Проклятый дом.
Призрак комнаты со стенными часами.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Проклятый дом. Призрак комнаты со стенными часами. (старая орфография)

Призрак комнаты со стенными часами.

Двоюродный мой брат Джон Гершель слегка покраснел, затем слегка побледнел и объявил, что не хочет отпираться - в комнате его действительно показывался призрак. То был призрак женщины. На вопрос, предложенный несколькими голосами, имел ли этот призрак страшный вид, кузен мой притянул к себе руку жены и отвечал решительным тоном: нет. На вопрос - знала ли его жена о появлении призрака, он отвечал утвердительно. - Говорил ли он что нибудь? - О да, еще бы! - Что же он сказал? На этот последний вопрос он отвечал, как бы желая выгородить себя, что охотнее предоставил бы отвечать своей жене, потому что она исполнила бы это лучше его, но что она взяла с него обещание служить посредником призраку и особенно, настаивала на том, чтобы он ничего не утаивал; и так, он сделает свое дело по возможности хорошо, предоставляя ей поправлять его ошибки.

- Предположим, что призрак этот, добавил мой двоюродный брат, окончательно приступая к повествованию: - никто иной, как моя жена, сидящая тут между нами. Вот её рассказ:

"Я еще в раннем детстве осталась сиротою на руках шестерых сводных сестер, которые все были старше меня. После долгой и неослабной дрессировки, я волей неволей подчинилась влиянию чужой, во всё несродственной с моей, воли; росла я настолько же детищем старшей моей сестры, Барбары, насколько я была дочерью моих покойных родителей.

Все частные замыслы, все домашния деспотическия распоряжения Барбары клонились к тому, чтобы сестры её вышли замуж и, таково было могущество её одинокой, но непреклонной воли, что каждая из них сделала выгодную партию, за исключением меня, а между тем на меня возлагала она свои лучшия надежды.

Всем конечно знаком тот тип, в который я сложилась с годами, тип ветреной, кокетливой девчонки, исключительное призванье которой состоит в приискиваньи и заманиваньи выгодных женихов. Не было в соседстве почти ни одного молодого человека, с которым бы я не пококетничала. После семилетяяго упражнения в этом ремесле, я отпраздновала двадцать пятую годовщину своего рождения, а цель моя между тем, все-таки не была достигнута. Наконец, терпение Барбары лопнуло.

- Стелла, сказала она торжественно: - тебе уже минуло двадцать пять лет; все твои сестры в эти годы были давно уже пристроены, а между тем ни одна из них не обладала твоими талантами и красотою. Но я должна откровенно тебе сказать, что эти условия успеха начинают изменять тебе и что если ты не приложишь должных стараний, то останешься не при чем. Сколько я заметила, ты сделала один важный промах, о котором я до сих пор не говорила тебе ни слова: во-первых, ты кокетничаешь черезчур ум открыто и без разбору, а во-вторых ты как-то умеешь поднять на смех человека в ту самую минуту, как он начинает о тебе думать серьезно; а именно в уменьи воспользоваться этою серьезностью и лежит весь секрет удачи. Я бы могла насчитать тебе с полдюжины отличных партий, которые ты упустила, разсмеявшись не во время. Уязви только самолюбие мужчины, Стелла, и тебе век не залечить этой раны.

- Барбара, отвечала я застенчиво: - между теми людьми, с которыми я сходилась, мне не случалось встретить человека, на которого я могла бы смотреть с уважением, и, - мне почти стыдно выговаривать это слово, - с любовью.

- Я нисколько не удивляюсь, что тебе стыдно его выговорить, строго заметила Барбара. - Не можешь же ты в твои годы влюбиться, как семнадцатилетняя девочка. Но я тебе говорю ясно и положительно: ты должна выдти замуж во что бы то ни стало; итак нам лучше теперь же начать действовать заодно. Если ты только выберешь человека. я готова помогать тебе всем, чем только могу; тебе же стоит только захотеть не на шутку и, при твоей ловкости, я и верить не хочу, чтобы ты потерпела неудачу.

- Я никого не знаю, кто бы мне нравился, отвечала я капризно: - из тех же, которые знали меня прежде, ни один не даст себя спутать. Итак я поведу аттаку против Мартина Фрезера.

Барбара отвечала на это решение усмешкой презрительного негодования.

