Рождественская песнь в прозе.
Строфа III. Второй дух.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рождественская песнь в прозе. Строфа III. Второй дух. (старая орфография)

СТРОФА III.
Второй дух.

Всхрапнув слишком громко, Скрудж внезапно очнулся и сел на кровати, чтобы собраться с мыслями. Он отлично знал, что колокол скоро пробьет час, и почувствовал, что пришел в себя именно в то время, когда предстояла беседа со вторым духом, предсказанным Яковом Марли. Скруджу очень хотелось знать, какую из занавесок теперь отодвинет призрак. Но, ощутив, от такого ожидания неприятный холод, он не утерпел и сам раздвинул их, снова улегся в постель и насторожился. В момент встречи с духом он приготовился окликнуть его и тем скрыть свой страх и волнение.

Люди ловкие, умеющие найтись в каких угодно обстоятельствах, говорят, хвастаясь своими способностями, что им решительно все равно, играть ли в орлянку, или убить человека, хотя между обоими этими занятиями лежит целая пропасть. Я не настаиваю на том, что это вполне применимо к Скруджу, но вместе с тем и не стал бы разуверять вас в том, что Скрудж был настроен самым странным образом и, пожалуй, не особенно бы поразился, увидав вместо грудного младенца носорога.

Приготовясь ко всему, Скрудж однако никак не предполагал, что ничего не увидит, а потому, когда колокол пробил час, никто не явился, его охватила сильная дрожь. Прошло пять, десять минут, четверть часа,-- ничего не случилось. Скрудж продолжал лежать на своей постели, освещаемый потоком какого-то красноватого света, тревожившого его своей непонятностью гораздо более, чем появление двенадцати духов, - лежал до тех пор, пока часы не пробили час. Порой у него возникало опасение,-- не происходит ли уж в этот момент редкий случай самосгорания, но и это мало утешало его, так как и в этом он не был твердо убежден.

Однако он, наконец, остановился на той самой простой мысли, которая нам с вами, читатель, пришла бы в голову раньше всего. А уж это так всегда бывает: человек в чужой беде гораздо находчивее и отлично знает, что надо делать.

Итак, говорю я, Скрудж, наконец, решил, что источник и разгадка этого таинственного света находится в соседней комнате, откуда, повидимому, и исходил свет. Когда эта мысль окончательно овладела им, он тихо встал и в туфлях подошел в двери.

В ту минуту, когда Скрудж взялся за скобку, чей-то странный голос назвал его по имени и приказал ему войти.

Он повиновался.

В том, что это была его собственная комната не могло быть ни малейшого сомнения, но с ней произошла изумительная перемена. Стены и потолок были задрапированы живой зеленью, производя впечатление настоящей рощи; на каждой ветви ярко горели блестящия ягоды. Кудрявые листья остролиста, омелы, плюща отражали в себе свет, точно маленькия зеркала, разсеянные повсюду. В трубе камина взвивалось огромное свистящее пламя, какого эти прокопченные камни никогда не знали при Скрудже и Марли за много, много минувших зим. На полу, образуя трон, громоздились индюшки, гуси, дичь, свинина, крупные части туш, поросята, длинные гирлянды сосисек, пуддинги, боченки устриц, до-красна раскаленные каштаны, румяные яблоки, сочные апельсины, сладкия до приторности груши, крещенские сладкие пироги, кубки с горячим пуншем, наполнявшим комнату тусклым сладким паром. На троне свободно и непринужденно сидел приятный, веселый великан. Он держал в руке пылающий факел, похожий на рог изобилия и высоко поднял его, так чтобы свет падал на Скруджа, когда тот подошел к двери и заглянул в комнату.

- Войди! - произнес дух.-- Познакомимся по.ближе.

Скрудж робко вошел и опустил голову перед духом. Он не был тем, угрюмым и раздражительным Скруджем, каким бывал обыкновенно. И хотя глаза духа были ясны и добры, он не хотел встречаться с ними.

- Я дух нынешняго Рождества,-- сказал призрак.-- Приглядись ко мне.

Скрудж почтительно взглянул на него. Онь был одеть в простую длинную темно-зеленую мантию, опушенную белым мехом. Мантия висела на нем так свободно, что не вполне закрывала его широкой обнаженной груди, словно пренебрегавшей каким бы то ни было покровом. Под широкими складками мантии ноги его были также голы. На голове был венок из остролиста, усеянный сверкающими ледяными сосульками. Его темные распущенные волосы были длинны. От его широко раскрытых, искрящихся глаз, щедрой руки, радостного лица и голоса, от его свободных, непринужденных движений веяло добродушием и веселостью. На его поясе висели старинные ножны, изъеденные ржавчиной и пустые.

- Ты никогда не видал подобного мне?-- воскликнул дух.

- Никогда,-- отвечал Скрудж.

- Кажется, нет,-- сказал Скрудж.-- Много ли у тебя братьев, дух?

- Более тысячи восьмисот,-- сказал дух.

- Вот так семья!-- проворчал Скрудж.-- Попробуй-ка ее прокормить!

Дух нынешняго Рождества встал.

- Дух,-- сказал покорно Скрудж,-- веди меня, куда хочешь. По воле духа, я пространствовал всю прошлую ночь и признаюсь, полученный мною урок не пропал даром. Позволь же мне и в эту ночь воспользоваться твоими поучениями.

