Проклятый дом.
Обыкновенные смертные водворяются в доме.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Проклятый дом. Обыкновенные смертные водворяются в доме. (старая орфография)

ПРОКЛЯТЫЙ ДОМ.
(из святочных рассказов Диккенса). 

Обыкновенные смертные водворяются в доме.

Когда я впервые познакомился с домом, составляющим предмет настоящого рассказа, то при этом не произошло ничего такого, что, по общепринятому поверью, неизбежно происходит там, где в дело бывает замешана чертовщина. Я увидел этот дом днем при солнечном освещении. Не было ни ветра, ни дождя, ни молнии, ни грома, - ни одно ужасающее или необычайное обстоятельство посодействовало возвышению произведенного им эффекта. Мало того, я пришел к нему прямо со станции железной дороги, от которой он отстоял не более как на милю, так что, готовясь войти в него и оглянувшись на пройденный мною путь, я мог видеть товарный поезд, плавно кативший вдоль насыпи среди долины. Я не хочу этим сказать, чтобы все было буднично до пошлости, потому что не думаю, чтобы на свете что либо могло быть таким - разве только для пошлых людей - но я осмеливаюсь утверждать, что дом этот мог и всякому другому в любое ясное осеннее утро представиться таким же, каким он представился мне.

Попал же я в него вот какими судьбами.

Я ехал из северных графств, по направлению к Лондону, намереваясь остановиться на пути и осмотреть вышеупомянутый дом. Здоровье мое требовало, чтобы я пожил несколько времени в деревне; один из моих приятелей, знавший об этом и случайно проезжавший мимо этого дома, подал мне мысль, что не худо бы избрать его своею резиденциею. Я сел в вагон ровно в полночь, заснул, потом проснулся, просидел несколько времени, любуясь из окна на яркое северное сияние, опять заснул и проснулся уже на разсвете, как водится в пасмурном расположении духа и с таким ощущением, как будто я всю ночь не смыкал глаз. Я так твердо был уверен в последнем факте что, стыжусь сказать, в первые глупые минуты своего пробуждения, кажется готов был цо этому поводу побиться об заклад с своим vis-à-vis и при этом был вовсе не прочь от рукопашной схватки. У этого vis-à-vis - таков уже обычай всех подобных ему людей - оказалось в течение ночи что-то уж очень много лишних ног и все эти ноги оказались не в меру длинными.

В довершение этих непохвальных выходок (впрочем, чего же иного и было ожидать от него?) он имел при себе карандаш и записную книжку, и то и дело к чему-то прислушивался и что-то записывал. Мне показалось, что это докучливое записыванье имело своим предметом толчки, получаемые вагоном и я, так и быть, помирился бы с ним в предположении, что господин этот состоит на службе по путейской части, если бы он, прислушиваясь, не глядел мне каждый раз пристально через голову. Господин этот отличался пучеглазою и как будто недоумевающею физиономиею и поведение его стало наконец невыносимым.

Утро было холодное и унылое, (солнце еще не вставало), я поглядел как бледнели огни по чугуным заводам и как разступилась завеса тяжелого дыма, застилавшая мне разом и звездное сияние и сияние дня, и обратился к моему соседу с вопросом:

- Позвольте узнать, милостивый государь, что вы особенного находите в моей наружности?

И точно, он, повидимому, срисовывал или мой дорожный колпак, или мои волосы, при чем вглядывался в оригинал с внимательностью, которая показалась мне через чур уже безцеремонной.

Пучеглазый господин оторвал свои взгляды от той точки, на которую они были устремлены и произнес с видом гордого соболезнованья о моей ничтожности:

- В вашей наружности, сэр? К.

- К. сэр? переспросил я, начиная горячиться.

- Мне до вас нет решительно никакого дела, сэр, возразил джентльмен. Прошу вас, не мешайте мне слушать. И.

Он произнес эту букву немного помолчав и занес ее в записную книжку.

Сначала я перепугался, потому что соседство мономана - плохая шутка там, где нельзя тотчас же позвать кондуктора; но вскоре, к своему успокоению, я напал на мысль, что господин этот, быть может, охотник до беседы с постукивающими духами и приверженец секты, к представителям которой (по крайней мере к некоторым) я питаю глубокое уважение, но веровать в которую я отказываюсь: я уже готовился спросить его об этом, но он предупредил мой вопрос:

- Вы меня извините, проговорил он презрительно, но я так далеко опередил обыкновенных смертных, что мне, право, до них дела нет. Всю эту ночь я провел, - как и вообше провожу теперь всю свою жизнь, - в общении с духами.

