Большие надежды.
Глава LII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава LII. (старая орфография)

LII.

От Джаггерса я отправился к брату мисс Скифинз. Он тотчас же привел Кларикера и я имел удовольствие тут же покончить наше дело. Это было единственное доброе дело, которое я сделал с того времени, как впервые услышал о своих надеждах.

Кларикер сказал мне, между-прочим, что торговля у них идет очень-успешно и они теперь уже в-состоянии открыть контору на Востоке, которая обещает им огромные выгоды. Герберт, в своем новом качестве компаньйона, должен устроить эту контору. Итак мне приходилось вскоре разстаться с моим другом, даже еслиб и мои дела не были в таком разстройстве. Я чувствовал теперь, как-будто последний якорь моего спасения оборвался, и я с этой минуты буду носиться по волнам, по воле ветров.

Минута, когда Герберт возвратясь домой, с восторгом рассказал о случившемся, была лучшею для меня наградою. Как мало воображал он, что мне это не новость. Отрадно было смотреть на него, как он строил воздушные замки, воображал себе, что уже везет Клару Барлэ в чудные страны Востока, что я приезжаю к ним (кажется, с караваном верблюдов), и мы все вместе отправляемся на Нил, любоваться его чудесами. Хотя я и не вполне, что касается меня лично, разделял его восторженные планы, но чувствовал, что будущность Герберта светлеет, и что старый Барлэ, мог уже безпокоиться только о своем роме и перце, предоставив другим устроивать участь своей дочери.

Март был уже на дворе. Моя левая рука так медленно заживала, что я до-сих-пор не мог надеть сюртука. Правая же почти совсем была здорова, хотя и порядочно изуродована. Однажды в понедельник, сидя с Гербертом за завтраком, я получил от Уемика по почте следующую записку:

"Уольварф. Сожгите записку тотчас по прочтении. На первых днях этой недели, положим в среду, вы можете, если желаете, попытать счастье. Ну, теперь сожгите".

Я показал Герберту письмо и, выучив его наизусть, бросил его огонь. Потом мы начали разсуждать, что нам делать. Я не мог теперь грести, и этого обстоятельства не надо было упускать из вида.

- Я об этом не раз уже думал, сказал Герберт: - и полагаю, что нашел средство избегнуть необходимости нанимать лодочника. Возьмем Стартопа. Он славный малый и отлично гребет, к тому же нас очень любит, и честный благородный человек.

- Но на сколько открыть ему нашу тайну?

- Мы ему скажем очень-мало. Пускай сначала он будет думать, что это только шутка, а утром мы ему скажем, что важные причины заставляют тебя тайком перевезти Провиса на иностранный пароход. Ведь, ты поедешь с ним?

- Конечно.

- Куда?

Мне было решительно все-равно, куда бы мы ни поехали, в Гамбург ли, в Ротердам или в Антверпен, только бы выбраться с Магвичем из Англии. Поэтому, главное было встретить на реке иностранный пароход, какой бы то ни было, блого бы он нас принял на борт. Я полагал спуститься на лодке подальше к устью, конечно, миновав Гревзенд, где очень было трудно спрятаться от преследований; так-как иностранные пароходы уходили из Лондона с приливом, то мой план состоял в том, чтоб спуститься вниз заранее с отливом и ожидать первого парохода в каком-нибудь сохранном месте у берега. Время же можно было разчесть, если наперед хорошенько разузнать обо всем. Герберт вполне согласился со мною и мы тотчас же после завтрака отправились собирать нужные нам сведения. Оказалось, что гамбургский пароход обещал нам быть полезным более других и потому мы сосредоточили на нем все, все наши планы. Однако, мы записали также и все остальные пароходы, которые должны были оставить Лондон около того же времени. Кроме-того, мы хорошенько заучили наружный вид и флаг каждого парохода. Потом мы разстались на несколько часов; я отправился, чтоб выхлопотать необходимые паспорты, а Герберт пошел отыскивать Стартопа. Когда мы сошлась опять к часу пополудни, то оказалось, что оба удовлетворительно исполнили свои поручения. Я, с своей стороны, достал паспорты, а Герберт видел Стартопа, и тот с радостью согласился нам помочь.

Мы решили, что Стартоп с Гербертом будут грести, а я править рулем. Магвич же будет смирно сидеть между нами. Так-как мы не нуждались в большой скорости, то положили ехать потихоньку. Кроме-того решено было, что Герберт отправится сегодня, не заходя обедать домой, прямо на набережную мельничного пруда, а завтра вовсе не пойдет туда. Таким-образом, сегодня в понедельнив все будет устроено с Магвичем и до среды мы с ним не будем иметь никаких сношений. В среду же, увидев нас на реке, он выйдет на ближний спуск к реке и сядет к нам в лодку.

Переговоров порядком и порешив все это, я отправился домой. Отворяя наружную дверь нашей квартиры, я нашел в ящике письмо на мое имя. Оно было очень грязно и почерк прескверный. Письмо пришло, очевидно, не по почте, вероятно, в мое отсутствие кто-нибудь опустил его в ящик. Вот содержание этого письма:

"Если вы не боитесь, то приходите на старые болота в шлюзный домик, сегодня или завтра вечером часов в девять. Если вы желаете узнать кое-что о вашем дяде, то лучше приходите, не теряя времени и не говоря о том ни кому. Вы должны прийти одни. Принесите с собою эту записку".