- Прикоснись к моей одежде.

Скрудж исполнил приказание духа, крепко ухватившись за его мантию.

Остролист, омела, красные ягоды, плющ, индюшки, гуси, дичь, свинина, мясо, поросята, сосиски, устрицы, пуддинг, плоды, пунш - все мгновенно исчезло. Скрылась и комната, огонь, поток красноватого света, исчезла ночь, и они очутились в рождественское утро на улицах города, где рабочие с резкими, но приятными звуками счищали с тротуаров и крыш домов снег, который, падая, вниз на улицу, разсыпался снежной пылью, приводя в восторг мальчишек.

Окна мрачных стен домов казались еще мрачнее от гладкой белой пелены снега на крышах, домов и грязного снега на земле, который тяжелыми колесами карет и ломовых фур был изрыт, точно плугом,-- глубокия борозды пересекались в разных направлениях по сто раз одна с другой, особенно на перекрестках улиц, где оне так перепутались в желтой, густой, ледяной слякоти, что их невозможно было отграничить.

Небо было пасмурно, и даже самый короткия улицы задыхались от темной влажно-ледяной мглы, насквозь пропитанной, сажей дымовых труб, частицы которой вместе с туманом спускались вниз. Казалось, все трубы Великобритании составили заговор и дымили во-всю.

Несмотря на то, что ни в погоде, ни в городе ее было ничего веселого, в воздухе веяло чем-то радостным, чего не могли дать ни летний воздух, ни самый яркий блеск солнца.

Люди, счищавшие снег с крыш, были радостны и веселы; они перекликались друг с другом из-за перил, перебрасывались снежками - перестрелка, более невинная, чем шутки словесные - и одинаково добродушно смеялись, когда снежки попадали в цель и когда пролетали мимо.

Между тем как лавки с битой птицей были еще не вполне открыты, фруктовые уже сияли во всем своем великолепии. Разставленные в них круглые пузатые корзины с каштанами походили на жилеты веселых пожилых джентльменов, которые, вследствие своей чрезмерной полноты подвержены апоплексии, и которые, развалившись у дверей, точно собираются выйти на улицу. Смуглый, красноватый испанский лук, напоминающий своей толщиной испанских монахов, с лукаво-игривой улыбкой посматривал с полок на проходивших девушек и с напускной скромностью на висящия вверху омелы. Груши и яблоки были сложены в цветистые пирамиды. Прихотию лавочников кисти винограда были развешены весьма затейливо, весьма соблазнительно для прохожих. Груды коричневых, обросших мхом лесных орехов своим благоуханием заставляли вспоминать былые прогулки в лесу, когда доставляло такое наслаждение утопать ногами в сухих листьях. Пухлые сушеные яблоки из Норфолька, смуглым цветом еще резче оттенявшия желтизну апельсинов и лимонов, были сочны и мясисты и, казалось, так и просились, чтобы их, в бумажных мешках, разнесли по домам и съели после обеда. Даже золотые и серебряные рыбы, выставленные в чашке среди этих отборных фруктов - тупые существа с холодной кровью,-- кругобразно и беззаботно плавая в своем маленьком мирке друг за другом и открывая рот при дыхании, казалось, знали, что творится нечто необычное.

А лавки колониальных товаров! Оне еще заперты. Быть может, снята только одна-другая ставня. Но чего, чего не увидишь там, хотя бы мельком заглянув в окна!

Чашки весов с веселым звуком спускались на прилавок, бечевки быстро разматывались с катушки, жестянки с громом передвигались, точно по мановению фокусника, смешанный запах кофе и чаю так приятно щекотал обоняние. А какое множество чудесного изюма, какая белизна миндаля, сколько длинных и прямых палочек корицы, обсахаренных фруктов и других пряностей! Ведь от одного этого самый равнодушный зритель почувствовал бы истому и тошноту! Винные ягоды, сочны и мясисты, французский кислый чернослив скромно румянится в разукрашенных ящиках - все, все в своем праздничном убранстве приобретало особый вкус!

Нo, этого мало. Надо было видеть покупателей! В ожидании праздничных удовольствий, они так суетились и спешили, что натыкались друг на друга в дверях, (при чем их ивовые корзины трещали самым ужасным образом), забывали покупки на прилавках, прибегали за ними обратно и проделывали сотни подобных оплошностей, не теряя однако прекрасного расположения духа.

Но скоро с колоколен раздался благовест, призывавший добрых людей в церкви и часовни, и толпа, разодетая в лучшее платье, с радостными лицами, двинулась по улицам. Тотчас же из многочисленных улиц, неведомых переулков, появилось множество людей, остановясь у входа булочной и снимая крышки с блюд, когда приносившие обеды приближались ж нему, окуривал ладаном своего факела их обеды. Это был удивительный факел: всякий раз, когда прохожие, натолкнувшись один на другого, начинали ссориться, достаточно было, духу излить на них несколько капель воды из своего факела, чтобы тотчас же все снова становились добродушными и сознавались, что стыдно ссориться в день Рождества. И поистине они были правы.

Спустя некоторое время, колокола смолкли, булочники закрыли лавки. Над каждой печкой остались следы, в виде влажных талых пятен, глядя на которые, было приятно думать об успешном приготовлении обедов. Тротуары дымились, словно самые камни варились.

