Наш общий друг.
Книга первая.
VI. Брошен на произвол судьбы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Книга первая. VI. Брошен на произвол судьбы. (старая орфография)

VI. Брошен на произвол судьбы.

Упомянутая выше, как будто одержимая водянкой таверна "Шесть веселых товарищей" с давних пор пребывала в состоянии здоровой старости. В ней не было ни одного прямого пола, почти ни одной прямой линии, и тем не менее она пережила и, повидимому, могла еще пережить многия, гораздо лучше отделанные строения и щеголеватые распивочные. Снаружи она казалась просто какою-то покривившеюся кучей лесного материала с широкими окнами, поставленными одно над другим, пирамидкой, как поставили бы вы апельсины, и с пошатнувшеюся деревянной галлереей, свесившейся над рекой. Можно даже сказать, что и весь дом, с своим наклонившимся на бок флагштоком на крыше, свешивался с берега в позе трусливого водолаза, который так долго собирался прыгнуть в воду, что, видно, ему уж никогда не прыгнуть.

Но это описание таверны "Шести веселых товарищей" относится только к её фасаду, смотревшему на реку. Задняя же сторона заведения с главным входом была построена так, что по отношению к передней его части представляла ручку утюга, поставленного вертикально на широкий конец. Ручка утюга помещалась в глубине двора, но глубина эта была так мелка, что Шестерым веселым товарищам не оставалось почти ни дюйма свободного места за наружной дверью. По этой-то причине, а равно и потому, что дом почти что всплывал во время прилива, у товарищей было в обычае, всякий раз, как у них происходила семейная стирка, развешивать все, подвергавшееся оной, белье в приемной комнате и в спальнях.

Деревянные наличники каминов, так же как балки, перегородки, полы и двери Шести веселых товарищей были, казалось, полны в свои преклонные лета воспоминаний юности. Дерево, из которого все это было построено, во многих местах выпятилось и растрескалось, как это обыкновенно бывает со старым деревом. Местами из него торчали сучки, кое-где оно выгнулось в виде ветвей. Не без причины уверяли многие из постоянных посетителей таверны, что при ярком свете камина, падавшем на некоторые доски пола и в особенности на стоявший в углу за прилавком старый посудный ореховый шкап, можно было разсмотреть на них изображения маленьких рощиц с приземистыми деревцами и густою листвой.

Прилавок и помещавшийся за ним буфет веселых товарищей положительно радовали человеческое сердце. Все заприлавочное пространство было не больше извозчичьей кареты, но ни один здравомыслящий человек и не пожелал бы, чтоб оно было больше. Его украшали пузатенькие боченки, ликерные бутылочки, расписанные какими-то небывалыми виноградными гроздьями, лимоны в сетках, бисквиты в корзинках, учтивые пивные краны, кланявшиеся перед покупателем всякий раз, когда из них нацеживалось пиво, круги сыров в уютном уголке и, наконец, в уголке, еще более уютном, у камина, столик хозяйки, всегда накрытый чистой скатертью. Это убежище отделялось от внешняго мира стекляннной перегородкой и маленькой дверкой с приделанной на верхушке доской, обитой свинцом, дабы вы могли поставить на нее свою рюмку или кружку. Но дверка ничуть не препятствовала видеть все убранство за прилавком из корридора, где гости таверны, хоть их и толкали поминутно все проходившие мимо, всегда, казалось, пили в приятном убеждении, что они сидят за прилавком.

Распивочная и гостиная Шести веселых товарищей выходили окнами на реку. Оне были украшены красными занавесками, состязавшимися цветом с носами постоянных посетителей заведения, и в изобилии снабжены жестяными кружками фасона шляп гречневиком, сделанными так нарочно для того, чтоб их удобно было ставить во впадинки между горящими угольями, если бы вам вздумалось подогреть свой эль или прокипятить которое-нибудь из трех усладительнейших в мире питей, известных под названиями: парль, флегг и песий нос. Первая из названных смесей составляла специальность Товарищей и зазывала вас в таверну надписью над дверьми: "Ранняя продажа парля". Из этого, повидимому, следовало заключить, что парль надо пить по утрам, хотя мы не беремся решить, имеются ли на то какие-либо особые желудочные причины, кроме той, что ранняя птичка хватает червячка, а ранний парль хватает охотника выпить.

Засим остается только прибавить, что в ручке утюга, насупротив прилавка, была еще одна, небольшая комната, похожая на трехугольную шляпу, - комната, в которую никогда не проникал ни один луч солнца, месяца и звезд, но которая, будучи всегда освещена газом, суеверно считалась святилищем, исполненным комфорта и покоя, почему на двери её и было намалевано привлекательное слово: "Уют".