- А! воскликнул я, с некоторым оттенком неудовольствия.

- Беседа нынешней ночи, продолжал джентльмен, перелистывая свою записную книжку, - началась следующим изречением: "дурные советы развращают хорошие нравы".

- Весьма справедливое изречение, наметил я: - но уж будто оно так ново?

- Ново, когда слышишь его от духов, возразил джентльмен.

Мне оставалось только повторить свое недовольное: "А!" и осведомиться, не удостоюсь ли я чести услышать заключительное изречение беседы.

Потом джентльмен сообщил мне, что дух Сократа сказал ему в эту ночь следующее: - "Друг мой, надеюсь, что вы хорошо себя чувствуете. Как поживаете? Вблизи вас находятся семь тысяч четыреста семьдесят девять духов, но вы не можете их видеть. Между прочими тут находится Пифагор: он не имеет возможности заявить свое присутствие, но надеется, что вы довольны своей поездкой." Затем Галилей заявил себя следующей заметкой научного свойства: "Очень рад вас видеть, amico. Come sta? - Вода, при достаточной степени холода, неизбежно замерзает. Аддио!" Та же ночь была свидетельницей следующого необычайного явления: Епископ Ботлер упорно называл себя Боблером {Боблер (bobbler) значить обманщик.} и за эту провинность против орфографии и светских приличий ему было объявлено, что он нынче не в ударе, и потому может убираться. Джон Мильтон (заподозренный в желании подшутить шутку) отрекся от чести быть творцом "Потерянного Рая" и объявил, что авторами этой поэмы были две темные личности, по имени Гроджерс и Скаджингтон. Наконец, принц Артур, племянник короля Иоанна английского, объявил, что он совсем недурно проводит время на седьмом небе, изучая искусство рисовать по бархату под руководством мистрисс Триммер и Марии королевы шотландской.

Если строки эти попадутся на глаза джентльмену, угостившему меня этими сообщениями, тогда простит он мне сознание, что вид восходящого солнца и созерцание стройного порядка, управляющого необъятной вселенной, заставили меня желать наискорейшого окончания этого разговора. Нетерпение мое было так велико, что я от души обрадовался возможности сойти на следующей станции и променять все эти облака и туманы на вольный воздух, гулявший в поднебесьи.

Утро между тем разгулялось чудесное, я шел по пути, устланному листвою, уже успевшею поосыпаться с золотых, темно-бурых и красноватых деревьев; в виду этих чудес творения, в виду прочных, неизменных, гармонических законов, управляющих ими, каким жалким, пошлым ухищрением показалось мне общение моего соседа с духами! В таком языческом настроении духа я приблизился к дому и остановился, чтобы осмотреть его повнимательнее.

Дом стоял одиноко среди сада, являвшого признаки унылого запустения; и тот и другой занимали приблизительно пространство в два квадратных акра. Строение можно было отнести к эпохе царствования Георга второго: сухость, холодность, безвкусие и чопорность стиля могли удовлетворить самого рьяно-верноподданного поклонника всего квартета Георгов. В доме никто не жил, но год или два тому назад в нем были произведены дешевые починки с целью сделать его обитаемым; я говорю дешевые, потому что вся работа была исполнена на живую руку и штукатурка уже начинала осыпаться, хотя краски еще сохраняли свою свежесть. Кривобокая доска, нависшая над садовым забором, извещала, что дом "отдается в наймы по сходной цене, с мебелью." Деревья стояли подле него слишком близко и слишком густо; в особенности вовсе не у места были посажены шесть высоких тополей, уныло красовавшихся перед фасадными окнами.

Легко было заметить, что всякий старался по возможности обходить этот дом, что он пользовался зловещей славой в селении, на близость которого указывала мне колокольня, находившаяся от меня в разстоянии какой нибудь полумили, что наконец немного найдется охотников нанять это жилище. Все это вело к неизбежному заключению, что про него идет молва, будто в нем пошаливает вражья сила.

Раздумывая о том, что бы могло значить запустение этого дома, я направил шаги свои к деревушке. На дороге маленькой гостинницы я застал самого трактирщика и, заказав себе завтрак, навел разговор на дом.

- В нем, кажется, нечисто? спросил я.

Трактирщик взглянул на меня, покачал головою и отвечал:

- Я ничего такого не говорил.

- Так стало быть в нем все таки не совсем ладно?

- Уж коли сказать правду, воскликнул трактирщик в припадке откровенности, имевшей характер какой-то отчаянности: - я бы в нем ни за что не остался ночевать.

