Большие надежды.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава VII. (старая орфография)

VII.

В то время, когда я разбирал подписи на семейных могилах, я умел только читать по складам. Даже смысл, который я придавал этим простым, нехитрым словам, не был очень-точен. Так, например, слово "вышереченный" я принимал за весьма-лестный намек на то, что мой отец переселился в лучший мир; и еслиб в отзыве об одном из моих родственников стояло слово "нижереченный", то я был бы самого дурного о нем мнения. Богословския понятия, почерпнутые мною из катихизиса, также не были очень-ясны. Я живо помню, что слова "Ходити в путех сих во вся дни живота моего", по моему мнению, обязывали меня проходить всю деревню по известному направлению, не сворачивая ни на шаг с указанного пути.

Достигнув порядочного возраста, я должен был поступить в ученье в Джо, а до-тех-пор - говорила мистрис Джо - меня не следовало баловать и нежить.

На этом основании я не только находился в качестве разсыльного мальчика при кузнице, но и всякий раз, когда кому-нибудь из соседей понадобится сверхштатный мальчик, чтоб гонять птиц, подбирать каменья или исполнять какую-нибудь другую столь же приятную службу, я был к их услугам; но, чтоб не скомпрометировать этим нашего почтенного положения в обществе, в кухне над камином постоянно красовалась копилка, в которую, как всем было известно, опускались мои заработки. Я имел подозрение, что, в чрезвычайных случаях, они шли на уплату государственного долга, и не надеялся когда-нибудь воспользоваться этим сокровищем.

Тётка мистера Уопселя содержала в нашей деревне вечернюю школу или, лучше сказать, эта смешная, убогая старушонка, с весьма-ограниченным состоянием, имела обыкновение спать каждый вечер от шести до семи часов в обществе молодёжи, платившей ей за это назидательное зрелище по два пенса в неделю. Она нанимала целый маленький котедж, мезонин которого занимал мистер Уопсель, и мы нередко слышали, как он читал там вслух самым торжественным и ужасающим образом, топая по временам ногою, так-что у нас дрожал потолок. Существовало поверье, что мистер Уопсель экзаменует учеников каждую четверть года; но он в этих случаях ограничивался только тем, что засучивал обшлага своего сюртука, взъерошивал волосы и читал нам речь Марка Антония над трупом Цезаря. За этим немедленно следовала ода к страстям, Коллинса; мистер Уопсель особенно приводил меня в восторг в роле Мести, когда она с громом бросает на землю окровавленный меч и с тоскливым взглядом берется за трубу, чтоб возвестить войну. Тогда было другое дело, не то, что после, когда я в жизни узнал настоящия страсти и сравнил их с Коллинсом и Уопселем, конечно, не к чести того и другого.

Тётка мистера Уопселя, кроме училища, держала еще в той же комнате мелочную лавочку. Она не имела понятия о том, что у нея было в запасе и по каким ценам; только маленькая засаленная записная книжка, всегда хранившаяся у нея в ящике, служила прейскурантом. По этому оракулу Биди справляла все торговые операции. Биди была внучка тётки мистера Уопселя. Я открыто каюсь, что не в силах разрешить задачи: в каком родстве она находилась к мистеру Уопселю.

Как я, она была сирота; как я вскормлена от руки. Изо всей её наружности прежде всего бросались в глаза оконечности: волосы её были не чесаны, руки не мыты, башмаки разодраны и стоптаны на пятках. Разумеется, описание это относится только к будничным дням; по воскресеньям она ходила в церковь, распичужившись как следует.

Своими собственными усилиями и при помощи скорее Биди, чем тётки мистера Уопселя, я пробивался сквозь азбуку, как сквозь частый, колючий кустарник, утомляясь и безмилосердо уязвляя себя колючками. Затем я попал в руки этих разбойников - девяти цифр, которые, кажется, всякий вечер принимали новые образы, чтоб окончательно сбивать меня с толку; но наконец, я начал читать, писать и считать, но как-то ощупью и в весьма-малых размерах.