Будучи последними представителями сельской аристократии округа, мистер Фрезер и его сын вели строго отшельническую жизнь, избегая всяких сношений с соседями, на гостеприимство которых они не могли отвечать. Никто, кроме деловых посетителей, не тревожил их уединения. Старик почти не вставал с постели; сын же его, как говорили, был исключительно предан научным занятиям.

Итак не удивительно, что Барбара разсмеялась; но её насмешка. только усилила мою решимость, и самая трудность предприятия придавала ему занимательность, которой не доставало всем моим прежним похождениям. Я до тех пор не отставала от Барбары, пока не добилась её согласия.

- Ты должна написать записку старику мистеру Фрезеру, сказала я ей. - Не упоминай ни слова про его сына, скажи только, что твоя младшая сестра занимается изучением астрономии, и так как он обладает единственным телескопом в целом околодке, то он премного обязал бы тебя, позволив мне осмотреть его.

Наконец Барбара согласилась, и в один февральский вечер я впервые переступила через порог дома Мартина Фрезера, сопровождаемая одною старою служанкою.

Все в этом доме дышало каким-то глубоким спокойствием. Я вошла в него с каким-то смутным, тревожным чувством неловкости и неправоты. Моя спутница осталась в прихожей, а меня привели в библиотеку, и тут мною овладела такая застенчивость, что я готова была обратиться в бегство. Но я вспомнила, что одета к лицу; при этом ко мне возвратилась вся моя самоуверенность, и я улыбаясь пошла вперед. Комната, в которой я очутилась, была низкая, мрачная, с дубовыми панелями и старинною массивною мебелью, которая, при мерцании огня, пылавшого в камине, бросала от себя густые, причудливые тени; у камина стоял не Мартин Фрезер, которого я готовилась встретить, а маленький, странный на вид ребенок, одетый как взрослая женщина, и являвший во всех приемах своих не детское самообладание и развязность.

- Очень рада вас видеть, милости просим, проговорила девочка, выступая ко мне на встречу и, взяв за руку, повела меня к стулу. В прикосновении руки её, охватившей мою, была какая-то особенная твердость; прикосновение это выражало как бы готовность поддержать меня, руководить мною; тут не было и следов застенчивости и пассивности, столь обыкновенных в ребенке. Усадив меня к камину, она сама поместилась напротив меня.

Я проговорила в замешательстве несколько слов, на которые она отвечала. Потом я принялась молча и украдкой ее разглядывать. У ног её, скрывавшихся в длинных складках её платья, неподвижно лежала большая черная собака, заменявшая ей скамейку.

Тонкия черты девочки носили на себе выражение слегка задумчивого спокойствия, и это выражение еще усиливаюсь странною привычкою закрывать глаза, привычкою, редко встречаемою у детей.

Это безмолвное нечеловечески странное существо, сидевшее неподвижно и, с виду, бездыханно, перед мерцающим огнем, навело на меня страх, и я рада была, когда дверь отворилась и вошел предмет моего искательства.

Я поглядела на него вопросительно, потому что успела оправиться от сознания своей неправоты и потешалась мыслью, что он ничего не подозревает о наших видах на него. Подняв на него глаза, я только думала о том, что каштановые мои волоса кудрями оттеняют мое лицо, и что многие находят мои темноголубые глаза выразительными; но когда он заговорил со мною с видом серьезной озабоченности и вежливого равнодушия, из которого явствовало, что все мои прелести оставались им незамеченными, тогда я с ужасом вспомнила, что ничего не знаю из астрономии, кроме того, чему научилась еще в школе из учебника.

Серьезный, строгий человек начал так:

устанавливаю его, не угодно ли вам будет поговорить с батюшкой несколько минут, что доставит ему большое удовольствие. Льюси Фрезер проводит вас.

Девочка встала и, крепко сжав мою руку в своей, повела меня в кабинет старика.

Он долго в меня всматривался и наконец сказал: - Вы похожи на вашу мать, дитя мое, у вас её лицо и глава; в вас нет ни капли сходства с вашею сестрою Барбарою. По какому случаю назвали вас таким странным именем - Стеллою?

- Отец мой назвал меня так в честь своего любимого скакуна, отвечала я, в первый раз еще давая простое объяснение этимологии моего имени.