- Почему же так?

- А потому, что если кому любо, чтобы все колокольчики в доме звенели сами собою и все двери хлопали тоже сами собою и повсюду слышались чьи-то шаги, - а чьи, про то Господь ведает, - ну, тот пускай себе ночует там на здоровье.

- Ну, а видали в нем что нибудь?

Трактирщик снова поглядел на меня и за тем, с своим прежним отчаянным видом крикнул, оборотившись к конюшне: "Айки!"

На этот зов явился плечистый молодой парень с круглым красным лицом, плотно остриженными волосами песочного цвета, широким улыбающимся ртом и вздернутым носом; одет он был в куртку с красными полосками и перламутровыми пуговицами, которая, казалось, росла на нем, так что если бы ее не подрезывали, то она грозила бы накрыть ему голову и нависнуть поверх сапог.

- Джентльмен этот желает знать, начал трактирщик, не показываются ли какие привидения в доме, что под тополями?

- Видывали там женщину под покрывалом, и с нею сову, отвечал Айки с самым бравым видом.

- Женщину под покрывалом и с нею сову. Каково! - И ты сам видел?

- Я видел сову.

- Но не женщину?

- Эту-то я не так ясно видел, - только оне с совою всегда друг подле дружки разгуливают.

- Эка, сударь, да мало ли кто их видел!

- А ты не знаешь, кто эта женщина под покрывалом неразлучная с совою - или кем она была при жизни?

- Да слыхал я, продолжал Айки, комкая в одной руке свою шапку, а другою почесывая в голове: - народ болтает, что она померла не своей смертью, а сова тем временем кричала.

покрывалом, обмер, да так с той поры испорченным и остался. Узнал я также, что женщина эта раз пять или шесть показывалась одной довольно загадочной личности, которую мне обозначали под именем "чудного малого," одноглазого бродяги, прозывавшагося Джоби, а впрочем отвечавшого на кличку: Лесовик; в последнем случае он обыкновенно приговаривал: "Лесовик так лесовик, знайте себе свои дела, а в чужия нос не суйте." Но что пользы было мне от этих свидетелей? Первый из них находился в Калифорнии, второй же, как заверял меня Айки, и в этом ему поддакивал трактирщик, который находился везде где угодно.

Хотя я и взираю с благоговейным и смиренным ужасом на тайны, недоступные нам в настоящем, еще неизмененном составе нашего существа, и хотя я вовсе не питаю дерзкого притязания что либо смыслить в них, тем не менее я не вижу возможности согласить такия явления, как хлопанье дверей, звон колокольчиков, скрып полов и тому подобные вздоры с тем величавым и строго гармоническим порядком мироздания, законы которого доступны моему разумению; так, не задолго перед тем, непостижимою аномалиею казалось мне в виду восходящого солнца ясновиденье моего соседа в вагоне. К тому же мне уже два раза приходилось жить в проклятых домах, оба раза за границей. В одном из них, итальянском палаццо, пользовавшемся самою худою славою и не задолго перед тем по этой самой причине дважды утратившем своих жильцов, я провел как нельзя приятнее и спокойнее целых восемь месяцев; а между тем этот дом обладал десятками двумя таинственных спален, в которых никто не спал; кроме того в них была, рядом с моей спальней, просторная комната, в которой я читывал безчисленное множество раз во все часы дня и ночи - и эта то комната слыла за любимейшую резиденцию домовых. Я скромно намекнул трактирщику на все эти соображения. Что же касалось до дурных слухов, ходивших о доме, предмете настоящого нашего разговора, я пустился с ним в такого рода разсуждения: - Что ж! мало ли про что на свете ходят незаслуженно худые слухи? Да и мудрено ли пустить по свету худую молву? Представьте например себе, что мы с вами станем неутомимо разглашать по деревне шопотом, что какой нибудь пьяный медник неблагообразной наружности продал свою душу чорту; - ведь кончится дело тем, что все начнут подозревать его в совершении подобного рода торговой сделки. - Но все эти благоразумные речи не возымели никакого действия на трактирщика, и я должен сознаться, что ни разу в жизни не потерпел еще более полного поражения. Чтобы покончить с этою частью моего рассказа, скажу вам, что проклятый дом задел меня за живое и я уже на половину решился нанять его. И так после завтрака я достал от него ключи и направился к нему в сопровождении Айки и трактирщика.