Как-то раз, вечером, сидя в углу у камина, с грифельною доскою в руках, я употреблял неимоверные усилия, чтоб сочинить письмо к Джо. Должно быть, это было ровно чрез год после нашей охоты за колодниками, так-как с-тех-пор уже прошло много времени и на дворе стояла зима с жестокими морозами. С азбукою у ног моих, для справок, я чрез часов, или два, успел не то написать, не то напечатать письмо к Джо:

"моИ миЛОИ ЖО я наДЮС тЫ Сои 7 сДороФ я сКРО ВудЮ УМет уч и Т Б ЖО И таДа будит ОЧн всЭлО И Ко Да Я БУДЮ ВУчени И УТБ ЖО Т Б мНоГО ЛюбиЩ ТБ ПиП."

Никто не принуждал меня, переписываться с Джо, тем более, что он сидел рядом со мною и мы были одни; но я собственноручно передал Джо свое послание (доску и все припасы), и он принял его за чудо знания.

- Ай-да, Пип, старый дружище! сказал Джо, широко раскрыв свои голубые глаза. - Да какой же ты у меня ученый!

- Хотел бы я быть ученым, сказал я, бросив вскользь нерешительный взгляд на доску; мне показалось, что писание мое шло немного в гору.

- Как, да вот тут Ж, сказал Джо: - а вот и О, да и какое еще! Вот те, Ж и О, Пип, Ж - О - Джо.

Никогда не слыхал я, чтоб Джо разбирал что-нибудь, кроме этого односложного слова, а прошлое воскресенье я заметил, что он в церкви и не спохватился, когда я нечаянно повернул молитвенник вверх ногами. Желая воспользоваться этим случаем, чтоб разузнать придется ли мне учить его с азов, я сказал:

- Да прочти же остальное, Джо.

- Остальные, Пип? сказал Джо медленно, чего-то доискиваясь в моем писании. - Один, два, три, да вот тут три Ж и три О, как раз три Джо, Пип.

Я наклонился через плечо Джо и, тыкая пальцем, прочел письмо сполна.

- Удивительно! - сказал Джо, когда я кончил. - Да ты, брат, совсем

- А как ты складываешь Гарджери, Джо? спросил я скромным, но покровительствующим тоном.

- Как я складываю? Да я совсем не складываю; сказал Джо.

- Ну, положим, ты вздумал бы складывать?

- Да это и положить нельзя, сказал Джо. - Хотя я страсть как люблю читать.

- Не-уже-ли, Джо?

- Страсть как люблю. Дай мне только хорошую книгу или хорошую гавету и посади меня к камину, я и не прошу ничего лучшого. Боже ты мой! продолжал он, потирая себе колени. - Наткнешься этак на Ж, а там на О и говоришь себе, вот это значит Джо - чрезвычайно приятно!

Из этих слов я заключил, что образованность Джо, как применение пара, находится еще в младенчестве. Затем я спросил у него:

- Ходил ты в школу, Джо, когда был моих лет?

- Нет, Пип.

- Зачем же ты не ходил?

- Видишь ли, Пип, сказал Джо, взяв в руки лом и разгребая в камине красные уголья, что у него всегда означало внутреннюю, умственную работу. - Видишь ли, Пип, я тебе сейчас все разскажу. Отец мой любил выпить; а как выпьет, бывало, так и начнет колотить мать; безбожно колотил он ее, да и мне порядком доставалось; кажись, он почище отработывал меня, чем железо на наковальне. Понимаешь, Пип?

- Да, Джо.

- Ну, видишь ли, вот мы с матерью возьмем да и сбежим из дому; мать моя отправится на заработки и скажет мне: "Джо, вот, благодаря Бога! ты попадешь теперь в школу, мальчик". И сведет она меня в школу. Но у отца была своя хорошая сторона: не мог, сердечный, жить без нас. Пойдет он, бывало, соберет толпу народа и подымет такой гвалт у дверей дома, где мы скрывались, что хозяева поневоле выдадут нас, только бы отделаться от него. А он заберет нас домой да и пойдет лупить по-старому. Вот сам теперь видишь, добавил Джо, переставая на минуту разгребать огонь: - вот это и было помехою моему ученью.

- Конечно, бедный Джо.