- Я узнаю в этом вашего отца, разсмеялся старик: - я и лошадь-то как теперь вижу перед собой. Я знавал вашего отца так же хорошо, как знаю моего сына, Мартина. Ведь вы видели моего сына, сударыня? А вот это моя внучка, Льюси Фрезер, последний отпрыск старого дерева, потому что сын мой вряд ли когда женится, и мы решились сделать ее своей наследницей. Она навсегда сохранит свое имя и сделается родоначальницей нового поколения Фрезеров.

Девочка стояла в задумчивости, с смущенными глазами как будто уже теперь над ней тяготели великия заботы и великая ответственность. Старик продолжал свою болтовню, пока не раздались по всему дому густые звуки органа.

- У дяди все готово, он ждет нас, сказала она мне.

Мы остановились у входа в библиотеку; я придержала Льюси Фрезер за плечо и стала вслушиваться в чудные звуки, лившиеся из органа. Никогда еще не слыхала я ничего подобного; они гудели и росли, подобно неумолкающему плеску морских волн; местами же в них врывалась одинокая, плачущая нота, которая отзывалась во мне несказанною болью. Умолк орган, и я стояла молчаливая и покорная перед Мартином Фрезером.

Телескоп был вынесен на конец террасы, где дом не мог пересекать наш угол зрения; туда-то мы с Льюси последовали за астрономом. Мы стояли на самой возвышенной точке незаметно повышавшагося нагорья; перед вами открывался горизонт от двадцати до сорока миль в окружности. Над нашими головами высился необъятный небесный шатер, целое море лазурного пространства, о котором не имеют и понятия люди, живущие в тесных улицах или между гор. Мириады мерцающих звезд, темная, непроглядная ночь, непривычные для меня голоса моих собеседников, все это усиливало давившее меня чувство благоговейного ужаса и, стоя между ними, я стала мало помалу такою же стесненною и дельно озабоченною, как и они сами. Для меня в эту минуту ничего более не существовало, кроме подавляющого величия природы, открывавшагося передо мною, и величавого течения планет, наблюдаемых мною в фокусе телескопа. Какою свежестью благоговения и восторга повеяло на меня! Каким потоком, волна за волною, нахлынули мысли в мою голову! И какою ничтожною я почувствовала себя в присутствии этих неизведанных миров! Под этим обаянием куда девалась вся моя неестественность! С детским смирением я спросила - могу ли побывать опять в скором времени?

На взгляд мой, обращенный к Мартину Фрезеру, он отвечал пристальным проницательным взглядом. Я встретила глаза его спокойно, потому что в эту минуту думала только о звездах. Тут выражение губ его смягчилось в ласковую улыбку удовольствия и он отвечал:

- Мы всегда будем рады вас видеть.

Когда я возвратилась домой, Барбара еще не ложилась спать, дожидаясь меня. Она было хотела обратиться ко мне с каком-то житейски-мудрым замечанием, но я тотчас же перебила ее: - ни слова, Барбара! не распрашивай меня ни о чем, или нога моя не будет больше в Гольмсе.

Я не буду останавливаться на подробностях. Я стала часто бывать в этом доме; мне кажется, что присутствие мое озаряло подобно солнечному лучу уныло однообразную жизнь мистера Фрезера и Льюси, и разгоняло мрак, сгущавшийся над ними. Я вносила в их существование благодетельный элемент веселья и движения; и так, они привязались ко мне, и я сделалась для них необходимостью. Но и во мне самой совершилась великая, почти невероятная перемена: я была до сих пор легкомысленна, себялюбива, бездушна; но наука, к изучению которой я приступила и которая повлекла за собою изучение других наук, пробудила меня от всей этой суеты к умственно деятельной жизни. Я совершенно позабыла свою предварительную цель; я с первого же взгляда увидела, что Мартин Фрезер стоит так же недостижимо, далеко и самостоятельно, как полярная звезда. И так я стала в отношении его просто прилежною ученицею, а он оставался степенным и требовательным наставником, к которому я не могла иначе относиться, как бы самым глубоким уважением. Каждый раз как я переступала через порог его тихого дома, вся моя светскость, все мое кокетство спадали с меня, будто чужая одежда, и я входила как будто в храм, простою, естественною и благоговейно-настроенною.

Так прошло счастливое лето и настала осень: было уже восемь месяцев, как я посещала Фрезеров и во все это время я ни разу намеренно не обманула их ни словом, ни взглядом, ни ударением голоса.