Внутренность здания, как я и ожидал, оказалась страшно унылою. Медленно изменявшияся тени, падавшия на него с густых деревьев, навевали невыносимую тоску; место для дома было неудачно выбрано, да и сам он был дурно построен, дурно планирован, дурно отделан; в нем было сыро и не было недостатка в плесени; всюду пахло крысами; словом, дом представлял все мрачные признаки того распадения, которому подпадает дело рук человеческих каждый раз, как оно перестает служить на пользу самому человеку. Кухни и службы были слишком велики и отстояли друг от друга слишком далеко. На верху и внизу безполезные проходные пространства разделяли комнаты, оазисами лежавшия между ними; у подошвы черной лестницы приютился, подобно предательской западне, ветхий чулан, заросший зеленою плесенью, а над ним красовался двойной ряд колокольчиков. Над одним из этих колокольчиков было надписано белыми, полустертыми буквами по черному фону; "Барчук Б." Как мне сказали, этот колокольчик звонил всех усерднее.

- Что это был за барчук Б? спросил я; - не знаете ли вы, что он делал в то время, когда кричала сова?

Быстрота, с которою этот молодой человек набросил на колокольчик свою меховую шапку и позвонил в него, несколько поразила меня; звук этого колокольчика был громкий, неприятный и производил тяжелое впечатление. Остальные колокольчики обозначались названиями тех комнат, в которые была проведены от них проволоки; напр. картинная комната, двойная комната, комната со стенными часами и т. д. Проследив колокольчик барчука Б. до самого его источника, я нашел, что юноша этот имел в своем распоряжении очень и очень незавидное помещение в виде трехугольной конурки, под самым чердаком; в углу этой каморки помещался камин, у которого барчук Б. мог греться только в том случае, если он был необычайно малого роста; от камина же шел вплоть до потолка наличник в форме пирамидальной лестницы, по которой мог карабкаться разве Том Пус. На одном конце комнаты обои упали целиком вместе с обломками приставшей к ним штукатурки и почти загромоздили вход. По видимому, барчук Б. в одухотворенном своем состоянии считал своим непременным долгом сдирать обои. Ни трактирщик, ни Айки не могли объяснить мне, с какой стати он разыгрывал из себя такого шута.

Оказалось еще, что дом обладает огромным чердаком, и за тем никаких дальнейших открытий я не сделал. Он был изрядно, но скупо меблирован; часть мебели - приблизительно третья доля - была ровесница дому; остальная принадлежала различным периодам текущого столетия. Мне указали на одного хлебного торговца, проживавшого на рынке в главном городе графства, как на лице, с которым мне предстояло заключить условие по найму дома. Я отправился к нему немедленно и снял дом на шесть месяцев.

В половине октября переехал я на новую квартеру вместе с моей незамужней сестрою (она так красива, умна и очаровательна, что я не решаюсь дать ей более тридцати восьми лет). С нами были глухой конюх, моя охотничья собака Турок, две служанки и в придачу к ним молодая девушка по прозванию: "чудная девка". Я не без причины упоминаю об этой последней прислужнице отдельно - она была взята из приюта св. Лавренции для сирот женского пола; оказалось, что мы сделали в выборе её роковую ошибку и навязали себе на шею порядочную обузу.

Осень в тот год наступила рано, листья быстро осыпались, в день нашего переезда погода была ненастная и холодная, и угрюмый дом смотрел еще угрюмее. Кухарка, (женщина добродушная, но с весьма слабыми мыслительными способностями) осмотрев кухню, залилась слезами и стала просить, чтобы в случае, если с ней что приключится от сырости, серебрянные часы её были доставлены её сестре, (проживающей в Топпингтон-Гарденс квартира N 2). Стрикер, горничная, прикидывалась веселой, но тем сильнее страдала в тайне. Одна "чудная девка," от роду не бывавшая еще в деревне, была в духе и делала все нужные приготовления, чтобы посеять жолудь в том месте сада, куда выходило окно черной кухни, - ога, видите ли, собиралась растить дуб.

дыму) с нижняго этажа и спускались с верхних комнат. Оказался недостаток в скалке, недостаток в саламандре (последнее, впрочем, не огорчило меня, так как я не знал, что это за штука), словом в доме ничего не было, а что и было, то было переломано - видимо последние жильцы жили, как свиньи. Среди всех этих напастей одна "чудная девка" являла пример веселости. Но, часа четыре после того как стемнело, мы попали в колею сверхъестественности: "чудной девке" привиделись "глаза" и она по этому случаю разразилась истерикой. Мы с сестрою условились никому не говорить ни слова о том, что в доме пошаливают домовые. Мне сдавалось и по сю пору сдается, что я ни на минуту не оставлял Айки, помогавшого таскать поклажу с возов, наедине с женщинами. Тем не менее, как я уже сказал, чудной девке привиделись "глаза" (никакого другого объяснения от нея не было возможности добиться). Это случилось в девятом часу; к десяти же часам на нее было вылито такое количество уксусу, какого достаточно было бы для мариновки изрядной величины семги.