- Разве еда приобретает особый вкус от того, что ты брызгаешь на нее?-- спросил Скрудж.

- Да. Вкус, присущий только мне.

- Всякий ли обед сегодня может приобрести такой вкус?

- Всякий, который дают радушно. Особенно же обеды бедных людей.

- Почему?-- спросил Скрудж.

- Потому что бедняки нуждаются в обеде более, чем кто-либо другой.

- Дух,-- сказал Скрудж, после минутного раздумья.-- Меня удивляет, почему из всех существ безчисленных миров, которые окружают нас, именно ты препятствуешь этим людям пользоваться иногда самыми невинными наслаждениями.

- Я?-- воскликнул дух.

- Ты даже не допускаешь, чтобы они обедали каждое воскресение, а ведь только в этот день они, можно сказать, обедают по-человечески,-- сказал Скрудж.

- Я? - воскликнул дух.

- Да ведь ты же стараешься, чтобы по воскресеньям эти места были закрыты,-- сказал Скрудж. ,

- Я стараюсь?-- воскликнул дух.

- Если я не прав, прости меня. По крайней мере, это делается от твоего имени или от имени твоей семьи,-- сказал Скрудж.

- Много людей на земле,-- возразил дух,-- которые нашим именем совершают дела, исполненные страстей, гордости, недоброжелательства, зависти, ханжества и себялюбия. Но люди эти нам чужды. Помни это и обвиняй их, а не нас.

Скрудж обещал, и они, оставаясь, так же, как и прежде, невидимыми, направились в предместья города. Дух обладал замечательным свойством, заключавшимся в том, (Скрудж заметил это в булочной) что, несмотря на свой гигантский рост, мог легко приспособляться ко всякому месту и также удобно помещаться под низкой крышей, как и в высоком зале. Может быть, желание проявить это свойство, в чем добрый дух находил удовольствие, а может быть, его великодушие и сердечная доброта привели его к писцу Скруджа, в дом которого он вошел вместе со Скруджем, державшимся за его одежду. На пороге двери дух улыбнулся и остановился, дабы кропанием из факела благословить жилище Боба Крэтчита. Ведь только подумать! Боб зарабатывал всего пятнадцать шиллингов в неделю; в субботу он положил в карман пятьдесят монет, носивших его же имя "Боб" {"Боб" - народное название шиллинга. } - и однако дух благословил его дом, состоявший всего из четырех комнат. В это время мистрисс Крэтчит встала. Она была бедно^: одета в платье, уже вывернутое два раза, но украшенное дешевыми лентами, которые для шести пенсов, заплаченных за них, были положительно хороши. Со второй своей дочерью, Белиндой, которая также была разукрашена лентами, она накрыла стол. Петр погрузил вилку в кастрюльку с картофелем и, несмотря на то, что углы его большого воротника (воротник этот принадлежал Бобу, который по случаю праздника передал его своему, сыну и наследнику), лезли ему в рот, очень радовался своему элегантному платью и охотно показал бы свое белье даже где-нибудь в модном парке. Два маленьких Крэтчита, мальчик, и девочка, сломя голову вбежали в комнату с криками, что из пекарни они слышат запах своего гуся. Мечтая с восхищением о шалфее и луке, маленькие Крэтчиты начали танцовать вокруг стола и превозносить до небес Петра Крэтчита, который несмотря на то, что воротнички окончательно задушили его, продолжал раздувать огонь до тех пор, пока неповоротливый картофель не стал пускать пузыри, а крышка со стуком подпрыгивать,-- знак, что наступило время вынуть и очистить его.

- Что случилось с вашим отцом и братом, Тайни-Тимом?-- спросила мистрисс Крэтчить.-- Да и Марта в прошлое Рождество пришла раньше на полчаса.

- А вот и я, мама! - сказала, входя, девушка.

- Вот и Марта,-- закричали два маленьких Крэтчита. - Ура! Какой гусь у нас будет, Марта!...

- Что же это ты так запоздала, дорогая? Бог с тобою! - сказала мистрис Крэтчит, целуя дочь без конца и с ласковой заботливостью снимая с нея шаль и шляпу.

- Накануне было много работы,-- ответила девушка,-- кое-что пришлось докончить сегодня утром.

- Все хорошо, раз ты пришла,-- сказала мистрис Крэтчит.-- Присядь к огню и погрейся, милая моя. Да благословит тебя Бог!

- Нет, нет!-- закричали два маленьких Крэтчита, которые поспевали всюду.-- Вот идет отец! Спрячься, Марта, спрячься!

Марта спряталась. Вошел сам миленький Боб, закутанный в свой шарф, длиною в три фута, не считая бахромы. Платье его, хотя и было заштопано и чищено, имело приличный вид. На его плече сидел Тайни-Тим. Увы; он носил костыль, а на его ножки были положены железные повязки.

- А где же наша Марта?-- вскричал Боб Крэтчит, осматриваясь.

- Она еще не пришла,-- сказала мистрисс Крэтчит.

- Не пришла,-- сказал Боб, мгновенно делаясь грустным. Он был разгорячен, так как всю дорогу от церкви служил конем для Тайни-Тима.-- Не пришла в день Рождества!

Хотя Маргарита сделала все это в шутку, она не вынесла его огорчения и, не утерпев, преждевременно вышла из-за двери шкапа и бросилася к отцу в объятия. Два маленьких Крэтчита унесли Тайни-Тима в прачечную послушать как поет пуддниг в котле.