Льюси Фрезер и я давно с нетерпением ожидали лунного затмения, которое предстояло в первых числах октября. Вечером назначенного дня в сумерки я вышла из дому одна, раздумывая о предстоявшем мне удовольствии, но в ту самую минуту, как я стала подходить к Гольмсу, меня нагнал один молодой человек, с которым я кокетничала в былые времена.

- Доброго вечера, Стелла, прокричал он мне фамильярно: я вас сто лет не видал. Э, да вы, кажется, теперь гоняетесь за другою дичью? Только не слишком ли высоко вы целитесь? А впрочем вам теперь как раз повезет счастье; потому что если вы промахнетесь по части Мартина Фрезера, то у вас останется в запасе Джордж Иорк, только что вернувшийся из Австралии, с громадным состоянием; а он горит желанием напомнить вам кое-какие нежности, которыми вы обменялись с ним перед его отъездом. Еще вчера за обедом в гостиннице он показывал нам прядь ваших волос.

Я выслушала эти слова; не выражая моих чувств никаким внешним знаком. Но внутренно меня терзало сознание моего унизительного положения; я поспешила укрыться в мое святилище, и там искала облегчения подле малютки Льюси Фрезер.

Я солгала, - не словами, а делом.

И Льюси Фрезер прижала ко лбу свои тонкие пальчики и закрыла глаза, погруженная в беседу с самой собою. - Дядя говорит, продолжала она, отрываясь на минуту от этой позы и краснея как взрослая: - что женщины быть может менее чистосердечны, чем мужчины. Потому что, чего оне не могут достигнуть силою, того достигают хитростью. Оне живут не по правде, оне сами себя обманывают. Иногда женщины обманывают для забавы. Он заставил меня выучить слова, которые я, может быть, со временем лучше пойму:

"Будь верен самому себе; и неизбежным следствием этого будет то, что ты не сможешь обмануть веру другого человека".

Смущенная и безмолвная я стояла перед девочкой и выслушивала ее с пылающими щеками.

- Дедушка показал мне в Библии ужасное для меня место. Слушайте. "Горче смерти для меня та женщина, сердце которой подобно сетям, и руки которой походят на узы: муж, боящийся Господа, избегает её, грешник же подпадет ей".

моей руки и голос Мартина Фрезера проговорил:

Я вздрогнула, когда он назвал меня по имени, чего до сих пор ни разу не делал. Я окончательно растерялась, узнав, что Льюси Фрезер не пойдет с нами на террасу. Когда Мартин Фрезер наклонился, чтобы посмотреть, ловко ли для меня приложен телескоп, я отшатнулась от него и залилась слезами.

- Что это значить, Стелла, воскликнул он. Высказаться ли мне перед вами теперь же, Стелла? - продолжал он - пока еще время, пока вы не ушли от нас! Скажите, так ли лежит к нам ваше сердце, как наше к вам, - так что нам страшно подумать о той пустоте, которую вы оставите по себе, удалившись из нашего дома? Мы не жили, пока не знали вас, вы наше здоровье, наша жизнь. Я следил за вами, как не следил еще до сих пор ни за одной женщиной, и я не заметил в вас ни одного порока, моя жемчужина, сокровище мое, звезда моя. До сих пор, женщина и обман были два понятия неразрывно связанные в уме моем; но в вашем чистом сердце живет правда. Я знаю, вы этого не ожидали и моя страстность пугает вас. Но скажите мне прямо: можете ли вы любить меня?

Он охватил меня руками и голова моя покоилась на груди его, в которой сердце билось тревожно. Его суровость и мрачность исчезли, - он предлагал мне все непочатое богатство любви, которого он не расходовал на мимолетные капризы. Успех мой был полный; и как охотно осталась бы я в его объятиях! Но тут мне вспомнилась Барбара и слова Льюси Фрезер зазвенела у меня в ушах. Я отступила печальная и подавленная стыдом.

вас в себя; если бы вы хоть раз побывали в нашем кружке, то услыхали бы обо мне как о ветреной, бездушной кокетке. У меня не достает духу осквернить обманом ваш домашний очаг и наполнить горечью ваше сердце. Не говорите со мною теперь, потерпите, и я напишу вам.

На следующее утро я написала Мартину Фрезеру, соблюдая во всем до последняго слова, самую строгую правдивость; в одном только отступила я от истины; обманывая самую себя и сохраняя даже среди крайняго моего унижения ложную гордость, я сказала ему, что не люблю и никогда не любила его.