Предоставляю догадливому читателю судить о том, каковы были мои чувства, когда, среди этих критических обстоятельств, часу в одинадцатом, колокольчик барчука Б. начал звонить самым неистовым образом, а Турок завыл за весь дом.

Надеюсь, что мне никогда более не придется испытать того нехристианского состояния духа, в котором я пребывал несколько недель, проклиная память барчука Б. Не знаю, что приводило в сотрясение его колокольчик: были ли то крысы, мыши, летучия мыши или ветер; было ли то какое случайное сотрясение, участвовала ли тут то та, то другая причина попеременно или сочетание нескольких причин; знаю только факт, что он звенел из трех ночей по две, пока я не напал на счастливую мысль свернуть барчуку Б. шею, другими словами, снять его колокольчик; этим способом я заставил замолчать вышеупомянутого юношу, сколько мне известно, и как я твердо верю - на веки.

Но к этому времени "чудная девка" оказала такие успехи в каталепсии, что успела сделаться замечательным явлением в ряду страдальцев, одержимых этой весьма неприятною болезнью. По самому незначительному поводу она коченела - ни дать ни взять как новый Гай-Фаукс, одаренный отсутствием здравого разсудка. Пробовал я образумить прислугу помощью самых ясных доводов: я представлял им, что стоило мне выкрасить комнату барчука Б. - и проказы с обоями прекратились сами собою; стоило мне снять колокольчик - и звон унялся; потом я выставлял им на вид, что если бы этот проклятый барчук действительно жил и умер в свое время, и мог заявлять о себе такого рода поведением, неизбежным следствием которого, если бы он еще сохранял бренный состав своего тела, было бы короткое ознакомленье его с самыми колючими составными частями березового веника - можно ли было допустить в таком случае, чтобы я, слабый смертный, мог такими ничтожными средствами противодействовать могуществу духов усопших, или вообще каких бы то ни было духов? - В своих увещаниях я доходил до убедительного, увлекательного красноречия, к которому примешивалась малая толика самодовольства, но все труды мои обращались в ничто, благодаря "чудной девке", которая вдруг падала в судорогах, начинавшихся с ног и восходивших все выше и выше, пока оне не превращали ее в подобие окаменелости.

Стрикер, горничная, в свою очередь обладала особенностью самого неутешительного свойства. Не умею, право, решить - была ли то вина необычайно лимфатического темперамента или другой какой немощи, только молодая эта особа превратилась в настоящий аппарат для дистиллировки самых крупных и прозрачных слез, когда либо виденных мною. Впрочем, не одними этими качествами отличались её слезы, а также и необыкновенною силою цепкости: оне не падали, а оставались нависшими у нея на лице и на носу. Видя ее в таком положении, грустно покачивавшею головою и хранившею глубокое молчание, я больше терялся, чем если бы какой удалец вступил со мною в словопрение по поводу моего денежного кошелька. Кухарка тоже покрывала меня смущением, якобы ризою, ловко вставляя в конце беседы жалобу, что ей мочи нет, и кротко повторяя свои предсмертные распоряжения касательно серебряных часов.

женщины под покрывалом, а целого монастыря таких женщин. Что же касается различных шумов, то зараза эта успела проникнуть в нижний этаж и сам я, сидя в мрачной гостинной, прислушивался до тех пор, пока мне не начинали мерещиться самые разнообразные и странные звуки; от них кровь застывала в жилах, и, чтобы согреть ее, я кидался как угорелый узнать в чем дело. Начните прислушиваться лежа в постели в предутренние часы, или же сидя у своего уютного очага при наступлении ночи, и, ручаюсь, любой дом наполнится по вашему желанию разными звуками, так что на каждый нерв в вашей нервной системе придется по звуку.