- А как вел себя маленький Тайни-Тим?-- спросила мистрис Крэтчит, подшучивая над легковерием Боба, после того как он долго целовался с дочерью.-- Прекрасно,-- сказал Боб.-- Это золотой ребенок. Он становится задумчивым от долгого одиночества и потому ему приходят в голову неслыханные вещи. Когда мы возвращались, он рассказал мне, что люди в церкви при виде его убожества с радостью вспомнили о Рождестве, и о том, кто исцелял хромых и слепых. Все это Боб говорил с дрожью в голосе и волнением, которое еще более усилилось, когда он выражал надежду, что Тайни-Тим будет здоров и крепок.

По полу раздался проворный стук его костыля, и не успели сказать и одного слова, как Тайни-Тим вместе с своим братом и сестрой вернулся к своему столу, стоявшему возле камина,-- как раз в то время, когда Боб, засучив рукава (Бедняк! Он воображал, что их возможно износить еще более!) составлял в глиняном кувшине какую-то горячую смесь из джина и лимонов, которую, размешав, он поставил на горячее место на камине. Петр и два маленьких Крэтчита отправились за гусем, с которым скоро торжественно и вернулись.

С появлением гуся началась такая суматоха, что можно было подумать, что гусь самая редкая птица из всех пернатых - чудо, в сравнении с которым черный лебедь самая заурядная вещь. И действительно, гусь был большой редкостью в этом доме.

Заранее приготовленный в кастрюльке соус мистрисс Крэтчит нагрела до того, что он шипел, Петр во всю мочь хлопотал с картофелем, мисс Белинда подслащивала яблочный соус, Марта вытирала разогретые тарелки. Взяв Тайни-Тима, Боб посадил его за стол рядом с собою на углу стола. Два маленьких Крэтчита поставили стулья для всех, не забыв, впрочем, самих себя и, заняв свои места, засунули ложки в рот, чтобы не просить гуся раньше очереди.

Наконец, блюда были разставлены и прочитана молитва перед обедом. Все, затаив дыхание, замолчали. Мистрисс Крэтчит, тщательно осмотрев большой нож, приготовилась разрезать гуся и, когда после этого брызнула давно ожидаемая начинка, вокруг поднялся такой шопот восторга, что даже Тайни-Тим, подстрекаемый двумя маленькими Крэтчитами, ударил по столу ручкой своего ножа и слабым голоском закричал: "Ура!"

яблочным соусом и протертым картофелем, гусь составил обед для целой семьи. Увидев на, блюде оставшуюся небольшую косточку, мистрисс Крэтчит заметила, что гуся съели не всего. Однако, все были сыты и особенно маленькие Крэтчиты, которые сплошь выпачкали лица луком и шалфеем. Но вот Белинда перемыла тарелки, а мистрисс Крэтчит выбежала из комнаты за пуддином, взволнованная и смущенная.

- А что, если он не дожарился? А что, если развалился? Что, если кто-нибудь перелез через стену задняго двора и украл его, когда они ели гуся.-- Это были такия предположения, от которых два маленьких Крэтчита побледнели, как смерть. Приходили в голову всевозможные ужасы.

Целое облако пару! Пуддинг вынули из котелка, и от салфетки вошел такой запах мокрого белья, что казалось, будто рядом с кондитерской и кухмистерской была прачечная. Да, это был пуддинг! Спустя полминуты явилась мистрис Крэтчить, раскрасневшаяся и гордо улыбающаяся, с пуддингом, похожим на пестрое пушечное ядро, крепким и твердым, кругом которого пылал ром, а на вершине в виде украшения был пучок остролиста).

Какой дивный пуддинг! Боб Крэтчит заметил - и притом спокойно - что мистрисс Крэтчить со времени их свадьбы ни в чем не достигала такого совершенства.

Почувствовав облегчение, мистрисс Крэтчит призналась в том, что она очень боялась, что положила не то количество муки, которое было нужно. Каждый мог что-либо сказать, но все воздержались даже от мысли, что для такой большой семьи пуддинг недостаточно велик, хотя все сознавали это. Разве можно было сказать что-нибудь подобное? Никто даже не намекнул на это.

Наконец, обед кончен, скатерть убрана со стола, камин вычищен и затоплен. Отведав смесь в кувшине, все нашли ее превосходной; яблоки и апельсины были выложены на стол, и совок каштанов был брошен на огонь. Потом вся семья собралась вокруг камина, расположившись таким порядком, который Боб называл "кругом", подразумевая полукруг, и была выставлена вся стеклянная посуда: два стакана и стеклянная чашка без ручки.

Но посуда эта вмещала все содержимое из кувшина не хуже золотых кубков. Каштаны брызгали и шумно потрескивали, пока Боб с сияющим лицом разливал напиток.

- С праздником вас, с радостью, дорогие! Да благословит вас Бог!

Вся семья и последним Тайни-Тим повторили это восклицание.

Тайни-Тим сидел рядом с отцом на своим маленьком стуле. Боб любовно держал его худую ручку в своей руке, точно боялся, что его отнимут у него, и хотел удержан.

- Дух,-- сказал Скрудж с участием, которого раньше никогда не испытывал,-- сказки, будет ли жив Тайни-Тим?