Мисс Поттерсон, единственная владелица и хозяйка Товарищей, царствовала на своем троне, за прилавком, так самовластно, что только человек, допившийся до белой горячки, мог бы решиться завязать с нею спорь. Она была известна под именем мисс Аббе, и многия из приречных забубенных голов, которые (как и вода в реке) вообще не отличались ясностью, питали смутную уверенность, что мисс Аббе, за её величественный вид и непоколебимую твердость характера, прозвали так в честь Вестминстерского Аббатства или по какому-то родству её с ним. Но имя Аббе было не что иное, как сокращенное Абигаль, каковым именем мисс Поттерсон была окрещена в Лайтгаусской церкви лет шестьдесят с хвостиком тому назад.

- Итак, не забывайте, Райдергуд, - сказала мисс Поттерсон, знаменательно опершись указательным пальцем о дверку прилавка, - не забывайте, что Товарищи не желают видеть вас у себя. Но даже если б здесь вам были рады, вы и тогда не получите сегодня от меня ни одной капли после того, как допьете вашу кружку пива. А потому наслаждайтесь подольше.

- Но послушайте, мисс Поттерсон, - раздалось смиренно в ответ, - если я буду вести себя хорошо, вы не можете отказать мне в продаже.

- Не могу? - повторила мисс Аббе, возвышая голос.

- Не можете, мисс, потому, видите, что закон...

- Здесь я - закон, мой милый, - возразила Аббе, - и я не замедлю убедить вас в этом, коли вы не верите.

- Я не говорил, что не верю, мисс.

- Тем лучше для вас.

Самодержавная Аббе бросила полпенни этого покупателя в денежный ящик и, опустившись на стул перед камином, принялась за газету, которую читала перед тем. Мисс Аббе была высокая, прямая, красивая женщина, хотя и с слишком строгим выражением лица. Она походила более на содержательницу школы, чем на содержательницу таверны Веселых товарищей. Человек, стоявший перед ней по другую сторону дверки, принадлежал к разряду тех людей, что промышляли по реке. Скосив глаза на хозяйку, он смотрел на нее, как провинившийся школьник:

- Вы уж очень немилостивы ко мне, мисс Поттерсон.

Мисс Поттерсон продолжала читать, нахмурив брови, и не обращала внимания на говорившого, пока он не шепнул ей:

- Мисс Поттерсон! Сударыня! Одно словечко!

за прилавком.

- Ну? - произнесла мисс Поттерсон, столько же коротко, сколько сама она была длинна. - Так говорите же ваше словечко! Давайте его сюда!

- Мисс Поттерсон! Сударыня! Извините за смелость: вы поведения моего, что ли, не одобряете?

- Конечно, не одобряю, - сказала мисс Поттерсон.

- Вы, может статься, боитесь...

- Я не боюсь вас, если вы это хотите сказать, - перебила мисс Поттерсон.

- Позвольте, мисс Аббе, я не то хочу сказать.

- А что же?

- Вы, право, очень немилостивы ко мне. Я хотел только спросить, не боитесь ли вы, не думаете ли... не полагаете ли вы, что имущество здешних гостей не совсем безопасно, если я буду посещать ваш дом.

- А для чего бы вам знать, что я полагаю?

- Мисс Аббе, позвольте мне сказать без всякой вам обиды: мне было бы все-таки утешительно знать, почему к Товарищам не могут ходить такие люди, как я, а могут ходить такие, как Гаффер?

По лицу хозяйки пробежала тень смущения, и она ответила:

- Гаффер никогда не бывал там, где были вы.

- То есть в тюрьме, мисс Аббе? Может быть, в тюрьме он и не бывал, но, пожалуй, ему следовало бы там побывать. На него, может быть, есть подозрение похуже, чем на меня.

- Кто же его подозревает?

- Да многие, полагаю, а уж один-то наверное: я подозреваю его.

- Если только вы один, так это еще немного, - произнесла мисс Поттерсон, поразительно нахмурив брови.

- Но ведь мы с ним были товарищами. Припомните, мисс Аббе; ведь мы были товарищами. Я знаю его вдоль и поперек, заметьте это. Я ему товарищ, и я же имею на него подозрение.

- Так значит, - проговорила мисс Аббе с усилившимся оттенком смущения, - значить, вы и себя выдаете вместе с ним.

- Нет, мисс Аббе, себя не выдаю. Знаете, в чем тут все дело. - Вот в чем. Когда мы с ним были товарищами, я никогда не мог на него угодить. А отчего я не мог на него угодить? - Оттого, что мне всегда была неудача. Я никогда не умел находить их помногу. А как ему везло счастье! Всегда везло - заметьте, - всегда. То-то вот и оно... Есть такия игры, мисс Аббе, где действует случай, а есть и такия, где случаю помогает уменье.