- Однако, Пип, сказал Джо, проведя раза два ломом по верхней перекладине решетки: - всякому следует отдавать справедливость, всякому свое, и мой отец имел свою хорошую сторону, видишь ли?

Я этого не видел, но не стал ему поперечить.

- Ну, продолжал Джо: - кому-нибудь да надо поддерживать огонь под котлом, иначе каши не сваришь, сам знаешь.

Это я знал, и потому поддакнул.

- Следовательно, отец не противился, чтоб я шел на работу, итак я начал заниматься моим теперешним ремеслом, которое было бы и его поныне, еслиб он не бросил его. Я работал много, право много, Пип. Co-временем я был в-состоянии кормить его и кормил до-тех-пор, пока его унес паралич. Я намерен был написать на его надгробном камне:

Доброта сердца была его - добродетель.

Джо прочел эти стишки с такою гордостью и отчетливостью, что я спросил, уже не сам ли он их сочинил.

- Сам, ответил Джо: - без всякой помощи. И сочинил а их в одно мгновение, словно целую подкову одним ударом выковал. Никогда в свою жизнь не был я так удивлен, глазам не верил, по правде сказать; я даже начинал сомневаться, точно ли я их сам сочинил. Как я уже сказал, я намеревался вырезать эти слова на гробнице; но вырезать стихи на камне - будь они там мелко или крупно написаны - дорого стоит, потому я и не исполнил своего намерения. Не говоря уже о расходах на похороны, все лишния деньги были нужны моей матери. Она была слаба здоровьем и скоро последовала за отцом; пришла и ей очередь отойдти на покой.

Глаза Джо покрылись влагою; он утер сначала один, потом другой глаз закругленным концом каминного лома.

- Скучно и грустно было жить одному, продолжал Джо. - Я познакомился с твоей сестрой. Ну, Пип, и Джо решительно посмотрел на меня, как-бы ожидая возражения: - надо сказать, что твоя сестра красивая женщина.

На лице моем невольно выразилось сомнение и, чтоб скрыть это, я отвернулся, к камину.

- Что там ни говори семья, или хоть весь свет, Пип, а сестра твоя кра-си-вая женщина! Каждое из этих слов сопровождалось ударом лома о верхнюю перекладинку каминной решетки.

Я не съумел сказать ничего умнее, как:

- Очень-рад слышать, Джо, что ты так думаешь.

- И я тоже, подхватил Джо: - я очень-рад, что так думаю, Пип. Что мне до того, что она больно красна и костлява немного?

Я очень-остроумно заметил, что если ему не было до этого дела, то кому же и было?

- Конечно, подтакнул Джо. - В том-то и дело. Ты совершенно прав, старый дружище! Когда я познакомился с твоей сестрою, только и было речи о том, как она тебя кормила от руки. Очень-мило с её стороны, говорили все и я говорил то же. Что же касается до тебя, продолжал Джо с выражением, будто видит что-то очень-противное: - еслиб то мог только себе представить, как слаб, мал и тщедушен ты был тогда, то право составил бы очень-дурное о себе мнение.

Не очень-довольный его словами, я сказал:

- Ну, оставьте меня в стороне.

- Однако, тогда я не оставил тебя, сказал он с трогательною простотою: - когда я предложил твоей сестре сделаться моею сожительницею, обвенчавшись со мною в церкви, и она согласилась переселиться на кузницу, я сказал ей: "Возьмите с собою и мальчика, Господь благослови его! найдется и для него местечко на кузнице".

Заливаясь слезами, бросился я на шею Джо, прося у него извинения; Джо выпустил из рук лом и, обняв меня, сказал:

- Век были и будем образцовые друзья - не так ли, Пип? Ну, полно плакать, старый дружище!

Спустя несколько минут, Джо продолжал:

- Ну, видишь ли, Пип, вот в том-то и дело, в томе-то и дело. Когда ты, значит, примешься учить меня (хотя я наперед должен сказать, что мне это учение смерть как надоедает), так надо устроиться так, чтоб мистрис Джо ничего не знала. Следует это делать украдкою. А зачем украдкою? - я сейчас скажу.

- Твоя сестра предана правительству.

- Предана правительству, Джо?

