Большие надежды.
Глава LI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава LI. (старая орфография)

LI.

Я, право, не могу сказать, зачем я так горячо желал узнать, кто действительно были родители Эстеллы. Вообще, этот вопрос представлялся мне очень-смутным до-тех-пор, пока его не уяснил мне человек, лучше знакомый с делом.

Я знаю только, что когда Герберт рассказал мне все слышанное от Провиса, мною овладело какое-то лихорадочное желание раскрыть эту тайну. Мне казалось, что я не должен был оставлять этого дела, напротив того обязан, не теряя времени, повидать мистера Джаггерса и узнать от него всю тайну.

Я, право, не знаю, побуждало ли меня к тому желание принести пользу Эстелле, или я с радостью пользовался случаем, чтоб перенести на человека, о котором теперь так заботился, хоть част той любви, которую питал к Эстелле. Быть может, последнее предположение вероятнее.

Как бы то ни было, но Герберт меня едва удержал: я хотел тотчас же ночью идти к Джаггерсу, он уверял, что если я пойду, то конечно заболею и буду неспособным помочь Провису, когда он всего более будет нуждаться в моей помощи. Его слова несколько умерили мое нетерпение. Решившись, во что бы то ни стало, пойти в Джаггерсу на другое утро, я несколько успокоился и согласился спокойно пролежать всю ночь.

На другой день, очень-рано, мы отправились вместе в город. На углу Гильдпур-Стрита, около Смивфильда, я разстался с Гербертом: он пошел в Сити, а я повернул в Литтель-Бритен.

По временам, Джаггерс с помощью Уемика сверял и приводил в порядок свои счетные книги. Уемик обыкновенно в таких случаях носил все книги и счеты в комнату мистера Джаггерса и там с ним занимался, а его место в конторе занимал тогда один из других писцов. Найдя теперь одного из них за уемиковой конторкою, я догадался в чем дело; но был очень-рад, что буду говорить с Джаггерсом при Уемике, ибо он таким-образом сам будет свидетелем, что я ничего не сказал, могущого его компрометировать. Мой вид с подвязанной рукою и сюртуком накинутым на плеча способствовал эффекту моего прихода.

Я уже вчера ночью, по приезде в Лондон, известил мистера Джаггерса о случившемся, но теперь хотел сообщить ему все подробности.

Необыкновенное происшествие это как-то сделало наш разговор более оживленным и не столь натянутым, как обыкновенно. Во все время моего рассказа мистер Джаггерс стоял, по своему обыкновению, перед камином. Уемик, прислонясь на спинку кресла и заложив руки в карманы, смотрел мне прямо в глаза. Чудовищные слепки, как-то нераздельные в моек воображении с официальными приемами Джаггерса, казалось, слышали запах пожара.

Когда я кончил свой рассказ и ответил на несколько вопросов, предложенных мне Джаггерсом и Уемиком, я представил записку мисс Гавишам, уполномочивавшую меня получить 900 фунтов для Герберта. Мистер Джаггерс, взяв её записную книжку, несколько прищурился, но тотчас же передал ее Уемику и приказал написать мне вексель. Я смотрел на Уемика, пока он писал; а Джаггерс в то же время покачиваясь то в ту, то в другую сторону, смотрев на меня.

- Мне очень жаль, Пип, сказал он вручая мне вексель, после-того, что он подписал его, - что эти деньги не для вас.

- Мисс Гавишам была так добра, отвечал я: - что спросила не может ли она мне сделать чего, но я отвечал, что нет.

- Каждый человек должен знать лучше про свои дела, сказал Джаггерс. Движению губ Уемика ясно выражало его любимый довод: "движимое имущество".

- Я бы на вашем месте не сказал бы нет, продолжал Джаггерс, но каждый человек должен лучше знать про свои дела.

- Каждый человек обязан пещись о приобретении движимого имущества, сказал Уемик, посмотрев на меня с упреком.

Теперь, мне казалось, была лучшая минута начать разговор, для которого собственно я и пришел; потому, обращаясь к Джаггерсу, я сказал:

- Я-таки попросил кое-что у мисс Гавишам, сэр. Я попросил ее передать мне все, что она знала о своей воспитаннице и она исполнила мою просьбу.

- Не-уже-ли? спросил Джаггерс, нагнувшись, чтоб посмотреть на свои сапоги, и потом тотчас же снова выправляясь. - Ну, продолжал он: - я бы не сделал этого на её месте; впрочем, это её дело, ей лучше знать.

- Я знаю, однако, более о воспитаннице мисс Гавишам, чем она сама. Я знаю мать Эстеллы.

Джаггерс вопросительно посмотрел на меня и повторил "мать?"

- Я видел ее третьяго дня.

- Будто! сказал Джаггерс.

- И вы ее также видели, сэр. Вы еще ее видели гораздо-позже меня.

- Будто! повторил Джаггерс.

