Большие надежды.
Глава LIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава LIX. (старая орфография)

LIX.

Одиннадцать лет прошло с-тех-пор, как я разстался с Джо и Бидди. Хотя я их так долго и не видел, но часто о них думал. Наконец, в один прекрасный декабрьский вечер, я очутился опять на родине, у дверей старой кузницы. Отворив тихонько дверь, я заглянул в кухню. На своем прежнем месте, покуривая трубку сидел Джо; он нисколько не изменился, только немного поседел. Около него, на моем маленьком стулике, сидел... я сам, прежним ребенком.

- Мы его назвали Пипом, в честь тебя, старый дружище, скачал Джо с восторгом, пока я усаживался подле мальчика: - мы надеялись, что он будет походить на тебя; и, кажется, не ошиблись.

Я вполне с этим согласился. На другое утро, я с Пипом пошел гулять и мы болтали очень-много, отлично понимая друг друга. Я повел его на кладбище, и посадил отдохнуть на столь памятный мне камень. С этого возвышения он мне показал плиту, на которой была высечена надпись Филип Пирип, тожь Джорджиана, жена вышереченного.

- Бидди, сказал я разговаривая с нею после обеда, пока она убаюкивала свою маленькую девочку: - вы должны мне отдать Пипа, если не навсегда, то хоть на время.

- Нет, нет, отвечала нежно Бидди: - вы должны жениться,

- Это говорят мне и Герберт с Кларою, но я не думаю, чтоб я когда-нибудь женился. Я стал ужь таким старым холостяком, и так привык жить с ними, что право и не помышляю о женитьбе.

Бидди посмотрела на своего ребенка, поцеловала его ручку и молча взяла меня за руку. Этот жест и легкое прикосновение её обручального кольца были красноречивее всяких слов.

- Милый Пип, сказала она наконец: - уверены ли вы, что больше её не любите.

- Да, милая Бидди, мне кажется.

- Скажите мне, как старому другу. Вы ее совсем забыли?

- Милая Бидди, я ничего не забыл из своей жизни. Но мои бедные грезы, как я их тогда называл, разсеялись на веки.

Несмотря на мои слова, я очень хорошо звал, говоря это, что твердо намерен в тот же день посетить Сатис-Гаус. И то лишь ради Эстеллы.

Я слышал, что она была очень-несчастлива в замужестве и жила врозь с мужем, который очень-жестоко с ней обходился и стал известен, как первый подлец, скряга и тиран, во всем околодке. Наконец я узнал, что он года два тому назад умер, упав с лошади. Более я ничего о ней не знал, может-быть, она уже была вторично замужем.

Обедали мы так рано, что я не торопился и продолжал разговаривать с Бидди, полагая, что всегда успею до ночи посетить Сатис-Гаус. Но я так тихо шел, на каждом шагу останавливаясь и поминая былое, что достиг памятного мне места когда уже начало темнеть.

Уже не существовало ни старого дома, ни пивоварни, ни других строений; уцелела только садовая стена. Все место было обнесено забором; посмотрев через забор, я увидел, что старый плющ дал новые ростки и вился по грудам развалин. Калитка была открыта и потому я вошел. Ночь была не темная, хотя луна еще не показалась и не разсеяла поднявшагося тумана, но он был так редок, что яркия звезды виднелись сквозь него. Я обошел места, где прежде стояли дом, пивоварня, ворота и самые бочки, по которым я некогда бегал. Идя по заглохшей дорожке сада, я вдруг заметил какую-то фигуру, шедшую мне на встречу.

Фигура эта, заметив меня, остановилась. Подойдя ближе, я увидел, что это женщина. Она-было хотела повернуть в сторону, но вдруг она задрожала и назвала меня по имени.

- Эстелла! воскликнул я.

- Я очень-изменилась, сказала она. - Я удивляюсь, как вы меня узнали.

Действительно, свежесть красоты её исчезла, но она была также обворожительна и величественно хороша. Эти качества в ней были мне давно знакомы; но чего я никогда не видал, это - нежности её взгляда, всегда столь гордого и непреклонного; чего я никогда не чувствовал, это - дружеского пожатия некогда столь холодной руки.

Мы сели на ближнюю скамейку.

- Я здесь ни разу еще не была.

- И я так же.

Луна теперь начала всходить, и я вспомнил последний взгляд Магвича, последнее его пожатие руки.

Эстелла первая прервала молчание.

- Я часто желала прийдти сюда, но меня удерживали важные причины. Бедный старый дом!

Первые лучи месяца пробились сквозь туман и отразились в слезе на её чудных глазах. Не зная, что я заметил её слезы, она старалась всеми силами себя переломить и спокойно сказала:

- Вы верно удивлялись, расхаживая тут - каким образом это место пришло в такое положение?

- Конечно, Эстелла.

- Оно принадлежит мне. Это единственный угол, который у меня остался. Все другое мало-по-малу отошло, но с этим местом я не хотела ни за что разстаться, и во все эти несчастные годы это единственный случай сопротивления с моей стороны.

- Здесь будут строить?

- Да. Я пришла проститься, прежде чем начнутся постройки. А вы, все еще живете за границей? спросила она с нежным участием.

- Да.

- Надеюсь, что ваши дела идут хорошо?

- Я работаю много и у меня есть кусок хлеба, следовательно дела мои идут хорошо.

- Я часто о вас думала, сказала Эстелла.

- Не-уже-ли?

- Особенно в это последнее время, продолжала она. Я долго, долго не позволяла себе вспоминать о том, чем я пренебрегла, не зная ему цены. Но с-тех-пор, как это горькое время прошло, и долг мне более не велит отталкивать своих воспоминаний, я дала им место в своем сердце.

- Вы никогда не теряли вашего места в моем сердце, сказал я. И мы опять замолчали.

- Мало я думала, начала опять Эстелла: - что прощаясь с этими местами, прощусь и с вами. Я очень этому рада.

- Рады опять разстаться ее мною, Эстелла? Мне же горько разставаться! Я до-сих-пор вспоминаю с горечью наше последнее разставание.

- Но вы сказали мне тогда, отвечала с живостью Эстелла: - "да благословит вас Господь, да простит он вам!" Если вы могли сказать это тогда, то вам не трудно будет повторить то же и теперь, теперь, когда горе научило меня оценить вашу прежнюю привязанность. Горе и несчастие сломили, изменили меня - надеюсь, что к лучшему. Будьте ко мне так же добры, как прежде и скажите: мы друзья?

Я взял её руку и мы вместе вышли из запустевшого места. Вечерний туман подымался теперь, как некогда подымался утренний, когда я покидал кузницу, и в его светлой, прозрачной пелене я видел что-то, говорившее мне, что мы никогда не разстанемся с Эстеллой.