Большие надежды.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава II. (старая орфография)

II.

Сестра моя, мистрис Джо Гарджери, была двадцатью годами старше меня; она составила себе огромную известность во всем околотке тем, что вскормила меня "рукою". Мне самому приходилось добраться до смысла этого выражения, и потому, зная, как она любила тузить меня и Джо своею тяжелою рукою, я пришел к тому убеждению, что мы оба с Джо вскормлены рукою.

Сестра моя была некрасива собой, и я полагал, что, должно-быть, она и жениться на себе заставила Джо рукою. Джо был молодец и, лицо его окаймляли пышные, белокурые локоны, а неопределенно-голубой цвет его глаз, казалось, сливался с снежною белизною белка. Вообще, он был отличного нрава человек, добрый, кроткий, сговорчивой, простой, но, с тем вместе, прекрасной малой, нечто в роде Геркулеса и по физической силе, и по нравственной слабости.

Сестра моя, брюнетка с черными глазами и волосами, имела кожу до того красную, что я часто думал, не моется ли она, вместо мыла, мускатным орехом. Она была высока ростом, очень-костлява и почти-постоянно носила толстый передник, завязанный сзади; он кончался спереди жостким нагрудником, в котором натыканы были иголки и булавки. Она считала высокою добродетелью носить этот передник, а Джо постоянно укоряла им. Я, однако, не вижу причины, почему ей необходимо было его носить, или, если ужь она его носила, то отчего не снимала его по целым дням?

Кузница Джо примыкала к нашему дому, деревянному, как большая часть домов в нашей стороне в те времена. Когда я прибежал домой с кладбища, кузница была заперта и Джо сидел один-одинехонек в кухне. Мы с Джо одинаково страдали от ига моей сестры, и потому жили душа в душу. Не успел я открыть двери, как Джо крикнул мне:

- Мистрис Джо уже раз двенадцать выходила тебя искать, Пип. Она и теперь затем же вышла.

- Не-уже-ли?

- Да, Пип, сказал Джо: - и, что хуже всего, она взяла с собою хлопушку.

При этом страшном известии, я схватился за единственную пуговицу, оставшуюся на моей жилетке, и вперил отчаянный взор на огонь. Хлопушкой мы называли камыш, с тоненьким навощенным кончиком, совершенно-сглаженным от частого прикосновения с моим телом.

- Она садилась, продолжал Джо: - и снова вставала. Наконец, она вышла из себя и схватила хлопушку. Вот что! Джо медленно начал мешать уголья ломом под нижнею перекладинкою. - Слышь, Пип, она вышла из себя.

- А давно она вышла, Джо? спросил я.

С Джо я обходился всегда, как с большим ребенком, равным мне во всех отношениях.

- Ну, сказал Джо, взглянув на старинные часы: - она вышла из себя, вот, ужь минут пять будет Пип. Слышь, она идет. Спрячься за дверь, старый дружище.

Я послушался его совета. Сестра моя, войдя, настежь распахнула дверь и, заметив, что она не отворяется как следует, тотчас же догадалась о причине и, не говоря дурного слова, начала работать хлопушкою. Она кончила тем, что бросила меня на Джо, который рад был всегда защитить меня, и потому, спокойно пихнув меня под навес камина, он заслонил меня своею огромною ногою.

- Где ты шатался, обезьяна ты этакая? кричала мистрис Джо, топая ногами. - Сейчас говори, что ты делал все это время. Вишь, вздумал пугать меня! А то смотри, я тебя вытащу из угла, будь там с полсотни Пипов и полтысячи Гарджери.

- Я только ходил на кладбище, сказал я, сидя на стуле и продолжая плакать и тереть рукою свое бедное тело.

- На кладбище! повторила сестра. - Еслиб не я, давно б ты там был. Кто тебя вскормил от руки - а?

- Вы, отвечал я.

- А зачем я это сделала - а? воскликнула сестра.

- Не знаю, прохныкал я.

- И я не знаю, продолжала мистрис Джо. - Знаю только, что в другой раз этого не сделаю. Справедливо могу сказать, что передника с себя не снимала с-тех-пор, как ты родился. Довольно-скверно уже быть женою кузнеца (да еще Гарджери), а тут еще будь тебе матерью?