- Уменье подготовить то, что он потом находит, - вот оно что, может быть, - проговорил Райдергуд, лукаво покачав головой.

Мисс Аббе еще больше нахмурилась, а он мрачно покосился на нее.

- Когда ты плаваешь по реке чуть ли не с каждым приливом и отливом и отыскиваешь в ней мертвых людей, мужчин и женщин, так ты много пособишь своему счастью, мисс Аббе, если сначала стукнешь человека по голове, а потом столкнешь его в воду.

- Боже милосердый! - невольно вскрикнула мисс Поттерсон.

- Помните мои слова! - продолжал Райдергуд, выставляя вперед голову через дверку, чтобы за прилавком было слышно каждое его слово, ибо голос его звучал так хрипло, точно в горле у него застряла швабра. - Уж я говорю вам, мисс Аббе! Попомните мои слова. Я подстерегу его, мисс Аббе. Я подведу его к расчету. Хоть через двадцать лет, а уж подведу. Чего ради ему спускать? Из за дочери, что ли? У меня у самого есть дочь.

Сказав это и договорившись до полного опьянения злобой, какого в нем не замечалось в начале разговора, мистер Райдергуд взял свою кружку и, шатаясь, отправился в общую комнату.

Гаффера там не было, но заседало довольно многолюдное сборище воспитанников мисс Аббе, вполне покорявшихся ей. Когда пробило десять часов, мисс Аббе появилась в дверях и, обратившись к одному из гостей, человеку в полинялой красной куртке, сказала: "Джордж Джонс, вам пора домой. Я обещала вашей жене, что вы будете возвращаться в десять часов". Джонс тотчас же встал, пожелал всей компании доброй ночи и вышел. В половине одиннадцатого мисс Аббе опять заглянула в распивочную и сказала: "Вилльям Вилльямс, Боб Глемор и Джонитон, вам всем пора отправляться". И Вилльямс, Глемор и Джонитон с такою же покорностью распрощались и улетучились. Но удивительнее всего было то, что когда один толстоносый гость в лакированной шляпе, после долгого колебания приказал мальчику принести еще стакан джину с водой, мисс Аббе явилась сама вместо требуемого джина, и объявила решительно: "Капитан Джоси, вы уже выпили, сколько вам полагается". И капитан не протестовал ни одним словом; он только потер себе обеими руками колени и уставился в камин. Тут заговорила остальная публика: "Да, да, капитан, мисс Аббе правду говорит. Послушайтесь мисс Аббе". Но покорность капитана не ослабила бдительности мисс Аббе, а только еще больше изощрила ее. Оглянув покорные лица своей школы и заметив двух молодых людей, которым тоже не мешало сделать внушение, она обратилась к ним со словами:

- Том Тутль, молодому человеку, который через месяц собирается жениться, надо идти домой и ложиться спать. А вам, мистер Джек Моллинг, нечего подталкивать его; я знаю, что ваша работа начинается с ранняго утра; значить, и вам время уходить. Идите же, друзья мои, с Богом, Доброй ночи.

Тутль покраснел и взглянул на Моллинга; Моллингь тоже покраснел и взглянул на Тутля, как бы спрашивая, кому подняться первому. Они поднялись, наконец, оба зараз и, широко осклабившись, вышли в сопровождении мисс Аббе, в присутствии которой остальная компания улыбаться не дерзала.

Маленький половой в белом фартуке, с высоко засученными рукавами рубашки, представлял собою только намек на возможность присутствия в нем физической силы и находился тут единственно для проформы. Ровно в час ночи, когда запиралась таверна, все еще остававшиеся в ней посетители отправились по домам в наилучшем по возможности порядке. Мисс Аббе стояла в это время у своей дверки за прилавком, как бы производя смотр своей команде. Все пожелали ей доброй ночи, и она пожелала доброй ночи всем, кроме Райдергуда. Разсудительный мальчик-половой, который, по своей должности, тоже провожал уходивших, убедился при этом в глубине своей души, что Райдергуд окончательно изгнан из Шести веселых товарищей с лишением всех правь.

- Боб Глиббери, - сказала мальчику мисс Аббе, - сбегай к Гексаму и скажи его дочери, что мне нужно с ней переговорить.

Боб Глиббери побежал и вернулся с примерной быстротой.

Вслед за ним явилась и Лиззи, как раз в тот момент, когда одна из служанок Товарищей подала на столик мисс Аббе, стоявший у камина, ужин из сосисок с тертым картофелем.