Я был поражен этими словами и возъимел смутное подозрение (по правде сказать, даже надежду), что Джо разведется с моей сестрою и что она скоро сделается женою какого-нибудь лорда адмиралтейства или казначейства.

- Предана правительству... сказал Джо. - Я хочу сказать, что она любит властвовать над нами.

- А!

бунтовщик какой, понимаешь?

Я хотел спросить у Джо объяснения, но не успел еще выговорить: "зачем же", как он перебил меня:

- Постой! постой, Пип; я знаю, что ты хочешь сказать; погоди минутку. Я знаю, что твоя сестра под-час тиранствует над нами не хуже любого могола. Иной раз она действительно так наляжет, что, того-и-гляди, придушит. В такия минуть, прибавил он, почти шопотом и боязливо поглядывая на дверь: - в такия минуты она, по правде сказать, сущая ведьма.

Джо произнес последнее слово, как-будто оно начиналось двенадцатью В.

- Зачем же я не возстану? вот что ты хотел сказать, Пип, когда я тебя перебил.

- Ну, Пип, сказал Джо, взяв лом в левую руку, а правою расправляя свои бакенбарды...

Увидев эти приготовления, я начал терять надежду добиться от него толку.

- Сестра твоя - голова... У-у, какая голова! кончил он.

- Это что? спросил я, в надежде его озадачить.

"это она!"

- А я далеко-неумен, продолжал он, опустив глаза и принимаясь снова расправлять свои бакенбарты. - Да и наконец, Пип, старый дружище, я тебе не шутя скажу: довольно я нагляделся, как моя бедная мать унижалась а рабствовала, и не знала покоя целую жизнь. Меня просто страх берет идти наперекор женщине; из двух зол ужь лучше мне самому побезпокоиться маленько. Хотел бы я только все на своих плечах выносить, чтоб тебе, старый дружище, не перепадало. Не все на сем свете цветочки, Пип; нечего отчаяваться.

Как ни был я молод, а мне кажется, с того вечера я стал питать еще более уважения к Джо.

- Однако, сказал Джо, вставая, чтоб прибавить топлива в камин: - вот уже часы скоро пробьют восемь, а её еще нет! Надеюсь, кобыла дяди Пёмбельчука не поскользнулась на льду и не вывалила их.

Мистрис Джо езжала иногда в город с дядей Пёмбельчуком, преимущественно в рыночные дни, чтоб помочь ему при покупке таких вещей и припасов, которые требовали женского глаза; дядя Пёмбельчук был холостяк и не полагался на свою экономку. Был именно рыночный день и мистрис Джо выехала на подобную экспедицию.

что провести подобную ночь на болоте, значило бы идти на верную смерть. И когда я взглянул на звездное небо, мне пришла в голову мысль, как ужасно должно быть положение человека, который, замерзая, тщетно стал бы обращать умоляющий взор к этим блестящим светилам, ища помощи или сострадания.

- А вот и кобыла бежит! сказал Джо. - Слышь, как звенят её копыта, словно колокольчики.

И действительно, приятно было слышать дружные удары подков о твердую, замерзшую землю. Мы вытащили стул, чтоб пособить мистрис Джо выйти из экипажа; развели огонь, чтоб он весело светил в окно и окинули взглядом всю кухню, чтоб убедиться, что все в порядке и на месте. Мы были готовы их встретить, когда они подъехали, закутанные до ушей. Мистрис Джо скоро сошла на твердую землю; Пёмбельчук уже возился вокруг своей кобылы, накрыв ее попоною; и мы все вошли в кухню, внося с собою столько холоду, что, казалось, самый огонь остыл.

- Ну, сказала мистрис Джо, торопливо раскутываясь и скинув с головы шляпку, так-что она болталась у ней за спиной, держась на завязках. - Если этот мальчик не будет благодарен сегодня, то он никогда не будет благодарен.

Я старался принять выражение полнейшей благодарности на столько, на сколько может успеть в этом мальчик, решительно-незнающий, за что ему быть благодарным.

- Она не из таковских, сударыня, сказал мистер Пёмбельчук. - Она знает, как с этим народцем обращаться.