даже красные угли смотрели на меня с укоризною.

- А! сказала мистрис Джо, ставя на место орудие пытки. - На кладбище, в-самом-деле! Конечно, кому, как не вам упоминать о кладбище. (Хотя, замечу в скобках, Джо вовсе не упоминал о нем.) В один прекрасный день свезете меня на кладбище. Вот ужь будет парочка без меня!

Мистрис Джо начала приготовлять чай, а Джо нагнулся ко мне и как-будто обсуждал, какую именно парочку мы бы составили при столь-несчастном обстоятельстве. После этого он молча расправлял свои кудри и бакенбарды, - следя глазами за всеми движениями моей сестры, что он всегда делал в подобных случаях.

Мистрис Джо имела известную манеру приготовлять нам хлеб с маслом. Прежде всего она крепко прижимала хлеб к своему переднику, отчего часто булавки и иголки попадали в хлеб, а потом к нам в рот. Потом она брала масло (неслишком-много) и ножом намазывала его на хлеб, словно приготовляя пластырь; живо действовала обеими сторонами ножа и искусно обчищала корку от масла. Наконец, проведя последний раз ножом по пластырю, она отрезывала толстый ломоть хлеба, делила его пополам и давала каждому из нас по куску. Хотя я был очень-голоден, но не смел есть своей порции:, я чувствовал, что необходимо было запасти чего-нибудь съестного для моего страшного колодника. Я хорошо знал, как аккуратна и экономна в хозяйстве мистрис Джо, и потому могло случиться, что я ничего не нашел бы украсть в кладовой. На этом основании я решился не есть своего хлеба с маслом, а спрятать его, сунув в штаны.

Но решиться на такое дело было не очень легко. Мне казалось, что не труднее было бы решиться спрыгнуть с высокой башни, или кинуться в море. Джо, незнавший моей тайны, увеличивал еще тягость моего положения. Как уже сказано, мы находились с Джо в самых дружеских, почти братских отношениях; так у нас был обычай по вечерам есть вместе наши ломти хлеба с маслом и, время от времени откусив кусок, сравнивать оставшиеся ломти, поощряя таким образом друг друга в дальнейшему состязанию. В этот памятный вечер Джо несколько раз приглашал меня начать наше обычное состязание, показывая мне свой быстро-уничтожавшийся ломоть. Но я все сидел как вкопаный; на одном колене у меня стояла кружка с молоком, а на другом покоился мой неначатый ломоть. Наконец, я пришел к тому убеждению, что если делать дело, то лучше придать ему самый правдоподобный вид. Я воспользовался минутой, когда Джо не смотрел на меня, и проворно опустил ломоть хлеба с маслом в штаны. Джо, повидимому, безпокоился обо мне, думая, что у меня пропал аппетит; он кусал свой ломоть задумчиво и, казалось, без всякого удовольствия. Необыкновенно-долго вертел он каждый кусок во рту, долго раздумывал и наконец глотал его, как пилюлю. Он готовился откусить еще кусочек и, наклонив голову на сторону, вымерял глазом сколько захватить зубами, когда вдруг заметил, что мой ломоть исчез с моего колена.

Джо так изумился и остолбенел, заметив это, что выражение его лица не могло не быть замеченным моею сестрою.

- Ну, что там еще? резко спросила она, ставя чашку на стол.

- Послушай, бормотал Джо, качая головою, с выражением серьёзного упрека: - Пип, старый дружище! ты себе этак повредишь. Он там где-нибудь застрянет, смотри! Ведь, ты его не жевал, Пип!

- Ну, что там еще у вас? повторила моя сестра, еще резче прежнего.

- Пип, попробуй-ка откашлянуться хорошенько. Я бы тебе это, право, советовал, продолжал Джо с ужасом. - Приличия, конечно, дело важное, но, ведь, здоровье-то важнее.

Сестра моя к тому времени пришла в совершенное неистовство; она бросилась на Джо, схватила его за бакенбарды и принялась колотить головою об стену, между-тем, как я сидел в уголку, сознавая, что я всему виною.

- Теперь, надеюсь, ты объяснишь мне в чем дело, сказала она, запыхаясь: - чего глазеешь-то, свинья набитая.

Джо бросил на нее безпомощный взгляд, откусил хлеба и взглянул на меня.