- Здравствуйте, мой дружок, - сказала, обращаясь к Лиззи, мисс Аббе; - не хотите ли скушать кусочек?

- Нет, мисс, благодарю. Я уже поужинала.

- Да и я, кажется, сыта, - проговорила мисс Аббе, отодвигая блюдо нетронутым, - сыта по горло. Я разстроена, Лиззи.

- Мне очень жаль вас, мисс.

- Так зачем же вы меня разстраиваете, скажите на милость? - спросила резко мисс Аббе.

- Я вас разстраиваю? Я, мисс?

ужинать.

С проворством, которое, повидимому, было вызвано скорее страхом перед хозяйкой, чем жадностью к еде, Боб повиновался, и было слышно, как заскрипели его сапоги куда-то вниз к руслу реки.

- Лиззи Гексам, Лиззи Гексам! - заговорила мисс Поттерсон, когда он ушел; - скажите, часто ли я доставляла вам случай уйти от отца и пристроиться к делу?

- Часто, мисс Аббе.

- Часто? Да, часто. А между тем выходит, что говорить с вами об этом - все равно, что говорить с железной трубой самого большого из морских пароходов, которые плавают мимо Товарищей.

- Но право, мисс Аббе, - проговорила Лиззи, в смущении, - это только потому так выходит, что с моей стороны было бы неблагодарностью бросить отца, а я не хочу быть неблагодарной.

- Признаться, я просто стыжусь себя за то, что принимала в вас участие, - сказала мисс Аббе почти с раздражением. - Да я бы, кажется, и не заботилась о вас, не будь вы такая красавица. Ах, Лиззи, зачем вы не урод?

На такой трудный вопрос Лиззи могла ответить только взглядом извинения.

- Но, к сожалению, вы не урод, - начала опять мисс Аббе, - а потому и говорить об этом нечего. Неужели вы хотите сказать, что поступаете так не из упрямства?

- Не из упрямства, мисс, уверяю вас.

- Значит, это твердость характера. Так, кажется, вы это зовете?

- Да, мисс Аббе, я твердо решилась.

- На свете еще не бывало упрямых людей, которые бы сами сознавались в своем упрямстве. Я бы, кажется, созналась, будь я упряма. Но я только вспыльчива, а это другая статья. Лиззи Гексам, Лиззи Тексам! подумайте еще раз. Знаете ли вы все дурное, что говорят о вашем отце?

- Знаю ли я все дурное, что говорят о моем отце? - повторила девушка, широко раскрывая глаза.

- Знаете ли вы, каким обвинениям подвергается ваш отец? Знаете ли вы, какие подозрения падают на вашего отца?

Мысль о том, что составляло ремесло её отца, всегда жестоко угнетала девушку, и при этих словах мисс Аббе она тихо потупила глаза.

- Скажите же, Лиззи: знаете вы что-нибудь? - продолжала мисс Аббе.

- Прошу вас, скажите мне, мисс, в чем состоят эти подозрения? - спросила Лиззи, немного помолчав и не отводя глаз от пола.

- Это не легко рассказать дочери, но рассказать все-таки надо. Есть люди, которые думают, что ваш отец помогает умирать тем, кого находит умершими.

Радость услышать вместо правды то, что, по её глубокому убеждению, было одним лишь пустым, ни на чем не основанным подозрением, до такой степени облегчила, хоть и не надолго, наболевшую грудь Лиззи, что мисс Аббе, взглянув на нее, удивилась. Девушка быстро подняла глаза, покачала головой и с торжеством, почти со смехом, сказала:

"Она принимает это очень спокойно", подумала мисс Аббе. "Она принимает это с необыкновенным спокойствием ".

- Быть может, - продолжала Лиззи, вдруг что-то вспомнив, - быть может, это говорит человек, который сердит на отца, который даже грозился отцу... Не Райдергуд ли это, мисс?

- Да, Райдергуд.

- Да? Он работал вместе с отцом, но отец разошелся с ним, вот он и мстит теперь. Отец разссорился с ним при мне, и он тогда очень разсердился. И еще вот что, мисс Аббе... Но только обещаете ли вы никому не говорить, без крайней необходимости, о том, что я сейчас вам скажу?

Она нагнулась к мисс Аббе, чтобы сказать что-то шепотом.

- Обещаю, - отвечала мисс Аббе.