У меня и до получения этой странной записки было много безпокойств. Но теперь я просто не знал, что делать. Хуже всего то, что надо было решиться тотчас же, не теряя ни минуты, или я опоздал бы на сегодняшний дилижанс. Нечего было и думать ехать завтра, ибо это было слишком-близко во времени бегства. К тому же, обещанные в этой записке сведения могли иметь важное влияние и на самое бегство.

Еслиб я имел более времени, чтоб обдумать все хладнокровно, то и тогда, кажется, я поехал бы. Теперь же, посмотрев на часы и увидав, что оставалось только полчаса до отъезда дилижанса, я сразу решился ехать, ехал же я, конечно, только потому, что в письме упомянуто было имя моего дяди Провиса. Вообще, в спеху очень-трудно хорошенько понять содержание всякого письма, и потому я прочел это таинственное письмо насколько раз, прежде чем как-то безсознательно понял, что должен скрывать в тайне свое путешествие. Так же безсознательно я написал несколько слов Герберту, что, оставляя Англию, может-быть надолго, я решился съездить и узнать о здоровья мисс Гавишам. После этого, я поспешно надел пальто, запер квартиру и кратчайшими закоулками отправился в контору дилижансов. Еслиб я нанял кэб и поехал по проезжим улицам, то непременно опоздал бв. Теперь же я поймал дилижанс у самых ворот конторы. Я взял внутреннее место и пришел в себя, когда уже покачивался в дилижансе, один одинёхонек, по колена в соломе.

Действительно, с самого получения письма я был как-то сам не свой. Письмо это, после утренних забот и усталости, причиненных запискою Уемика, хотя давно уже ожидаемою, совсем вскружило мне голову. Теперь, сидя в дилижансе я начал удивляться, зачем я еду и обдумывать не лучше ли остановить экипаж и воротиться домой, ибо как-то странно слушаться анонимного письма; одним словом, я находился в нерешительном положении, свойственном человеку, которого засуетили. Но имя Провиса, упомянутое в письме, брало верх рад всем и уничтожало всякое колебание. Я разсуждал теперь сам с собою, хотя почти безсознательно, что еслиб его постигло какое-нибудь несчастие, вследствие моей нерешимости, то я никогда не простил бы себе этого.

Пока мы ехали, уже стемнело, и дорога показалась мне очень длинною и скучною, ибо изнутри ничего не было видно, а снаружи я не мог сидеть по причине моих ран. Нарочно не заезжая в Синий Вепрь, я остановился в каком-то маленьком трактирщике и заказал себе обед. Пока его готовили, я пошел в Сатис-Гаус, чтоб осведомиться о мисс Гавишам: мне сказали, что она все еще очень-больна, хотя и чувствует себя не много полегче прежнего.

Трактир, в котором я остановился, был когда-то частью старинного монастыря, и осьмиугольная комната, отведенная мне, очень походила на церковную купель. Так-как я не мог с больною рукою резать мясо, то старик трактирщик, с большой лысиной на голове, должен был резать за меня. Это обстоятельство возбудило между нами разговор, и мой хозяин был так добр, что рассказал мне мою собственную историю, конечно, украсив ее народным поверьем, что Пёмбельчук был моим первым благодетелем и основателем моего счастия.

- Знаю ли я его? Да, кажется, с-тех-пор, что его чуть-чуть от земли было видно.

- Приезжает он когда-нибудь в свой родный город?

- Как же, отвечал трактирщик: - приезжает по временам повидаться с своими, знакомыми, что поважнее, и не обращает никакого внимания на человека, можно сказать, выведшого его в люди.

- Кто жь этот человек?

- А он ни кому другому не оказывает подобной же неблагодарности?

- Вероятно бы оказывал, еслиб было кому, отвечал трактирщик. - А теперь некому, потому-что один Пёмбельчук его облагодетельствовал в детстве.

- Это Пёмбельчук сам говорит?

- Сам! Да на кой чорт это ему самому говорить, только слова тратить по пустому.

- У человека кровь кипит, когда послушаешь, как он об этом рассказываеть, сэр.

Я невольно подумал. "А Джо, добрый Джо, ты верно никогда не говоришь об этом. Ты, который меня столько любишь и страдаешь от моей неблагодарности, ты никогда не жалуешься! И ты милая, милая Бидди, ведь, и ты никогда не жалуешься!"

- Нет, благодарствуйте, отвечал я, отодвигаясь от стола в огню. - Я более не могу есть. Уберите, пожалуйста.

тем благороднее становился Джо в глазах моих.

Сидя перед огнем часа два, я чувствовал, что совершенно смирился сердцем. Наконец, бой часов словно разбудил меня, я вскочил все еще полный сожаления и раскаяния. Я накинул на себя сюртук и вышел из трактира. Еще перед тем, я обшарил все карманы, чтоб перечесть еще раз таинственную записку, но не нашел ее. Вероятно, я обронил ее в дилижансе, и это меня не мало безпокоило. Я тем не менее очень-хорошо знал, что назначенное свидание должно произойдти в шлюзном домике на болотах, ровно в девять часов вечера. Так-как теперь нельзя было ни минутки терять, то я и отправился прямо на болота.