- Ты сам знаешь, Пип, сказал он, дружественным тоном, с последним куском за щекою и разговаривая, будто мы были наедине. - Мы, ведь, всегда были примерные друзья и я последний сделал бы тебе какую неприятность. Но, сам посуди... и он подвинулся во мне с своим стулом, взглянул на пол, потом опять на меня: - сам посуди, такой непомерный глоток...

- Опять сожрал, не прожевав порядком - а? отозвалась моя сестра.

- Я и сам глотал большие куски, когда был твоих лет, продолжал Джо, все еще с куском за щекою и не обращая внимания на мистрис Джо: - и даже славился этим, но отродясь не видывал я такого глотка. Счастье еще, что ты жив.

Сестра моя нырнула по направлению ко мне и, поймав меня за волосы, произнесла страшные для меня слова:

- Ну, иди, иди, лекарства дам.

В то время какой-то скотина-лекарь снова пустил в ход дегтярную воду, и мистрис Гарджери всегда держала порядочный запас её в шкапу; она, кажется, верила, что её целебные свойства вполне соответствовали противному вкусу. Мне по малости задавали такой прием этого прекрасного подкрепительного средства, что от меня несло дегтем, как от вновь-осмолёного забора. В настоящем, чрезвычайном случае необходимо было задать мне, по-крайней-мере, пинту микстуры, и мистрис Джо влила ее мне в горло, держа мою голову подмышкою. Джо отделался полупинтою. Судя по тому, что я чувствовал, вероятно, и его тошнило.

Страшно, когда на совести взрослого или ребенка лежит тяжкое бремя; но когда к этому бремени присоединяется еще другое, в штанах, оно становится невыносимо, чему я свидетель. Сознание, что я намерен обворовать мистрис Джо - о самом Джо я не заботился, мне и в голову не приходило считать что-нибудь в доме его собственностью - сознание, соединенное с необходимостью постоянно держать руку в штанах, чтоб придерживать запрятанный кусок хлеба с маслом, приводило меня почти в отчаяние. Всякий раз, что ветер с болота заставлял ярче разгораться пламя, мне казалось, что я слышал под окнами голос человека с кандалами на ногах, который клятвою обязал меня хранить тайну и объявлял мне, что ненамерен умирать с голоду до завтра, и потому я должен накормить его. Иной раз мною овладевала мысль: "а что, если тот молодчик, которого с таким трудом удерживали от моих внутренностей, следуя природным побуждениям, или ошибившись во времени, вдруг вздумает немедленно распорядиться моим сердцем и печонкою!" Если у кого волосы стояли когда дыбом, так ужь верно у меня. Впрочем, я полагаю, что этого ни с кем не случалось.

Был вечер под Рождество; мне пришлось мешать пудинг для завтрашняго дня, ровнёхонько от семи до восьми, по стенным часам. Я-было принялся за работу с грузом в штанах - что напомнило мне тотчас об иного рода грузе у него от тяжкого безпокойства.

- Слышь! воскликнул я, перестав мешать и греясь перед камином, пока меня еще не погнали спать: - ведь это пушка, Джо?

- Ого! сказал Джо: - должно быть, еще одним колодником меньше.

- Что это значит, Джо?

Мистрис Джо, которая бралась за объяснение всего на свете, сказала отрывисто: "убежал, убежал!" Она отпустила это определение словно порцию дегтярной воды.

Когда мистрис Джо снова принялась за свое шитье, я осмелился, обращаясь в Джо, выделать своим ртом слова: "что такое колодник"? Джо выделал своим ртом какой-то замысловатый ответ, из которого я разобрал только последнее слово: "Пип".

- Вчера удрал один колодник, громко сказал Джо: - после вечерняго выстрела, а теперь они, верно, стреляют по другому.

- Кто стреляет? сказал я.

- Что за несносный мальчишка, вступилась моя сестра, взглянув на меня исподлобья, не поднимая головы с работы: - с своими бесконечными вопросами! Много будешь знать - скоро поседеешь. Меньше спрашивай, меньше врать будешь.

Эта выходка была несовсем-то учтива, даже в-отношении в ней самой, допуская предположение, что она сама не малая охотница до вранья, ибо бралась все объяснять.