Повторяю, зараза страха и напряженного ожидания проникла к нам, а нет более страшной заразы во всей поднебесной. Женщины, (носы которых украсились, вследствие нюхания спиртов, хроническими ссадинами) походили в некотором роде на огнестрельные оружия, постоянно заряженные и готовые для выстрела: стоило, когда угодно, чуть чуеь нажать курок, чтобы воспоследовал залп; другими словами - обморок. Две старшия служанки постоянно командировали "чудную девку" в такия экспедиции, которые, почему либо, считались сопряженными с особенными опасностями, и чудная девка ни разу не преминула подтвердить основательность этих предубеждений, возвращаясь каждый раз в нервном припадке. Если по наступлении ночи мы слышали над головами своими шаги кухарки или горничной, то мы уже знали, что вскоре вслед за ними раздастся стук о потолок, что неминуемо и случалось; можно было подумать, что какой нибудь господин с воинственными наклонностями подрядился расхаживать по дому и награждать каждого встречного домочадца известного рода ударом, прием которого, если не ошибаюсь, обозначается на фехтовальном языке особым термином.

Пособить беде не было никакой возможности.

Наконец мы сменили слуг, но от этого нам стало не легче. Новая прислуга разбежалась, явилась третья смена, но и с той случилось тоже самое. Наконец наше хозяйство, которое шло бывало так хорошо, впало в такое плачевное разстройство, что я однажды вечером с грустью сказал сестре:

- Нет, Джон, не съезжай. Съумей поставить за своем, для этого существует еще один способ.

- Какой же это способ? спросят я.

- Джон, продолжала моя сестра, если уже мы с тобой положили себе раз навсегда, что ни за что на свете не выедем из этого дома, то мы должны обходиться сами собою и все хозяйство взять на свое попечение.

- Но слуги... возразил я.

Подобно многим другим представителям моего сословия, я ни разу не подумал о возможности обойтись без этих стеснительных сожителей. Мысль, поданная мне, была так нова, что я мог только выразить на лице своем крайнее недоумение.

- Ведь мы очень хорошо знаем, продолжала сестра, что поступая к нам, они настроены ко всевозможным ужасам, и готовы заразить ими друг друга. И точно, они пугаются и передают свой испуг другим...

- За исключением Ботльса, заметил я в раздумьи (так звали глухого конюха. Я держал, его у себя в услужения у по сю пору держу за его феноменальную угрюмость, равную которой вы не найдете в целой Англии.)

- Твоя правда, Джон, подтвердила моя сестра: - за исключением Ботльса. И что же этим доказывается? Ботльс ни с кем не говорит и слышит только то, что ему кричат над самим ухом; за то бывали ли примеры, чтобы Ботльс поддался чужому испугу или сам поднимал тревогу? Ни разу.

Ни на одну из тревог, то и дело поднимавшихся у нас, Ботльс не обращал ни малейшого внимания. Сидит бывало за ужином, рядом Стрикер лежит в обмороке и "чудная девка" являет из себя подобие каменной статуи, а он как ни в чем не бывало - набирает полон рог картофелю или же, обращая в свою пользу общее бедствие, лакомится пирогом с говяжьей начинкой.

- И так, продолжала сестра, Ботльса я исключаю. Но, Джон, так как дом слишком велик и, отчасти, стоит слишком уединенно, чтобы мы могли с ним управиться втроем, - то я вот что предлагаю: поищем между нашими добрыми знакомыми, выберем несколько человек надежных и сговорчивых и пригласим их съехаться к нам месяца на три и составить общество взаимного услужения. Нам всем вместе будет весело, а там увидим, что из этого выйдет.

Предложение сестры привело меня в такое восхищение, что я тут же расцеловал ее и принялся деятельно хлопотать об осуществлении её плана.

В то время шла третья неделя ноября, но мы приняли такия энергичные меры и встретили в друзьях, за которых мы положились, такое усердное содействие, что до истечения того же месяца оставалась еще целая неделя, как уже все наше общество съехалось в самом веселом настроении духа и расположилось в проклятом доме.

Тут я должен упомянуть о двух маленьких распоряжениях, сделанных мною, пока мы с сестрою оставались еще одни. Пришло мне на мысль, что Турок, очень может статься, отчасти и потому воет по ночам, что не хочет оставаться в доме в заперти; и так я перевел его в конуру, находившуюся на дворе, спустил с цепи и предупредил по деревне, что всякий, кто подойдет к нему слишком близко, наверняка вернется с прокушенным горлом. Потом и как будто невзначай спросил Айки, знает ли он толк в ружьях? На уверение его, что он "хорошее ружье сумеет отличить от дурного", я пригласил его войти в дом и осмотреть мое. Это, сударь, скажу вам, настоящее ружьецо, заметил Айки, осмотрев двустволку, купленную мною несколько лет тому назад в Нью-Иорке. Это не даст промаху.

- Неужто, сэр? спросил он шопотом, жадно раскрывая глаза: - уж не женщина ли в покрывале?