Джордж Иорк возобновил свое ухаживанье за мною: богатство, которое он предлагал мне, превосходило даже наши ожидания. Искушение было сильное: передо мною лежала однообразная, полная мелочных неприятностей жизнь в обществе Барбары и одинокая никем непризренная старость. Отчего же было мне не жить так, как живут тысячи других женщин, которые не несчастливы в замужестве? Но мне вспомнились слова, прочитанные мною в одной из книг Мартина: "Брак не всегда обязателен для нас, но мы всегда обязаны держаться того, что справедливо, не покупать счастье ценою безчестия, и не поступать против совести из страха прожить век в безбрачии". И приготовившись мужественно перенести свою безрадостную, одинокую долю, я отвергла предложение.

Барбара была вне себя, и обе мы были очень несчастны, пока она не приняла приглашения провести святки у одной из своих сестер; я же, в обществе старой своей няни, осталась присмотреть за перевозкой мебели. Накануне праздника я пошла бродить по опустелым комнатам, таким же опустелым как и собственное мое сердце, в котором не оставалось ни прежних его воспоминаний, на недавних, более глубоких привязанностей. Наконец я безсознательно остановилась перед окном, из которого так часто глядела по направлению к Гольмсу.

Пока я стояла, таким образом, зажав глаза руками, сквозь которые медленно лились мои слезы, вошла няня закрыть ставни. Увидев меня, она нервически вздрогнула.

- Сусанна, как это так случилось, что мать моя не вышла замуж за мистера Фрезера?

- А также, что не они первые, не они последние - любить-то крепко любили друг друга, а ладить не умели. В первый раз мистер Фрезер женился на деньгах, и не был счастлив этой женитьбою, от этого он нравом сделался крутенек. Они повздорили и матушка ваша с досады вышла замуж за мистера Греттона, вашего батюшку. Это так потрясло мистера Фрезера, что он сделался вдруг стариком и совсем перестал выходить из дому; так она больше и не видала его, хотя они и жили по соседству; когда ваш батюшка отлучался на балы, на скачки или на митинги, я часто заставала ее на том самом месте где вы теперь стоите. Только в последний раз, как вы побывали у нея на руках, я приносила вас проститься с нею на ночь; она стояла прислонившись к окну и тихо проговорила взглянув на небо: Я силилась исполнить свой долг в отношении моего мужа и ребенка!

- Няня, сказала я ей, оставь меня одну, не закрывай ставни.

Волнение, овладевшее мною теперь, не было уже более себялюбивым волнением. Я роптала на печаль свою, которой, думала я, нет другой равной печали; но ошибка моей матери была важнее моей, её страдания глубже моих. Крест, который она несла, свел ее в безвременную могилу, но этим еще не все кончилось: тот же крест, всею своею тяжестью, удвоенною её смертью, давил теперь дряхлого старика. Во мне шевельнулось неодолимое желание снова увидеть того, который всех искреннее и неутешнее оплакивал смерть моей матери; я решилась тихонько пробраться до аллеи полями и, если стора на окне его не была спущена, что можно было предположить по яркости выходившого из него света, взглянуть на него еще раз в воспоминание о моей матери.

Комната не походила более на комнату больного. Из нея вынесли кровать, экран для глаз и маленькое кресло Льюси. Но в ней не кидалось в глаза никаких предметов современной роскоши, не было заметно ни яркости цветов, ни мягкости очертаний. То была просто библиотека, или рабочий кабинет ученого труженика, пренебрегавшого всеми ухищрениями комфорта. Но в настоящем своем виде комната эта чем-то родным сказалась моему сердцу. В ней сидел Мартин, глубоко погруженный по своему обыкновению в сложные вычисления, от которых то и дело отрывался только за тем, чтобы заглянуть в разбросанные вокруг него книги.

Неужели этот сосредоточенный человек тот самый, который когда-то так страстно говорил мне о своей любви? И вот он, равнодушный, сидит в тепле и свете, так близко от меня, что я почти могу достать его рукою, между тем, как я стою тут, точно бездомная скиталица, среди холода, мрака и отчаянья!