В это время Джо еще более подстрекнул мое любопытство, силясь всеми средствами выделать своим ртом что-то в роде: "злой тон". Поняв, что это относится к изречению мистрис Джо, я кивнул на нее головою и шепнул: "у нея?". Но Джо не хотел ничего слышать и продолжал разевать рот, стараясь выделать какое-то чудное, непонятное для меня слово.

- Мистрис Джо, сказал я, прибегая к крайнему средству: - мне бы очень хотелось знать, с вашего позволения, откуда стреляют?

- Бог с ним, с этим мальчишкой! воскликнула сестра с выражением, как-будто желала, мне совершенно противного. - С понтона.

- Ого! воскликнул я, глядя на Джо: - с понтона.

Джо укоризненно закашлял, будто желая тем сказать: "не то же ли я говорил?"

- А позвольте, что такое понтон? спросил я.

- Ну, я наперед знала, с ним всегда так, с этим мальчишкой! воскликнула моя сестра, тыкая на меня иголкой и кивая головою. - Ответь ему на один вопрос, он задаст вам еще двадцать. - Понтоны - это тюремные корабли, что там, за болотами.

- Я все же в толк не возьму, кого туда сажают и зачем? сказал я с тихим отчаянием, не обращаясь ни к кому в-особенности.

Я, как видно, пересолил: мистрис Джо тотчас вскочила.

- Я тебе скажу одно, вскричала она: - я тебя не для того вскормила от руки, чтоб ты надоедал людям до смерти. Тогда бы этот подвиг был мне не к чести, а напротив. На понтоны сажают людей за то, что они убивают, крадут, мошенничают и делают всякого рода зло; а начинают все они с разспросов. Ну, теперь убирайся спать.

Мне никогда не позволяли идти спать со свечею. У меня голова шла кругом, пока я всходил по лестнице, ибо наперсток мистрис Джо акомпанировал последния слова, выбивая такт на моей голове. Мысль, что мне написано на роду, рано или поздно, попасть на понтон, казалась мне несомненною. Я был на прямой дороге туда: весь вечер я разспрашивал мистрис Джо, а теперь готовился обокрасть ее.

я смерть как боялся своего собеседника с закованною ногою; я смерть как боялся самого себя после того, как дал роковое обещание; я не мог надеяться на помощь со стороны сильной сестры, которая умела лишь отталкивать меня на каждом шагу. Страшно подумать, на что б я не решился под влиянием подобного страха.

Если я и засыпал в эту ночь, то лишь для того, чтоб видеть во сне, как весенним течением меня несло по реке к понтону; призрак морского разбойника кричал мне-в трубу, пока я проносился мимо виселицы, чтоб я лучше остановился и дал себя разом повесить, чем откладывать исполнение неминуемой судьбы своей. Я боялся крепко заснуть, еслиб и мог, потому-что с раннею зарею я должен был обокрасть кладовую. Ночью я сделать этого не мог: в те времена нельзя было добыть огня спичками, и мне пришлось бы высекать огонь из огнива и наделать шуму, не менее самого разбойника, гремевшого цепями.

"Стой, вор! Вставай, мистрис Джо!" В кладовой, очень-богатой всякого рода припасами, благодаря праздникам, меня сильно перепугал заяц, повешанный за лапы: мне почудилось, что он мигнул мне при входе моем в кладовую. Но не время было увериться в этом; не время было сделать строгий выбор; не было времени ни на что, нельзя было терять ни минуты. Я украл хлеба, кусок сыру, с полгоршка начинки и завязал все это в свой носовой платок, вместе с вчерашним ломтем хлеба с маслом; потом я налил водкой из каменной бутылки в стклянку, долив бутыль из первой попавшейся кружки, стоявшей на шкапу. Кроме-того, я стащил еще какую-то почти-обглоданную кость и плотный, круглый пирог, со свининой. Я-было собрался уйти без пирога, когда заметил в углу, на верхней полке что-то спрятанное в каменной чашке; я влез на стул и увидел пирог; в надежде, что пропажа его не скоро обнаружится, я и его захватил с собою.

Из кухни дверь вела в кузницу; я снял запор, отпер ее, вошел в кузницу и выбрал напилок между инструментами Джо; потом я запер дверь попрежнему, отворил наружную дверь и пустился бежать к болотам.