- Не пугайся только, продолжал я: - привидение было как будто твой двойник.

- С нами сила крестная!

- Айки, сказал я, крепко, даже дружески пожимая ему руку: - если только все эти росказни про домовых не бабьи выдумки, то величайшая услуга, которую я только могу оказать тебе, будет всадить добрый зарядец в твоего двойника; и я это сделаю, - ручаюсь тебе, - из этого самого ружья, как только он опять попадется мне на глаза.

из памяти то обстоятельство, что он набросил шапку на колокольчик; надо же было случиться впоследствии, что однажды ночью, когда этому колокольчику припала охота звонить, я заметил неподалеку от него предмет, очень похожий на меховую шапку; заметил я также, что самый разгул шабаша совпадает с вечерами, которые он приходил посидеть с прислугою, чтобы придать ей бодрости.

Впрочем, я не хочу быть несправедливым в отношении Айки. - Он искренно боялся этого дома и верил, что в нем шалит нечистая сила; а между тем он выжидал только случая, чтооы сплутовать в пользу укоренившагося поверия. Тоже самое было и с "чудною девкой": она в неподдельном ужасе ходила по дому, а между тем безобразно и сознательно лгала, не раз поднимала преднамеренно фальшивую тревогу и сама гремела, чтобы напутать нас. Я наблюдал за обоими и положительно знал, что это было так. Не место здесь изследовать причины этого странного, психического явления; я удовольствуюсь тем, что сошлюсь на медиков, юристов и других; каждому смышленому человеку, занятия которого изощряли способность наблюдательности, это явление, должно быть хорошо знакомо. Подобное состояние духа такой же несомненный и обыденный факт, как и любое другое настроение, подмеченное наблюдателями; его-то, во всех вопросах подобного рода, и следовало бы прежде всего принимать в соображение.

спальню, но и весь дом, мы приступили к распределению между собою различных хозяйственных обязанностей, поступая точь в точь, как если бы мы вели кочевой образ жизни, или были на охоте, или потерпели кораблекрушение. Потом я сообщил разные слухи, ходившие о женщине под покрывалом, о сове, о барчуке Б., а так же и другие, еще более туманные, как то о каком-то смешном призраке старухи, бродившем взад и вперед по лестницам и таскавшем с собою призрачный же круглый стол, а так же о каком-то безплотном шуте, которого никому еще не удавалось поймать. Многия из этих верований, - я твердо убежден в этом, - наши слуги сообщали друг другу подобно тому как сообщается зараза, - без посредства слова. Потом мы торжественно засвидетельствовали друг перед другом, что собрались сюда не за тем, чтобы морочить, или быть обмороченными, что в наших глазах было почти одно и тоже. Сознавая лежащую на нас ответственность, мы обязывались оставаться верными самим себе и строго изследовать истину. Мы сговорились, чтобы каждый, кому послышится ночью какой нибудь необыкновенный шум, причину которого он пожелает узнать, постучался ко мне в дверь; наконец было решено, чтобы в крещенье, в последний день святок, каждый из нас довел до всеобщого сведенья, для общого назиданья, результат своих личных опытов за последнее время, считая со дня нашего общого водворения в проклятом доме; до тех пор положено было молчать, если только не представится какого нибудь особенного уважительного повода нарушить этот уговор.

Вот вам перечень и характеристика членов нашего общества:

Во первых - мы с сестрою; при киданьи жеребий, сестре досталась её комната, мне же комната барчука Б. За ними следовал наш двоюродный брат, Джон Гершель, названный так в честь великого астронома: я убежден, что лучшого человека еще не видывали у телескопа. С ним была его жена, - очаровательное создание, - на которой он женился весною того же года. Я был того мнения (принимая в соображение некоторые обстоятельства), что не совсем благоразумно было брать ее с собою; потому что нельзя ручаться за последствия фальшивой тревоги в такое время; но полагаю, что он лучше меня знал что делать и я должен сознаться, что, будь она моей женою, я ни за что бы не мог оторваться от этого ясного личика, дышавшого любовью. Им досталась комната с часами. Альфред Стерлинг, милейший, двадцати восьмилетний юноша, к которому у меня почему-то особенно лежит сердце, занял "двойную комнату," которая прежде была моею; комната эта получила свое название оттого, что в ней вмещалась уборная, с двумя огромными окнами, рамы которых, сколько я ни подпирал их клиньями, не переставали дребезжать во всякую погоду, как при ветре, так и в безветрие. Альфред выдает себя за порядочного развратника, но он слишком умный и хороший малый, чтобы быть им на деле; вероятно он давно уже заявил бы себя чем нибудь путным, но вся беда в том, что отец оставил ему небольшое независимое состояние, фунтов в двести годового дохода, вследствие чего единственным его занятием до сих пор было - проживать по шести сот фунтов. Впрочем, я утешаю себя надеждою, что банкир его обанкрутится или он соблазнится принять участие в спекуляции, гарантирующей двадцати процентный доход, потому что, я убежден, - стоить ему раззориться и его карьера сделана. Белинде Бетс, лучшей приятельнице моей сестры, даровитой, восхитительной молодой девушке, выпала на долю "картинная комната." Белинда соединяет замечательный поэтический талант с дельностью и положительностью и "стоит" по выражению Альфреда, за назначение женщины, за права женщины, за реабилитацию женщины, словом, принимает участие во всем, в чем попадается слово "женщина", во всем, что должно бы было быть, но чего еще нет, или же что существует, хотя и не должно бы существовать.