- Это случилось в ту ночь, когда отец нашел тело Гармона, немного повыше моста. Мы возвращались домой, и в это время откуда-то из темноты, пониже моста, вынырнул Райдергуд в своей лодке. Всякий раз, когда отец находил тело и когда потом разыскивали преступника, я думала - очень часто думала: не Райдергуд ли совершил убийство и не дал ли он нарочно моему отцу найти труп? И тогда мне казалось, что грешно так думать. Но теперь, когда он хочет свалит грех на отца, теперь я вспомнила тогдашния свои мысли и думаю, не так ли оно и вправду было? Неужто это правда? Неужто это подозрение мне внушено самим умершим?

Эти вопросы она обратила больше к огню, чем к хозяйке, и потом оглянулась вокруг тревожными глазами.

Но мисс Поттерсон, как опытная школьная наставница, привыкшая направлять на учебник блуждающее внимание своих учеников, тотчас же поставила вопрос на реальную почву.

- Бедная, неразумная девушка! - сказала она. - Неужели вы не видите, что нельзя подозревать одного из них, не подозревая в то же время и другого? Ведь они были товарищами, они работали вместе...

- Вы, стало быть, не знаете моего отца, мисс Аббе. Поверьте, вы не знаете отца.

- Лиззи, Лиззи! - заговорила торжественно мисс Аббе. - Разстаньтесь вы с ним! Ссориться с ним вам не надо, но уходите от него. Пристройтесь где-нибудь подальше отсюда... Допустим, что все, о чем мы теперь говорили, неправда. Дай Бог! Но я вам уже и прежде, по другим причинам, советовала поселиться где-нибудь подальше. Уж за что бы там я вас ни полюбила - за хорошенькое ли личико, или за что другое, - только знайте, что я люблю вас и желаю вам добра. Послушайтесь меня, Лиззи! Не пренебрегайте моими советами, моя милая, и вы проживете счастливо, окруженная любовью и уважением.

Стараясь убедить девушку со всею искренностью нахлынувшого на нее доброго чувства, мисс Аббе говорила ласковым голосом и даже обняла ее одной рукой. Но Лиззи ответила только:

- Благодарю вас, благодарю, но я не могу, я не хочу, я не должна и думать об этом. Чем тяжелее будет моему отцу, тем я нужнее ему.

Тут мисс Аббе, как вообще все особы жестокого нрава, когда им случится размякнуть, ощутила потребность в новом притоке теплоты и, не получая его от Лиззи, подверглась реакции и охладела.

- Я свое сделала, - сказала она, - теперь поступайте, как знаете. Вы сами стелете себе постель, вам и спать на ней. А отцу своему скажите, чтоб он сюда ни ногой.

- Ах, мисс Аббе, неужели вы запретите ему ходить в ваш дом, где он чувствует себя так хорошо?

- "Товарищам" нужно и о себе позаботиться, - ответила мисс Аббе. - Мне стоило большого труда установить здесь порядок. Чтобы поддержать Товарищей в их теперешнем виде, надо много труда, много хлопот. На Товарищах не должно быть ни единого пятна. Я отказываю от дома Райдергуду, отказываю и Гафферу. Обоим отказываю. От Райдергуда я узнала, а также и от вас, что оба они люди подозрительные, и не берусь решить, кто из них прав, кто неправ. Оба осмолены грязной щеткой, и я не желаю, чтобы та же щетка загрязнила Товарищей, - вот и все.

- Покойной ночи, мисс! - промолвила Лиззи печально.

- Поверьте, мисс Аббе, я искренно вам благодарна.

- Я могу поверить многому, - ответила величественно Аббе, - постараюсь поверить и этому, Лиззи.

В тот вечер мисс Потерсон не ужинала и выпила только половину своей обычной порции негуса из портвейна. Её служанки, две дюжия сестры с выпученными большими глазами, с лоснящимися, плоскими, красными лицами, с тупыми носами и жесткими черными локонами, как у кукол, порешили между собой, что, верно, кто-нибудь погладил их хозяйку против шерсти, а мальчишка-половой говорил впоследствии, что никогда еще его так живо не спроваживали спать с тех пор, как его покойница мать систематически ускоряла отправление его ко сну помощью кочерги.

Когда Лиззи Гексам вышла из таверны, за ней раздался звон цепи, которою закреплялась там на ночь наружная дверь, и этот звон прогнал её душевный покой. Ночь была темная и ветреная; берег реки был пуст и безмолвен, только где-то вдали послышался плеск воды под брошенным с корабля якорем и прогрохотали железные звенья якорной цепи, да еще доносился, все удаляясь, стук оконных болтов, задвигаемых рукою мисс Аббе. Девушка шла под нахмурившимся небом, и вдруг ей в душу запала страшная мысль, что она вступает в черную тень преступления. Как прилив в реке, невидимо для нея поднимавшийся, с шумом набегал на берег у её ног, так набежала и эта мысль из незримой, неведомой пустоты и ударила ее в сердце.