Мистер Джаггерс как-то странно остановился; он слишком хорошо владел собою, чтоб измениться в лице, но по всей его фигуре я заметил, что мои слова его удивили; он не знал, кто был отец Эстеллы.

Я это подозревал, основываясь на том, что Провис, по словам Герберта, держался в стороне во время процеса, и вошел в сношения с Джаггерсом только четыре года спустя. Теперь, смотря на мистера Джаггерса, я совершенно убедился в моем предположении.

- Так, вы знаете отца этой молодой девушки, Пип? сказал Джаггерс.

- Да, отвечал я: - отец её - Провис, из Нового Южного Валлиса.

Даже мистер Джаггерс вздрогнул от удивления; конечно, он тотчас же опомнился и сделал вид, что достает платок из кармана, но я заметил, что он вздрогнул. Как Уемик принял это известие, я не знаю, ибо я не хотел на него смотреть, боясь, чтоб Джаггерс как нибудь не заметил наших взглядов, что мы имеем тайные сношения.

- На каком же основании, я вас учил верить только очевидности, сказал Джаггерс очень сухо, остановив платок по обыкновению на полудороге к носу. - Разве Провис хочет предъявлять права свои на ее?

- Нет, отвечал я, он никогда об этом и не думал, он и не воображает, что дочь его жива.

Но на этот раз Джаггерс изменил себе. Мой ответ был столь неожидан, что он положил платок в карман, не исполнив обыкновенного процеса сморкания, и, скрестив руки, пристально посмотрел на меня.

Я рассказал ему тогда все что знал, и откуда имел все эти сведения. Я только умолчал о Уемике, и оставил его думать, что я узнал подробности, переданные мне Уемиком от мисс Гавишам. Я все еще боялся смотреть на Уемика, и только окончив свой рассказ и поменявшись взглядами с Джаггерсом, я взглянул на него. Он сидел согнувшись и вперив глаза в стол.

- А-а! наконец произнес Джаггерс, подходя к столу. - На чем мы остановились Уемик, когда вошел мистер Пип?

Я не мог позволить, чтоб со мною так обошлись, я горячо протестовал и просил Джаггерса быть со мной откровеннее. Я напомнил ему, как долго я заблуждался, как тешил себя несбыточными надеждами, и как я теперь сделал важное открытие; я даже дал ему понять, что теперешнее безпокойное состояние моих мыслей может иметь дурные последствия. Я говорил, что кажется заслуживаю взаимной откровенности с его стороны. Я невинен; не подозревал его ни в чем, а только хотел узнать от него всю правду. А если он спросит, зачем я этого хочу, какое право я имею требовать ответа от него, то я скажу, хотя ему, быть-может, дела нет до подобных грез, что я любил Эстеллу, горячо и долго, и теперь, когда я потерял ее, мне дорого все, что до нея касается. Видя наконец, что Джаггерс стоит молча и остается неумолим, несмотря на мой страстный порыв, я обратился к Уемику.

- Уемик, воскликнул я: - я знаю, у вас доброе сердце. Я видел ваш веселый домик, вашего старого отца; я видел, как вы мило и приятно проводите время у семейного очага. Умоляю вас, заступитесь за меня, скажете мистеру Джаггерсу, что он должен быть со мною откровеннее!

Я никогда не видал страннее взглядов, чем те, какими поменялись теперь Джаггерс с Уемиком. Сначала я ужаснулся, думая, что Джаггерс тотчас же выгонит Уемика, но я скоро успокоился: на губах Джаггерса показалось что-то в роде улыбки, и Уемик ободрился.

- Это что значит? спросил Джаггерс: - у вас старик отец, и вы мило и приятно проводите время?

- Ну, так что жь? отвечал Уемик. - Я его сюда не таскаю, и здесь не веселюсь.

- Пип, сказал Джаггерс, взяв меня за руку и открыто улыбаясь: - этот человек, должно-быть, самый хитрейший обманщик во всем Лондоне.

- Ничуть не бывало, подхватил Уемик, становясь все бойчее-и-бойчее: - я думаю, вы по этой части никому не уступите.

Они опять посмотрели друг на друга так же странно, как сначала. Каждый из них видимо боялся попасть в ловушку.

- У вас веселый и приятный дом, начал снова Джаггерс.

- Если это не мешает моим занятиям, то пускай он весел и приятен, отвечал Уемик. - А вот как я на вас посмотрю, сэр, так, право, не удивляюсь, если и вы теперь только думаете и заботитесь о том, чтоб устроить себе приятный домик и у домашняго очага отдохнуть от стольких лет работы.

Мистер Джаггерс покачал головою раза три и вздохнул.

- Пип, сказал он: - мы не станем говорить о грёзах, вы более нас знаете о таких вещах. Вы испытали все это еще так недавно; но о деле я скажу вам мое предположение. Помните, это только предположение, я ничего не утверждаю.

- Вот, видите ли, Пип, предположим, что какая-нибудь женщина в таких точно обстоятельствах, как вы только-что говорили, скрыла своего ребенка. Положим, что она должна была открыть это своему адвокату, которому необходимо было, для её же защиты, знать всю правду о ребенке; предположим, что ему в то же время было поручено приискать воспитанницу богатой барыне...