"Она?" и я взглянул на Джо, сопровождая это слово движением губ и бровей. "Она?" и Джо взглянул на меня, выказывая свое изумление движением губ и бровей.

Но сестра мои напала на него врасплох; он потер рукою нос и взглянул на нее с обычным в подобных случаях миролюбивым выражением.

- Ну, чего? сказала она, огрызаясь. - Чего рот-то разинул? Али дом горит?

она.

- Известно она, сказала моя сестра: - ты только разве скажешь про мисс Гавишам - он, да и ты вряд-ли скажешь.

- Мисс Гавишам, что живет там, в городе? спросил Джо.

- А разве есть какая-нибудь мисс Гавишам не в городе? ответила моя сестра. - Она желает, чтоб этот мальчик, приходил ее забавлять, что он и будет делать, прибавила она, качая головой, как-бы желая поощрить меня в предстоящей мне деятельности. - Или я с ним расправлюсь.

Я слыхал о мисс Гавишам, что жила в городе - кто не слыхал о ней в нашем краю? - она была богатая и чрезвычайно-угрюмая дама; жила в большом и страшном доме, заключенном со всех сторон, для предостережения от воров, и вообще вела совершенно-отшельническую жизнь.

- Олух! закричала моя сестра. - Кто же тебе говорит, что она его знает?

- Какая-то особа, учтиво заметил Джо: - только-что сказала, что она хочет, чтоб он ходил ее забавлять.

- А не могла она спросить дядю Пёмбельчука: не знает ли он мальчика, который бы приходил ее забавлять - а? И не могло разве случиться, что дядя Пёмбельчук нанимает у ней квартиру, и что он в ней ходит вносить деньги - я не говорю в каждую треть, потому-что тебе этого не понять - а так, от времени до времени? И не могла она спросить у дяди Пёмбельчука, нет ли у него знакомого мальчика? И не мог разве дядя Пёмбельчук, который постоянно о нас печется, не мог ля он замолвить слово об этом мальчике... что тут топчешься? (чего я, клянусь, и не думал делать), и за которым я век свой нянчилась, как каторжная?

- Нет, Джозеф, сказала моя сестра, между-тем, как Джо смиренно потирал себе рукою нос, как-бы желая загладить свою вину: - вы еще не знаете в чем дело, хотя, пожалуй, и думаете, что все знаете. Вы еще не знаете, что дядя Пёмбельчук, полагая, что этим мальчик может себе сделать дорогу в свет, предложил взять его сегодня же вечером в своей одноколке к себе на ночь, и завтра же утром руками сдаст его мисс Гавишам. - Боже ты мой милостивый! сказала она, в отчании бросая в сторону свою шляпу: - я стою здесь и толкую с этими скотами! Дядя Пёмбельчук напрасно дожидается, а кобыла его, чего доброго, прозябнет. А тут этот мальчишка весь, с ног до головы, в грязи и угле.

И, сказав это, она накинулась на меня, как коршун на ягненка, и чего-чего не пришлось мне вытерпеть! Меня совали головою под кран, а лицом в корыто; меня и мылили, и шаровали песком, и терли полотенцами - словом, истязали до безчувствия. Здесь не мешает мимоходом заметить, что я испытал лучше всякого другого на свете неприятное действие венчального кольца, неблагосклонно гуляющого по человеческой физиономии.

Когда кончились эти омовения, меня облачили в чистое белье, жосткое, как власяница кающагося грешника, и затянули в самое тесное платье, от которого я всегда приходил в трепет. В таком виде я был сдан на руки мистеру Пёмбельчуку, который, между-тем, горел нетерпением произнести давно-знакомую мне речь, и теперь, формально приняв меня, разрешился словами:

- Мальчик, будь всегда благодарен твоим друзьям, особенно тем, кто вскормил тебя от руки.

- Господь с тобою, Пип, старой дружище!

Никогда еще не раэставался я с ним, и теперь, частью от волнения, частью от мыла, евшого мне глаза, не видел даже звезд, ярко-блестевших на небе. Понемногу, одна за другою, стали оне выступать на небесном своде; но и оне не проливали света на загадочный вопрос: "зачем ехал я к мисс Гавишам, и как мне придется забавлять ее?"