Что её отца подозревают безосновательно, в этом она была уверена. Уверена! Уверена! Но как ни твердила она мысленно это слово, все-таки следом за ним каждый раз у нея являлась попытка обсудить и доказать себе, что она действительно уверена, и всякий раз эта попытка не приводила ни к чему. Райдергуд совершил злодеяние и припутал к нему её отца. Райдергуд не совершал злодеяния, но решился из ненависти обратить против её отца некоторые улики, истолковывая их по своему. И как ни ставила она вопрос, за ним все с тою же быстротою во всяком случае являлась страшная возможность, что отца её, хотя бы и невинного, обвинят. Она слыхала, что люди подвергались смертной казни за душегубство, к которому, как оказывалось потом, они были непричастны. И ведь эти несчастные даже не находились, быть может, в таком опасном положении, в каком был её отец, благодаря ненависти к нему Райдергуда. Она уже давно замечала, что люди стали чуждаться её отца, шептались при его появлении, избегали его. Все это началось с той злополучной ночи. И как эта большая черная река с своими опустелыми берегами пропадала из глаз её во мраке, так, стоя на берегу, она была не в состоянии проникнуть взором в зияющую, мрачную бездну жизни, заподозренной и покинутой всеми, и добрыми и злыми, но знала, что жизнь эта стелется перед нею, - стелется вплоть до великого океана - смерти.

Одно только было ясно для девушки. Привыкнув сызмала, не раздумывая, сейчас же делать то, что было нужно в данный момент, - защититься ли от дождя, укрыться ли от холода, подавить ли голод и многое другое, - она вдруг оторвалась от своих размышлений и побежала домой.

В комнате было тихо; на столе горел ночник. В углу, на койке, лежал её спящий брат. Она тихонько наклонилась над ним, поцеловала его и подошла к столу.

"Судя мо тому, как мисс Аббе обыкновенно запирает таверну, и по течению в реке, теперь должно быть около часу. Прилив начался. Отец в Чизике; он не вернется до отлива. Отлив начнется в половине пятого. Я разбужу Чарли в шесть. Я слышу, как часы пробьют на колокольне. Сяду тут и буду ждать".

Она осторожно придвинула стул к огоньку, села и плотнее завернулась в шаль.

"Чарлиной впадинки между угольями теперь уже нет. Бедный Чарли!"

На колокольне пробило два, пробило три, пробило четыре, а она все сидит со своей думой и с терпением женщины. Когда в пятом часу начало разсветать, она сняла башмаки (чтобы, проходя по комнате, не разбудить брата), слегка поправила уголья на очаге, поставила на них котелок, чтобы вскипятить воду, и накрыла стол к завтраку. Потом взошла вверх по лестнице с ночником в руке, скоро снова сошла вниз и, тихонько двигаясь по комнате, принялась готовить какой-то узелок. Потом достала из кармана, из под наличника камина, из под опрокинутой миски на верхней полке все свои полупенсы, сикспенсы и шиллинги (которых было очень немного), и стала внимательно, стараясь не шуметь, пересчитывать их и откладывать кучками в сторону. Поглощенная этим занятием, она вздрогнула от неожиданно раздавшагося голоса.

- Каково! - вскрикнул её брат, приподымаясь на постели.

- Ох, Чарли! Ты меня заставил вскочить от испуга!

- Нет, это ты меня заставила вскочить. Когда я открыл глаза и увидел тебя, я подумал, уж не привидение ли это, как в сказке о скупой девушке, - помнишь? Оно являлось всегда в глухую полночь.

- Теперь не полночь, Чарли. Скоро шесть часов.

- Неужели? Зачем же ты встала, Лиззи?

- Я все гадаю о твоем будущем, Чарли, о том, будешь ли ты богат.

- Невелико мое богатство, если все оно тут, - сказал мальчик. - Для чего ты отложила эту кучку денег?

- Для тебя, Чарли.

- Вставай с постели. Умойся и оденься, а потом я тебе скажу.

Её спокойный вид и тихий, внятный голос всегда действовали на него. Голова его скоро окунулась в таз с водой, скоро поднялась снова и глянула на нее сквозь бурю фырканья и обтиранья.

- Я никогда, - заговорил он, утираясь полотенцем с таким неистовством, точно он был злейшим себе врагом, - я никогда не видывал такой чудачки. В чем же дело, Лиззи?

- Ты готов, Чарли?

- Наливай, пожалуйста... А это еще что? Что означает этот узелок?

- Да, это узелок, Чарли.

- Неужто и это для меня?

- Для тебя, не шутя говорю.