- Понимаю, сэр.

- Положим далее, что адвокат этот жил посреди разврата и порока, и что все его знание о детях сводилось к тому, что они рождаются для унижения и погибели. Положим, что он часто видел, как судили детей за уголовные дела; видел, как их запирали в тюрьмы, секли и ссылали. Положим, наконец, что он считал детей только зародышем тех птиц, которые попадутся в его сети и которых придется обвинять или защищать; он знал, что они растут только для того, чтоб их судили, допрашивали, вещали.

- Понимаю, сэр.

- Теперь положим, Пип, что нашелся хорошенький ребенок, которого можно было спасти; отец его полагал умершим, а мать не смела противиться. Адвокат её имел право ей сказать: "Я знаю, что ты сделала и как ты это сделала. Вот как ты начала драку, кот как тебе сопротивлялись; вот и средства, употребленные тобою, чтоб отвести подозрения. Я все знаю, и прямо тебе это говорю. Разстанься с ребенком; конечно, если нужно будет его представить для твоего оправдания, то я его представлю. Отдай мне ребенка, а я употреблю все средства, чтоб оправдать тебя. Если ты будешь спасена, ребенок твой спасен; если погибнешь, ребенок все-таки спасен". Положим, что она согласилась, отдала ребенка и ее оправдали.

- Я совершенно вас понимаю, сэр.

- Одно предположение, повторил я.

То же сделал и Уемик.

- Положим, Пип, что страсти и боязнь смерти несколько потрясли умственные способности этой женщины, и когда ее выпустили на свободу, она уже была не в-состоянии жить на свете, а скрываясь от людей, поселилась у своего адвоката. Предположим, что он взял ее к себе и обуздывал всякую вспышку её страстей тою огромною властью, которую он над нею приобрел. Понимаете ли вы вполне мои слова?

- Совершенно.

сажен. Усвойте себе хорошенько это последнее предположение.

- Хорошо.

- Я прошу и Уемика устроить себе хорошенько это предположение.

- Хорошо, отвечал также Уемик.

- Ради кого же, продолжал Джаггерс: - откроете вы теперь эту тайну? Ради отца? Но я не думаю, чтоб и теперь он стал лучше обходиться с матерью ребенка. Ради матери? Но я полагаю, после того, что она сделала, она сохраннее там, где живет. Ради дочери? Но вряд-ли открытие её родителей принесет ей пользу; оно только подвергнет ее на всю жизнь позору и унижению, от которого она избавилась двадцать лет назад. Но предположите еще, что вы ее любили, Пип, что она была предметом ваших грёз, которых, увы! питают иногда и люди, от которых во менее веего ожидали бы подобного чувства. Предположите это, и я вам скажу (вы со мною наверно согласитесь, если только хорошенько подумаете), что лучше вам отрубить себе правою рукою вашу левую руку, и потом попросить Уемика отрубить и правую, чем открыть эту тайну.

- Ну, Уемик, сказал тогда Джаггерс обыкновенным своим тоном: - на чем же мы остановились, когда вошел мистер Пип?

Они принялись за работу. Я постоял несколько времени у стола и заметил, что они опять повременам как-то странно смотрели друг на друга; но теперь в их взглядах видно было, что они сознавали, что оба высказали себя слабыми и изменили своей официальной роли. Вероятно, поэтому-то они теперь так строго держались этой роли: Джаггерс поражал своим холодным, диктаторским тоном, а Уемик исполнял все приказания в ту же минуту и с невозмутимым хладнокровием. Я никогда не видал их в таких натянутых отношениях, потому-что обыкновенно они ладили очень-хорошо.

Но вскоре, к их счастию, в комнату вошел Майк, клиент Джаггерса, в меховой шапке, которого я видел еще при первом посещении мною Джаггерса. Этот человек как-то постоянно попадался в Ньюгет, или сам или кто-нибудь из его семейства; теперь он пришел объявить, что его старшую дочь поймали в воровстве. Пока он передавал это известие Уемику, Джаггерс величественно стоял перед огнем и не обращал на него внимания. Окончив свой рассказ, Майк прослезился.

- Что ты? спросил Уемик с необыкновенным отвращением. - Реветь сюда пришел, что-ли?

- Как ты смеешь! продолжал Уемик. - Ты лучше и не ходи сюда, если не можешь слова сказать, не заревев, как старая баба. Что ты этим хочешь сказать, а?

- Что? спросил Уемик гневно. - Повтори-ка!

- Вот дверь, сказал Джаггерс, подходя и указывая на нее. - Пошел вон из контора! Я не потерплю здесь никаких чувств. Убирайся-себе!

Бедный Майк, с покорным видом, удалился из комнаты, а мистер Джаггерс и Уемик, казалось, совершенно поладили друг с другом и продолжали свою работу с новым рвением, словно подкрепившись завтраком.