болванов болван. И как мне не справиться с негодяями, когда я имею дело с тобой, худшим из всех негодяев Англии и Франции. Вот тебе!

- Вы, тетушка Гарджери, сущая ведьма, - проворчал Орлик. - Кому же и судить негодяев, как не ведьме?

- Говорю тебе, оставь ее в покое! - повторил Джо.

- Что ты сказал? - закричала сестра. - Что ты сказал? Что сказал про меня Орлик, Пип? Как он назвал меня при моем муже? О! О! О! Как обозвал он меня при низком человеке, который клялся защищать меня! О! поддержите меня! О!

- Ага! - проворчал кузнец сквозь зубы. - Я бы поддержал тебя, если бы ты была моя жена. Я бы подержал тебя в колодце и там бы тебя и оставил.

- Говорю тебе, оставь ее в покое! - сказал Джо.

- О! послушайте его! - завопила сестра, всплескивая руками и принимаясь визжать, что было второй степенью её ярости. - Слушать, как меня ругают! Какой-нибудь Орлик! В моем собственном доме! Меня, замужнюю женщину! При моем муже! О! О!

Тут сестра принялась бить себя в грудь, сбросила ченец и распустила волосы, --последняя степень её бешенства. Превратившись в настоящую фурию, она бросилась к дверям, которые я, к счастию, запер.

Что было делать теперь злополучному Джо, как не спросить Орлика, по какому праву он становится между ним и м-с Джо, и пригласить его к ответу? Орлик и сам находил, что другого исхода не было, и приготовился к обороне; и так оба сняли прожженые фартуки и набросились друг на друга, как два великана. До сих пор мне не приходилось встречать человека, который бы справился с Джо; я думаю, такого не было, по крайней мере в нашем околодке. Орлик, не хуже бледного молодого джентльмена, скоро лежал на полу и не торопился встать на ноги. Тогда Джо отпер двери, поднял сестру, которая лежала без чувств у окна (но прежде, я уверен, видела схватку), отнес ее в дом и положил на постель, при чем она ожила и первым делом вцепилась в волоса Джо. После того наступила та зловещая тишина и безмолвие, какие всегда следуют за всеми скандалами. Я поднялся к себе наверх и стал одеваться.

ни красивее. Бутылка пива появилась из кабачка "Веселых лодочников", и они оба мирно стали распивать ее. Тишина оказала успокоительное и философское воздействие на Джо, и он вывел меня на дорогу, послав мне в догонку замечание:

- Подеремся, Пип, да и помиримся--такова жизнь!

С каким нелепым волнением (потому что чувства, которые мы считаем серьезными в мужчине, представляются нам смешными в мальчике), шел я к мисс Гавишам - об этом распространяться теперь нечего.

Мисс Сара Покет появилась у ворот. Эстеллы не было.

- Как, вы опять здесь? - сказала мисс Покет. - Что вам нужно?

Когда я сказал, что пришел узнать о здоровьи м-с Гавишам, Сара, очевидно, с минуту колебалась, не прогнать ли ей меня без дальнейших разговоров. Но, испугавшись, очевидно, ответственности, впустила меня и скоро пришла объявить, чтобы я шел наверх. Все кругом было неизменно и мисс Гавишам сидела одна.

- Ну? - сказала она, устремляя глаза на меня. - Я надеюсь, что вам ничего не нужно? Больше вы ничего не получите.

- Ну, ну, довольно! Приходите опять когда-нибудь; приходите в свой день рожденья. Ай! - внезапно закричала она, поворачиваясь в кресле ко мне, - вы ищете Эстеллу? Эге!

Я оглядывался... и действительно искал Эстеллу... и пробормотал, что, надеюсь, она здорова.

- Она за границей, - отвечала мисс Гавишам, - воспитывается там, как лэди; теперь она далеко, ее не достанешь и красивее прежнего; все ею восхищаются, кто только ее видит; вы скучаете по ней?

В её последних словах прозвучала такая злобная радость, и она так неприятно засмеялась, что я не знал, что ответить. Но она избавила меня от этого труда, прогнав меня с глаз долой. Когда ворота за мной затворились, я почувствовал сильнее, чем когда-либо, что недоволен своим домом, ремеслом и всем на свете.

- Эге! - сказали мы в один голос, - ведь это Орлик?

- Да, - отвечал он. - Я тут поджидал вас на всякий случай, для компании.

- Вы запоздали, - заметил я.

- Да и вы также, - ответил он, довольно резонно. - Кстати, опять палят из пушки.

- Именно! одна из птиц опять улетела из клетки. В сумерки стали палить, и вы сейчас услышите залп.

И, действительно, мы не прошли и нескольких сажен, когда донесся знакомый раскат выстрела, заглушаемый туманом, и тяжело прокатился вдоль низменного берега реки, как бы преследуя и предостерегая беглецов.

...Втроем дошли мы до деревни. Дорога, но которой мы шли, вела мимо "Трех веселых лодочников", и нас удивило, что в кабачке еще сидели люди; было поздно - уже одиннадцать часов, дверь была отперта и светились огни. М-р Уопсль заглянул туда, чтобы спросить, в чем дело (предполагая, что захвачен беглый каторжник), но выбежал сильно озабоченный.

- Хорошенько не понял. Кажется в отсутствие Джо в дом забрались воры. Предполагают, беглые каторжники. Кто-то, говорят, пострадал.

Мы бежали со всех ног, так что разспрашивать было неудобно, и остановились только, когда вбежали в кухню. Она была полна народу; вся деревня сбежалась; кто вошел в дом, кто остался на дворе; был здесь также и доктор, и сам Джо, а около них на полу несколько женщин посреди кухни. Праздные зрители посторонились, когда я вошел, и на полу я увидел сестру, лежавшую без движения. Она свалилась от страшного удара в затылок, нанесенного неизвестной рукой, в то время, как она стояла лицом к печке: ей не суждено было больше свирепствовать на этом свете.