С лицом более серьезным, с движениями более сдержанными, чем обыкновенно, мальчик оделся, подошел к столу и сел, устремив изумленные глаза на лицо сестры.

- Вот видишь ли, Чарли, дружок, я узнала наверное, что пришло тебе время уходить от нас. Ты будешь гораздо счастливее, чем теперь, ты устроишься гораздо лучше, и не далее, как в будущем месяце, даже не далее будущей недели.

- Да как ты можешь это знать?

- Как знаю, - этого не сумею сказать, но знаю, Чарли, знаю.

Хотя ни в её голосе, ни в выражении её лица не произошло никакой перемены, она тем не менее едва решалась смотреть на брата. Опустив глаза, она резала хлеб, намазывала масло, разливала чай и вообще занималась разными мелкими делами.

- Тебе непременно надо разстаться с отцом, Чарли. Я останусь с ним, а ты должен уйти.

- Надеюсь, не из за глупых церемоний ты не хочешь мне сказать всю правду, - проворчал мальчик, с неудовольствием разбрасывая по столу намазанный маслом хлеб.

Она не отвечала.

- Я тебе вот что скажу, - разразился он вдруг, - ты ведь себе на уме; ты думаешь, что нам троим тут тесно, и потому хочешь спровадить меня.

- Если ты в этом так уверен, Чарли, то и я тоже уверена, что я себе на уме, что нам троим туч тесно и что я хочу спровадить тебя.

Мальчик бросился к ней, обвил руками её шею, и она не могла больше выдержать: она склонилась к нему и заплакала.

- Ах, Чарли, Чарли! Бог свидетель, что только для твоего счастья.

- Верю, верю! Забудь, что я сказал. Не вспоминай об этом. Поцелуй меня.

Помолчав немного, она утерла слезы и снова приняла свою прежнюю спокойную позу.

- Теперь слушай, Чарли. Мы оба понимаем, что тебе надо уйти, я же знаю наверное, что тебе надо уйти сию минуту. Ступай отсюда прямо в школу и скажи там, что мы вместе с тобой порешили на этом, что убедить отца мы никак не могли, но что он не будет их безпокоить и не потребует тебя назад. Ты приносишь честь школе; со временем школа будет еще больше гордиться тобой. Там тебе помогут заработать кусок хлеба. Покажи там свое платье, которое принесешь с собой, покажи деньги и скажи, что денег я тебе еще пришлю. Если у меня не будет, я попрошу тех двух джентльменов, что были здесь намедни ночью, чтоб они помогли мне.

- Послушай! - быстро перебил ее мальчик. - Не проси у того, который схватил меня за подбородок. Не бери денег от того, которого зовут Рейборном.

Легкая краска выступила на лице девушки в ту минуту, когда она, кивнув головой, прикрыла рукой ему рот, чтоб он замолчал и дослушал ее.

- Главное, Чарли, помни одно: кроме хорошого, ничего не говори об отце. Ты, правда, не можешь утаить, что отец не позволяет тебе учиться, потому что сам ничему не учился, но кроме этого ты ничего худого о нем не говори. Но зато всем говори, что сестра твоя, как ты сам это знаешь, крепко любит его. Если же тебе случится услышать что-нибудь дурное про отца, - знай, что это неправда. Помни же, Чарли, это будет неправда.

С сомнением и удивлением посмотрел на нее мальчик, но она, не обратив на э то внимания, продолжала:

- Пуще всего помни, Чарли: это будет неправда. Вот и все, мой дружок. Ах да, еще: будь добрым мальчиком, учись хорошенько и вспоминай о нашем житье в этом доме, как о сне, который ты видел давно... А теперь прощай.

слезами, потом схватил свой узелок и выбежал из дому, закрыв глаза рукой.

Медленно разсвегал бледный зимний день под покровом морозного тумана. Суда, стоявшия на реке, точно призраки, мало-по-малу принимали более ясные очертания. Солнце, кровавым шаром поднимавшееся над болотами, позади черных мачт и снастей, как будто освещало остатки леса, сожженного им. Лиззи искала глазами отца. Она увидела его вдали и стала на пристани так, чтобы и он мог заметить ее.

С ним, кроме лодки, не было ничего. Он плыл быстро. На берегу стояла кучка людей - кучка тех земноводных существ, которые, повидимому, обладают таинственным даром снискивать себе пропитание единственно тем, что вечно смотрят, как прибывает и убывает вода в реке. В тот момент, когда лодка её отца коснулась берега, все эти люди потупились, как будто разсматривая грязь на берегу, и потом разошлись в разные стороны. Лиззи заметила это.