- В уголке, возле камина, я вижу пустой стул,-- ответил дух,-- и костыль, который так заботливо оберегают! Если тени не изменятся, ребенок умрет.

- Нет, нет! - воскликнул Скрудж. - О, нет! Добрый дух, скажи, что смерть пощадит его.

- Если тени не изменятся, дух будущого Рождества уже не встретит его здесь,-- сказал дух.-- Что же из того? Если он умрет, он сделает самое лучшее, ибо убавит излишек населения.

Скрудж склонил голову, услышав свои собственные слова и почувствовал печаль и раскаяние.

- Человек,-- сказал дух,-- если в тебе сердце, а не камень, воздержись от нечестивых слов, пока не узнаешь, что такое излишек населения. Тебе ли решать, какие люди должны жить, какие умирать? Перед очами Бога, может быть, ты более недостойный, и имеешь меньше права на жизнь, чем миллионы подобных ребенку этого бедняка. Боже! Каково слушать букашку, разсуждающую о таких же, как она сама, букашках, живущих в пыли и прахе!

Скрудж, дрожа, наклонил голову и опустил глаза. Но он снова быстро поднял их, услышав свое имя.

- Действительно, виновник праздника! - воскликнула мистрисс Крэтчит, краснея. - Как бы я хотела, чтобы он был здесь. Я бы все высказала ему откровенно, и, думаю, мои слова не пришлись бы ему по вкусу.

- Дорогая моя,-- сказал Боб,-- ведь сегодня день Рождества!

- Конечно,-- сказала она, - только ради такого дня и можно выпить за здоровье такого противного, жадного и безчувственного человека, как мистер Скрудж. Никто лучше тебя не знает его, бедный Роберт!

- Дорогая,-- кротко ответил Бобе,-- ведь сегодня Рождество!

- Только ради тебя и такого дня я выпью за его здоровье,-- сказала мистрисс Крэтчит,-- но не ради Скруджа. Дай Бог ему подольше пожить! Радостно встретит праздник и счастливо провести Новый год! Я не сомневаюсь, что он будет весел и счастлив!

После нея выпили и дети. Это было первое, что они сделали без обычной сердечности. Тайни-Тим выпил последним, оставаясь совершенно равнодушным к тосту. Скрудж был истым чудовищем для всей семьи, упоминание его имени черной тенью осенило всех присутствующих, и эта тень не разсеивалась целых десять минут.

Но после того, как они отделались от воспоминаний о Скрудже, они почувствовали такое облегчение, что стали в десять раз веселее.

Боб сказал, что имеет в виду место для Петра и, если удастся получить это место, то оно будет приносить еженедельно пять шиллингов и шесть пенсов.

Два маленьких Крэтчита страшно смеялись при мысли о том, что вдруг Петр станет дельцом; а сам Петр задумчиво смотрел из-за своих воротничков на огонь, точно соображая, куда лучше поместить капитал, с которого он будет получать фантастический доход. Марта, служившая ученицей у модистки, рассказала о своих работах, о количестве часов, которые она работала под ряд, и мечтала о том, как завтра она будет долго лежать в постели и наслаждаться отдыхом. Завтра праздник, и она проведет его со своими. Она рассказывала еще о том, как несколько дней тому назад видела лорда, который был так же высок ростом, как Петр; при этом Петр так высоко потянул воротнички, что почти не стало видно его головы. Все это время каштаны и кружка переходили из рук в руки, а вскоре Тайни-Тим запел песнь о заблудившемся в снегах ребенке - запел маленьким жалобным голоском, но по-истине чудесно.

Во всем этом празднике не было ничего особенного. Одеты все были бедно, красивых лиц не было. Башмаки были худы, промокали, платья поношены, и очень вероятно, что Петр отлично знал, где закладывают вещи. Но все были счастливы, довольны, благодарны друг другу, и когда исчезали в ярких потоках света, исходивших из факела духа, то казались еще счастливее, и Скрудж до последней минуты своего пребывания у Боба не спускал глаз с его семьи, а особенно с Тайни-Тима.

Тем временем стало темно, и пошел довольно сильный снег. В кухнях, гостиных и других покоях домов чудесно блестели огни, когда Скрудж и дух проходили по улицам. Там, при колеблющемся свети камина, шли, очевидно, приготовления к приятному обеду с горячими тарелками, насквозь прохваченными жаром; там, чтобы заградить доступ мраку и холоду, можно было во всякий момент опустить темно-красные гардины. Там все дети выбежали на улицу, в снег, встретить своих веселых сестер, братьев, кузин, дядей и теток и первыми повидаться с ними. Там, напротив, на оконных шторах ложатся тени собравшихся гостей; а здесь толпа девушек, наперебой болтающих друг с другом, перебегает легкими шагами в соседний дом - и плохо тому холостяку, который увидит их с пылающими от мороза лицами, - а об этом хорошо знают коварные чародйки!

Судя по множеству людей, щедших в гости, можно было подумать, что никого не осталось дома и некому было встречать гостей, которых однако ожидали повсюду, затопив камины. Дух радостно благословлял все. Обнажив свою широкую грудь и большую длань, он понесся вперед, изливая по пути чистые радости на каждого.

Даже фонарщик, усеивающий сумрачную улицу пятнами света, оделся в праздничное платье в чаянии провести вечер где-нибудь в гостях, и громко смеялся, когда проходил дух, впрочем, нимало не подозревая об этом.