Раздался звонок и Мартин встал и вышел из комнаты. Мне пришло в голову прокрасться в комнату и завладеть хотя бы клочком бумаги, небрежно брошенным в сторону: я разсчитывала - хватит ли у меня на это времени, и уже дрожащею рукою нажала ручку стеклянной двери, как он возвратился, неся на руках маленькую, страшно исхудавшую Льюси Фрезер. Он заботливо окутал ее в широкий плащ и, придвинув кресло к камину, усадил в него; при этом строгия черты его лица смягчились до выражения нежности. Я протянула к нему руки; меня влекло к нему, мне снова хотелось прижаться к его благородному сердцу и избавиться от этого ощущения холода и мрака. Запечатлев в своей памяти его образ таким, каким я его видела в эти последния мгновения, нежным и любящим, я отвернулась и пошла назад к своему опустелому дому.

В ветвях над моею головою вдруг раздалось чириканье и маленькая птичка, свалившаяся из гнезда, трепеща от ночного холода, ударилась об освещенные стекла окна. В туже минуту собака Фрезера, которая и прежде была неспокойна, чуя мое присутствие, с лаем остановилась у стеклянной двери. Я едва успела отскочить и спрятаться в кусты, как он отворил дверь и вышел на террасу. Собака с радостным лаем бросилась отыскивать по дороге мой след; Мартин поглядел кругом, но я еще глубже запряталась в кусты. Я знала, что он меня непременно найдет; отпечаток моих ног был слишком ясно виден на только что выпавшем снеге и мною овладело какое-то дико смешанное ощущение радости и стыда. Раза два я видела, что он сбился в своих поисках, но наконец он напал на настоящий след, и, приподняв сучки, под которыми я спряталась, увидел меня, прижавшуюся между лаврами. Я почти приникла к земле и он с любопытством нагнулся ко мне.

- Стелла? повторил он.

Он поднял меня с земли точно провинившагося ребенка, возвращения которого он ждал с часу на час, понес меня через террасу в библиотеку и там только спустил меня с рук. Тепло и светло стало мне при нем; я мельком поцеловала девочку, глаза которой как-то странно светились, глядя на нас; потом он обе мои руки взял в свои и, наклонившись, стал всматриваться мне в лицо. Глаза мои смело встретились с его глазами; в этом долгом, пристальном взгляде каждый из нас изведал сердечную глубь другого. Исчезла в будущем всякая возможность сомнения и недоверия; между нами не могло уже быть ни обмана, ни ошибочного понимания.

Встала наконец наша звезда, и проливала свой кроткий ясный свет на лежавшее перед нами будущее. Из смежной долины донесся до нас звон колоколов, и этот веселый трезвон, казалось, раздавался в честь брачного торжества, сочетавшого в эту минуту наши души. Он то и заставил нас очнуться от нашего блаженного оцепенения. - А я был уверен, что ты для меня потеряна только на время, сказал мне Мартин; - я знал, что ты рано или поздно, так или иначе во мне вернешься; но сегодня вечером мне сказали, что ты совсем уехала и я еще не задолго рассказал об этом Льюси Фрезер. Она совсем стосковалась по тебе.

для меня. Глубокое молчание и тишина, окружавшие нас, отлучили меня, и Мартина от всего остального мира; только раз тишина эта была нарушена моею нянею, которую Мартин нашел до нельзя перепуганною и растерянною и привел ее с собой.

Разсвело веселое рождественское утро. Я попросила няню причесать мои волосы так, как чесалась моя мать. После долгого разговора с Сусанною, старик Фрезер, взволнованный и разстроенный, принял меня как свою дочь и чаще называл меня Мариею, нежели Стеллою; и я была рада что мать моя и я слились для него в одну личность. Вечером я пела им старинные песни, в которых только и было хорошого что мелодия; мистер Фрезер разговорился о прошлом, толковал и о будущем, и Льюси улыбалась глазами.

Потом Мартин проводил меня домой знакомой тропинкой, по которой я часто без страха хаживала одна; но чрезмерное мое счастье сделало меня робкой и при каждом необычайном звуке я прижималась к нему плотнее, отрадно сознавая, что у меня есть покровитель.

Солнечным, весенним днем проводили меня в церковь. Повеселевшая Льюси и торжествующая диктаторша Барбара; там я смиренно и радостно заявила свое согласие быть женою Мартина Фрезера. И с тех пор, не покидая тех мест, которые были свидетелями моего безумного, ветреного девичества, я старалась исправиться и исполнить долг благодарности, любви и преданности. Только Мартин сначала ни за что не хотел верить, что я в ту ночь пришла взглянуть в последний раз не на него; а на его отца; как будто я могла знать о перемещении его кабинета в бывшую комнату мистера Фрезера.