Заметил это и Гаффер; по крайней мере, ступив на пристань, он с удивлением огляделся вокруг. Но это не помешало ему, не мешкая, вытащить лодку, привязать ее и вынуть из нея весла, руль и веревки. Забрав все это с помощью дочери, он направился к своему дому.

- Садись к огню, отец, а я пока состряпаю тебе завтрак. Он почти готов, - я только поджидала тебя. Ты, должно быть, очень озяб.

Он протянул было руки, чтобы показать их дочери, но что-то особенное в цвете их кожи, а может быть, и в лице Лиззи внезапно поразило его, и, отвернувшись от нея, он стал обогревать их над огнем.

- Неужели, отец, ты всю ночь провел на реке?

- Нет, душа моя. На ночь я приютился на угольной барже у огонька. А где наш мальчуган?

- Вот тебе водка, отец, - выпей с чаем, пока я поджарю говядину. Когда река начнет замерзать, много будет на ней бед, - как ты думаешь?

не вставал еще?

- Вот и говядина готова, отец. ешь, пока горячая, а как поешь, мы сядем к камину и поговорим.

Старик заметил, что Лиззи уклоняется от ответа на его вопрос. Он бросил торопливый и сердитый взгляд на пустую койку в дальнем углу, нетерпеливо дернул дочь за фартук и спросил:

- Где сын? Говори.

- Ты завтракай, отец, а я сяду рядом с тобой и разскажу.

- Ну, говори же, куда девался мой сын.

- Не сердись, отец. У него большая охота учиться.

- Неблагодарный бездельник! - закричал старик и затряс ножом в воздухе.

- У него такая охота к ученью, что он чувствует себя неспособным ни к чему другому, и он потому начал ходить в школу.

- Зная, что ты сам нуждаешься, отец, и не желая быть тебе в тягость, он решил доучиться в школе и поискать счастья. Он ушел сегодня утром и, уходя, горько плакал и все надеялся, что ты его простишь.

- Нет, он и не думай являться ко мне за прощеньем! - сказал решительно Гаффер, сопровождая свои слова размахом ножа. - Чтоб он мне на глаза не показывался! Чтоб он не подвертывался мне под руку! Отец, значит, не по нраву ему. Он от отца отказывается, так и отец от него отказывается навеки, как от неблагодарного бездельника-сына.

Он отодвинул от себя тарелку, и, как у всякого сильного и грубого человека, почувствовавшого прилив гнева, у него явилась потребность в сильном движении. Он поднял нож над головой и начал с силой ударять им о стол в конце каждой из последующих фраз. Он бил ножом совершенно так, как бил бы кулаком, если бы в руке у него ничего не было.

- Он волен уйти. Но сюда уж не возвращайся. Он мне и головы не показывай в эту дверь. А ты смотри, ни одним словом не заикайся мне о нем, а то и ты откажешься от отца, и тогда то, что отец твой говорит теперь ему, услышишь, может быть, и ты. Теперь я понимаю, отчего люди сторонятся меня. Они промеж себя говорят: "Вот человек, которого сын родной избегает"... Лиззи!

- Отец, перестань! Я не могу видеть, как ты машешь ножом. Положи его!

Он смотрел на нож, но в своем изумлении, не понимая её, продолжал держать его в руке.

- Отец, он страшен мне. Положи его, положи!

Смущенный её видом и этими возгласами, он отбросил нож и встал, раскинув руки.

- Нет, нет, отец, я знаю, что ты никогда не решишься ударить меня.

- Да и кого же я решился бы ударить?

- Никого, отец, никого! На коленях говорю: я в сердце своем и в душе своей твердо уверена, что никого. Но мне страшно было смотреть... это так походило... Она снова закрыла руками лицо. - Ах, это так походило...

- На что?

окончательно лишил ее сил, и она, не ответив, упала без чувств к его ногам.

В таком положении он еще никогда не видал её прежде. Он приподнял ее с нежной заботливостью; он называл ее лучшею из дочерей, говорил ей: "Мое бедное, ненаглядное дитятко!", клал её голову к себе на колени и всячески старался привести ее в чувство. Не успев в этом, он снова тихонько опустил её голову, подложил ей подушку и бросился к столу, чтобы дать ей ложечку водки. Водки не оказалось. Он торопливо захватил пустую фляжку и выбежал за дверь.

Он воротился так же скоро, как вышел, но фляжка была попрежнему пуста. Он опустился на колени возле дочери, взял её голову и смочил ей губы водою, обмакнув в нее пальцы. Он озирался кругом, бросал растерянные взгляды то через одно плечо, то через другое и бормотал диким голосом:

- Не чума ли завелась в этом доме? Не зараза ли смертельная сидит в моем платье? Кто накликал ее на нас? Кто накликал?