Но вот, без всякого предупреждения со стороны духа, они остановились среди холодного пустынного болота, где громоздились чудовищные массы грубого камня, точно это было кладбище гигантов; вода здесь разливалась бы где только возможно, если бы ее не сковал мороз. Здесь ни росло ничего, кроме моха, вереска и жесткой густой травы. Заходящее на западе солнце оставило огненную полосу, которая на мгновение осветив пустыню и все более и более хмурясь, подобно угрюмому глазу, потерялась в густом мраке темной ночи.

- Что это за место?-- спросил Скрудж.

В окнах хижины блеснул свет, и они быстро подошли к ней. Пройдя через стену, сложенную из камня и глины, они застали веселую компанию, собравшуюся у пылающого огня и состоявшую из очень старого мужчины и женщины с детьми, внуками и правнуками. Все были одеты по-праздничному. Старик пел рождественскую песнь, и его голос изредка выделялся среди воя ветра, разносясь в безплодной пустыне.

То была старинная песня, которую он пел еще мальчиком; время от времени все голоса сливались в один хор. И всякий раз, когда они возвышались, старик становился бодрее и радостнее, и смолкал, как только они упадали.

Дух недолго оставался в этом месте и, приказав Скруджу держаться за его одежду, полетел над болотом. Но куда он спешил? Не к морю ли? Да, к морю. Оглянувшись назад, Скрудж с ужасом увидел конец суши, ряд страшных скал; он был оглушен неистовым гулом волн, которые крутились, бушевали и ревели среди черных пещер, выдолбленных ими, и так яростно грызли землю, точно хотели срыть ее до основания. Но на мрачной гряде подводных скал в нескольких милях от берега, где весь год бешено билось и кипело море, стоял одинокий маяк. Множество морских водорослей прилипало к его подножию, и буревестники, рожденные морским ветром, как водоросли - морской водой, поднимались и падали вокруг него, подобно волнам, которых они чуть касались крыльями.

Но даже и здесь два человека, сторожившие маяк, развели огонь, который сквозь оконце в толстой стене проливал луч света на грозное море. Протянув друг другу мозолистые руки над грубым столом, за которым они сидели с кружками грога, они поздравляли друг друга с праздником: тот, который был старше и лицо которого от суровой непогоды было покрыто рубцами, как лица фигур на носах старых кораблей, затянул удалую песню, звучавшую, как буря.

часового на носу, офицеров на вахте, стоявших на своих постах, подобно призракам. Каждый из них думал о Рождестве, тихонько напевал рождественскую песнь или рассказывал вполголоса своему товарищу о прошедших праздниках и делился своими мечтами о родине, тесно связанными с этими праздниками: Каждый из бывших на корабле моряков, бодрствовал он или спал, был ли добр или зол, каждый в этот день становился ласковее и добрее, чем когда-либо, и вспоминал о тех далеких людях, которых он любил, веря, что и им отрадно думать о нем.

Прислушиваясь к завываниям ветра, Скрудж думал о том, как сильно должно поражать сознание, что ты несешься, сквозь безлюдную тьму над неведомой бездной, глубины которой таинственны, как смерть. Занятый такими мыслями Скрудж очень удивился, услышав, вдруг искренний смех, и удивился еще более, когда узнал смех своего племянника и очутился в теплой, ярко освещенной комнате рядом с духом, который приветливо улыбался его племяннику.

- Ха! ха!-- смеялся тот;-- Ха, ха, ха!--

Если вам, благодаря какому-либо невероятному случаю приходилось знать человека, превосходящого племянника Скруджа способностью так искренно смеяться, то я скажу, что охотно познакомился бы и постарался сблизиться с ним.

болезни, но ничто так не заражает, как смех и веселость. Вслед за своим мужем, который смеялся, держась за бока и корча всевозможные гримасы, не менее искренно смеялась жена. Собравшиеся гости также не отставали от них

- Ха, ха, ха, ха!

- Он сказал, что Рождество вздор! Честное слово! - вскричал племянник Скруджа.-- Мало того, он твердо убежден в этом!

- Тем стыднее для него! - с негодованием сказала племянница Скруджа. - Да благословит Бог женщин: оне никогда ничего не делают наполовину и ко всему относятся серьезно.

- было очень привлекательно. Прелестные маленькия пятнышки на подбородке сливались, когда она начинала смеяться, а пару таких блестящих глаз вам вряд ли случалось видеть. Словом, она была очень пикантна и никто не пожалел бы, познакомившись с ней поближе.

-- О, он забавный старик,-- сказал племянник Скруджа,-- это правда, и не так приятен,как мог бы быть. Я не упрекаю его: за свои ошибки он сам же и получает должное.

- Я уверена, что он очень богат,-- попробовала намекнуть племянница Скруджа.-- По крайней мере, ты всегда уверяешь в этом:

- Что же из того, дорогая,-- сказал племянник Скруджа,-- его богатство не приносит ему никакой пользы. Что хорошого он из него извлек? Он не видит от него никакой радости. Его нисколько не утешает мысль, что он мог бы осчастливит нас своим богатством. Ха, ха, ха!

- Нет, я не согласен с этим,-- сказал племянник Скруджа.-- Мне жаль его. Я не мог бы на него сердиться, еслибы и хотел. Кто страдает от его чудачеств? Только он сам. Видите ли, он забрал себе в голову, что не расположен к нам и не хочет притти обедать. Ну и что же? Он же и теряет, хотя, правда, немного.

- А по-моему, он лишился очень хорошого обеда,-- прервала племянница Скруджа.

Все подтвердили её слова, и с тем большим основанием, что обед был кончен, и все собрались вокруг стола за десертом при свете лампы.

- Мне очень приятно это слышать,-- сказал племянник Скруджа,-- ибо я не очень-то доверяю искусству молодых хозяек. Вы что скажете, Топпер?

полная девушка в кружевной косынке (не та, у которой были розы), покраснела при этих словах.

- Продолжай же, Фред,-- сказала племянница Скруджа, захлопав в ладоши.-- Никогда он не договаривает того, что начнет. Смешной человек!

Снова племянник Скруджа, так расхохотался, что невозможно было не заразиться его веселием. Все единодушно последовали его примеру, хотя сестра племянницы Скруджа, полная девушка, желая удержаться от смеха, усиленно нюхала ароматический уксус.

- Я хотел только сказать,-- промолвил племянник Скруджа,-- что следствием его нерасположения к нам и нежелания повеселиться вместе с нами выходить то, что он теряет много прекрасных минут, которые, конечно, не принесли бы ему вреда. Все же, я думаю, ему гораздо интереснее было бы посетить нас, чем носиться со своими мыслями или сидет в затхлой старой конторе или пыльных комнатах. Мне жал его, а потому ежегодно я намерен приглашать его к нам, не обращая внимания на то, нравится ли это ему или нет. Пусть до самой смерти он относится с Рождеству так, как теперь; не считаясь с этим, а все-таки ежегодно буду приходить к нему и радостно спрашивать: "Как ваши здоровье, дядюшка?.." и, надеюсь, он переменить, наконец, о нем мнение. И если, под влиянием этого, он оставит своему бедному, писцу 50 фунтов стерлингов после смерти, то и этого будет довольно с меня. Думаю, что вчера мои слова тронули его.

Все засмеялись при последних словах. Но будучи предобродушно настроен и нисколько не смущаясь тем, что смеются над ним, лишь бы только смеялись, племянник Скруджа поощрял их в этом веселии, передавая с сияющим видом из рук в руки бутылку вина.

толстых жил на лбу. Племянница Скруджа хорошо играла на арфе, и среди других пьес исполнила простую коротенькую песенку (ее можно было выучиться насвистывать в две минуты), знакомую даже тому маленькому ребенку, который приезжал за Скруджем в пансион, как об этом ему напомнил дух минувшого Рождества.

Когда раздалась эта мелодичная песенка, Скрудж вспомнил все то, что показал ему дух. Песенка очень растрогала его, и он подумал, что если бы он прежде слышал ее чаще, он относился бы сердечнее к людям и достиг бы счастия и без помощи могильщика, закопавшого тело Якова Марли. Но музыке был посвящен не весь вечер. Спустя некоторое время начали играть в фанты. Хорошо иногда сделаться детьми, а лучше всего быть ими в дни Рождества, когда сам Великий Основатель его был ребенком, Сначала, разумеется, играли в жмурки. Я также мало верю тому, что глаза Топпера были завязаны, как тому, что они были у него, в сапогах. Между Топпером и племянником Скруджа был, очевидно, уговор помогать друг другу о чем знал и дух Рождества. Уже одно то, как он ловил полную сестру племянницы Скруджа, было издевательством над человеческой доверчивостью. Преследуя ее повсюду, он опрокидывал каминные принадлежности, спотыкался о стулья, наталкивался на фортепиано, запутывался в занавесах; он всегда знал, где она, и ловил только ее одну. Если бы вы умышленно старались попасться ему под руку (что и делали некоторые), он сделал бы вид, что ловит вас, а на деле стремился бы только к полной девушке. Она все кричала, что это не честно и была, конечно, права. Но, наконец, он поймал ее, загнав в угол, откуда не было выхода, несмотря на все старания её пропорхнуть мимо него, шурша шелковым платьем. Здесь поведение его стало еще возмутительнее! Он притворился, что не узнает ее. Ему, видите ли, надо было дотронуться до нея, чтобы убедиться в этом, ощупать кольцо на её руке или цепочку на её шее. Гадко и омерзительно! Воспользовавшись моментом, когда ловил другой, а они оставались наедине за занавесками, она, конечно, откровению высказала, ему свое мнение о его поведении.

Усевшись на большом стуле в уютном утолке и поставив ноги на скамейку, племянница Скруджа совсем не играла в жмурки. Позади нея стояли дух и Скрудж. В фанты же играла и она - и играла действительно искусно. Когда она играла в игру "Как, когда и где", она, к великому удовольствию своего мужа, перещеголяла своих сестер, несмотря на то, что и оне были очень находчивы в этой игре,-- это мог подтвердить и сам Топпер. Скрудж также принимал участие в игре, ибо играли все присутствующие двадцать человек, молодые и старые. Играя, Скрудж иногда совершенно забывал о том, что не слышно его голоса, и часто вслух давал верные советы. Порой ни одна иголка самого лучшого изделия не могла своей остротой превзойти Скруджа, хотя он и делал вид, что мало догадлив.

Дух был очень доволен настроением Скруджа и так ласково смотрел на него, что тот, как мальчик, просил еще побыть здесь до тех пор, пока гости не разойдутся. Однако дух не согласился.

- Начинается новая игра,-- сказал Скрудж.-- Еще полчаса, дух.

"Да и нет". Все должны были отгадать то, что задумывал племянник Скруджа.

На вопрос он имел право отвечать только словами: "да" и "нет". На него полился целый поток вопросов - и выяснялось, что задумал он животное, не совсем приятное, дикое, которое иногда рычит и хрюкает, иногда говорит, проживает в Лондоне и расхаживает по улицам,-- животное, которого не показывают, не держат в зверинце и не предназначают на убой, которое - ни лошадь, ни осел, ни корова, ни бык, ни тигр, ни собака, ни свинья, ни кошка, ни медведь. При каждом новом вопросе, который предлагали загадавшему, он разражался звонким смехом, точно его щекотали, и в припадке такого смеха соскакивал с дивана и топал ногами.

- Угадала, знаю, Фред, что это,-- воскликнула, наконец, полная девушка, сестра племянницы Скруджа, разразившись таким же смехом.-- Знаю!

- Что?-- воскликнул Фред.

- Ваш дядя Скрудж.

"Медведь ли это?" надо было ответить "Да", а отрицательный ответ повел к тому, что отвлек мысли от Скруджа, хотя многие и думали о нем.

- Мы уж достаточно повеселились по его милости,-- сказал Фред.-- В благодарность за это удовольствие выпьем за его здоровье. Вот стакан глинтвейна. Итак: "За здоровье дяди Скруджа!"

- Прекрасно! За здоровье дяди Скруджа!-- воскликнули все.

- Желаем ему радостно встретить праздник. Каков бы ни был старик Скрудх, мы желаем ему счастливого Нового года!-- сказал племянник Скруджа.

Незаметно для самого себя дядя Скрудж сделался так весел, и на душе у него стадо так радостно, что он, если бы дух не торопил его, с удовольствием ответил бы тостом всем присутствующим, которые и не подозревали, что он находится среди них... Но все исчезло раньше, чем племянник Скруджа договорил последния слова. Скрудж и дух снова уже были в пути.

странах, чувствовали себя, благодаря ему, как на родине. В людей борьбы дух вселял надежды, бедные чувствовали себя в его присутствии богатыми. В богадельне, госпитале, тюрьме, в притонах нищеты,-- везде, где только человек не закрывал дверей перед духом, он разсыпал свои благословения и поучал Скруджа.

Если только все это совершилось в одну ночь, то ночь эта была очень длинна,-- казалось, что она вместила в себя много рождественских ночей. Странно было то, что в то время, как Скрудж оставался таким, каким был, дух, видимо, старел. Заметив в нем эту перемену, Скрудж однако ничего не сказал о ней до того момента, как они вышли из дома, где была детская вечеринка. Тут, оставшись наедине с духом под открытым небом, он вдруг заметил, что волосы духа стали седыми.

- Разве жизнь духов так коротка?-- спросил Скрудж.

- Моя жизнь кончится сегодня ночью.

- Так для тебя эта ночь последняя! - воскликнул Скрудж.

В этот момент часы пробили три четверти двенадцатого.

- Прости за нескромный вопрос,-- сказал Скрудж, внимательно присматриваясь к одежде духа.-- Я вижу под твоей одеждой что-то странное, тебе несвойственное. Нога, это или лапа?

- Как будто лапа,-- печально ответил дух.

Из складок его одежды вышло двое детей, несчастных, забитых, страшных, безобразных и жалких. Возле ног духа они стали на колени, цепляясь за полы его плаща.

То были мальчик и девочка. Желтые, худые, оборванные, они, точно волчата, смотрели исподлобья, но взгляд их был несмелый, покорный. Казалось бы, прелесть и свежесть молодости должна была светиться в их чертах. Но дряхлая, морщинистая рука времени уже обезобразила их. Там, где должны были царить ангелы, таились и грозно глядели дьяволы. Никакая низость, никакая извращенность, как бы велики оне ни были, не могли создать в мире подобного уродства.

Скрудж в ужасе отшатнулся. Он хотел сказать, что дети красивы, но слова сами собой замерли у него на устах, которые не осмеливались произнести подобной лжи.

- Дух, они твои?-- только и мог сказать Скрудж.

- Нет, это дети человека,-- произнес дух, смотря на них.-- Они не выпускают края моей одежды, взывая о защите от собственных своих родителей. Мальчик - невежество, девочка - Нужда. Остерегайся их обоих и всех подобных им, а пуще всего мальчика, ибо на челе его начертано: гибель. Остерегайся его, если только не сотрется это роковое слово. Возстань на него! - вскричал дух.-- Или же, ради своих нечистых умыслов, узаконяй его, увеличивай его силу! Но помни о конце!

- Разве ни существует тюрем?-- спросил дух, обращаясь к нему в последний раз.-- Разве нет рабочих домов?

Колокол пробил двенадцать.

Скрудж хотел взглянуть на духа, но дух уже исчез. Когда замер последний звук колокола, Скрудж вспомнил предсказание Якова Марли и, подняв глаза, увидел величественный образ, привидение с закутанной головой, которое, точно облако тумана, подвигалось к нему.