"развесил, говоря его словами, свою койку" в угловой комнате. Я всегда знал Джека красивейшим моряком в целом флоте. Он привез с собою в наш проклятый дом небольшой боченок солонины и некоего "Ната Бивера", старинного своего товарища и капитана торгового судна. Лицо и сложение мистера Бивера из тех, про которые говорится: плохо скроен, да крепко сшить; он, казалось, был сделан из цельного куска твердого дерева, но оказался впоследствии очень неглупым человеком, видавшим всякие виды и обладавшим замечательными практическими познаниями. Порою в нем была заметна какая-то странная нервность, видимо остаток давнишней болезни, но она обыкновенно продолжалась недолго. Он поселился в шкапной комнате, по соседству с моим другом и клиентом, мистером Ондери, который приехал в качестве любителя разделить с ними предстоящия приключения.

Джек Гавернор, отличавшийся везде изумительной находчивостью, был у нас главным поваром и угощал нас такими блюдами, вкуснее которых я ничего в жизни не едал. Сестра моя занималась пекарным и кандитерским делом. Мы с Альфредом Старлингом исполняли должность поваренков, в случаях же особенной важности главный повар завербовывал мистера Бивера. Мы предавались разным забавам и упражнениям на открытом воздухе, но домашнее дело шло своим чередом; все мы жили дружно и весело, и вечера наши проходили так приятно, что не мудрено, что мы не охотно расходились по своим комнатам.

В самом начале у нас несколько раз по ночам поднималась тревога. В первую ночь ко мне постучался Джек, державший в руках корабельный фонарь какого-то необыкновенного устройства, напоминавший жабры какого нибудь морского чудовища; Джек объявил мне, что собирается вскарабкаться на "грот-марс" с тем, чтобы снять флюгер. Ночь была ненастная, и я попробовал возразить. Но Джек выставил мне на вид то обстоятельство, что флюгер этот надает звук, похожий на вопль отчаянья, и заключил, что если не унять его, то кто нибудь непременно примет этот звук за вой домового. И так мы отправились на крышу в сопровождении мистера Бивера; между тем как я едва мог устоять на ногах против ветра, Джек с фонарем в руках, а за ним и мистер Бивер вскарабкались на самую маковку купола, возвышавшагося футов на двенадцать над трубами. Там, уж бог их знает на чем они держались, только они продолжали с величайшим хладнокровием сшибать флюгер; ветер и высота поста так пришлись им по сердцу, что я готов был думать, что они так там и останутся. На другую ночь они тоже ходили походом, на этот раз против печной трубы. Потом они порешили водосточную трубу, которая завывала слишком громко; а там напали еще на какое-то открытие. Случалось не раз, что оба они с величайшим хладнокровием одновременно открывали по окну каждый в своей спальне с тем, чтобы "перекричать" какого нибудь таинственного посетителя, затаившагося в саду...

Мы свято хранили наше взаимное условие и никто не заикался о виденном и слышанном им. Одно не подлежало для нас никакому сомнению: если к кому из нас и наведывались в комнату домовые, то это нисколько не влияло на его хорошее расположение духа. Настало Рождество и мы отпраздновали его роскошным ужином (все поголовно участвовали в изготовлении пуддинга). Настало крещенье - и мы наготовили всяких лакомств в таком запасе, что их достало на все время нашего сожительства; пирог наш удался на славу. И тут-то, между тем как все сидели вокруг стола у камелька, я напомнил о заключенном между нами условии: - первый призрак, вызванный мною был: